Умница

Вернувшись в гостиницу и пообедав, она прилегла отдохнуть, чтобы набраться сил для вечернего прожигания жизни. Вместо ужина она ограничилась чашкой кофе и, с трудом дождавшись назначенного времени, вышла к месту встречи у входа в гостиницу – с шалью на плечах и звякающим монистом на шее.

Через полчаса ее веселое, проказливое настроение сменилось недоумением, потом досадой: ее любовник не показывался. Подумав, что, может быть, они не поняли друг друга, и Олег ждет ее на дороге, она побежала на то место, где накануне они высадились из такси. Олега не было. Какая-то другая парочка целовалась под платаном; при виде Нины они засмеялись и, держась за руки, скользнули по дорожке к морю. Выждав еще четверть часа, Нина побрела к себе.

Все обиды и огорчения последнего времени опять навалились на нее. «Что же это со мной? Почему меня бросают? Что я, хуже всех?» – думала она, со слезами на глазах разрывая в клочья ни в чем не повинную шаль.

Она заснула под утро, потом встала разбитая. Ничего не хотелось. Был последний день ее тура, на следующее утро у нее был билет на самолет домой. Это дало ей занятие – собирать чемодан; при желании с этим можно было провозиться целый день.

Однако после ужина она сказала себе: «Черта с два, у меня есть еще вечер». Надев самую короткую юбку, блузку, которая заканчивалась выше пупка, и свое роскошное монисто, она вышла на променад под фонарями, где днем гуляли семейные пары с детьми, а вечером курсировали одиночки, мужчины и женщины, в поисках своего кусочка личного счастья.

Это было унизительно, противно – вышагивать, изображая любовь к прогулкам на природе, в ожидании, что какой-то представитель мужского пола подойдет, заговорит. Мимо шли такие же любительницы прогулок, бросавшие друг на друга неласковые взгляды. Быть одной из них для Нины было невыносимо, и только спортивная злость заставила ее пройти весь променад три раза из конца в конец.

Она уже была готова сдаться, когда с ней заговорил какой-то парень. Невысокого роста, чернявый, вертлявый, он ей совсем не понравился, но выбирать не приходилось. Парень назвался Жорой; судя по выговору, он был откуда-то с юга: из Ростова или с Украины.

Они поболтали о том о сем, без большого энтузиазма. Жора оживился, когда услышал, что Нине на другой день уезжать. «Это надо отметить, отметить!» – настаивал он радостно. Он не мог пригласить ее в свой номер – у него был сосед, – так что оставалось ей пригласить его к себе. Ей эта мысль не нравилась – ей вообще уже ничего не хотелось, – но нужно было доводить начатое до конца.

По пути Жора прихватил в баре бутылку самого дешевого вина. В номере они разлили вино в толстые гостиничные стаканы, выпили. Говорить было не о чем, и Нине хотелось поскорее со всем покончить. «Я пойду в душ, сейчас вернусь. А ты ложись», – без всяких церемоний объявила она, уже не удивляясь своему поведению.

Когда она, завернутая в полотенце, вышла из душа, представитель мужского пола по имени Жора уже лежал в ее постели. Они допили вино. Инстинкт громко говорил Нине, что не стоит ей ложиться с этим Жорой, но из какого-то злого упрямства она легла.

Инстинкт не ошибся, ничего хорошего в этом не было. Жора был ей неприятен. Ничего похожего на давешнюю ночную пляжную любовь с Олегом – ни звезд, ни прибоя и никаких захватывающих ощущений в ее теле. Ничего. Кроме того, ее скоро почему-то стало клонить в сон, и она отключилась, даже не дождавшись конца Жориной возни.

Пробуждение было скверным. У Нины болела голова, но хуже было чувство, что она совершила какую-то серьезную ошибку, за которую ей придется платить. И она тут же убедилась в этом: ее чемодан был распахнут, вещи валялись кругом, сумочка вывернута наизнанку. Ее обокрали. Чернявый Жора с юга был гостиничным воришкой, который обирал одиноких дамочек, ищущих приключений. Что-то подсыпал ей в вино и обокрал. Он учел то, что ей нужно было уезжать, и у нее не было времени его разыскивать, поднимать скандал. Нина закрыла лицо руками и застонала от унижения и стыда.

Однако до отъезда оставался всего какой-нибудь час, и стонать было некогда. Слава Богу, Жора не забрал ее документы и билет на самолет – очевидно, хотел, чтобы она улетела. Он даже оставил ей двадцать долларов – на автобус до аэропорта.

Уже сидя в самолете, Нина никак не могла прийти в себя, была как оглушенная. Все случившееся было так на нее не похоже, не из ее жизни. «Вот уж, действительно, съездила за границу. Сменила обстановку», – подумала она и вдруг вспомнила дурацкое монисто. Жадный Жора прихватил его с собой. Почему-то мысль об этом показалась ей такой смешной, что она истерически расхохоталась на весь салон, вызвав удивленные взгляды пассажиров и озабоченность стюардессы.

Прилетев, она сразу вышла на работу, постаравшись вычеркнуть Турцию из памяти. Игоря она не встретила – тот за это время перевелся в другое подразделение компании. Видно, и ему расставание с Ниной далось не очень легко и не хотелось с ней каждый день видеться. Впрочем, Нина обнаружила, что ее это уже не так волнует – чувства притупились, все как-то отдалилось, можно было жить дальше.

Но за турецкие приключения ей предстояло заплатить еще раз. Сначала она не обращала внимания на появившиеся неприятные симптомы, но через неделю была вынуждена обратиться к врачу. Анализы подтвердили: треклятый Жора – или романтический Олег? —наградил ее неприличной болезнью. На Нину будто потолок упал. Врач успокаивал ее: «Ну что вы, дорогуша, так убиваетесь? На вас прямо лица нет. С кем не бывает? Поверьте, это пустяк, это лечится. Через две недели будете как новенькая». Нина не могла объяснить циничному балагуру-врачу, в каком ужасе она была, как противна сама себе.

Она прошла курс лечения, потом обратилась в другую, платную клинику и, хотя анализы говорили о полном выздоровлении, настояла на повторном курсе.

Теперь Нина была уверена, что уже никогда ни с одним мужчиной иметь дел не будет, на личной жизни был поставлен жирный крест. «Просто это не мое, – сказала она себе. – Сколько еще нужно доказательств? Кому-то – все эти фигли-мигли, кому-то – профессия. Мое дело – профессия, карьера».

А скоро ее захватили другие, связанные с отцом события, и ей пришлось надолго забыть о своих переживаниях.

Глава 5

Отец проработал на Симоняна два с лишним года, когда все в их компании стало быстро меняться, и не к лучшему. Симонян, прежде появлявшийся в отцовском офисе от случая к случаю, вдруг зачастил, стал копаться в отчетности, подробно расспрашивать об активах компании, состоянии дел. Потом объявил отцу: «Извини, старик, придется поджаться. Время трудное», – и распорядился распродать большую часть имущества, сохранив только самое необходимое, уволить половину сотрудников, отказаться от ряда проектов.

Отец был обескуражен. Он был убежден, что компания на подъеме, и рынок будет только расти, так что впору не экономить, а расширяться. На его вопросы Симонян отрезал: «Сказал же, время трудное!» – но потом, видя, как расстроен отец, смягчился, похлопал его по плечу, сказал ободряюще: «Не бери в голову. Все образуется». Но отец оставался в крайнем расстройстве и недоумении.

Спустя некоторое время Симонян оформил на компанию крупную банковскую ссуду и тут же перевел средства на какой-то другой свой счет. Отцу он ничего не объяснил, сказал только, что вернет деньги в компанию, как только сможет. Потом взял еще одну ссуду и еще одну. Объем задолженности превысил критическую величину: с тем урезанным бизнесом, который оставался у предприятия, оно уже было не в состоянии погасить долги, замаячило банкротство. В банке это заметили, и когда Симонян явился туда за очередной ссудой, ему отказали и заставили подписать протокол об ускоренном погашении накопленного долга.

Когда из банка Симонян приехал в компанию, его было не узнать: от его вальяжности и лоска ничего не осталось – теперь это был загнанный, затравленный человек. У них с отцом состоялся решающий разговор. Симонян признался, что попал в отчаянное положение, ему позарез были нужны деньги – любые, до последнего рубля.

До отца наконец дошло, что Симонян готов пожертвовать предприятием. Когда-то отец вложил двадцать лет своей жизни в строительный трест, и все превратилось в дым. Но то было понятно: тогда вся страна разваливалась, не то что какой-то трест. Теперь, проработав два с лишим года в симоняновской компании, отец прикипел к ней, как прежде к тресту. Он трудился не покладая рук, постоянно прихватывая вечера и субботы. Все работники компании были обучены и испытаны им лично, за каждого он мог поручиться; все проекты и технические решения были его проектами и решениями. Но у этой компании был владелец, который решил ликвидировать ее из-за каких-то своих проблем.

Отец сообщил Симоняну то, что тот знал и сам: продавать было больше нечего – их устаревшее оборудование могли взять только по цене лома. Главная ценность компании была в ее кадрах, их квалификации и опыте, но это рыночной стоимости не имело. Правда, можно было что-то выручить, если продать другим фирмам оставшиеся проекты. Кое-чего стоила аренда офиса и склада: то и другое было оплачено вперед, и эту аренду можно было кому-то переуступить. «Но это значит, что нечего будет возвращать банку. Это называется вывод активов, подсудное дело», – заметил отец мрачно. Пропустив это замечание мимо ушей, Симонян спросил, сколько времени уйдет на переоформление проектов и аренды, и сам же ответил себе: «Не меньше месяца. Не имеет смысла…»

Симонян посидел молча, барабаня пальцами по столу, потом посмотрел на отца задумчиво и вдруг выдал: «Слушай, Евгений, купи у меня компанию. Дешево отдам». Отец опешил. «Но… – пробормотал он. – Как это?.. Да и какие у меня деньги?» Симонян смотрел на него пристально. «Я же сказал: дешево отдам», – повторил он. И назвал цену.

Сумма была по меркам Симоняна небольшая, но для отца – огромная, немыслимая. Во всяком случае, так ему показалось в первую минуту. Но, видно, Симонян в таких вещах разбирался лучше. «Сколько я тебе заплатил зарплаты за все время?» – спросил он и сам назвал точную цифру. «Значит, у тебя отложено примерно…» – он опять назвал цифру, от которой отец вздрогнул – именно столько у него было на сберегательном счету. Симонян продолжал рассуждать: «Заложишь квартиру, продашь машину. У жены что-нибудь есть? Шуба, камушки? Понимаю, жалко, но прикинь: такой случай бывает раз в жизни». Выходило, что если отец продаст и заложит все, что можно продать и заложить, то нужная сумма набиралась. И за это отец мог получить выпотрошенную, обвешанную долгами компанию, которой светило банкротство. «Только мне нужно быстро», – уточнил Симонян.

Отец сказал, что подумает. Сказал из вежливости – он был уверен, что думать тут не о чем: компания обречена, и как бы он ни был к ней привязан, это была не причина, чтобы гибнуть вместе с ней. Не сумасшедший же он в конце концов, чтобы совать голову в петлю. Но где-то в глубине души шевелилось искушение, которое нашептывало вопреки здравому смыслу: «Это твой шанс. Не упусти его…» Впервые в жизни отец, честный и работящий, но не хваткий человек, оказался перед подобным выбором.

Он попросил Нину приехать к нему, и вместе с Лидией Григорьевной они устроили семейный совет. Нина выступила против этой авантюры. Она была в курсе того, что происходило у отца с Симоняном в последнее время, и считала, что компания обречена. Нина говорила жестко, не щадя отца, – была уверена, что так и нужно в подобной ситуации. Симонян просто хотел спихнуть на отца свои долги, и кончиться это могло тем, что отец и Лидия Григорьевна остались бы без гроша и даже без крыши над головой.

И тут Лидия Григорьевна впервые удивила Нину. Положив свою руку на руку отца, она сказала: «Решай, как считаешь нужным. Я с тобой».

Отец собрал деньги и выкупил компанию.

Все произошло стремительно, за какие-нибудь две недели. Когда деньги были переданы Симоняну и все документы подписаны, Симонян с отцом распили в офисе компании бутылку армянского коньяка – такого же, как тот, с которого началось их сотрудничество. Симонян был задумчив, говорил мало. Прощаясь, он вдруг обнял отца и сказал: «Все-таки мы неплохо покуролесили, а? Я ни о чем не жалею».

На следующий день в городских новостях сообщили, что на шоссе, ведущем в Шереметьево, в дорожно-транспортном происшествии погиб известный в определенных кругах предприниматель Симонян.

Наступило тяжелое, нервное время. Нина включилась в дела отца: после работы и по выходным ехала к нему в контору, сидела до ночи над бумагами. Скоро она уже знала всю бухгалтерию компании как свои пять пальцев. Даже не разбираясь в технических вопросах, она видела, что это хороший, крепкий бизнес; проекты были разумно сформулированы, сулили отдачу и открывали перспективу на будущее. Оставшийся после сокращения коллектив был похож на сжатый кулак: все работники были один к одному – опытные, надежные, преданные делу. Многие знали отца еще по строительному тресту, доверяли ему и были готовы затянуть пояса, чтобы пережить трудное время.

Через полтора-два года нормальной работы основные проекты были бы завершены. Вырученных средств тогда хватило бы, чтобы выплатить значительную часть долга и заложить новые проекты, контуры которых уже просматривались. Можно было бы снова набрать людей, расширить операции, и в считанные годы компания развернулась бы, как пружина, в основательное, доходное хозяйство. Но было одно «но», которым все перечеркивалось: сроки платежей по взятым ссудам наступали гораздо раньше, чем можно было закончить проекты, и взять деньги было неоткуда.

Нина начала борьбу за экономию – изучив под микроскопом абсолютно все статьи активов и расходов, включая самые мелкие, представила отцу список того, от чего можно было отказаться. Однако, хотя этот список делал честь ее профессионализму и дотошности, итоговая экономия оказывалась незначительной. Все ценное уже увел Симонян, который выжал компанию как лимон.

Теперь Нина видела отца почти каждый день, но при этом разговаривали они мало. Отец был сам не свой из-за последних событий и гибели Симоняна, о которой он не знал, что и думать. На всё у него был один ответ – работа; он еще больше погрузился в инженерные проблемы, пропадал на объектах, подменяя своих подчиненных. О том, как придется расплачиваться по ссудам, он просто отказывался говорить, как страус, пряча голову в песок. «Не волнуйся ты так, Нинок, – говорил он дочери с наигранным оптимизмом. – Все образуется. Когда надо будет, я пойду в банк, все объясню. Уверен, они дадут отсрочку – ну, не звери же они».

Нина, несколько лет проработавшая в инвестиционной компании, знала о банках побольше отца и не обольщалась насчет их милосердия или хотя бы здравого смысла. Но как она ни ломала голову, ничего принципиально другого она придумать не могла – выходило, что оставалось уповать на отсрочку, которую банк мог им великодушно предоставить. Только, конечно, нельзя было приходить в банк с голыми руками – нужно было принести подробный бизнес-план, из которого железно следовало бы, что этот бизнес банку выгоднее поддержать, чем уничтожать.

Разработкой такого бизнес-плана, сроком на пять лет, и занялась Нина. Тут бы ей очень пригодился совет Игоря, который был экспертом именно в оценке эффективности инвестиционных проектов, но Игоря она не видела с тех пор, как захлопнула за ним дверь, а позвонить ему, попросить о встрече было немыслимо. Игорь решил бы, что она пытается его вернуть, а она вовсе этого не хотела. Она больше не желала пускать в свою жизнь никаких мужчин – никогда.

И с бизнес-планом она могла справиться без Игоря, ума хватало. Беспокоило ее другое. Наведя справки о банке, который их кредитовал, она выяснила, что это было одно из многих мелких и темных финансовых учреждений, возникших в конце прошедшего века неизвестно откуда и делавших деньги неизвестно на чем. В последние годы часть из них старались «отмыться», прибиться к легальному бизнесу, но люди в них работали те же, и психология у них была та же, что в бурные девяностые. Те, для кого Нина сочиняла по вечерам свой бизнес-план, могли просто не понять, что в нем написано, а если бы и поняли, то вряд ли пятилетняя перспектива могла их в чем-нибудь убедить. Как голодная собака верит только в мясо, они верили только в наличные деньги, и не когда-нибудь, а сейчас.

Был еще запасной вариант: получив отказ в своем банке, можно было с этим бизнес-планом пойти в другой, в надежде найти там более профессиональных и разумных людей. Разумные люди в другом банке, оценив перспективы бизнеса, могли дать компании долгосрочную ссуду, чтобы она расплатилась по краткосрочным, но тогда эти разумные люди непременно постарались бы отнять компанию или, по крайней мере, стать ее совладельцами. Нина считала, что на такой вариант нужно было соглашаться, конечно, постаравшись сохранить контроль над компанией за собой.

Однако жизнь опять показала, что у нее в запасе всегда есть сюрпризы, способные расстроить планы и расчеты маленьких людей.

Как-то в субботу Нина и отец сидели в офисе вдвоем: отец у себя в кабинете, а Нина, с бумагами, за столом секретарши в приемной. Вдруг дверь распахнулась, и вошли трое. Один был среднего роста, худощавый, в хорошем пальто, двое других – шкафообразные громилы в кожаных куртках. Первый, скользнув по Нине глазами, что-то сказал громилам, и те остались в приемной, а сам он прошел к отцу.

Нина знала, что отец никого не ждал. Желая выяснить, в чем дело, она вскочила было, но один из громил поднял ладонь, похожую на совковую лопату: «Сиди». Нина осталась на месте. Она лихорадочно соображала: что это, ограбление? Эти двое – явно криминальные типы. Но никаких денег в офисе нет, что у них с отцом тут брать?

Нина немного успокоилась, когда из кабинета отца донеслись голоса – вроде бы, разговор был спокойный, на налет не похоже. Что ж, может быть, это какие-то странные клиенты, решила она. Хорошо бы они дали компании заказ, на котором можно быстро заработать, – тогда пусть будут хоть черти из преисподней. Она вернулась к своим бумагам, но не могла сосредоточиться, все время прислушивалась к голосам за дверью, стараясь уловить, о чем идет речь.

Один из гостей опустился в кресло рядом с Ниной. Кресло жалобно заскрипело. Громила осклабился Нине и произнес: «Гы-ы…» Нина ему явно приглянулась. Вместе с креслом он придвинулся к ней, намереваясь перейти к активным ухаживаниям. Однако другой – видимо, он был старшим, – бросил: «Завязывай, слышь». Романтически настроенный громила тут же поскучнел, отодвинулся, вынул из кармана куртки какой-то журнал с картинками и углубился в него.

Потом Нина заставила отца передать ей во всех подробностях разговор, который у него состоялся с нежданным визитером.

Пришедший был довольно молодой человек, одетый в дорогие, хотя и дурно подобранные вещи. У него на лице не было шрамов, на руках не были видно татуировок, и пахло от него не тюремной парашей, а французским одеколоном, но все-таки у того, кто оказывался с ним рядом, в голове сразу проносилась мысль о чем-то страшном, уголовном, и по спине проходил холодок.

Бандит занял стул рядом со столом отца и с минуту ничего не говорил. Он оглядел кабинет, потом достал портсигар, вынул коричневую папиросу с перекрученным концом, закурил. По кабинету поплыл дымок со странным запахом.

Наконец бандит посмотрел на отца. Глаза у него были скверные – больные, ненормальные, они как будто не могли ни на чем сфокусироваться, взгляд их все время прыгал. Однако при этом бандит прекрасно видел и замечал все, что ему было нужно.

Отец не выдержал, поднялся со стула.

– Объясните же, наконец, в чем дело…

Тот сделал жест рукой, в которой дымилась папироса:

– Сядь, не мельтеши.

Отец подчинился, да и любой подчинился бы на его месте. Когда актеры в кино изображают бандитов, они для достоверности кричат, хрипят, сквернословят и корчат страшные рожи. Однако в жизни те, кто на самом деле убивает людей, как будто это заурядная работа, не нуждаются в крике и ругани, чтобы произвести впечатление. И посетитель отца не кричал.

– Давай, базарь, – сказал он спокойно. Это «базарь» было одним из немногих блатных словечек в его речи, в остальном он говорил почти правильным языком.

– Ч-что вы имеете в виду? – с трудом выговорил отец.

– Ты тут ходил под Симоняном? – спросил гость.

Отец приосанился.

– Я директор компании.

Гость кивнул. Потом, затянувшись папиросой, спросил:

– Ты знаешь, кто я?

Отец отрицательно потряс головой.

– Повезло тебе, – сказал бандит и добавил: – Но твое везение кончилось.

– Ч-что вы имеете в виду? – опять спросил отец.

– Твой Симонян задолжал деньги уважаемым людям. Много денег. И соскочил, гад.

– Но… Он же погиб, – проговорил отец.

– Я и говорю: соскочил. Ловкий был, крыса. Ну, давай, излагай, что тут у тебя за халява. Думай, как платить будешь.

Отец был парализован страхом. Потом он спрашивал себя, почему он так испугался, и мог ли он повести себя иначе, но признавался себе, что, повторись этот разговор, он был бы так же раздавлен. У него в кабинете сидел настоящий, крупный хищник, рядом с которым он, отец, был овцой, и ничто не могло изменить этой расстановки сил.

Отец хотел было сказать, что он теперь владелец компании, но прикусил язык, поняв, что это бессмысленно. Для бандита он был человеком Симоняна, и точка.

Помямлив, он стал рассказывать, что Симонян обескровил компанию, и денег в компании нет. Хуже того, они по уши в долгу перед банком, и им грозит банкротство.

– А ты не врешь мне? – спросил бандит и заглянул отцу в глаза, отчего у того сжалось нутро. – Вижу, что не врешь. Ах, Симонян, Симонян…

Бандит недовольно раздавил папиросу в пепельнице.

– А что за банк? – спросил он.

Отец назвал.

– А, знакомый гадючник, – сказал тот. – Ладно, я там побазарю, они от тебя отстанут. А ты давай, трудись. Зарабатывай бабки. Учти, платить все равно придется.

– Я к тебе бухгалтера пришлю, – добавил он. – Но это так, для порядка. Ты ведь меня не кинешь? Не соскочишь, как Симонян?.. Помню, Симонян говорил, что ты семейный, так что куда уж тебе…

Гость поднялся и направился вон, но обернулся.

– Эта, в приемной сидит – дочка, что ли, твоя? Похожа.

У отца дернулся кадык и сжались кулаки.

– Ладно, не напрягайся. Никто ее не тронет. Ты теперь подо мной ходить будешь, а я своих людей не обижаю, – сказал бандит почти ласково и вышел, закрыв за собой дверь.

На следующий день явился бухгалтер от бандитов. Звали его Самуил Яковлевич. Познакомившись с отцом и Ниной, он сразу объявил им:

– Я вижу, что вы хорошие люди, и я вам скажу как родным: не доверяйтесь мне. Я у господ бандитов на крючке и все буду им докладывать, уж вы меня простите. А кому вообще можно доверять, хотел бы я знать? Я прожил на свете шестьдесят лет и скажу вам: нельзя никому, даже себе.

Он был болтлив, на любой случай у него была присказка, история или анекдот, но когда отец задавал вопросы о его преступных покровителях, бухгалтер замолкал и как-то съеживался. Было видно, что он напуган основательно, раз и навсегда. Только спустя время, в минуту откровенности, он сказал отцу: «Вы хотите знать, что может заставить старого еврея служить бандитам? Дети, что же еще. Сынок Аркаша. Молодые – все нетерпеливые, им подавай все сразу. Аркадий связался не с теми людьми, залез в долги, и вот… – Самуил Яковлевич горько вздохнул. – Нам бы уехать, у нас есть родные в… – нет, я вам не скажу, в какой стране. Только кто же нам позволит? Вот, Симонян тоже хотел уехать…»

При этом бухгалтером он был превосходным, и когда не рассказывал анекдоты и не пил чай с пастилой, которую очень любил, он давал отцу и Нине очень дельные советы. Однако его миссия была все-таки в том, чтобы следить за делами компании и докладывать обо всем главному бандиту, которого, как выяснилось, звали Михаил Антонович, а в своем кругу – Миша Пермяк. Видимо, Самуил Яковлевич доложил все, как было, потому что Миша Пермяк в компанию больше не наведывался, а наведался в банк. Это стало ясно по тому, что отцу оттуда позвонили, пригласили зайти, чего раньше не случалось. Его принял заведующий отделом промышленных кредитов. Глядя куда-то мимо отца, он сказал, что банк принял решение переоформить две подлежащие погашению ссуды компании как долгосрочный долг, и сунул отцу бумаги на подпись.

Это был царский подарок. Компания получала необходимую передышку, забрезжила перспектива выживания. Однако вместо радости в компании царила гнетущая атмосфера. Отец не мог отойти от пережитого страха после общения с Мишей Пермяком, да и положение, в котором он теперь оказался, не давало ему ничего забыть. Побыв недолго хозяином собственной, хотя и разоренной компании, он стал теперь подручным бандитов, которому позволяли работать только для того, чтобы он добыл для них деньги.

Отец был раздражителен, подавлен. Даже его всегдашнее средство от всех печалей – работа – не помогало. Он то лихорадочно хватался за дела, то запирался на целые дни в своем кабинете, никого не желая видеть. В такие периоды Нина все больше брала на себя – правдами и неправдами выпрашивая выходные у себя на службе, целые дни проводила в компании.