Полная версия
Идущие за горизонт
Анна Гоголева
Идущие за горизонт
Сын охотника Охоноса
Земля айыы держится на благословении.
Иван Гоголев«Сынок! Сынок! Колдун Орджонуман при смерти! Берегись! Он хочет тебе передать свое бремя. Защити себя!»
«Мама! Не уходи! Ийэ!» – Уйбан, вскинув руки, с криком проснулся. Он хотел обнять дорогое существо, но ощутил лишь пустоту, холодную тьму. «Мама!» – простонал Уйбан. Выцветший от времени платок, деревянные посуды: чороны, чаши кытыйа, что любовно хранила мать, точно печально посмотрели на него ее глазами.
Родители его покоятся на сельском кладбище, вместе со своими предками. Вот уже несколько лет, как мать Уйбана спит непробудным сном рядом с отцом возле развесистой березы, а сын все зовет ее во сне. Но каждый раз она, грустно качая головой, проходила мимо, причиняя боль, пока не пришло смирение. Смерть так же неизбежна, как и жизнь. Как ни тяжелы утраты, с ними надо смириться. Если каждому рожденному в этом Срединном мире суждено умереть, то надо пройти предназначенный ему путь достойно, как подобает человеку из рода светлых божеств айыы, чтобы осталась и жила на земле добрая память о нем – так говорили Уйбану родители. Отца задрал зверь на охоте, а мать сгубила тяжкая болезнь. Она часто рассказывала сыну, каким отважным охотником был его отец, который ушел от них в цвете лет. Он смог победить 39 медведей и если бы не преступил запрет, наверно, и сейчас бы жил.
«Нельзя убивать сорокового медведя», – предупреждали старики. Но разве думаешь об этом, когда на тебя нападает зверь в глухом лесу. Медведь бросился на напарника, едва не содрал с него скальп. Если бы не меткий выстрел Охоноса, удар его охотничьего ножа, на всю жизнь бедняга мог бы остаться калекой, если б выжил. Он спасся, а вот отец… Медведь успел смертельно ранить его, прежде чем испустил дух, унес с собой дыхание Охоноса.
«Мой Охонос не мог поступить иначе, – ответила мать, когда ей сказали об этом. – Он спасал не только напарника, но и свою честь. Он погиб. Но никто не может сказать, что Охонос трус. Он – отважный охотник и умер, как подобает настоящему мужчине, в схватке со зверем. И он его победил».
Люди похоронили отважного охотника с почестями. Вместе с ним положили его любимое ружье, то самое, что не побоялось даже сорокового медведя. Хотели положить и нож, что изготовил известный мастер кузнец Кекес, но те, кто прикасался к нему, чтобы положить рядом с хозяином, чувствовал грозную силу, исходящую от него и решили, что он не хочет брать его с собой.
«Да, кто-то должен защищать дом, – сказала мать, когда люди в страхе сообщили ей об этом. – Это не просто оружье. Это защитник, пусть остается с нами».
Но она ненадолго пережила отца. Перед уходом в иной мир мать благословила сына, и он рос крепким, выносливым, не зная болезней. Когда подрос, без страха один начал ходить на охоту и удача не покидала его. Люди помогали родным Охоноса и после ухода отца, хотя находились недоброжелатели, что сторонились их как сородичей зловещего Орджонумана.
«Старик этот – колдун, а вовсе не шаман. Раньше был им, людей излечивал, укрощал ветер, град и снег. Пропажу находил, заблудившихся в тайге. Но, видно, с духами не совладал, гневливым стал, злопамятным, теперь и мелкой обиды не спустит. Несдобровать бедолагам, кто осмелится поперек пойти, против воли его. Не простит, духов своих прожорливых напустит, изведет вконец. Да, он другой, не то что наш Охонос».
Родители Уйбана на расспросы сына о дальнем родиче колдуне Орджонумане отмалчивались или неохотно отвечали. Но Уйбан знал, что о нем шла недобрая молва. «Вместо того чтобы бедолагам помогать, начал козни строить против своих же сородичей. Страшно злопамятный, ни одной обиды не забывает. Знает, где и когда ударить наверняка, захватить новую жертву. Ловушки свои, страшные самострелы наставил. Невеста-то его, видать, и погибла из-за них. На нем ее невинная кровь».
Сын охотника Охоноса хорошо знал грозную силу этих самострелов. Иногда в тайге они, как хищные звери, выступали из-за ветвей косматых деревьев, не укрывшись от зорких глаз охотников. Отец, первым увидев их, замирал. Взглядом показывал на них сыну. Это страшное оружие шаманов с виду не примечательно. Несведущий, обычный человек мог даже не заметить его среди густых ветвей. Но тот, кто знал, старался скорее уйти прочь. Их устанавливали злобные шаманы – прожоры на своих тайных тропах. Беда, если случайно заденешь бечевку – смерть неминуема. Но самый опасный самострел – из живых людей. Лук и наконечник стрелы – человек средних лет. Тетива – старуха преклонного возраста, стрела – отрок, спуск – младенец, огорожа – юноша. Причем они и не догадываются, что силы зла используют их в таком диковинном оружии.
– Зачем они так делают?
– Говорят, что так защищают свои владения. Но на самом деле враждуют друг с другом, соперника хотят погубить или на кого рассерчают, зло держат.
– Какие опасные…
– Да. Но у человека есть и другие опасные духи, что таятся в нем самом. Это коварство, гнев, – отвечала мать. – Они есть в каждом и только ждут удобного случая, чтобы вырваться на волю. Орджонуман не смог сладить с ними, и они его погубили.
– Но он может превращаться в разных зверей и птиц, даже в вихрь, много обличий.
– Пусть даже так. Но сущность одна – на гибель. Не сумел он сохранить самое дорогое – душу свою, сердце. Духи коварны, сила немалая, но все же без попустительства самого человека, воли его, они бессильны.
– Да, это так, – сказал отец. – Сейчас ему только кажется, что он могучий шаман, властитель духов. А на самом деле давно уже стал лишь исполнителем воли их. Духи ненасытны, всегда требуют жертв, взамен на свои тайны, могущество. Вот он и поддался и теперь уж не может противиться им. Но все же у нас есть нечто большее, что никто не может отнять и не вправе распоряжаться. Ни самый сильный злой дух, ни даже сам Белый Великий Тойон.
– Что же это?
– Свобода. Свобода выбора, воля. Рано или поздно всегда приходится выбирать, с кем ты: с с богами, с окрыляющим благословеньем или со злыми духами, несущими проклятье. Орджонуман сам выбрал себе такую участь, хотя его предупреждали, что это опасный путь.
– Его все боятся.
– Тьма внушает страх. Боятся, потому что не знают. Но у нас, в каждом, есть нечто большее и самое могущественное.
– Что это?
– Сердце. Путь его приводит к свободе, а значит к жизни.
– Но погибла его невеста!
– Духи ревнивы, в жертву берут самое дорогое… бедная Кыталык Куо.
Слава о красоте Кыталык Куо шла далеко окрест. «Краса ее и добрый нрав – это благословение богов», – говорили люди. В мужья ей прочили лучшего из лучших сынов якутской земли. Но она стала невестой Орджонумана.
«Как такая красавица оказалась рядом с черным колдуном! Верно, он приворожил ее, околдовал своими чарами, духов своих наслал, чтобы держали ее», – сетовали родные.
Как бы то ни было, но красавица кроме него о другом женихе и слышать не хотела. Она часто уходила к нему на дальнюю заимку, где жил он вдали от людей.
«Не к добру это», – вздыхали родители. Предостережения их, наставления она и слушать не хотела. Однажды ушла и не вернулась. Одни говорили, что она погибла от его самострела, настороженного на одного из соперников. Другие утверждали, что он из ревности убил ее. Но как бы то ни было, отлетело ее светлое дыхание. Родители поседели от горя. Вызвали даже милиционеров из города, чтобы разобраться в том, что произошло. Но они после встречи, разговора с Орджонуманом поспешили уехать. Дело так и замяли. Поседелые от горя родители Кыталык Куо не долго пережили дочь. Перед смертью отец девушки проклял Орджонумана. С тех пор тот и вовсе перестал появляться на людях. Один хоронился на дальней заимке, которую люди старались обходить далеко стороной. А если кто и попадал к нему или обращался в крайнюю нужду, после встречи с колдуном зарекались иметь с ним дело.
После гибели Кыталык Куо родители Уйбана вовсе перестали говорить о зловещем родиче. Они покинули Срединный мир один за другим, как и другие сородичи. Орджонуман же не спешил покидать эту землю, оставшись на склоне лет совсем один. «Он, верно, забирает дыхание людей, в особенности своих родичей и так продлевает себе земной срок. Видно, проклятие родных, кровь невинной девушки продлевают его мучения», – говорили люди.
И вот истек таки и его земной срок.
«Мать предупредила, значит, надо остерегаться. Уход таких колдунов, как Орджонуман, сопровождается немалыми бедствиями, вихрями, ураганами, свирепым мором. Такие, как он, не могут уйти, если не передадут кому-то из родичей свое колдовство».
Взгляд Уйбана невольно приковался к большому ножу с длинным, острым лезвием, висящему в ножнах на стене рядом с боевым, отцовским оружием.
«Этот нож обладает магической, грозной силой. Он может принести смерть врагу и защитить жизнь. Применять его надо только в крайних случаях», – ясно услышал Уйбан родные голоса, оглядев дом. Теперь у него осталось только это жилище, что построили они вместе. Здесь прошла их жизнь, наполнив все в нем своим дыханием. Это не в силах унести даже смерть. Как бы далеко ни заходил Уйбан в поисках добычи, уходя на охоту, он всегда возвращался, потому что чувствовал дома незримое присутствие родных. Знакомые предметы: деревянная посуда, любовно расставленная на полках, материнская одежда, платок, оружие отца, точно еще хранили их тепло. По утрам на рассвете, когда просыпались родные, он ощущал на губах вкус свежих оладий, парного молока и отзвуки материнской песни…
Она никогда не тревожилась напрасно, умела предчувствовать беду. Вот и сейчас.
Уйбан в смятении огляделся. Сумрак, знакомые предметы, даже тишина в доме наполнились тревогой. «Старик Орджонуман при смерти. Нюргусун! Надо скорее ее предупредить!»
Уйбан, покинув дом, поспешно углубился в знакомый лес. Страх не за себя, за свою невесту гнал его вперед. Нюргусун! Если колдун взял жизнь одной, что стоит ему забрать жизнь другой. Доверчива и легковерна его Нюргусун. Такие невинные души особенно уязвимы, беззащитны пред черным глазом. Она любит гулять одна по лесу, совсем не боится заблудиться. Несмотря на глухую темень, может встретить после долгой охоты. Пришлось даже научить ее обороняться, метать нож, стрелять из лука, чтобы охранить от черных сил тайги. Ведь дремучий лес есть лес дремучий, в дебрях его, как в бездне, скрывается множество тайн, неведомых, грозных сил.
Однажды в тайге, встречая Уйбана, на зов ее выскочил волк. Он выбежал из чащобы стремительно, бесшумно. Глаза его, как лезвие ножа, точно вонзились в нее. Злобные глаза зверя, не знающего пощады. Она застыла не в силах двинуться, а волк, оскалив клыки, двинулся на нее. Уйбан это почувствовал, ощутив страшную тревогу. На счастье, уже был рядом, окликнул ее. Зверь тотчас скрылся. Убегая, он оглянулся, метнув в нее полный ненависти взгляд. В нем она прочла свой приговор. Она не сказала об этом Уйбану, но, взглянув на ее лицо, он сразу это понял. И запретил ей встречать его, ходить одной в лес.
Сам он в тайге не чувствовал страха. Ему, сыну охотника Охоноса, была ведома каждая тропинка, скрытая от других глаз. Он знал, под каким кустом предпочитает сидеть заяц, моя мордочку лапой; где прячет своих птенцов коршун; где находится осиное гнездо, похожее на ком сморщенной паутины, и где любит собирать шишки неутомимая белка. Юркий, сметливый бурундук не спешил убегать от него и будто приветствовал своим пушистым хвостом. Грибные и ягодные места сами открывались Уйбану, а рыба в покойных озерах охотно шла в его верши. Там в озерных омутах время словно остановилась. Они как покойные колодцы хранили его детство, прошлую жизнь с родными. Иногда, возвращаясь с охоты, он не в силах побороть усталость опускался возле ясных вод и, забываясь недолгим сном, видел знакомые до боли картины. Старую корову, на чьих рогах отдыхал месяц. Мать, склоненную над ведром полным парного молока, отца, вытачивающего ножны для своего любимого ножа. И тихий смех Нюргусун, осыпающей его подснежниками. Она собирала их возле березы, где обычно они встречались.
Жаворонок, не в силах улететь от родных полей, вился над ним, заливаясь песней.
«Есть нечто, не подвластное времени и тлену, в непрерывном течении жизни», – слышалось в немолчном говоре тайги. Об этом глухо пели и знакомые деревья, сосны, березы, ели, в шуме которых слышались далекие родные голоса. Но теперь – рокотала тревога, точно приближалась гроза. Уйбан прибавил шаг, но ветер нагнал его, грозно зашумел ветвями, верхушками деревьев, и застонал: «Уйбан! Уйбан!»
От этого зловещего голоса, стона волос дыбом встал. Но Уйбан не остановился, а бросился вперед, что есть мочи. А стон перешел в раздирающий вопль. Тьма взорвалась жутким криком, визгом, скрежетом падающих деревьев, криком воронья. «Хоох! Хоох! Вот он! Вот он!»
«Вот! Вот!» – вздыбились под ногами коренья и заклубились змеями. Уйбан усилием воли попытался стряхнуть с себя цепенящий страх. «Нет! Нет!» – твердил он. Это всего лишь сон, один из тех кошмаров, что мучили в раннем детстве. Сейчас он крикнет, и все пройдет, он снова окажется в своем любимом, светлом лесу. Но кошмар не отступал, преследовал криком: «Уйбан! Уйбан!»
Он рванулся вперед. Но прямо перед ним вырос страшный старик. Лицо его было ужасно. Черное, иссохшее, искаженное гримасой смертной муки. Глаза горели лихорадочным огнем. «Уйбан! Тяжко мне, худо! Проклятье давит, не дает уйти в тот мир! Помоги мне, облегчи муки – возьми на себя мое проклятье, моих духов! Ведь ты мой родич!»
Уйбан содрогнулся. Так вот что хочет этот старик, вот почему преследует. Нет! Он сын Охоноса! На нем нет крови, и никогда не будет!
Уйбан побежал, но колдун не отступал. Преследовал тенью, кружил вороном, настигал волком. Двоился, троился в стылой тьме и стонал, кричал на разные голоса: «Уйбан! Уйбан!»
Слышать это стало невыносимо. Уйбан закрыл уши и крикнул во весь голос. «Нет! Нет! Прочь от меня, черный колдун! Не смей приближаться ко мне! Я – сын Охоноса, никто не может сказать, что белое имя его запятнано черным проклятьем!»
«У нас – одна кровь, одна плоть, ты не избегнешь моей участи!» – стонало-хрипело в ответ.
«Нет! Нет!» – кричал Уйбан. Громыхал гром, сверкали молнии. Резкий порыв ветра, сломав верхушку лиственницы, бросился на него. Схватил, объяв холодом, поволок по земле. Разбил в кровь лицо, руки, чуть не ударил о мощный ствол дерева. «Нет! Ты – мой родич! Не противься, не то я разрушу твой дом, сгублю душу твоей Нюргусун!»
Нюргусун! Ярость охватила Уйбана. Как смеет этот старик посягать на его самое дорогое, на душу его, сердце! Уйбан, ухватившись за толстый сук дерева, выпрямился и крикнул во всю мочь: «Ты не посмеешь, проклятый старик! Прежде ты сразишься со мной!»
В ответ раздался истошный хохот, визг, вопль, и в нем он ясно услышал крик невесты, перешедший в плач, раздавшийся позади, со стороны дома. Он в страхе обернулся. Тут мощный удар в спину свалил его наземь. Яростный шквал ветра захватил дыхание, сковал леденящим холодом и как ни силился он высвободиться, не мог, не мог.
Прямо над головой раздался зловещий хохот старика: «Теперь ты мой, мой! Проклятый! Проклятый!»
Уйбан при звуках этих слов вздыбился, но странная легкость и вместе с тем неимоверная тяжесть охватили его. Слепая яростная сила застлала глаза, захватила его, закружила, как щепку. Он заревел, с воем, грохотом помчался вперед, сокрушая все на своем пути. «Мчись-круши! Мчись-круши!» – захрипел в нем голос Орджонумана и торжествующе захохотал. Стеная, воя, он полетел среди деревьев, круша, ломая все кругом. Верхушки деревья со стоном обламывались легко, как спички, кружились перед ним. Знакомый лес вдруг наполнился черным туманом, смрадом. Деревья будто содрогались от ужаса, ветки их со стоном разлетались. «Проклятый! Проклятый!» – птицы в страхе улетали, звери бежали прочь. «Проклятый! Проклятый!»
Он подлетел к знакомому озеру, хотел напиться, изнывая от горечи и жажды. Но некогда покойные воды вдруг вздыбились клубами и в страхе отпрянули: «Проклятый! Проклятый!»
Больше разъярившись, он взбросил воды кверху и с силой швырнул обратно. Подхватил рыбу, выброшенную из вод, закружил и швырнул на землю. С воем кинулся к знакомым лугам. Травы их взвились косматыми гривами неведомых чудовищ и точно застонали: «Проклятый! Проклятый!» В отчаянии он вздыбился, полетел к знакомой березе, что всегда его утешала. Но она при виде его взмахнула ветвями, вскинулась и рухнула прямо пред ним, сломленная, как лучина. Он в ужасе взревел, кинулся прочь, не зная, что делает, куда несет его страшная сила, завладевшая им. Теперь он не пытался ей противиться, потому что сам был ею. Она клокотала в нем, гнала вперед с жутким воем, хохотом. «Мчись-круши! Мчись-круши!»
И он сокрушал. Вмиг разметал огромные стога сена, что некогда сам с таким трудом заготавливал вместе с братьями Нюргусун. Нагнал убегающее стадо коров. Одна из них, видно, самая слабая, отстала. Он узнал ее – это была Кыыстара, любимица Нюргусун. Она с рождения была слабой, ее хотели забить на мясо. Но Нюргусун воспротивилась, выходила ее. Сколько раз они вместе искали ее, загоняли в хотон, доили. Она стала откликаться и на его голос. А теперь догоняет ярым ураганом. Вот подхватил, с хохотом закружил, с силой швырнул наземь. Бедняга, жалобно промычав, тяжко рухнула на землю и сломала шею. Глаза ее, чуть не вылетев, застыли, глянув на него с немым укором, с такой болью, что он, отпрянув, опомнился. «Нет! Нет!» – все его существо содрогнулось в крике, и что-то черное, зловещее будто отскочило от него…
«Слава богу, наконец-то очнулся!» – знакомый голос, теплые глаза словно вспыхнули в темноте. От этого света он пришел в себя. При виде милых сердцу предметов: потемневших от времени чоронов, материнского платка, отцовского ножа на стене – вздох облегчения вырвался из груди. Дома! И рядом – Нюргусун! Она едва сдерживала слезы.
– Это все из-за смерча, да? Он убил нашу Кыыстару. Как я испугалась за тебя! Старики говорят, это дух Оржонумана. Страшный старик, и после смерти несет смерть.
Он с трудом проговорил:
– Бьют в спину, в самое дорогое…
– Кто, кто?!
– Духи, зверь, Орджонуман.
– Он умер! Его уже нет! А есть ты, мой Уйбан.
– Разве ты не видишь, что я… изменился…
– Ты?! Ты такой же, как прежде, мой Уйбан! И всегда им был.
– Значит, так и есть. Моя Нюргусун не может лгать. Повтори же!
– Ты – мой Уйбан, сын отважного Охоноса!
– Да. Сын своего отца из рода айыы.
– Конечно!.. Знаешь, люди сейчас подавлены. Боятся новых жертв, разрушений. Говорят, кровожадный дух его не остановится. Надо скорее его умилостивить. Пригласили почтенную эдьиий[1] Сюряк. Она совершит благословенный алгыс[2], будет просить о милости верховные божества. А потом проведут соревнования в силе и ловкости, вместо праздника ысыах. Там будет и стрельба из лука. Эдьиий Сюряк должна помочь, ведь недаром предки наши говорили: «Благословение – к маслу, а проклятие – к крови».
Уйбан, вздрогнув, отвернулся. Нюргусун встрепенулась.
– Что с тобой?..
– Схватка неизбежна… Что ж, рано или поздно всегда приходится выбирать.
– О чем ты?
– Зверь силен. Но я ведь сын охотника Охоноса и выбор все же за мной…
– Тебе все еще плохо?
– Нет, это пройдет. Так говоришь, там будут соревнования из лука? Не сомневаюсь, ты будешь первая.
– Первым будешь ты. Ведь ты – сын лучшего охотника Охоноса.
– Прошу тебя – не ходи туда!
– Но почему? Там все будут и ты! Прошу тебя!
– Не ходи! Сердце чует беду.
– С каких это пор ты стал бояться! С тобой мне никогда не было страшно, мой Уйбан.
– Да, я твой, что бы ни случилось.
– Мы пойдем туда вместе и попросим благословения у самой эдьиий Сюряк на наш союз. Уйбан, прошу тебя! Нам это так необходимо, особенно сейчас!
– Что ж… Но только обещай мне, что возьмешь с собой это.
Он тяжело поднялся, снял со стены отцовский нож и подал ей.
Нюргусун вздрогнула.
– Зачем это?
– Помнишь, что говорил нам отец. Охотник всегда должен быть начеку. Побеждает тот, кто никогда не забывает об опасности. Возьми, прошу тебя. Это не оружие, а защита. Ты знаешь, как им распорядиться.
– А твоя мать говорила: «Лучшая защита – наше сердце. Оно хранит нас».
– И оно сохранит.
– Обещай, что мы будем вместе.
– Когда-нибудь ты переедешь в этот дом, наш с тобой дом. И станешь его сердцевиной, и мы всегда будем вместе. Разве это не стоит жертв…
– Эдьиий умеет заговаривать грозные силы. Когда встарь воды Илин затопили селение, спасся только дом ее прабабушки. Она была великой удаганкой.
– Но и мы не из слабых. Сумеем себя защитить. Защищая себя, спасаешь других.
– Да охранит тебя мое благословение, мой Уйбан, сын отважного Охоноса!
На просторной, ровной поляне собрался народ из ближних и дальних округов. Свет жаркого летнего солнца разгорелся ярче, когда почтенная эдьиий Сюряк пропела благословенный алгыс. И взволнованнее зашумела тайга, нарядно одетые люди, даже потемневшие от времени лица стариков просветлели. Высокие коновязи, увенчанные лошадиными головами, любовно вырезанные мастером Кекес, словно приподнялись к сияющим небесам. Праздники в краю долгих зим редки. Их ждут с нетерпением, задолго готовятся к ним, заготавливая мясо, целебный кумыс и молочную пищу. Улыбки девушек, приветствия почтенных тойонов[3], стариков разогнали тревогу, что читалась в напряженных лицах, настороженных глазах пришедших на праздник. Однако тревожный гул вновь прошел по рядам людей, когда эдьиий Сюряк, приняв полный чорон с кумысом, уронила его. «Не к добру это, неужели опять беда!»
Но она успокаивающе подняла руку, и празднество продолжилось. Начались долгожданные соревнования по бегу, вольной борьбе, прыжкам, стрельбе из лука. Крепкие загорелые парни, разминая мускулы, посматривали на призы: тучного быка и корову. Знатный приз, доброе подспорье в хозяйстве! За это готовы побороться даже девушки, а их допустили только к стрельбе из лука. Они долго готовились к ней. Руки их крепко держали лук и стрелы, а выстрелы не уступали и крепкому, сильному стрелку. Нюргусун по праву считалась одной из самых сильных соперниц, как ученица Уйбана, самого меткого, удачливого охотника. Гул невольного восхищения прошелся по рядам: голосистая детвора закричала, девушки ревниво нахмурились, парни приосанились, когда назвали ее имя.
Нюргусун перед решающим выстрелом сжала нож Уйбана. Она взяла его с собой, как просил он, ее нареченный. Его не было рядом, но она знала, что он обязательно придет. Взоры людей приковались к красивой, статной девушке, натягивающей тетиву. И никто не заметил, как на небе появилась туча. Внезапно засвистел ветер, зловещий предвестник. Ряд берез, воткнутых в землю, тревожно зашелестел. Кожаные мехи с кумысом под напором ветра тяжко опрокинулись. Женщины, старики в страхе закричали, окликая детей. Но было уже поздно. Небо потемнело, завихрилось тучами, задрожало от грянувшего грома. Люди с криком побежали к домам. Налетевший вихрь уже настиг их холодом. Он налетел внезапно, как хищный зверь. Неотвратимо, грозно приближался к добыче, сокрушая все на своем пути. Священную коновязь выдернул из земли и расколол как щепку. Разбил вдребезги чороны, швырнул наземь распорядителя празднества, стоящих рядом людей. Разметал ветви для приготовленного костра, забросал ими эдьиий Сюряк. Метнулся к бегущей толпе.
Нюргусун застыла. В зловещем вое смерча знакомые предметы вдруг обратились в злобные, неведомые существа. Они бросались на кричащих, бегущих людей, калеча, раня, круша. Тьма захватила все кругом, ослепляла, оглушала, точно пытаясь разорвать в клочья кричащих людей. Верно, кто-то направлял это страшное воинство, чья-то безжалостная черная рука. И тут она увидела Его, в самой сердцевине смерча. Она сразу поняла, что это он – Орджонуман, смерч, зверь. И среди них вдруг показалось знакомое лицо. Оно будто умоляюще смотрело на нее. Но это было лишь мгновение. Оно тут же кануло в реве, стоне, зловещем хохоте сокрушающих ударов смерча. Вместо него выступили горящие глаза, как два смертоносных клинка, направленных прямо к ней.
Дочь Севера умела отражать удар. Рука ее не дрогнула. Нож, не знающий промаха, вонзился прямо в цель. Душераздирающий вопль, стон едва не сбил ее с ног. Но она устояла. А тьма, как смертельно раненый зверь с хрипом, воем, отступила, скрылась в глухих, таежных дебрях…
Уйбана нашли в родном жилище, на медвежьей полости, залитой кровью. В груди его темнел нож. Но лицо было покойно, как у человека, исполнившего долг. Одна рука прижата к сердцу, другая вскинута вверх, точно в окрыляющем благословении…
Его похоронили на сельском кладбище, рядом с отцом и матерью, с должными почестями, как сына отважного охотника Охоноса.