Жизнь наоборот

Последнее сложное слово Дима часто использовал вместо ругательства. Хохленко заметно струсил, вдумываясь в смысл странного словца. То ли фамилию искажает, то ли ругается. Может, оскорбляет? Не понять этого Воронцова.

– Да ладно, Димон, дай пять! – Денис снова протянул руку.

Вытянутая рука подрагивала от неловкости на весу. Воронцов не ответил на дружественное приветствие. Хохленко смутился и схватился рукой за воротник, будто поправлял его.

– Бери все десять, не жалко! – бросил Воронцов на ходу и, убегая, зацепил Хохленко, чуть не сбив с ног, но Денис удержался.

– Череззаборногузадерищенко! – эхом пронеслось по коридору.

Хохленко потёр указательным пальцем переносицу. Сумасшедшие они все! И девица эта на каблуках, и Димон… И начальнички ещё те. Зачем я сюда перевёлся?

В отделе Хохленко появился внезапно, сразу после Нового года. Оперативники его не приняли. Все старательно выговаривали его фамилию, периодически меняя в ней ударения, но Денис мужественно терпел нападки. Потом перестроился. Решил перевести стрелки на Алину Кузину. Хорошая девчонка, но смешная. То каблуком зацепится, то сядет мимо стула. Вечно спешит куда-то, что-то теряет, постоянно краснеет. Её часто тошнит. Тонкая, нервная девушка. Алина Денису нравилась, но он видел, что особенно забавной она становится в присутствии Димы Воронцова.

Между мужчинами возникла неприязнь, скрытая от посторонних глаз, обоими до конца не осознанная, но вместе с тем глухая и жёсткая. Денис слегка трусил: всё-таки новичок в отделе, вдруг придётся вместе с Димой под пули ходить? Тогда уж не побалуешься. А тут ещё фамилия не кондиционная, учитывая новые веяния в политике страны. Хоть срочно женись и бери фамилию жены. Впрочем, жениться Денису не хотелось. По крайней мере в ближайшем будущем женитьба в его далеко идущие планы не входила. Хотя когда он смотрел на длинные, как итальянские макароны, ноги Алины Кузиной, появлялось смутное желание ощутить их на своих коленях. И бёдра у неё, наверное, тугие, как боксёрская груша. Денис вздыхал и отворачивался. Смешно он выглядел бы, если Алинка ни с того ни с сего уселась бы к нему на колени. Больше никого в коридоре не было, и Денис поплёлся в кабинет начальника «угонной» группы. Ночная сходка сонных оперативников не предвещала ничего хорошего. Подняли по «тревоге» в полночь, обязали срочно явиться в отдел. Служба, ничего не попишешь. С этими мыслями Денис вошёл в кабинет начальника.

– Чего опаздываем? – угрюмо бросил Батанов.

Денис решил не откликаться на замечание и скромно притулился на стуле у стены, чтобы не бросаться в глаза. Подальше от глаз начальника – таков был его жизненный девиз.

– А он в коридоре иностранные языки изучает!

Хохленко скривился. Дима Воронцов злорадствует. Сейчас начнётся.

– Какие ещё иностранные языки? – вскинулся Батанов.

– Он афганский учит. Уже одно слово знает, – ехидничал Воронцов.

– Два! – живо поправил Хохленко.

Повисла пауза. Все хотели спать. Ночной подъём по «тревоге» бодрости не прибавил. Оперативники боролись с сонливостью и злостью, нараставшей в каждом с одинаковой прогрессией.

– Бихез! – крикнул Хохленко.

Все вздрогнули и закатили глаза горе.

– Нишин! – поспешил добавить Денис, но почувствовал, что перегнул палку. Шутку не оценили.

– Отставить! – рявкнул Константин Петрович и поморщился.

Он тоже хотел спать. Вновь возникла пауза.

– А где Алинка? – спросил кто-то.

Дима обернулся на голос, но замер. Он боялся, что оперативники узнают, что ему давно нравится девчонка на высоченных каблуках. Тогда насмешек не оберешься.

– Ждёт, пока приглашение выпишут, – раздражённо бросил Слава Дорошенко. – Костян, начинай без неё. Пусть чулки наматывает.

– Она в брючках, – вежливо подсказал Хохленко.

Дима вскинулся, но сник. Совещание грозило перерасти в перепалку.

– Руководство Главка распорядилось создать оперативно-следственную группу по резонансному преступлению, совершённому группой лиц в 22.30 на магазин «24 часа», – начал Батанов, но Дорошенко перебил его, пользуясь дружеским расположением начальника:

– Костян, да у нас каждый день резонансное преступление совершается, и не по одному, а серией идут. Нам с угонами не разобраться. Косяком идут. Теперь ещё грабежи на нас повесят? Нам что – вообще не спать? Я пришёл с суток, только лёг – вызов. Дал отбой, так дежурный разбудил жену по городскому телефону!

– Слава! Отставить! – оборвал его Батанов и продолжил: – Группой неустановленных лиц совершено разбойное нападение на продавцов магазина «24 часа». Потерпевшие в больнице. Следователь скоро подъедет. Предлагаю раскрыть по «горячим следам». Иначе от нас не отстанут. Это третий разбой за двое суток.

– Потерпевшие из больницы отпущены, – вежливо подсказал всезнайка Хохленко.

Дверь скрипнула, и в кабинет робко протиснулась Алина Кузина. Вид у неё был нездоровый. Она стёрла в кровь обе пятки на ногах. Новые ботильоны нещадно жали. Долго не могла найти пластырь, перерыла всю сумочку – ничего не нашла; пришлось спуститься в дежурную часть. Пластырь нашёлся у какой-то задержанной – вконец спившаяся молодуха оказалась милосердной. Спасибо, выручила. Алина чувствовала себя виноватой. Её мучила совесть за проявленную слабость при виде расчленённого и обезглавленного трупа. Многие сотрудники наблюдали, как её выворачивало тогда. Кишечник чуть наружу не вывалился. Сильно рвало. Стыдно до сих пор. Купила красивую обувь, хотела искупить вину и убить весь личный состав отдела своим великолепным видом, а вместо этого захромала на обе ноги. Теперь пятки облеплены пластырем, хоть босиком иди. А ведь всю зарплату потратила.

– Кузина – на патрулирование! Воронцов – в группу разбора!

– А можно мне в группу разбора? – робко поинтересовалась Алина.

– Нет! – отрезал Батанов. – Ты – на патрулирование!

– У меня авария, я ноги стёрла. До крови, – пожаловалась Кузина.

– Меня не интересует твоё физическое состояние. Тридцать три несчастья. То тебя рвёт, то пятки в мозолях, то ПМС, то эсэмэс. Мне без разницы, что у тебя болит. Будешь патрулировать. Итак! Кузина – на патрулирование, Воронцов – в группу разбора, Хохленко на обход жилмассива!

– Константин Петрович! – взвыл Хохленко. – Можно я стажёра возьму с собой?

– Отставить! – рявкнул Батанов. – Повторяю, обход жилмассива – Хохленко. Патрулирование – Кузина. Группа разбора – Воронцов. Отчёт – каждые два часа. Главк ждёт результаты.

– Константин Петрович, мне бы в группу разбора, я же не могу ходить, – Алина с трудом сдерживала слёзы.

– И стоять она не может! Только лежать, – хихикнул Хохленко.

– Константин Петрович, я сейчас ему по репе настучу! – загремел Воронцов.

– Мужики! – крикнул Батанов, но Хохленко, не дав ему договорить, добавил: «И бабы!»

Наступила тишина. Сонное состояние прошло разом. Глаза у всех заблестели в предчувствии крутого разбора сложных производственных отношений. Батанов боролся с вылезающим из него ругательным словом. Всё-таки пересилил себя, сдержался. Не выматерился.

– И девушки, – с трудом выдавил из себя Константин Петрович. – Прошу всех разойтись по местам. Поставленную Главком задачу надо выполнить. Мы обязаны раскрыть преступление по «горячим следам». Это приказ. Точка!

– А почему… – начала Алина, но Батанов усмехнулся и перебил её:

– Потому что в состав следственно-оперативной группы включена следователь Наталья Ивановна. Если она посмотрит на тебя хоть одним глазом, тебе не сдобровать. Заодно и мне. Да что там мне! Всем нам плохо будет. Характер у Натальи Ивановны не сахар. Она на дух не переносит женщин-оперативниц. По этой веской причине, ты пойдёшь патрулировать. Обувь можешь взять у ребят. Есть в группе запасные кроссовки?

Послышались ехидные смешки, кто-то шипел про запасные трусы и прокладки; Хохленко, пригнувшись, чтобы не попасть в поле зрения Батанова, рассказывал анекдоты на злободневную тему: «Приехал один чудак в Париж, его везут по городу и говорят, мол, это Елисейские поля и проститутки, это Эйфелева башня и проститутки, это Лувр и проститутки. И так по всем знаменитым местам. Чудаку надоело всё это, он и спрашивает, мол, а порядочные девушки в Париже есть? А ему на это – есть! Но очень дорого!»

Воронцов прислушивался к шёпоту Хохленко, сжимая кулаки. Назревал скандал, но Батанов мигом пресёк злостные происки:

– Какие ещё проститутки? А?

– Это Дэн! – заржали опера. – Хохол же! У него в голове одни проститутки. Показатели на них делает. Увидит номер телефона на асфальте и давай звонить. И сам попользуется, и притон оформит.

– Показатели – дело хорошее; всем бы так, – беззлобно буркнул Батанов. – По местам! Я на связи.

Сразу стало тихо. Батанов углубился в изучение оперативной сводки. Оперативники дружно поднялись и гуськом направились к выходу. Кузина сидела за столом и хлопала глазами.

– Это не честно! – сказала она, не надеясь, что её услышат.

Услышали.

– Не честно приходить на работу, как на тусовку, – не поднимая глаз от бумаг, сказал Батанов.

– Но… – Алина скукожилась под испепеляющим взглядом Константина Петровича. – Я иду-иду, Константин Петрович, не волнуйтесь вы так!

Батанов, с трудом сдерживаясь, чтобы не запустить в Кузину телефоном; замотал головой, что-то мыча. Его заметно подбрасывало на стуле. Когда дверь за Алиной закрылась, Батанов осел и мотнул головой, потом поднял трубку прямой связи и прошипел:

– Димыч, поищи там что-нибудь из обуви. Она вся перекосилась от боли. Дура!

– Дура натуральная, – с радостью согласился Воронцов и открыл шкаф, надеясь найти там что-нибудь подходящее.

Откопав в пыли древние кроссовки, долго рассматривал подошвы, надеясь увидеть размер, да только за давностью лет номер стёрся. Дима поколотил кроссовками по стулу, выбивая скопившуюся грязь, и пошёл к Алине. Кузина горько плакала, обиженная на себя, начальника, но больше всего, на новые ботильоны. Такие надежды возлагала на обновку, а вместо радости получила горькие слёзы. Стыдно перед оперативниками. Нет в жизни счастья.

– Линок, может, ты всё-таки в следствие пойдёшь работать? – спросил Воронцов, изнывая от желания обнять Алину, но не посмел и лишь вздохнул.

От его слов плачущая девушка мигом трансформировалась в злую фурию. Только что сидела опечаленная красавица, залитая слезами, и вдруг перед Димиными глазами предстала настоящая ведьма: нос вздёрнулся, разбух, глаза вылезли на лоб, губы затряслись и посинели. Вместо девушки с модельной внешностью на Воронцова уставилась настоящая злая Баба Яга.

– Ты чего, Линок? Не волнуйся так, успокойся, – испугался Воронцов. – На, держи кроссовки, других нету.

– Я никогда не пойду в следствие, понял? Я буду работать в уголовном розыске. И точка. Эти кроссовки сорок пятого размера. Я в них утону.

– Тони, тони на здоровье, как в «Титанике», – хмыкнул Дима, – тебе же патрулировать по улицам. Все ноги до попы сносишь.

– Почему ты гонишь меня в следствие? Тебе стыдно за меня? – вновь пригорюнилась Алина.

Она взгромоздилась на уродливые кроссовки, словно в коровью лепёшку наступила. Забавная картинка развеселила Воронцова. Он обнял Алину и чмокнул в румяную щёчку.

– Линок! Никуда я тебя не гоню. Уголовный розыск – мужская работа. Зачем ты себя мучаешь? На трупе прокололась. Уже все знают, как тебя рвало. Ой, ты такая забавная в этих кроссовках! Прелесть ты моя, – он прижался к ней всем телом и зажмурился от удовольствия. – Никуда бы не пошёл. Так и сидел бы с тобой в этой кладовке.

– Это не кладовка. И не моя! – сердито отстранилась от него Алина. – Это кабинет оперативной аналитики отдела. Забыл? Анализ оперативной обстановки – моя основная деятельность.

– Вот и занимайся своими анализами, – с деланым равнодушием вздохнул Воронцов, – куда ты лезешь? Все девушки как девушки, а тебе больше всех надо!

Алина посмотрела на себя в зеркало, затем попрыгала перед окнами, разглядывая своё отражение.

– Нет. Пойду в своих. Каждый шаг – как нож в сердце.

Под недоумённым взглядом Воронцова Алина переобулась. Кроссовки бросила в угол.

– Красота требует жертв. Я иду патрулировать, а ты будешь сидеть в группе разбора. Я буду страдать, а тебя пусть мучает совесть. Ты же мужчина, Дима? Или кто ты?

– Или кто я, – поник Воронцов, – приказ есть приказ! С Батаном не поспоришь. Может, ножки перебинтовать?

– Тогда в ботильоны не влезут. Пойду так. Мучайся, Дима, мучайся! Тебе же жаль меня?

– Жаль-жаль, бедная моя девочка. Может, напишешь рапорт о переводе в следствие? Там спокойно, без нервов, сиди да клацай на клавиатуре протоколы допроса. На трупы выезжать не надо. Только в морг и то по необходимости.

Воронцов шутил, но как-то ехидно. Алина почувствовала скрытое раздражение в его словах.

– Сам пиши рапорт на перевод в следствие, а я буду раскрывать преступления! Я буду делать это не хуже мужчин, а гораздо лучше. Я научусь!

– Да раскрывай, сколько влезет! Можешь вот тумбочку раскрыть, если так хочется. Глядишь, премию дадут к праздникам, – вконец разозлился Воронцов. – Я с тобой, как с человеком разговариваю, а ты…

– И я с тобой, как с человеком, – Алина помотала головой из стороны в сторону, дурашливо улыбаясь, – не горюй, Димка! Я справлюсь!

– Да уж, – поморщился Воронцов, – то-то же ты на сходке нюни распустила: мол, куда мне патрулировать, я все ножки до крови стёрла, я вся такая нежная, мне бы поближе к следователю.

Они сердили друг друга нарочно, словно пытались спровоцировать конфликт, но ссоры не вышло. Оба были безнадёжно влюблены, краснели от случайного прикосновения, мимолётного взгляда, неверно понятого слова. Воронцову было жаль девушку: она уходила в ночь, на мороз, в нелепых полуботиночках на высоченных каблуках, с потёртостями и мозолями. Он спокойно отправился бы патрулировать вместо Алины, но тогда придётся нарушить приказ Батанова, а Дима всегда был послушным. Таким уж родился. И хотя в его семье никогда не было военных, милиционеров, а уж тем более, полицейских, Дима выбрал профессию полицейского.

Родители сильно удивились, когда он объявил о своём решении пойти после школы на юридический факультет. Мама заплакала, отец сдержанно вздохнул. Но отговаривать не стали. Подумали и переступили через себя, оправдывая выбор сына. Если бы Дима увлекался просмотром ментовских сериалов, чтением криминальной литературы или любил играть по ночам в стрелялки, было бы понятно. Однако нет, ничего такого за ним не водилось. Мальчик как мальчик, обычный, не гений, без особых талантов, на подвиги не способен, и вдруг такой странный выбор. Воронцова удивила реакция родителей: он ожидал другого – думал, начнут отговаривать, стращать, пугать, шантажировать здоровьем. Проскочило. Мать поплакала и успокоилась. Отец смирился. Внешне оба поддержали сына. А что творилось у родителей внутри – сын знать не хотел.

Воронцову нравилась работа оперативника, он не уставал от ненормированного рабочего дня, от бумажной волокиты, от придирок начальства. В уголовном розыске не было никакой романтики. Рутинная работа, но за гранью человеческого понимания. Иногда, собираясь поздно ночью на работу, Дима слышал, как плачет мать. Он морщился, но терпел. Маму не переделаешь. Она любит страдать. Хлебом не корми, только дай возможность попереживать. Отец молчал, лишь иногда спрашивал, мол, как дела, не устал ли, сынок, от службы? Дима посмеивался, догадываясь о глубинных истоках пустых вопросов, но не вникал, думая, что рано или поздно всё уладится.

– Не знаю, что со мной случилось, – всхлипнула Алина, – так жалко себя стало. Как представила, что придётся ковылять на этих каблучищах, чуть слёзы не брызнули. Уже прошло, Дима! Я всё понимаю. Наслышана про Наталью Ивановну. Говорят, она ненавидит женщин, особенно, молодых. Всех девушек съедает заживо, запивая обед горячей кровью. Вот так!

Алина клацнула зубами и прикоснулась губами к Диминой шее. Тот вздрогнул и поёжился. Страшновато получилось. Алина натурально сымитировала вампиршу. Ей нужно было не в опера подаваться, а в актрисы. Голливуд по ней плачет. И не просто плачет, слезами умывается. Воронцов вдруг расхрабрился и поцеловал Алину. По коридору раздались глухие шаги и замерли у двери. Алина и Дима отпрянули друг от друга и, как ни в чём не бывало, занялись сборами. Дверь распахнулась.

– Чего сидим? Отдыхаем? – рявкнул Дорошенко.

Вид у него был ужасный. Словно он только что вернулся из боя. В чёрном одеянии, с маской, сдвинутой на шею, с автоматом под локтем, Слава был похож на рэйнджера, постоянно ищущего приключений на территории какого-нибудь исламского государства. Алина почувствовала, как по телу пробежал холодок. Внутри всё сжалось. Озноб ощутимо бился внутри, угрожая вырваться наружу.

– Я уже готова! – крикнула Алина, коченея от страха.

– Она ноги стёрла. В кровь разбила, – сказал Воронцов, смущённо уводя взгляд из-под пытливых глаз Дорошенко.

– Старая песня, то её тошнит, то мозоли на ногах. Ничего, до свадьбы заживёт, – миролюбиво усмехнулся Слава, – лишь бы не блеванула во время патрулирования. Предлагаю разойтись добровольно. Без осложнений.

– Слав, мы уже бежим, – примирительно пискнул Воронцов, – Линок, ты готова?

– Да, собралась.

Они вышли гуськом: впереди Слава с автоматом, сзади притихшие Дима и прихрамывающая Алина.

– Кузина! В дежурке тебя стажёр ждёт. С ним будешь патрулировать территорию. Батанов приказал. Адресную программу возьмёшь у дежурного. Воронцов! Группа разбора в седьмом кабинете. Наталья Ивановна ждёт.

– А мой стажёр где? – удивился Дима. – Я что, на пару с Натальей Ивановной останусь?

– Не переломишься! – отрезал Дорошенко. – Стажёр у нас один. На всех не хватит. Кузиной нельзя патрулировать в одиночку. Ей полагается стажёр для храбрости.

Дорошенко рассмеялся собственной шутке. Алина мысленно отметила, что смеётся один Слава, а Дима делает вид, что не понял шутки. После паузы она тоже наигранно рассмеялась, словно только что оценила сарказм Дорошенко. Слава удивился и замолчал. Его шутка предназначалась Диме и никому больше. Дорошенко желчно хмыкнул и шумно потопал по коридору, нагоняя упущенное время. Дима и Алина приостановились, одновременно вздохнув, посмотрели друг на друга и медленно разошлись в разные стороны. В эту минуту им показалось, что рассвета больше не будет, утро никогда не наступит и солнце уже не взойдёт, а глухая морозная ночь останется на земле на вечные времена. И всё бы ничего, но вдруг электричество отключат? Внезапно и без объявления. Оба обернулись, посмотрели друг на друга и прыснули от смеха, догадавшись, о чём подумал каждый. Сдерживая смех, в унисон прибавили шаг и вскоре забыли о существовании друг друга. Работа поглотила все мысли и чувства. Думать о том, взойдёт или не взойдёт солнце, стало недосуг. Каждой клеточкой организма они погрузились в работу. На какое-то время Алина забыла про разбитые ноги. Ботильоны показались удобной обувью, а не предметом роскоши.

* * *

Стажёр оказался мелким и неказистым мужчиной лет тридцати. Алина поморщилась. Придётся патрулировать с тем, кого дали в напарники, пусть и не лучшим представителем мужского населения планеты. Алина ещё раз вздохнула: ах, если бы на месте хилого стажёра оказался Дима Воронцов! Но мысль тут же оборвалась. Бери, что дают. Алина Кузина резко развернулась и вышла из дежурной части. Стажёр уныло поплёлся позади. Алина держалась от него подальше, боясь, что он догонит и пойдёт рядом с ней. Мимо спешили люди, им не было никакого дела до терзаний юной оперативницы. Алина вздохнула. И тут же подумала: если посчитать, сколько раз она вздохнула за этот долгий-долгий день, можно уже со счёту сбиться.

– А ты чего хромаешь? – донеслось откуда-то снизу.

Алина вздрогнула и шарахнулась в сторону.

– Ты что, инвалид? – строгим голосом спросил стажёр.

Он тянул кверху гладко стриженный затылок, но всё равно смог дотянуться лишь до плеча Алины. Он был ниже Кузиной на голову.

– Что за вопрос? – рассердилась Алина, пытаясь справиться с раздражением.

Всё кругом не так, как надо. А как надо? Она уже и головой потрясла и уши потёрла, что означало, что девушка пребывает в состоянии полнейшего разлада с окружающей действительностью.

– А что тут непонятного? – удивился стажёр. – Удивляюсь, почему в полицию стали брать инвалидов? Что, у нас в городе здоровых людей не стало? Кончились они, что ли…

– Сам ты кончился! – процедила Алина сквозь зубы. – Отстань!

– Не отстану, – заверил упрямый человечек, – мне дежурный велел не спускать с тебя глаз. Между нами говоря, он тебе не доверяет.

– Думай, что говоришь! – возмутилась Алина. – Дежурный мне не доверяет, видите ли. С чего ты взял? Глупости не говори.

Прохожие испуганно пробегали мимо, словно боясь странной парочки. Со стороны они выглядели нелепо. Высокая стройная девушка в короткой курточке и низенький смешной человечек без шапки, но в тёплой ветровке со сбившимся капюшоном.

– Дежурный тебе совсем не доверяет! – отрезал стажёр, вкладывая в каждое слово обидный смысл.

– Не придумывай! Виктор Алексеевич – порядочный человек. Настоящий офицер. Он не станет перемывать чужие косточки с незнакомыми людьми.

Маленький человечек от возмущения запнулся, остановился и принялся хватать ртом холодный воздух. От возмущения он не мог вымолвить ни слова. Потом вдруг успокоился и сказал:

– Я Николай! Меркушев. Стажируюсь уже полгода. Меня на аттестации зарезали. Не пропустили на должность участкового. Так что в отделе я свой. Мне доверяют. А тебе нет. Ты ещё не своя. Лучше ответь, почему ты хромаешь?

– Обувь жмёт, – нехотя призналась Алина.

Она судорожно размышляла, что делать дальше. Если разговор будет продолжаться в том же тоне, ничего не получится. Кажется, она сделала ошибку, побрезговав присутствием неприглядного стажёра. С лица воду не пить. Необходимо изменить отношение к происходящему. Иначе этот рейд плохо закончится. Алина прислонилась к стене дома, чувствуя, как кружится голова. Что за день сегодня? Тянется и тянется, и конца-краю ему не видно. Вообще-то это не день. Это ночь. Долгая и муторная ночь. Опера такую называют анальной. Это когда от усталости сводит скулы и мышцы на лице, а про ноги лучше не думать. Алина с удовольствием бы присела, а как? Патрулировать сидя ещё никому не удавалось. Территорию обходят пешком, ногами, и другого способа пока не придумали. Батанов ждёт результаты совместного патрулирования. Придётся приноравливаться к этому вредному человечку. Алина злилась на себя, на собственную никчёмность, на жизнь вообще и на стажёра в частности.

– Тогда тебе не до работы, раз обувка жмёт. Ты психуешь. Всё раздражает, да? – спросил Николай с явным сочувствием.

Алина молча страдала, мысленно оценивая свои возможности. Только бы от стены отлипнуть. А там видно будет.

– Да, дела… – пробормотал Николай.

Они стояли у дома, граничащего с магазином «24 часа». Где-то по этажам бегает, опрашивая жильцов, Слава Дорошенко. А они стоят и чего-то ждут. Алина решительно отодрала себя от стены:

– Идём, стажёр! У нас много дел.

Николай хмыкнул, ссутулился и сразу стал похож на карлика. Алина заставила себя не думать о внешности напарника. Какой есть, с таким и надо работать. Они ретиво направились в сторону пивного ларька. Алина думала, что настоящий уголовный розыск – это война. Фронт. А как было на настоящем фронте? Ведь не все там переносили друг друга, кто-то кого-то раздражал. Наверное, и любимый мужчина способен вызвать раздражение? Нет, такого не может быть. Никогда. Алина прикрыла глаза и представила, что когда-нибудь Дима Воронцов будет ей неприятен. Нет-нет, невозможно. Алина уже неизвестно в который раз тяжко вздохнула и вдруг отпрыгнула в сторону; Николай упал на колени перед ней и что-то разглядывал. Словно пёс в ноги бросился. Нет, это не бродячая собака, это психованный стажёр. Алина остановилась.

– Ты чего? – спросила она, инстинктивно перебирая ногами, как стреноженная лошадь.

– Смотрю вот, – буркнул снизу Николай, – смотрю, что ты сотворила с собой. Пойдём в отдел, ты сегодня не работник!

Алина сжала губы. Дождалась. Стажёр устроил сцену на улице. Хорошо, хоть публики нет рядом. А то бы посмотрели спектакль с дивным названием «Жизнь».

– А ну-ка поднимайся! Чего уселся? Пошли работать!

Она понимала, что перегибает палку. Нельзя так с мужчиной. Они ласку любят.

– Алина Юрьевна! Идёмте в отдел. Иначе я дежурному позвоню.

В его голосе зазвенел металл. Этот позвонит. И дежурному отдела, и дежурному управления. У него не заржавеет. Кузина решила сменить тактику поведения:

– Коля! У меня всё в порядке. И ноги, и душа, и мысли! Не надо никому звонить. Я прошу тебя!

Николай легко вспрыгнул, как заяц, и засеменил рядом с Алиной.

– Я знаю, что дежурный считает, будто я занимаю чужое место. И Батанов так считает. И Дима Воронцов. Я уж не говорю об остальных, – она взмахнула рукой и очертила круг, видимо, означавший, насколько большой процент коллег считают Алину пустым придатком системе.