Жизнь наоборот

– А кто встречать будет? – спросила завотделением, сжимая от усталости губы.

Все думали, что она презирает людей, в глаза им не смотрит, с вечно перекошенным лицом, а доктор еле стояла на ногах. Дежурства изматывали, современные роженицы капризные пошли, чуть что – судом пугают, адвокатам звонят. Постоянно быть начеку трудно, силы даром расходуются.

«В возрасте женщина, сороковник стукнул, видимо, случайно залетела», – подумала доктор и отвела взгляд. Слишком некрасивой была новоявленная мамаша.

– Деньги есть? – деловито бросила доктор, судорожно соображая, как благополучно и без эксцессов спровадить роженицу.

– Есть-есть, – испуганно закивала женщина. – Такси вызову.

Доктор вздохнула и отдала распоряжения: мамаше помочь собраться, вызвать такси, проводить до машины. Так они и ушли из роддома: испуганная мамочка с тихим свёртком в руках. Пакеты с тапочками и ночнушкой несла санитарка. Уселись на заднем сиденье, пакеты пристроили в ногах. Через пять минут о ребёнке-ангеле в роддоме забыли. Начались новые заботы. Кто ж запомнит их всех? Появились новые роженицы – капризные, болезненные, плаксивые. Здоровые тоже были, но их не замечали, они сами справятся.

Дома девочка всё спала, ничем не напоминая о себе. Редко плакала, по ночам не тревожила. Иногда Елена забывала о своей дочери, потом спохватывалась: кормила, пеленала, меняла подгузники. Её не удивляла редкая красота ребёнка, уже немолодая мать об этом не думала.

Забеременела Елена случайно. После корпоративного праздника, посвящённого международной солидарности трудящихся, было весело и сумбурно. Молодёжь вовсю веселилась, попивая коктейли и глинтвейн. Танцевали, слушали музыку, катались на лошадках. Елена Валентиновна сидела в сторонке, совершенно отчуждённая от всеобщего веселья. К выпивке всегда была равнодушна, музыку не слышала, думала о своём. Мечтала уехать куда-нибудь подальше, от всего, от суеты, от конторских склок и сплетен. Надоело это всё, хотелось безумной и красивой жизни. Мечтать мечтала, но понимала, что уехать не удастся: денег на жизнь не хватает, какие уж тут курорты, но перед глазами разливалось лазоревое море, скрипел под босыми ногами белый песочек, а невдалеке ждал удобный шезлонг. Больше всего Елену Валентиновну в мечтах привлекал именно шезлонг, удобный, яркой расцветки. Полежать бы на таком хоть разочек. Она закрывала глаза и вздыхала. Разумеется, она уже выезжала на море, и не однажды, но разве можно назвать морем заплёванный пляж, загаженный гниющими фруктами и усыпанный окурками. Елена Валентиновна брезгливо повела плечами. И в этот момент почувствовала на себе сильную руку. Кто-то приобнял её, она даже не поняла кто – уже смеркалось.

– Что загрустили, Елена Валентиновна?

– Нет-нет, мне очень весело! – испугалась она, с ужасом осознавая, что на неё обратил внимание сам главный инженер.

Мужчина неказистый, в возрасте, но жеманный и ухоженный, любитель дамского пола, преимущественно, юного. Елена Валентиновна не считала себя дурнушкой, но на внимание главного инженера не рассчитывала. Она знала свои слабые места. Не молода, не обаятельна, скучна. Серая мышь. Конторская крыса. Ей бы кого-нибудь попроще и побойчее, но таких она не встречала, чтобы и простой, и бойкий, и денежный. Ей попадались какие-то нелепые: то пьющие, то гулящие, то женатые. И все до единого – безденежные. Главный инженер тоже женат. Любит налево сходить, да кто из мужчин не любит?

– Хотите, я вас отвезу? – он огляделся. Молодёжь распалилась и вывалилась из-под тента прямо под майский дождь, устроив танцпол на мокрой траве.

– Подожду до автобуса. Ничего, я не устала, – ещё больше испугалась Елена Валентиновна.

Как бы не обиделся главный инженер. Потом проверками замучает. Он злопамятный, как все неказистые мужчины.

– Поедемте, Елена Валентиновна, дождь идёт, промокнете, простудитесь!

От настойчивого бубнящего голоса заныли виски. И сразу стало сыро, неуютно, промозгло. Кузина неохотно приподнялась, и главный инженер подхватил её под руку:

– Вот и славненько! Вот и добренько!

От этих его «славненько» и «добренько» захотелось взвыть и упиться глинтвейном до беспамятства, но время было упущено. Елена Валентиновна шла по тропинке, увлекаемая жилистой сильной рукой главного инженера. Она ничего не чувствовала, даже сырость отступила, и лишь страх разъедал её внутренности. Она жутко боялась этого человека. Через много лет сама себе она не смогла объяснить, почему тогда испугалась. Словно маньяк на неё напал. А это и не маньяк был – всего лишь главный инженер небольшого промышленного предприятия.

Умирая от страха, Елена Владимировна села в машину, а когда понеслись по мокрому шоссе, окончательно оглохла и ослепла, настолько сильным был страх перед этим человеком. Так они очутились у неё дома. Затем он ушёл, оставив после себя устойчивый запах мужского одеколона. Пронзительный аромат держался две недели, затем исчез. А вот страх остался. От страха Елена Валентиновна быстренько уволилась с прежнего места работы и нашла себе тихую должность в бухгалтерии коммерческой компании.

Финансовый отдел располагался в трёх офисах, а она довольствовалась небольшим закутком возле подсобки и занималась теми расчётами, которыми никто не хотел заниматься. Её всё устраивало: оклад, месторасположение компании – рядом с домом; закуток, небольшая столовая по месту работы. Удобно, недорого – не шик, конечно, зато никому ничего не должна. А через какое-то время Елена Валентиновну стало тошнить, она начала раздражаться от всего: от комфорта, от столовой, от закутка. Но самое страшное, что её тошнило от работы. Как увидит кипу папок на столе – и сразу дурно становится.

На новой работе Елену Валентиновну невзлюбили. Сотрудницы кривились, поджимали губы, сводили брови на переносице, а она всё терпела, пока тошнота не стала переливаться через край. Кузина поминутно бегала в туалет, долго плескалась над раковиной, надеясь, что тошнота как пришла, так и уйдёт, если на ней не зацикливаться. Всячески старалась не концентрировать внимание на недомогании, но вскоре поняла, что здоровье прохудилось, и придётся изворачиваться, чтобы отпроситься в поликлинику. Добром не отпустят. Скажут, бери дни за свой счёт. На новой работе практически никто не болел. Все выглядели бодряками и бодрячками. Кузина повздыхала и взяла неделю отпуска без содержания. После походов по многочисленным врачам, после сдачи нужные и ненужных анализов Кузина узнала, что крепко и давно беременна. Настолько крепко и настолько давно, что абортом уже не отделаться. Придётся рожать! Так ей сказал мужчина-доктор в районной поликлинике.

– Да-да, рожать! Иначе – смерть, – буднично бросил он, выписывая многочисленные бумажки.

Елена Валентиновна пыталась заглянуть ему в глаза, но они погрузились в изучение странных бумажек и ничего не видели.

«У него фокус сбился», – подумала Кузина, – надо поправить!»

– А вы не ошиблись? – спросила она, надеясь вернуть то блаженное время, когда ещё не было в ней никакой беременности.

– Нет, ошибки быть не может. Придётся рожать!

– А почему именно сейчас?

Вопрос прозвучал странно, но многозначительно. Доктор, мужчина за пятьдесят, с круглым добрым лицом и усталыми глазами даже бумаги отодвинул, настолько удивился.

– Что – именно сейчас?

– Ну, это… почему раньше не залетала? – смущенно пробормотала Елена Валентиновна.

– А-а, значит, время пришло рожать, – раздражённо махнул рукой доктор и снова уткнулся в писанину. – Знаете, иногда с женщинами такое случается.

Он почти выпихнул её из кабинета, загрузив кипой исписанных бумажек. Елена Валентиновна покорно отправилась по указанному адресу. Теперь её жизнь переместилась в женскую консультацию. Была в её характере какая-то тупая покорность. Что скажут, то и сделает. Сказали, пришло время рожать, значит, надо родить. А зачем, для чего, осознать не успела.

Так ничего и не поняла Елена Валентиновна в жизни. Она и не задумывалась ни о чём. А вышло, что родила дочь-красавицу. И этот факт не сумела оценить. Во-первых, главный инженер был страшнее крокодила из зоопарка. Жеманный, да, ухоженный, да, но весь сморщенный, желчный, неприятный. Его от злобы сморщило. Сплющило в ноль. Взглянув на него, можно было закрыть глаза и ждать, когда страшное видение само распадётся на атомы. Где, когда, в каком колене промелькнули красивые гены и у кого: у Елены Валентиновны или у главного инженера? Никто об этом не знает и ничего уже не расскажет. Она вычеркнула его из своей памяти. Всё забыла. Только запах одеколона помнила. Едкий такой, пронзительный. Елена Валентиновна старалась не вспоминать тот злополучный вечер, а когда на неё накатывало, вздрагивала, явственно ощущая тошнотворный запах – тот самый, от которого её опутало страхом, как паутиной; да так, что сознание отшибло.

Время шло. Девочка росла. Редкая красота дочери пугала неразумную мать. Она разглядывала спящую девочку и удивлялась, как такая красавица будет жить на белом свете? Потом удивляться перестала. Привыкла. К тому же выяснилось, что красота дочери имеет недостаток – всего один, но существенный. Девочка по имени Алина оказалась неуклюжей. Она постоянно падала, подворачивала ножки, ручки, клонила набок головку. Кому только не показывала Елена Валентиновна ребёнка: и докторам, и знахаркам, и экстрасенсам – все только руками разводили. Впрочем, они что-то бормотали про нарушение координации, пульсацию, вибрацию и другую невразумительную муть.

Алина часто падала, но ничего не ломала. Елена Валентиновна однажды имела счастье наблюдать, как происходит процесс падения от начала до конца: вот мелькнули ноги, взметнулись руки, голова уже внизу, но в последний момент Алина сконцентрировалась, сжалась – и поднялась на ноги целёхонькой. После падения дочь немножко дрожала, видимо, разволновалась, но потом успокоилась. И так до следующего неловкого движения.

Елена Валентиновна боролась с болезнью дочери. И руки ей привязывала, чтобы не растопыривались, и ноги учила ставить, и в танцевальную студию водила три года, чтобы выровнять координацию. Всё насмарку. Оттанцует Алина положенное, выйдет на улицу и тут же шмякнется во весь рост. Люди смеются, мать в слезах, а девчонка вскочит, глянет на всех обиженно и потопает дальше, как ни в чём не бывало. Но обиды не копила – прощала. Отходчивая. Елена Валентиновна считала себя героиней. С такой дочерью можно с ума сойти.

В конце концов мать сдалась. Что есть, то и пусть растёт. Что-нибудь да вырастет. И выросло. Неловкий младенец превратился в длинноногую модель. Это же какой подвиг надо было совершить, чтобы вырастить из угловатого ребёнка модель экстра-класса! Получилась девушка всем на загляденье. Хоть на подиум выставляй. Однако у Алины были другие планы.

После школы, не посоветовавшись с матерью, она сдала документы в университет – на юридический факультет. Откуда у неё эта блажь завелась, не объяснила. Сериалы про ментов Алина не смотрела: времени не хватало, нагрузки у неё будь здоров – больше, чем у взрослых. Елена Валентиновна пережила и эту напасть. Благо, дочь поступила на бюджетный факультет, бесплатный. Хорошо, что деньги на учёбу не попросила. Пусть учится. Адвокаты нынче в большой моде. Их и по телевизору показывают, и деньги они хорошие получают. Елена Валентиновна ждала окончания учёбы, чтобы насладиться хорошей жизнью. Дочь научится прилично зарабатывать, в доме наступит благоденствие, а то ведь надоело копейки считать, но ожидания оказались напрасными. Снова вышла промашка: после окончания университета Алина пошла работать в полицию. Да не куда-нибудь в канцелярию или в следствие, а прямиком в уголовный розыск. Шагнула, как в пропасть. И нет оттуда выхода – сплошное дно.

Елена Валентиновна перепугалась, три дня лежала с мнимой мигренью, надеясь, что дочь сжалится и одумается. Ведь есть у неё сердце, не каменное же оно? Но не тут-то было: дочь оказалась упрямой – видимо, уродилась в отца. Вот где сказались гены главного инженера. Мать привычно списывала всё плохое в дочери на генетическую предрасположенность с отцовской стороны, а положительные качества Алины, разумеется, по достоинству принадлежали клану Кузиных. Елена Валентиновна, кряхтя, поднялась с постели. Мигрень осталась незамеченной. Надо было жить дальше.

* * *

– И куда мы собрались? Уже полночь. Нормальные люди давно спят. Ты кашляешь, задыхаешься, вчера температурила. И почему ноги голые? Зачем ты эти… – Елена Валентиновна задумалась, подбирая слово, – туфли купила? Всю зарплату потратила. На что мы жить будем? У меня пенсии кот наплакал.

Алина молча копалась в сумочке, не вслушиваясь в гневный монолог матери. Всё равно она не смогла бы ответить ни на один вопрос. К тому же их у мамы накопилось великое множество.

«Нет, это не сумка. Это же мусорный бачок! Кто бы навёл порядок в этом скопище дамских радостей? Чего только здесь нет: косметичка, телефоны, ноутбук, запасные колготки, гольфы, салфетки, кремы, даже зубная щётка завалялась», – молча злилась Алина.

Она искала записную книжку, но та куда-то завалилась.

– Ты бы послушала, что мать тебе говорит! – надрывалась Елена Валентиновна. – Куда ты собралась, на ночь глядя? Опять на дежурство?

– Нет, – рассеянно откликнулась Алина, – я пойду искать себя.

– Что-о-о-о? – разнервничалась Елена Валентиновна и рухнула в кресло.

– Пуня, не нервничай, успокойся, чайку попей!

Ласковое имя «Пуня» Алина использовала, когда пребывала в хорошем настроении, а в плохом напрочь игнорировала Елену Валентиновну, делая вид, что ничего не слышит и не видит. Алина умела отрешаться от действительности и настолько искусно овладела этим свойством, что если ей этого хотелось, она и впрямь ничего не видела и не слышала. Такой уродилась.

– И не кричи, пожалуйста, ты же знаешь, что я не люблю, когда ты кричишь, – поморщилась Алина, – да, я пойду искать себя. Я потерялась. Меня нигде нет. Ни внутри, ни снаружи.

– Как это? – прошептала Елена Валентиновна, округляя глаза до размера пуговиц на костюме клоуна.

На стене над диваном висела картина с его изображением. Пуговицы поражали воображение алым цветом и крупногабаритными размерами. Казалось, они главные на картине. Елена Валентиновна частенько думала, что из-за нескладной дочери клоунские пуговицы со стены стали её вторыми глазами.

– Так это, – нарочито спокойным голосом разъясняла Алина. – Нет меня и всё. Нигде нет. Мне нужно найти себя. Пойду искать. Кто не спрятался, я не виновата.

– Ты больная! Да, ты больная! – прошептала Елена Валентиновна, с ужасом вглядываясь в лицо дочери. – Давай, я тебе пиявочку поставлю, а?

И она схватилась за банку с пиявками.

– Мама! Убери эту гадость! Немедленно! Видеть их не могу.

Алина чуть не задохнулась от гнева, увидев в руках матери стеклянную трехлитровую банку с вьющимися существами.

– Очень милые пиявочки! Они бы тебе помогли найти себя, – по-голубиному заворковала Елена Валентиновна, зная горячий нрав своей дочери. Когда Алина идёт напролом, стоит уступить, иначе грядёт война Алой и Белой Роз. А это надолго.

– Убери, пожалуйста! Я же ничего не имею против твоих пиявок. Нравятся они тебе – пользуйся на здоровье, а мне не предлагай. Лучше поищи мою записную книжку. Куда-то запропастилась.

– В кухне, на столе, – поджала губы Елена Валентиновна.

Она видела ситуацию по-своему: если забаррикадировать дверь, дочь всё равно уйдёт. Через окно. Её не переубедить. Пойдёт искать себе на одно место приключений, а после прибежит к матери за сочувствием. Видимо, характером в отца пошла. Такая же твердолобая.

– Кто тут твердолобая? – удивилась Алина.

Елена Валентиновна вздрогнула. Оказывается, последнюю фразу она произнесла вслух. С плохой дочерью и не до того дойдёшь – на улице заговариваться станешь. Скоро люди вокруг шарахаться начнут.

– Иди-иди уже, – махнула рукой Елена Валентиновна, и вид при этом у неё был обречённый, словно она разговаривала с сумасшедшей, – возьми бутерброды в холодильнике.

– А бутерброды откуда? Так ты знала, что мне на дежурство? – засмеялась Алина.

– С тех пор как ты пошла работать в уголовный розыск, я постоянно держу наготове «тревожный» пакет с едой.

– Как это – тревожный пакет? – удивилась Алина.

– На случай боевой тревоги. Что у тебя за жизнь теперь? Потеряла себя, потом нашла, снова потеряла – в общем, постоянная тревога, а про полноценное питание забываешь. А желудок у тебя один. Второго не будет.

– Ладно, мам, – Алина чмокнула маму в щёку. – Ворчишь-ворчишь, но про главное помнишь…

– Па-а-атерял себя, ты па-а-атерял! – истошным голосом заорала Алина и выскочила за дверь.

– Ненормальная! Ноги-то голые. И туфли инвалидные. Смотри, простудишься! – послышалось вслед, но Алина любовно посмотрела на новые ботильоны.

Не по погоде обувь – мама права, как всегда; но слишком уж они красивые. Глаз не оторвать. Алина представила, как будет глазеть на её стройные ноги Дима Воронцов, и покраснела. Ради восхищённого взгляда влюблённого мужчины стоило помучиться. И Алина поковыляла на остановку.

* * *

Алина приблизила палец к звонку, но не нажала. Она знала, что Димины родители уехали на дачу. Воронцов ждёт её, волнуется. Времени мало. Суета дней пожирает все желания. Наконец всё срослось, совпали время и обстоятельства, появилась возможность встретиться. У них был уговор. В отделе ничего не должны знать, что происходит с ними за пределами службы. Пока всё удавалось. Никто не догадывался, что между Алиной и Димой существует внеслужебная связь. В прошлом веке её называли греховной.

Алина помахала рукой, пошевелила пальцами и, набравшись решимости, нажала на кнопку. Раздался оглушительный звон. Димины родители были инвалидами, оба плохо слышали, поэтому всё в квартире было шумным и оглушительным. Чайник со свистком ревел, как раненый бык, настройки в телевизоре увеличены до максимума, унитаз сливал воду с грохотом Ниагарского водопада. Квартира так себе. Алина усмехнулась. Димины родители представляли собой двух унылых неудачников. Впрочем, мама Алины недалеко от них ушла. Со слухом всё в порядке, а в остальном она ничем не отличается от четы Воронцовых. Такая же неудачница. Они с Димой – дети неудачников. Вполне возможно, им удастся создать счастливую пару. Не благодаря, а вопреки. По теории вероятности так и должно быть.

– Линок! – Дверь распахнулась, и радостный Воронцов крепко прижал Алину к себе. – Заждался! Ты слишком долго шла.

– Пешком шла. Да, пешком, – пробурчала Алина, снимая куртку. – Чаю налей, пожалуйста.

– Да какой там чай! – воскликнул Дима и увлёк девушку в свою комнату.

На первую зарплату Дима поменял себе кровать. Раньше он спал на подростковой тахте. Она стояла в углу, неказистая и кособокая. Спать на ней было неудобно. Да что там говорить, спать на этой скрипучей тахте было противно. Зато теперь огромное, двуспальное ложе заняло всё обозримое пространство комнаты. Высокий подъём, тугие подушки и шикарное одеяло добавляли живописный картине особый колорит. Алине нравилась кровать, но она представляла её в другом помещении, а не в этой комнате с низкими потолками и скудной мебелью в придачу.

Сначала было шумно, бурно, затем всё стихло. Они долго лежали, крепко обнявшись, и о чём-то бормотали, перебивая друг друга.

– Димыч, а ты не боишься Батанова? – Алина с трудом высвободилась из его объятий и откинула голову на подушку.

– Нет, а чего мне бояться Батанова? – удивился Дима. – Он нормальный мужик. Не гнида.

– Не что… не кто он? – приподнялась на подушке Алина.

Она оперлась на локоть, подсунув смятую подушку под шею, и с удивлением воззрилась на Воронцова.

– Не гнида. Не гнусь. Нормальный мужик!

– Как всё легко у тебя, – она помотала головой, раскидывая волосы по подушке. Алина знала, что они у неё красивые. Не однажды замечала, как мужчины оборачиваются ей вслед, чтобы полюбоваться удивительными волосами. – Не гнида, не гнусь – значит, нормальный. А мне кажется, он садист и изувер!

– Да ты что! Вот дурочка, да Батаныч мухи не обидит. Он у жены под каблуком. А дочка из него верёвки вьёт. Он мягкий и податливый, как пластилин, и совсем не гнусь. Батаныч – настоящий! Все остальные мелочь по сравнению с ним.

– Димыч, а ты не гнусь? А ты – не гнида? – Алина шлёпнулась на Воронцова, словно с потолка обрушилась.

Воронцов зажмурился от удовольствия, с ног до головы его прошибло горячей волной. Тело у Алины хрупкое и лёгкое. Вес маленький. Она как бабочка, мягкая и твёрдая одновременно. Стало щёкотно. Воронцов вывернулся и поцеловал Алину. Когда они оторвались друг от друга, сказал, прерывисто дыша:

– Я хороший! Ты люби меня, пожалуйста! Иногда я отбываю из реальности, но быстро возвращаюсь. Если заметишь моё отсутствие – не обижайся. Я быстро вернусь!

– Да, Димыч, ты бываешь странным, – упрекнула Алина, водя пальцем по его животу. – Какой у тебя красивый живот, и не подумаешь, что мужской. Тугой, узкий, втянутый, как у осы.

– Ты тоже красавица, не расстраивайся, и ты тоже странная. Я иногда бываю странным, а ты всегда в этом состоянии. Давай просто любить друг друга. Молча и сосредоточенно.

– Давай! – обрадовалась Алина, радуясь возможности ухода от выяснения отношений.

И они забыли, на каком свете находятся, в каком времени суток пребывают и в каком пространстве плавают их обнажённые тела. Всё исчезло. Не было комнаты, кровати и подушек. Не стало электричества, исчезли звуки. Они погрузились в измерение, до сих пор не изученное физиками и философами и по этой причине не имеющего количественного номера. Это самое лучшее измерение во времени и пространстве, его не существует в других мирах, но оно есть на земле. И попасть в него можно лишь однажды. Алина плыла по невесомому облаку, отталкиваясь руками от пустоты, понимая, что в этот миг она счастлива, как не была счастлива никогда до этого. Она видела и ощущала своё счастье. Она трогала его руками. Оно было невесомое, но осязаемое. Алина вскрикнула и очнулась. Дима смотрел на неё влюблёнными глазами.

– Ты никому не расскажешь про нас? – сказал он, пробуждаясь от любовной истомы.

Алина поморщилась. Разве можно рассказать про любовь кому-нибудь? Никто не поймёт. Она отгородилась от Димы и стала одеваться, пытаясь сохранить в душе ощущение счастья:

– Нет. Не волнуйся. Я всё забыла!

Он проводил её до двери. Обнял и долго стоял, обхватив её руками. Наконец она освободилась от захвата и вышла на площадку, пытаясь вернуть себя в ощущение невесомости. Ей удалось. Алина засмеялась и побежала, чувствуя, что победила реальность и теперь сможет отстраняться от неё. Когда захочет.

* * *

– Хабкун! – крикнули сзади.

Алина вздрогнула, сбилась с шага, но не обернулась.

– Хабкун! – прозвучало ещё громче, но девушка продолжала семенить по коридору.

Каблуки красивые, высокие, целых двенадцать сантиметров – ужасно неудобные; чувствуешь себя, как на костылях.

«Чёртовы копытца. Придумали же моду! Кто это кричит? А-а, опера шутить изволят. Уже все знают, что меня стошнило на месте происшествия, и я не смогла процессуально оформить труп. Ладно, мне бы день простоять, да ночь продержаться. Нет, наоборот, ночь простоять, а день продержаться… Ничего, выстою! Интересно бы знать, что означает это странное слово “хабкун”?» – размышляла на ходу Алина.

– Алина Юрьевна, наше вам! – Её обогнал Денис Хохленко. – Что же вы не реагируете на приказ?

– А-а, Дэн, привет! – обрадовалась Алина.

Слава богу, что это Хохленко, а не Слава Дорошенко. С тем и шутить опасно.

– Это не приказ, а какая-то собачья команда, – засмеялась Алина. – Кстати, что такое – хабкун?

– По-афгански – ложись! – объяснил Денис и добавил после многозначительной паузы: – Знаешь, скажу тебе по секрету, тебе одной, а ты уж никому – я в Афгане был.

– Да ты же маленький для Афгана, – развеселилась Алина, – это Александр Николаевич там воевал. А Константин Петрович в Чечне. А тебя тогда ещё не было на свете.

– Ничего ты не понимаешь, не доросла пока до взрослых игр. Меня, между прочим, туда заслали с секретной миссией, – разоткровенничался Хохленко. – Я в федеральных силах служил.

– Ой, Дэн, не знаю я таких сил. Не придумывай! Сам хабкунь, если тебе так хочется! Привет!

И Алина резво рванула в сторону дежурной части, оставив Хохленко далеко позади. Денис хмыкнул и отправился искать следующую жертву.

– Хабкун! – проорал он прямо в ухо Диме Воронцову.

– Сейчас как дам по башке! – разозлился Воронцов и, развернувшись, пошёл тараном на Хохленко.

– Да, брось, Димыч, я же пошутил, – засмеялся Денис и протянул Воронцову руку, но тот оставил жест без внимания.

– Выучил одно слово, а на второе ума не хватило, – продолжал злиться Дима. – Ты хрен собачий, а не афганец! Лучше бы ты фамилию поменял с Хохленко на «Череззаборногузадерищенко»!