Полная версия
Живая этика и наука. Материалы Международной научно-общественной конференции. 2007
Характерной особенностью современной науки стало то, что возможно сделать открытия как в результате опыта, так и исходя из теоретических рассуждений. А.Эйнштейн отмечал: «В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе одного только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригодность которых можно a posteriori проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному, творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю создавать иллюзию по поводу того, что он будто бы является эмпириком. Еще в XIX в. многие верили, что ньютоновский принцип – “hypotheses non fingo” – должен служить фундаментом всякой здравой естественной науки. В последнее время перестройка всей системы теоретической физики в целом привела к тому, что признание умозрительного характера науки стало всеобщим достоянием» [цит. по: 11].
В связи с этим надо отметить, что индуктивный метод может быть применим не только в проявленном на физическом плане опыте, но и в умозрительных экспериментах и теоретических построениях, которые у одаренных исследователей являются действенным опытом мысли и интуиции. Интуиция, как будет показано дальше, служит иррациональным трамплином между цепочками индуктивного мышления и открывает возможности непосредственного постижения знаний без использования формальной логики.
Синтез древних и современных знаний, науки, религии и философии становится все более реальным, и, несмотря на сопротивление господствующего мировоззрения, в науке периодически возникают прорывы и революции, и новый взгляд утверждает свои права. Меняя формы познания и связанные с ними картины мира, все человечество периодически, как корабль на волнах, либо погружается в определенный слой материального мира, либо делает как бы интуитивный скачок, переходя на другой, более духовный уровень сознания.
Это проявилось особенно в последнее столетие, когда мы стали замечать, как со все возрастающей интенсивностью умственный труд вытесняет физический, «вновь создавшийся геологический фактор – научная мысль – меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты» [1, с. 232], утончаются методы исследований, объекты их внимания и сам ум ученого. С одной стороны, этому способствует искусство и философия, а с другой – то, что раньше было достоянием философии, теперь доказывается наукой. Более частое появление философских обобщений в науке является характерным признаком ее надвигающихся изменений.
Метод познания стремится от расчленения к обобщению. Живая Этика, открывая для человечества новые грандиозные перспективы познания, много внимания уделяет значимости для будущего развития такого важного качества сознания, как синтез: «Говорят о каких-то особых синтетических характерах, но такое самооправдание неверно. Не существует природного синтеза без тщательного воспитания психической энергии. Также упорствуют, что физические науки препятствуют развитию общения, но каждый знает великих физиков, астрономов, химиков и механиков, которые были прежде всего отличными синтетическими умами. Не будем перечислять их, но можно сказать: “Великая наука воспитывает и великие умы”.
Много зоркости, неутомимости, преданности было заложено в основание каждого синтеза. Понятно, что человек, развивающий наблюдательность, увидит вокруг себя много обобщений и поймет, насколько эти широкие пути привлекательнее. Именно синтез основан на убедительности и привлекательности. Синтез настолько широко охватывает сущность, что отрицание чуждо синтетическому уму. Не нужно приписывать каким-то счастливчикам особый дар синтеза. Нужно труженически развить в себе это ценное качество» [12, 501].
Движение мысли, в том числе научной, имеет две основные направленности: дедуктивное мышление – от общего к частному (оно исходит из принятых ранее предпосылок и развивается в русле привычной логики, направленность его ограничена заданным причинно-следственным рядом и имеет явно выраженную рефлекторную окраску, это мышление свойственно субъективным состояниям сознания, которые направляются дедукцией) и индуктивное мышление – восхождение мысли от частного к общему (оно чаще всего характерно для объективного мышления, организуется волей и связано с творческими способностями, именно это дает возможность индуктивному мышлению вмешиваться в поток дедуктивного и менять его направленность, тем самым внося возможности преображения сознания, избавляя его от застоя и помогая изживать вредные укоренившиеся в подсознании качества и привычки). Если сознание воплощенного человека очищается и расширяется реализацией таких возможностей, то оно способно выбрать верный эволюционный и светоносный путь восхождения в тонком субъективном мире. Это относится и к научному мышлению, которое может творчески познавать объективный проявленный мир своей индуктивной составляющей и определять направленность теоретической и подсознательной работы дедуктивным движением мысли.
Немецкий философ и логик Х.Рейхенбах считал, что принцип индукции определяет истинность научных теорий. Без этого наука лишилась бы возможности распознавания истины и лжи, и ее теории не отличались бы от произвольных прихотливых умопостроений.
Ф.Бэкон, который выступил против схоластической учености и господства Аристотелевской логики в познании, ставшей заметным тормозом развития знаний, выдвигал близкие античной натурфилософии идеи обучения у природы, постижения опытным путем ее неразгаданных тайн: «Природа побеждается только подчинением ей, и то, что в созерцании представляется причиной, в действии является правилом» [13, с. 194]. Он считал, что любой исследователь, веря в свои возможности, может овладеть методом индуктивного обобщения опыта. В отличие от логики Аристотеля, обосновавшей дедуктивный метод, Ф.Бэкон показал философское и методологическое значение индуктивного метода. Он смело боролся против «призраков» – стереотипов, догматов всех мастей, предрассудков и заблуждений, настаивая на том, что путь настоящего исследователя нередко идет вразрез с мнениями толпы. При этом он подчеркивал, что свое знание нужно строго проверять, учась у природы. Сами опыты в науке Ф.Бэкон разделял на плодоносные, которые дают новые полезные знания, и на более высокие – светоносные, открывающие истину, этот путь познания труден и долог, и среди ученых «один воспаряет от ощущений и частностей к более общим аксиомам <…> другой же – выводит аксиомы из ощущений» [13, с. 195]. Отдавая из этих двух методов предпочтение индукции, Бэкон понимал, что и она бывает разной – полной и неполной, и призывал стремиться к «полной индукции», когда собраны все факты изучаемого явления, что достижимо лишь в идеале познания. Неполная индукция обеспечивается выборочным использованием фактов, обрекая знание на гипотетичность. Хотя гипотеза еще не теория, а только требующее проверки предположение, но она уже дает направленность мысли, или, по определению И.В.Гёте, гипотеза – это леса, которые возводят перед строящимся зданием и сносят, когда здание готово.
В методологии индуктивного мышления Ф.Бэкона не только учитываются разные степени свойств изучаемого явления, но и случаи, когда исследователь ожидал наблюдать те или иные свойства, а они не проявились. Для выявления значимых свойств Бэкон предлагал так организовывать эксперимент, чтобы природа вещей обнаруживала себя в состоянии искусственной стесненности, так как в естественной свободе они менее поддаются исследованию.
После Ф.Бэкона заметный вклад в становление традиционной методологии науки внес Р.Декарт. Он, считая самыми верными путями познания индукцию и дедукцию, сформулировал четыре универсальных правила, которыми следует руководствоваться уму исследователя: «Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таким с очевидностью, то есть тщательно избегать поспешности и предубеждения включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению. Второе – делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить. Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу. И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено» [цит. по: 11].
Современная методология науки внесла существенные коррективы в декартовский метод. Так, например, выяснилось, что чистого опыта, без теоретических представлений и подходов, не существует: «Представление о том, – писал К.Поппер, – что наука развивается от наблюдения к теории, все еще широко распространено. Однако вера в то, что мы можем начать научные исследования, не имея чего-то похожего на теорию, является абсурдной» [цит. по: 11].
Современные учебники естествознания утверждают: «Роль теории в развитии научного знания ярко проявляется в том, что фундаментальные теоретические результаты могут быть получены без непосредственного обращения к эмпирии. Классический пример построения фундаментальной теории без непосредственного обращения к эмпирии – это создание Эйнштейном общей теории относительности. Частная теория относительности тоже была создана в результате рассмотрения теоретической проблемы (опыт Майкельсона не имел для Эйнштейна существенного значения). Новые явления могут быть открыты в науке и путем эмпирических, и путем теоретических исследований. Классический пример открытия нового явления на уровне теории – это открытие позитрона П.Дираком. Развитие современных научных теорий показывает, что их основные принципы не являются очевидными в декартовском смысле. В каком-то смысле ученый открывает исходные принципы теории интуитивно. Но эти принципы далеки от декартовской очевидности: и принципы геометрии Лобачевского, и основания квантовой механики, теории относительности, космологии Большого взрыва и т. д.
Попытки построения различного рода логик открытия прекратились еще в прошлом веке как полностью несостоятельные. Стало очевидным, что никакой логики открытия, никакого алгоритма открытий в принципе не существует» [11]. То, что человеческое понимание не сводимо к алгоритмическим процессам и в разуме происходят процессы, не поддающиеся вычислениям, доказывает и Р.Пенроуз, используя теорему К.Гёделя. Он же считает, что мы приближаемся к созданию полной картины мира, и квантовая механика есть лишь промежуточный и во многом еще неадекватный шаг на пути ее построения (см. раздел 3).
Однако практика научных открытий Н.Теслы, методы обретения знаний, открываемые высшими видами йоги, опыт религиозных подвижников говорят о возможности систематически, а не только спонтанно, использовать такие не понятые еще наукой измененяемые свойства сознания. Значит, есть иные, непознанные пока законы, определяющие эти возможности. Но для постижения иной природы открытий необходим сознательный выход за пределы привязанности к внешнему миру и углубленное непредвзятое изучение беспредельных творческих познавательных возможностей, открывающихся во внутреннем мире исследователя. То, что сегодня в науке весьма туманно определяется как интуиция и более известно своими проявлениями, нежели пониманием природы этого явления, на следующей эволюционной ступени развития, у более совершенного человека станет используемым и управляемым достоянием сознания.
Лучшее будущее должно стать действительностью, преображаемой благой волей и вдохновенной добросовестной мыслью: «Мы продвигаемся в будущее мыслью о нем. Будущее существует в сознании человека. Представление будущего оформляется мыслью. Борьба за будущее ведется мыслью. Мысль может касаться прошлого, но изменить в нем ничего не может, но может – в будущем. Пластичность будущего во власти мысли. Будущее осуществляется дедуктивно, если не вмешивается творящая воля. Закон причин и следствий и цепь причинности дедуктивны. Иерархия творит будущее методом индукции. Безволие дедуктивно. “Плыви, мой челн, по воле волн” – лозунг дедукции и безволия. Рефлекторность сознания и рефлекторность мышления дедуктивны. Метод дедукции хорош, если предпосылки правильны и безошибочны. Указуем утверждаться на Основах, ибо они гарантируют безошибочность предпосылок или отправных точек мышления и действий. Порожденная и пущенная в пространство мысль действует дедуктивно по направлению, вложенному в нее волей. Каждый метод имеет свои положительные и отрицательные стороны в зависимости от свойств пользующегося им сознания. Дедукция следует по проторенному пути следствий. Индукция может породить ряд новых причин, противоположных прошлым, пресекая тем действия прошлых ошибок. Безвольное подчинение течению болезни дедуктивно. Борьба с нею требует вмешательства воли и индуктивного мышления» [14, 520].
3. Интуитивное знание и значение индивидуальности Внутренний, духовный мир является источником беспредельного вдохновения и безграничной красоты и радости. С.Н.РерихНе нужно принимать индивидуальный метод как нечто ненаучное; наоборот, он дает накопление для углубления формулы.
Живая Этика. СердцеКогда мы рассматриваем какое-либо единичное явление (отдельные факты) и индуктивным методом мышления начинаем их обобщать, переходя к особенному (их первичной систематизации), то логика последовательно ведет нас к пониманию причин явлений. На этом пути устанавливаются необходимые для изучаемого явления факторы, как, например, нагрев для начала химической реакции или наличие кислорода для процесса горения. Или, как в случае с созданием квантового генератора, во-первых, необходимо иметь среду с отрицательным коэффициентом поглощения, во-вторых, требуется обеспечить обратную связь, то есть подать на вход усилителя часть выходного сигнала с тем, чтобы обеспечить непрерывное нарастание сигнала вплоть до насыщения системы.
Индуктивное мышление, кроме того что помогает определить еще и факторы, при отсутствии которых явление не происходит, также дает методические возможности для обнаружения сопутствующих явлению изменений, как, например, в случае получения первого закона Р.Бойля. Но когда мы пытаемся перейти от особенного к всеобщему, на пути индуктивного мышления могут возникнуть неожиданные сложности, преодолеть которые с помощью формальной логики не удается. Тогда у некоторых одаренных людей возможны внелогические, эвристические переходы, скачки в иную, чаще всего неконтролируемую область сознания, где появляется обретенное интуицией решение, осознаваемое потом уже на другом витке мышления. Потенциально этой способностью обладают все.
«Каждое человеческое существо рождается с зачатками внутреннего чувства, называемого интуицией, которое может быть развито в то, что знают в Шотландии как “второе зрение”. И все великие философы, которые, подобно Плотину, Порфирию и Ямвлиху пользовались этой способностью, учили этой доктрине.
“В человеческом сознании существует способность”, – пишет Ямвлих, – “которая превышает все рожденное и зачатое. Чрез нее мы в состоянии соединиться с превосходящими нас высшими разумами, перенестись за пределы этого мира и участвовать в более высокой жизни с ее особыми небесными силами”.
Если бы не было внутреннего прозрения или интуиции, то у евреев не было бы их Библии, и у христиан не было бы Иисуса. То, что Моисей и Иисус дали миру, то были плоды их интуиции или озарения. То, как после их смерти старейшины и учителя позволили миру понимать их учения, то было догматическим искажением и очень часто – кощунством» [15, с. 594].
В книге выдающегося математика Жака Адамара «Исследование психологии процесса изобретения в области математики» приведено много примеров интуитивных прозрений в науке и размышлений о природе интуиции и ее соотношения с логикой, о многих уровнях (слоях) сознания, в которых происходят процессы научного творчества, даны разные, иногда противоречивые позиции известных ученых о возможности мыслить без слов или мыслить образами и символами. Отметим приводимое Ж.Адамаром описание процесса почти мгновенных сложных вычислений или расчетов, необычной способностью к которым обладают некоторые люди: «Может быть, самым искренним свидетельством этого является письмо, адресованное вычислителем Ферролем Мёбиусу: “Когда мне ставили трудный вопрос, то ответ на него появлялся немедленно, так что я сначала даже не знал, каким образом он получен. Исходя из результата, я затем искал метод, с помощью которого можно его получить. Любопытно, что эти интуитивные представления ни разу не привели к ошибке и развивались по мере надобности. Даже теперь у меня часто бывает ощущение, что кто-то, стоящий рядом со мной, нашептывает мне способ найти желаемый результат, и притом способ, который до меня использовали очень немногие и который я бы никогда не открыл, если бы искал сам. Часто, особенно когда я один, мне кажется, что я нахожусь в другом мире. Числовые идеи кажутся мне живыми. Проблемы самых разных жанров неожиданно предстают перед моими глазами со своими ответами”. Надо добавить, – пишет Ж.Адамар, – что Ферроль увлекался не только числовыми вычислениями, но также, и даже в еще большей мере, вычислениями алгебраическими. Это тем более удивительно, что и в этом случае он доводил расчеты до их эффективного завершения бессознательным образом» [16, с. 57].
Размышляя над многочисленными примерами проблесков и вспышек интуиции у великих и знаменитых ученых, Ж.Адамар приходит к выводу, что умственная работа над открытием происходит в сотрудничестве с бессознательным, в котором после предварительной сознательной работы и происходит озарение. О такой вспышке А.Пуанкаре говорил, что она сравнима «с более или менее беспорядочным выбросом атомов, и что конкретные представления обычно используются умом для фиксации комбинаций и их синтеза» [цит. по: 16, с. 106]. Так же, как Вернадский, Эйнштейн и Тесла, Адамар считал, что чисто логических открытий не существует и бессознательное (или, лучше, сверхсознательное) становится новым отправным пунктом логических размышлений. Причем зона возникновения интуитивных озарений может быть настолько глубока, что, в отличие от дискурсивного мышления, работа мысли не осознается и способ, каким пришел ученый к решению, не оставляет следа, как в случае открытий знаменитого французского математика Ш.Эрмита. Или, наоборот, интуитивные идеи, прорастающие из сфер бессознательных, потом осознаются, и кажется, что к ним пришли путем логических рассуждений, как в случае математических озарений А.Пуанкаре. Ж.Адамар, сам обладавший незаурядной интуицией, приводит слова выдающегося немецкого физика и математика К.Ф.Гаусса, который многие годы пытался доказать теорему из области теории чисел: «Наконец, два дня назад я добился успеха, но не благодаря моим величайшим усилиям, а благодаря Богу. Как при вспышке молнии, проблема внезапно оказалась решенной. Я не могу сказать сам, какова природа путеводной нити, которая соединила то, что я уже знал, с тем, что принесло мне успех. Излишне говорить, что то, что произошло при моем резком пробуждении, было совершенно аналогичным и является типичным, так как решение, которое я получил: 1) не имело никакого отношения к моим предшествующим попыткам, следовательно, не было вызвано моей предшествующей сознательной работой; 2) пришло так быстро, что не потребовалось никакой затраты времени на размышление» [цит. по: 16, с. 19]. Анализируя родственность природы открытий у Гаусса, Гельмгольца, Пуанкаре, Оствальда, исследователи склонны называть подобные интуитивные догадки «озарением», а предшествующий им период, когда кажется, что волнующая тема уже забыта и отложена, «инкубацией». Любопытно, что в вышеприведенном интервью Н.Тесла говорит об очень похожем процессе, протекающем в его сознании, а период созревания идеи также называет «инкубационным». Иногда открытия посещают ученого во сне (Д.И.Менделеев, Ф.А.Кекуле) или застигают врасплох при самых неожиданных обстоятельствах.
В 1920 г. в Крыму во время тифозной горячки, находясь на грани жизни и смерти, В.И.Вернадский пережил необычное состояние, когда в видении перед ним пронеслась его будущая жизнь: «Мне хочется записать странное состояние, пережитое мной во время болезни. В мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться многих глубочайших вопросов жизни и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти. Это не был вещий сон, т. к. я не спал – не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и так ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания моей мысли, счастливые переживания научного вдохновения» [17, с. 112]. В этом видении ему открывался путь научного подвига – создание новых направлений в науке, организация международного института, лабораторий, в этом состоянии он выбирал приборы для анализов и продумывал методику опытов. Он словно наяву переживал встречи, делал научные доклады, ощущал запахи моря и шум ветра. Позже, уже в Киеве, он запишет в дневнике главное из пережитого впечатления: «Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь – как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. Сейчас я сознаю, что это учение может оказать такое же влияние, как книга Дарвина, и в таком случае я, нисколько не меняясь в своей сущности, попадаю в первые ряды мировых ученых» [17, с. 112]. Весь предыдущий путь ученого обрел качественно иной, высокий смысл, открывающий возможность создания нового учения о биосфере и ноосфере и постижения космичности жизни и эволюции живого вещества. Многое из этого видения потом реализовалось. Как позже отмечал сам В.И.Вернадский, и это подтверждали его близкие, своему спасению во время тяжелой болезни в Крыму он обязан интенсивной работе мысли.
Способности к подобным интуитивным озарениям зависят скорее от степени творческой одаренности и богатства индивидуальности, чем от специфики решаемой проблемы. Имеются описания озарений не только ученых, но и поэтов (А.Ламартин, П.Валери, В.Гёте), музыкантов… Формирование целостного образа научной теории, поэтического или музыкального произведения сродни работе невидимого внутреннего скульптора, который вынашивает идею, добывает глину или другой материал, облекает его в форму, совершенствует детали и придает всему творению гармоничную красоту и вдохновенную возвышенность.
Вот как описывает этот процесс В.Моцарт: «Когда я чувствую себя хорошо и нахожусь в хорошем расположении духа, или же путешествую в экипаже, или прогуливаюсь после хорошего завтрака, или ночью, когда я не могу заснуть, – мысли приходят ко мне толпой и с необыкновенной легкостью. Откуда и как приходят они? Я ничего об этом не знаю. Те, которые мне нравятся, я держу в памяти, напеваю; по крайней мере, так мне говорят другие. После того, как я выбрал одну мелодию, к ней вскоре присоединяется, в соответствии с требованиями общей композиции, контрапункта и оркестровки, вторая, и все эти куски образуют “сырое тесто”. Моя душа тогда воспламеняется, во всяком случае, если что-нибудь мне не мешает. Произведение растет, я слышу его все более и более отчетливо, и сочинение завершается в моей голове, каким бы оно ни было длинным. Затем я его охватываю единым взором, как хорошую картину или красивого мальчика, я слышу его в своем воображении не последовательно, с деталями всех партий, как это должно зазвучать позже, но все целиком в ансамбле. Если же при этом в процессе моей работы мои произведения принимают ту форму или манеру, которые характеризуют Моцарта и не похожи ни на чьи другие, то клянусь, это происходит по той же причине, что, например, мой большой и крючковатый нос является моим, носом Моцарта, а не какого-нибудь другого лица; я не ищу оригинальности и сильно бы затруднился определить свою манеру. Совершенно естественно, что люди, имеющие различную внешность, оказываются отличными друг от друга внутренне так же, как и внешне» [цит. по: 16, с. 21].
В кладовых сознания происходит работа в иных сферах бытия, где изменяются привычные пространственно-временные отношения, и скорости целостного восприятия и творчества могут возрастать стремительно. Так, например, другой великий музыкант Николо Паганини однажды, уже выйдя на сцену переполненного зала, отменил свое выступление, как выяснилось, из-за того, что только что за долю секунды он уже сыграл весь скрипичный концерт внутри себя, а вовне он повторяться не мог.
