Опасный лаборант

К вящему облегчению Дениса, старшие товарищи не проявили активного интереса к его вылазке. Они сами только что вернулись. В четырёхместном номере дальняя комната Муромцева была полностью заставлена экспедиционным багажом. Пустая кровать и узкий проход к ней – вот и всё пространство, выделенное для нужд лаборанта. В комнате научных сотрудников работал телевизор. Игнорируя его, Смольский за столом что-то писал. Невзирая на жару, он был при галстуке. Тяга к официозу у ведущего научного сотрудника лаборатории фармакологии доходила порой до снобизма. Всю дорогу он прожил в купе, снимая деловой костюм только на ночь. Белкин и Казаков подтрунивали над ним, однако Смольский вёл себя надменно, держал дистанцию. С Денисом он практически не разговаривал, лишь изредка снисходил до колких замечаний. Невысокий, большеголовой, с залысинами, в очках с тонкой позолоченной оправой, Михаил Анатольевич Смольский производил впечатление методичного учёного, для которого не существует моральных принципов и этических препятствий. В отличие от коллег, он не был полевым работником, а занимался наукой преимущественно в стенах института.

Денис поздоровался, но Смольский только кивнул и вернулся к прерванному занятию. Лаборант даже порадовался. С таким соседом было проще.

Щёлкнул замок ванной комнаты, вышел Казаков в одних джинсах, влажный после душа. Крупный, весёлый, выше Муромцева, старший научный сотрудник лаборатории экологии бентоса был опытным водолазом и являлся вторым по значимости в отряде после Рощиной.

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – приветствовал его Муромцев, стараясь не показывать волнения.

– Денис! Как город, насмотрелись на красоты?

– Ничего так, – при воспоминании о трущобах всё внутри переворачивалось. – Вы тоже смотрели?

– Белкина навещал. Я тут Михаил Анатольевичу рассказывал, – Казаков энергично протёр короткую курчавую шевелюру гостиничным полотенцем.

– Как он? – с живостью спросил Муромцев.

– Плохо. Ещё от наркоза не отошёл. Стали операцию делать, а он взял и умер на столе. Еле откачали. Плохо экспедиция началась.

– Это случайность, – возразил Смольский.

«Знал бы ты», – мысленно съязвил Денис.

– Случайность есть непознанная закономерность, – авторитетно заявил Казаков. – Вот сейчас расскажу. Три года назад в Баренцевом море дело было. Мы обскребали драгой возвышенность Персея на предмет тамошнего ксенобентоса. И случилось так, что у нас оборвался трос. Делать нечего, надели на меня трёхболтовку, и я полез спасать наш драгоценный ИС-1. Погрузился на сорок пять метров. Темно, вода мутная, не вижу ни черта. Пока добрался до короба, минут пятнадцать прошло, и тут отрубается компрессор. По рации сообщают, что сломался шток насоса. Трандец, приплыли. Страшно, я вам доложу. Под тяжким-то гнётом водяной толщи, без подачи воздуха. Да ещё клапан подтравливает, как потом выясняется, в процессе застревания. Начинает обжимать. Глаза лезут из орбит. Задыхаюсь, но держу себя в руках, не паникую, чтобы лишний кислород не расходовать. Ребята начинают качать ручной помпой, меня спешным порядком выдёргивают наверх. Без выдержки, на неё всем плевать, разоблачают и – в барокамеру. Ничего, полежал пять часов, обошлось.

– Это вы недолго на грунте проработали, – припомнил режимы декомпрессии Муромцев.

– Да, повезло, Денис. Драгу злополучную мы бросили. Водолазов в отряде больше не было, а меня под воду Швецов не пустил. Хватит, говорит, рисковать здоровьем из-за железа, пока там не остался.

– Не остались же, – с наигранным оптимизмом констатировал Муромцев, который изрядно нервничал.

Он не ждал стука в дверь с требованием «Откройте, полиция!», хотя опасение лежало на дне души как стелька в ботинке, но проявить нервозность и вызвать расспросы, от которых не сможет уйти и обязательно проговорится, боялся. Непонятно, какие последствия вызовет его рассказ о драке с местными, в которой он пырнул человека ножом. Окровавленная наваха по-прежнему лежала в переднем кармане джинсов. Муромцев не смог заставить себя её выкинуть, просто запихал поглубже, чтобы не отблескивал красивый латунный хвост. Джинсы сидели свободно, нож практически не выпирал. Натёкшая с него кровь пропитала чёрную ткань, но была почти незаметна. На всякий случай Денис залихватски запустил большие пальцы в карманы, а кистями прикрыл подозрительные места. Он старался держаться раскованно, тем более что деваться из комнаты было некуда.

– Но шансы застрять у вас имелись, – заметил Смольский.

– Да нет, остаться на дне шансов у меня не было, ребята бы вытащили, – Казаков задумался, глаза его остановились, будто водолаз вглядывался в бездну. – Но проклятая закономерность взяла своё. Через неделю Степан Алексеевич Шаргин у Максимова в отряде сорвался со спускового конца и ушёл на глубину девяносто метров. Получил тяжёлый обжим. Грудь в шлем вдавилась, перелом ключиц, рёбер, повреждение лёгких, трещины в черепе. Шланг не оборвался, но, в общем… Пока второго водолаза спустили, пока их подняли, время ушло. Да и сделать ничего было нельзя. Его переломало всего, кровь из ушей, из носа, кажется, из глаз шла. Шаргина сразу отправили на Новую Землю, оттуда бортом в Петербург… Пока ехал, развился отёк мозга. Так Степан Алексеевич и умер в Военно-Медицинской Академии.

В номере повисло тягостное молчание. Муромцев сглотнул.

– Пришельцы спусковой конец обрезали? – спросил он.

– Вряд ли, – ответил Казаков. – Скорее всего, сами виноваты, недосмотрели, что конец перетёрся. Там нет амфибий и наутилусов, которые могли бы перегрызть. Да и расследование показало, что произошёл обрыв, а не механическое повреждение.

Смольский смотрел на него снизу-вверх, выпятил слегка грудь, вступая в настоящий мужской разговор. Сказал, вложив в голос побольше весомости:

– Я об этом слышал. Думал, что только нам не повезло. Я был в той про́клятой комплексной экспедиции Академии Наук, только в отряде у Пащенко. Делали ему дисер по волнам ксеноинвазии в арктических водах, – он качнул головой и, как показалось Денису, злобно блеснул очками. – Отбирали в жёлобе Святой Анны донно-каменный материал и осадки скальной драгой. На проходке профиля на глубине шестисот метров у нас застряла СКД-3. Встала намертво, не вытянуть. Обводным тросом тоже не перевернуть, как будто прилипла к грунту или набрала чего-то такого… сверхтяжёлого. Гидролокатор показывает крупные камни на дне и нашу драгу среди них. Делать нечего, давай тягать, и тут пожар в машинном отделении. Все кинулись бороться за живучесть. Драгу, в конце концов, бросили, не смогли поднять. Господин Пащенко рвёт и мечет, потому что за драгу институту платить. И тут повариха отравилась из-за несчастной любви. Надя такая была, если помните, Виктор Николаевич. Этот случай даже комментировать не буду… На судне кошмар какой-то нереальный. Дуру самолётом санитарной авиации вывозили. Мы за пять часов взлётно-посадочную полосу на льду обустроили. Без всяких тракторов и бульдозеров, вручную. Вот такая череда чрезвычайных происшествий. И у каждой была своя, независимая от остальных, но вполне объяснимая причина.

– А с драгой, как вы считаете, Михаил Анатольевич, пришельцы? – спросил Денис, чтобы поговорить со Смольским.

– Порчу на неё навели, – усмехнулся Казаков.

– Драга неудачно вошла и застряла между грубыми обломками ледниковой породы. Без всяких пришельцев обошлись. Всё сами. Всё своими руками. Сами проблемы создаём и потом героически с ними боремся, неся потери в живой силе и технике, – с горькой иронией закончил Смольский. – Пащенко тогда подтвердил гипотезу, что в холодных водах проникновение пришельцев носит ступенчатый характер. Сначала закрепляются представители растительного мира, затем на развитой кормовой базе происходит скачкообразный рост популяции травоядных, которые служат пищевым ресурсом для хищников. Это в отличие от тёплых вод, где распространение ксенобиоты осуществляется по нарастающей, что свидетельствует о более высокой средней температуре их родной планеты. Его гипотеза подтверждается исследованием глаз амфибий, зрительный диапазон которых сдвинут в инфракрасную часть спектра. Защитил докторскую на нашем материале! А потом и в Академию выбрали, – закончил он с ощутимой досадой.

– Это ваша единственная экспедиция? – спросил Казаков, мимоходом опустив кабинетного работника ради поднятия собственного статуса в группе.

– Были ещё студенческие практики, – холодно ответил Смольский и добавил, не смог удержаться: – Для учёного моего типа этого достаточно.

– Почему вы от Пащенко ушли? – невинным тоном поинтересовался Казаков. – Аэродром так повлиял, что вы предпочли фармакологию тропических вод?

– Простите, но нюансы взаимоотношений с бывшим научным руководителем я обсуждать не буду, – Смольский указал глазами на лаборанта.

– Извините за нескромный вопрос, – сказал Казаков.

Муромцев почувствовал себя лишним и хотел было уйти в свою комнату, прилечь там и затаиться, но Казаков вдруг обернулся к нему и спросил:

– А у вас, Денис, есть что вспомнить о погружениях?

Он как будто не хотел находиться наедине со Смольским. «Под тяжким гнётом водяной толщи», – вспомнил Муромцев его слова. Михаил Анатольевич морально давил. Казакову, видимо, тоже было с ним некомфортно.

– У нас… – Муромцев запнулся, но на ум пришла только вызванная мрачными воспоминаниями научных сотрудников зимняя история, и он сбивчиво начал: – Я после дембеля в отряд аварийно-спасательных работ устроился, пока в техникум не поступил. Как-то нас послали на залив тачку рыболовов поднимать. Она у Толбухина маяка под лёд провалилась, в машине были люди. Кто-то там остался, другие выбрались на лёд, но до города не дошли, замёрзли. Тогда была очень холодная зима. Трупы только утром заметили другие автомобилисты, которые там ездили, они же обнаружили полынью. Полиция, расследование, вызвали спасателей. Ну, мы прибыли. Я погрузился, вижу джип, а из двери торчит кто-то. Стекло было опущено, пытались выбраться. Какие-то пассажиры выбрались, а женщина застряла. Я приблизился. Она висит в окне, наполовину высунувшись, и волосы развиваются в воде. Вижу, глаза открыты, и она на меня смотрит. Я всё понимаю, что утонула, у неё на лице маска смерти застыла, а так страшно сделалось, не передать. Я её потянул, а женщина как-то очень легко вперёд подалась и поплыла, как русалка, прямо на меня. Плывёт и волосы развеваются, а глаза мне в глаза смотрят. Никогда не забуду. Да и снилась потом.

Казаков крякнул, покачался с пятки на носок, мотнул головой. Смольский закурил тонкую сигарету, испытующе глядел на лаборанта через прозрачную броню очков. Казалось, они служили защитой, и Михаил Анатольевич этим осознанно пользовался.

– Хлебнули вы в этом АСПТР, – с сочувствием вздохнул Казаков.

– Ерунда, – Денису было неловко, что он влез со своим ужастиком в воспоминания заслуженных научных работников, история казалась ему глупой и ничтожной по сравнению с драмами Арктики.

– Я так понимаю, что трагических экспедиций не было только у Арины Дмитриевны, – саркастически усмехнулся Смольский.

– И у Белкина, – добавил Казаков.

– У Белкина теперь есть.

Денис криво улыбнулся, вынул руки из карманов и следом до половины выдернул наваху. Она с удивительной цепкостью хваталась хвостом, словно не хотела сидеть в темноте и духоте, а стремилась наружу, к солнцу. «Она на свет лезет! Положительный фототаксис», – мелькнула в голове Муромцева несвоевременная мысль, потому что надо было спешно что-то предпринимать, дабы не показывать старшим окровавленного ножа. Однако вместо этого лаборант неловко попытался затолкать наваху назад, а она упёрлась в шов и застряла.

– Что у вас там? – заинтересовался Казаков.

– Это? – как можно небрежнее спросил Денис.

Страх куда-то пропал. Вместо него возникло чёткое понимание, что надо действовать быстро и дерзко. Как в армии. Он достал нож, повертел в руках, убрал обратно в карман.

– Это наваха. В магазине на ксенолофофору поменял, она у меня в качестве талисмана висела.

И он в красках описал портовые трущобы, ножевой магазинчик, выгодный торг. Всё, что было после, Денис опустил, будто вырвал из памяти страницу с воспоминаниями и бросил в мусорную корзину. Это получилось на удивление легко.

– Ого! – искренне порадовался Казаков. – Продуктивней всех нас сходили в город. Если вы станете так же добычливо работать на банках Атлантики, за судьбу экспедиции я могу быть спокоен.

Смольский же вздохнул и печально глянул в окно.

– Из всех достопримечательностей Лиссабона вы избрали клоаку, Денис, – с пренебрежением констатировал он, и лаборант понял, что ведущий научный сотрудник ему попросту завидует.

Глава 3

Яхта называлась «Морская лисица». Это была обшарпанная посудина с корпусом из стеклопластика длиной пятнадцать метров, шириной четыре с половиной, водоизмещением пятнадцать и семь десятых тонн, общей площадью парусности сто десять квадратных метров и стосильным спиртовым движком. Гибридный двигатель вырабатывал ток, заряжал аккумуляторы и подавал напряжение на электромотор, который крутил гребной винт. Также от проточных батарей запитывался холодильник, помпа, портативный компрессор высокого давления, а при необходимости и кондиционер. Когда-то «Морская лисица» была белоснежной красавицей для толстосумов, однако благословенные времена канули в Лету и теперь она превратилась в орудие сбора инопланетных трофеев, утратила лоск, но сохранила элегантность обводов, как состарившаяся светская львица.

– Чего вы хотели? – возмутился агент российского торгового представительства, когда Арина высказала ему всё, что думает по поводу такого фрахта. – Вам нужен был парусник с холодильником? Вот вам парусник с холодильником. Попробуйте поищите другой. Я вам всё быстро нашёл, а вы вместо спасибо мне тут выговариваете. Это лучшее за ваши деньги, Арина Дмитриевна. Да, это не трёхмачтовая шхуна, но зато она специально оборудована и команда знает своё дело. Они профессионально занимаются морским промыслом и не прочь заработать, взяв на борт пассажиров. Вам только кажется, что если город возле моря, то в нём нет отбоя от желающих вывезти вас к чёрту на рога. Тем более на банки пришельцев, там опасно. Если бы вы платили больше, то ещё куда бы ни шло, а так радуйтесь, что удачно подвернулась «Морская лисица». Команда отгуляла на берегу и готова выйти хоть завтра.

Арина плюнула и подписала каботажный договор в кабинете начальника порта.

Капитан и владелец яхты Жозе да Силва был мясистым мужиком с тяжёлым взглядом. Когда Денис впервые приметил его, то решил, что выгнанный с флота за пьянство биндюжник вызвался проводить учёных к судну, и подумывал, как половчее нагрузить его багажом, однако Арина вовремя представила капитана. Тут удивился даже экспедиционный волк Казаков. Таких капитанов на его веку ещё не было.

Нанятый за пару евро грузовичок привёз в порт отрядное имущество. Перекидав в очередной раз гору тюков и ящиков, Денис утвердился во мнении, что Смольский отлынивает, а Арина пашет наравне со всеми с мощностью в одну мужскую силу, невзирая на должность руководителя.

Расположенный в сотне километров от столицы Синиш также подвергся жестоким ударам стихий, только средств на восстановление у него было значительно меньше. На городке лежал отчётливый отпечаток разрухи. Возле моря целые кварталы оказались смыты и впоследствии хаотично застроены беженцами из Бразилии. Старые здания, возведённые из кирпича и камня, выдерживали наводнения со стойкостью ветеранов, но выглядели как изрядно повоевавшие фронтовики. Облезлые, с длинными трещинами вдоль фасада, они щерились провалами на месте обвалившихся балконов и пестрели язвами там, где осыпалась штукатурка. Местами на улицах торчали зубья руин с горками поросшего травой щебня. Оттуда высовывались ржавые куски металлических конструкций и обломки мебели. Всё это придавало пейзажу невероятно фантастический вид. «Стигматы упадка», – желчно назвал их Смольский, однако под ярким синим небом раны, нанесённые пришельцами, не казались отвратительными. Под южным солнцем отсутствие всяких попыток реставрации выглядело жизнерадостной беспечностью. Легкомысленность португальцев лаборант уже начал принимать как само собой разумеющееся. Даже босяцкая внешность капитана да Силвы не могла его надолго смутить.

Смущала Муромцева жуткая неопределённость его теперешнего бытия. Инициатива Арины по скорейшему выходу в море привела к тому, что бумаги она подписывала практически без разбора. Денис заметил, какой она вернулась от начальника порта, а когда увидел капитана и судно, то почувствовал себя виноватым. Ему стоило немалых трудов скрывать от старших коллег нервозность и подавленность. Он хоть и понимал, какой сволочью был вожак уличных грабителей, но всё равно крепко раскаивался, что пырнул человека ножом. «Преступление и наказание» Муромцев в школе считал устаревшей нудятиной. Только сейчас, оказавшись в роли душегуба, ему открылось, что Достоевский не лгал и что терзания Раскольникова есть не нагромождение чуши рефлексирующим интеллигентом, а вполне реальное нравственное страдание, со знанием дела описанное классиком. Проворочавшись всю ночь без сна, Денис начал прозревать в школьной программе и людях, её составлявших, что-то совсем нехорошее. Что именно, сформулировать для себя не смог, однако стремление чиновников Министерства образования обучить невинных подростков знанию тёмной стороны жизни ему категорически не понравилось.

День принёс облегчение в тяжком труде. Погрузочно-разгрузочные работы выполнялись почти бегом. Научные сотрудники только диву давались невесть откуда взявшемуся трудовому энтузиазму лаборанта. Казаков в шутку пытался выяснить, не принимал ли Денис в трущобах чего запретного, но получил в ответ хмурое молчание и отстал.

Муромцев едва сдерживался, чтобы поминутно не оглядываться в ожидании полиции, но всё равно ловил себя на том, что слишком часто выискивает глазами людей в форме.

Напряжение отпустило в Синише, да и то не до конца. Свою долю добавляла Арина, которая почти ни с кем не разговаривала, курила сигареты одну за другой и явно стремилась оказаться подальше от Лиссабона. На Дениса она старалась не смотреть. Казаков оставил попытки с кондачка разобраться в ситуации, удивлённо пожал плечами, словно сообщив Арине: «Поступайте, как знаете. Понадоблюсь, я тут», и пустился в разговоры со Смольским, который оказался более словоохотлив.

Пришвартованная на дальнем конце пирса посудина с надписью «Sea fox» уныло тёрлась кранцами о стенку. Давно не крашеная, она походила на сказочную лису, пойманную в курятнике и как следует потрёпанную крестьянами. Привыкший к реалиям Северного морского пароходства Казаков аж присвистнул, когда узрел, что будет на ближайшее время их вторым домом.

На яхте играла музыка, воняло топливным этанолом, тарахтел электрогенератор. Когда да Силва затопал по сходням, с рундука кокпита2 поднялся белобрысый мужичок с узкой крысиной мордочкой. Поприветствовал капитана и нахально уставился на незнакомцев. На мужичке была засаленная белая футболка с жёлтыми разводами естественного происхождения, возможно, даже органического. Кремовые с бурыми полосами на самых пачкающихся местах джинсы затрудняли возможность установить, фабричный это окрас или благоприобретённый. Под ногами мужичка стояла кастрюлька, рядом на газете была разложена рыба, шкерочный нож, потроха и головы.

Жозе да Силва по-хозяйски огляделся, упёр руки в бока и гаркнул:

– Ка́ка!

– Удивительно точен в определениях, – негромко сказал за спиной Дениса Смольский.

– Ка́ка! – проорал капитан, то ли бранясь, то ли командуя.

Под палубой рубки произошло какое-то движение. Из форлюка высунулась взъерошенная голова.

– Иди сюда, – распорядился Жозе на английском, по пути к причалу выяснив, что другого языка пассажиры не понимают. – Прошу на борт, – пригласил он учёных.

Казаков первым взошёл по сходням, элегантно подал руку Арине, которая вряд ли нуждалась в знаках внимания, но из деликатности приняла. Перед этим она решительно метнула сигарету щелчком пальцев. Горящий окурок пролетел над кормой, описал в воздухе дымную дугу и исчез в акватории порта. Грязный мужичок проводил его своим крысиным жалом и с интересом пробежался взглядом по фигуре Рощиной. Денис пропустил Смольского и двинулся замыкающим, буровя глазами мужичка. В памяти почему-то всплыл трущобный коротышка, которому давеча по старой привычке умело пробил фанеру. Взгляды встретились. Нахальство на лице мужичка быстро сменилось растерянностью, он отшагнул, сел обратно на рундук и уставился в слани, словно рыба на газете потребовала немедленного к себе внимания.

Мужчина с растрёпанной шевелюрой пружинисто выбрался из люка и, легко ступая босыми ногами по палубе, подошёл к гостям.

– Мой помощник, Карлос да Силва, – представил его капитан.

Мужчины пожали руки. На вид Карлосу было двадцать пять, он здорово походил на капитана. «Брат, наверное», – смекнул Денис, но вдаваться в свою родословную да Силва не стал, а указал на грязного мужичка:

– Это Ганс, наш кок.

– Добро пожаловать на «Морскую лисицу», – сказал Ганс на неплохом английском и поинтересовался у капитана: – На гостей тоже готовить?

– Готовь на всех, – распорядился да Силва и бросил помощнику: – Кака, мы заправились?

Помощник кивнул и сказал что-то на португальском.

– В присутствии гостей говори по-английски, – ответил да Силва. – С нами дама, надо проявить учтивость. Позови Миксера.

– Окей, Жо, – помощнику было всё равно, дама так дама, лишь бы платили.

Он метнулся в каюту и привёл заспанного рыжего малого, похожего на бультерьера. Маленькие красноватые глазки, будто лишённые ресниц, равнодушно скользнули по пассажирам. Даже Арина оставила его безучастным.

– Это матрос Миксер, – представил его капитан. – А это русские учёные, – разъяснил он персонально Миксеру. – Они из России. Пойдут с нами ловить на Селваженш и дальше куда пожелают. Это их начальник, – указал он на Арину. – Она ими командует. Слушайся её. К остальным проявляй почтение. А теперь ступай с этими господами, помоги грузиться.

Рыжий провёл ладонью по коротко стриженной башке и потопал по сходням на берег.

– Миксер неразговорчив, но исполнителен, – сообщил капитан. На борту он заметно подобрел. Слегка покачивающаяся палуба казалась ему и надёжнее, и привычнее земли. – У меня в команде пять человек вместе со мной. Спальных мест девять, ещё два можно сделать в форпике3, если понадобится. Пойдёмте, я покажу ваши каюты.

Внутри «Морская лисица» выглядела комфортабельнее, чем можно было представить с берега. Стены были отделаны шпоном настоящего красного дерева, а мебель сохранила следы лакировки. На корме была пара двухместных кают для пассажиров, тесных, как гробы. Одну заняли Арина с Казаковым, Муромцев и Смольский разместились напротив. Учёным на яхте оказались предоставлены самые благоприятные условия для продуктивной деятельности в море. Форпик был переоборудован во что-то типа лаборатории камеральной обработки материала в полевых условиях. Его здорово ободрали, обшили пластиком, на рундук настелили лист оцинкованной жести с бортиками, чтобы потрошить отмытую добычу и раскладывать по контейнерам. Носовую часть от середины судна отделял узкий проход, образованный крошечной капитанской каютой и закрытым дверью гальюном. В нём помещался прокачной унитаз, умывальник, а вместо душевой кабинки рачительные португальцы соорудили рундук. В кают-компании находились: камбуз, штурманский уголок, одна двухярусная и пара одноместных коек команды, холодильник и небольшая морозильная камера для хранения морских трофеев. Агент не соврал, заверяя, что «Морская лисица» обустроена для сбора инопланетной живности. Крейсерскую яхту превратили в рабочую посудину. Арина не сомневалась, что капитан при случае не брезгует контрабандой, и утвердилась во мнении, что с ним всегда можно договориться, если понадобится провезти в обход таможни редкий экземпляр внеземного организма.

Карлос отправился в город собирать экипаж. Пока учёные размещались, стали подтягиваться матросы. Капитан обещал отчалить к вечеру. Начинал задувать норд-вест, грех было не воспользоваться хорошей погодой. Арина повеселела. Только у Дениса на сердце скребли кошки. Ему не нравилась команда, поднимавшиеся на борт моряки выглядели подозрительнее оборванцев из трущоб, и росла подспудная тревога. Ожидания нехорошего, вопреки надеждам, не унимались и, наконец, сбылись.

– Полицейская проверка, – капитан да Силва заглянул в каюты гостей, встретился глазами с присевшим возле открытого рундука Денисом. – Вас просят выйти на палубу и предъявить документы.

Денис, не чуя под собой ног, выбрался в кокпит, где столпились коллеги. Усатый офицер изучал на экране планшета их паспорта. Возле машины на пирсе переминался скучающий полицейский.

Для безобидного южного городка такое проявление бдительности выглядело странно. Не таможенники рылись в грузе пришедшего из рейса судна и не пограничники изучали документы уходящих в море иностранцев, а самая обычная патрульно-постовая служба, к форме которой Муромцев пригляделся в Лиссабоне, трясла учёных. С таможенными бумагами всё было в порядке. Экспедиционное имущество проверили при въезде в Португалию, но оно совершенно не интересовало полицию. Её интересовали пассажиры «Морской лисицы».