Север и Юг. Великая сага. Книга 1

– Отец посылает меня в академию для молодых женщин в Сан-Антонио. Он всегда выступает в защиту женского образования. Для человека его происхождения он удивительно либерален. Говорит, что вера в Святую Троицу не должна мешать здоровому интересу ко всему мирскому.

Джордж улыбнулся, чувствуя себя уже немного свободнее.

– Мне нравится ваш отец, – сказал он.

– А вы, должно быть, понравились ему, иначе он бы ни за что нас не познакомил. И я, пожалуй, рада, что он это сделал.

– Правда? Мисс Флинн, это же прекрасно!

Не помня себя от счастья, он порывисто закружил ее в вальсе. Но через мгновение она вдруг легонько похлопала его по руке узорчатым веером, словно прося остановиться. Джордж повиновался.

Опомнившись, он увидел вокруг улыбающиеся лица. Даже Орри едва сдерживал смешок.

– Музыка прекратилась несколько мгновений назад, лейтенант Хазард, – шепнула Констанция.

– Вот как? Черт… О, мисс Флинн… я вовсе не хотел ругаться перед такой…

– Лейтенант, – перебила она его, – это я начну ругаться, если вы допустите, чтобы тот драгун, который снова идет к нам, пригласил меня на танец. Прошу вас, отведите меня прогуляться.

– С радостью!

Джордж предложил девушке руку и повел ее к выходу. Пышноусый майор последовал за ними, вид у него с каждой секундой становился все более устрашающим. Когда от молодых людей его отделяли каких-нибудь три шага, на его пути вдруг возник Патрик Флинн. Он налетел на драгуна, едва не вылив пунш ему на мундир. И тут же разразился такими витиеватыми и продолжительными извинениями, что сердиться на него было просто невозможно.

А Джордж и Констанция к тому времени уже выскользнули за дверь.

* * *

– Я влюбился! – сообщил Джордж пару часов спустя.

– Так вот оно что, – откликнулся Орри. – А я было подумал, у тебя нечто вроде нервной лихорадки. Никогда не видел, чтобы ты так глупо вел себя с девушкой. Или путался в словах.

Они медленно брели вдоль речного берега к белым палаткам освещенного фонарями лагеря, который был в спешном порядке сооружен для пассажиров вставшего на ремонт судна. Неожиданно дорогу им перебежал крупный заяц. Джордж вздрогнул. А потом, тяжело вздохнув, как все влюбленные на свете, сказал:

– Мне кажется, я ей понравился. Но не уверен.

– Конечно ты ей понравился. Она почти весь вечер провела с тобой, разве не так? А ведь ей было из кого выбирать. Не обязательно из тех, кто покрасивее тебя, – добродушно ухмыльнулся Орри, – но хотя бы из тех, на кого она смогла бы смотреть снизу вверх.

Джордж обругал друга и ущипнул за руку. Орри захохотал.

– Надеюсь, – снова вздохнул Джордж, – на починку парохода понадобится несколько недель. Она пригласила меня завтра на ужин. Тушеная говядина по-техасски с картофелем.

– Уже и о ее кулинарных способностях поговорили? Тебя послушать, так ты любовь всей своей жизни встретил, – тихо произнес Орри.

– А ведь, ей-богу, может, ты и прав! Когда я обнял ее за талию, я почувствовал… В общем, такого со мной еще никогда не было. Вот только могут возникнуть сложности, если у нас с ней что-нибудь настоящее начнется. Она ирландка. И католичка. А на Севере такое сочетание не всегда принимают благосклонно.

– Ты просто на глазах превращаешься в очень серьезного человека.

– Не могу ничего поделать. Да и плевать. Джордж Хазард, мастер по охмурению прекрасного пола, на этот раз абсолютно бессилен. Вот что самое странное.

– Ничего странного. Я тебя очень хорошо понимаю.

Джордж был так занят своими мыслями, что даже не разобрал толком слов Орри и грусти в его голосе тоже не заметил.

* * *

Далекий гудок сообщил о скором отходе баржи. Джордж пожал руку Патрику Флинну:

– До свидания, сэр. Вы были чрезвычайно добры к чужаку.

– Вы уже не чужак, молодой человек, – возразил Флинн, бросив быстрый взгляд на дочь.

Констанция накинула на плечи легкую шаль и теперь возилась с зонтиком. Флинн положил руку на плечо Джорджа и легонько сжал его:

– Храни вас Бог там, куда вы отправляетесь. Очень надеемся, что с вами ничего не случится на вашей нелегкой службе. Мы хотим, чтобы вы к нам вернулись.

– Да, сэр. Я обязательно вернусь.

В его голосе прозвучало больше надежды, чем уверенности. Джордж достаточно читал газет и знал, что в Мексике уже погибло много людей – и не только от вражеского огня, но и от болезней. Война пока не кончилась, и погибших будет еще больше. Пару дней назад подобные мысли его совсем не тревожили. А теперь вдруг, в этом нелепом городишке посреди пустынного побережья, жизнь обрела огромную ценность.

Из дома они с Констанцией вышли вместе. Сойдя с дощатого крыльца на грязную улицу, Джордж подал девушке руку. Констанция протянула ему свою ладонь, ступила вниз и раскрыла зонтик.

Стоял хмурый осенний день, в холодном ветре уже чувствовалось скорое приближение зимы. Джордж взял у девушки зонт и предложил ей другую руку. Они пошли, тесно соприкасаясь плечами, в сторону причала, где уже грузилась последняя баржа. Начался мелкий дождь.

– Вы будете мне писать, Джордж?

– Каждый день! А вы будете отвечать?

– Вы же знаете, что буду. Главное, вы поскорее возвращайтесь. Обещаете?

– Обещаю. Я хочу показать вам Пенсильванию, познакомить вас с моими родными.

Джордж знал, что Констанция сумеет их очаровать и, возможно, даже изменить их подозрительное отношение к католикам, столь распространенное в американском обществе. Но если по какой-либо причине его семья не примет Констанцию, он просто перестанет считать себя Хазардом. За последние несколько дней эта девушка стала смыслом его жизни и причиной страха поймать случайную мексиканскую пулю, которого он прежде не испытывал.

– Ваш рассказ о семье произвел на отца сильное впечатление, – сказала Констанция. – Он считает большинство техасцев глупцами, ведь они упорно не желают признавать, что заводы играют все более важную роль по сравнению с земледелием.

– Родные моего друга Орри тоже этого не признают.

– Южане иногда бывают очень узколобыми.

Не более узколобыми, чем северяне, подумал Джордж, вспоминая один случай в Пенсильвании перед его отъездом в Монт-Роял. На стенах одного из католических храмов кто-то намалевал красной краской непристойные фразы. Даже его брат Стэнли, который не считал себя приверженцем папизма, был возмущен таким бесчинством, хотя на самом деле его больше взбесили сами слова, чем причина этого поступка.

На баржу садились три старших офицера. Все трое нетерпеливо хмурились. Рулевой взмахом руки велел Джорджу поторопиться. Резкий порыв ветра вырвал зонтик из его руки, швырнул в воду, и тот запрыгал на волнах, как кружевная лодочка.

Мужчины на барже засмеялись. Но Джорджу было все равно. Все его мысли были заняты только Констанцией, он не видел вокруг себя ничего, кроме ее огненных волос, чуть растрепавшихся на ветру, ее синих глаз, устремленных на него, и ее милого лица, на которое упали капли дождя…

Внезапно он понял, что это не дождь. Она плакала.

– Констанция, я никогда не говорил этого никакой другой девушке. Вы можете счесть меня неучтивым или легкомысленным, ведь мы знакомы так недолго… Но я все равно рискну. – Джордж глубоко вздохнул и выпалил: – Я люблю вас!

– И я люблю вас, Джордж. Поцелуете меня?

– Прямо при всех?

– При всех. И когда мы одни. Где угодно… и навсегда.

Последнее слово вырвалось у нее почти как легкий вскрик. В следующее мгновение она обняла его за шею и страстно поцеловала.

Джордж прижал ее крепче, и их губы слились в долгом поцелуе, приправленном горечью расставания. Волосы Констанции упали на его лицо. Он почувствовал, как по щекам поползли предательские слезы, недостойные мужчины, но не стыдился их.

– Последний гудок, лейтенант! – закричал рулевой. – Поднимайтесь на борт, или я доложу, что вы дезертировали!

Над песчаным берегом разнесся протяжный гудок парохода. Джордж оторвался от девушки и побежал по причалу. Запрыгнув на борт, он налетел на какого-то артиллерийского полковника, который тут же осыпал его проклятьями. А потом сел на корму, когда гребцы взмахнули веслами, и баржа отошла от причала. Дождь уже лил вовсю. Джордж заметил, что потерял фуражку. Но это было не важно.

Констанция Флинн стояла на пирсе. Ее волосы теперь были распущены по плечам и спускались до талии, развеваясь на ветру, как яркое знамя.

– Я вернусь, – тихо произнес Джордж, и сидевший рядом офицер недоуменно уставился на него.

И тогда Джордж снова повторил это, уже беззвучно, глядя, как фигура девушки тает вдали и вместе с ней исчезают неказистые домишки городка.

«Я вернусь».

Он произносил эти слова не только как обещание. Это была молитва.

Глава 11

Сержант Изреель Фликер всматривался в пустынный пляж.

– Не видно что-то мексикашек. Забавно. Мы ведь не делали тайны из того, что здесь появимся.

Орри, сидевший в шлюпке рядом с ним, проворчал:

– А что, если они хотят заманить нас вглубь, черт бы их побрал? Если за теми дюнами сидят снайперы, они перестреляют нас, как кроликов.

Круглое, как луна, лицо Фликера осталось невозмутимым. Этот неразговорчивый кентуккиец был кадровым военным, и он был на десять лет старше Орри.

– Ну-ну, лейтенант, – ответил он на нервное замечание Орри. – Я понимаю, вам не терпится увидеть героическую смерть. Но, поверьте мне, это вовсе не такое приятное зрелище.

Орри нахмурился. Конечно, сержанту хорошо было посмеиваться над воинской славой – он побывал и в знаменитом сражении при Монтеррее, и в других и остался жив. А вот Орри пока не прошел проверку боем. Он уже почти шесть месяцев находился в Мексике, и единственными выстрелами, которые он слышал, были выстрелы чертовых добровольцев, которые вечно напивались и то и дело отстреливали себе пальцы на ногах.

Некоторые из людей Орри выглядели неважно, сильное прибрежное течение постоянно раскачивало их шлюпку. Эта сорокафутовая лодка была одной из ста пятидесяти таких же лодок, которые генерал Скотт приказал снарядить специально для сегодняшнего штурма. Каждая вмещала по восемь человек команды и от сорока до пятидесяти солдат. Вместо обещанного прислали только шестьдесят пять лодок. Теперь все они стояли, вытянувшись в линию, вдоль песчаного пляжа Колладо, напротив острова Сакрифисиос, в двух с половиной милях от порта Веракрус. Десантирование было решено произвести именно на пляж, вне досягаемости артиллерии, защищавшей город. Генерал Скотт собирался захватить Веракрус и дальше по суше пойти в наступление на Мехико.

Джордж и Орри служили в двух разных ротах Восьмого пехотного полка. Обе участвовали в первой высадке войск вместе с другими регулярными пехотными частями и артиллерийскими подразделениями, составлявшими Первую бригаду генерала Уорта. Рота Орри состояла из ирландцев, немцев, двух венгров и шести уроженцев Америки. Даже в мирное время большинство в армии составляли иммигранты.

Восемь гребцов изо всех сил старались удержать шлюпку на предназначенном ей месте в длинном ряду таких же небольших десантных лодок, ожидавших сигнала к высадке. Пара часов уже была потеряна из-за того, что линия постоянно нарушалась из-за течения, бурлившего вокруг Сакрифисиоса. Позади шлюпок стояли военные корабли и остальная часть флота, десятки судов разных размеров – от пароходов до маленьких канонерок.

На палубах больших судов было полно зрителей: матросов и солдат, которым предстояло высадиться на берег позже. Артиллеристы на разных кораблях, заряжая свои пушки крупной картечью, соревновались друг с другом в скорости. Сквозь плеск волн о корпус лодки до Орри доносились голоса, распевавшие «Да здравствует Колумбия!» и «Янки-дудл», а еще ругань и жалобы.

Орри вынужден был признать, что причин для жалоб у солдат хватало: от казенных ботинок, сшитых так, что их можно было надевать хоть на левую, хоть на правую ногу, до резиновых фляжек. Один солдат, глотнув из нее, скривился и тут же выплюнул все за борт.

– Что, не слишком приятно пить горячую воду, а, Новотны? – ухмыльнулся сержант Фликер. – Надо было слушать то, что я говорил на прошлой неделе. Резина нагревается. При первом удобном случае найди себе вот такую, а эту выкинь. – Он похлопал по калебасу, подвешенному на поясе.

Еще солдаты ворчали из-за того, что высаживаться на берег им предстояло с шинелями и тяжелыми ранцами за спиной. А еще из-за оружия. Несколько отрядов были вооружены винтовками нового образца, выпуска 1841 года, с нарезным стволом и ударным механизмом, но солдаты взвода, которым командовал Орри, до сих пор таскали старые гладкоствольные ружья – просто потому, что высшее начальство считало их более удобными для не слишком образованных солдат. Орри впадал в отчаяние от таких заявлений. Ведь если люди знают, что их считают никудышными, они именно так себя и ведут.

Стоял теплый безоблачный день. На северо-западе виднелись крыши и купола Веракруса. Впереди, в легкой дымке, высился величественный, увенчанный снежной шапкой пик Орисаба. Впрочем, Орри был слишком поглощен своими мыслями, чтобы замечать окружавшие его красоты. Он думал о том, что его отношение к военной службе сильно изменилось с тех пор, как он оказался в Мексике. Да, он все еще хотел сделать карьеру в армии и именно поэтому рвался в настоящий бой, но почти весь романтический ореол, с которым он связывал эту профессию, развеялся.

Его военная служба с первых же дней началась не просто с разочарования, но с самых что ни на есть неприятностей. Пароход, везший их из Корпус-Кристи, встал на якорь в проливе Бразос-Сантьяго, в устье реки Рио-Гранде. Вместе с другими солдатами они с Джорджем отправились вглубь острова, и на вторую ночь Орри заболел дизентерией, стандартной болезнью новичков, как ему сказали. Даже прохладные долины Сьерра-Мадре не утешили Орри в его страданиях.

Наконец друзья явились в свой полк, который стоял в Сальтильо. Им предстояло заменить двух кадровых офицеров, раненных у Монтеррея. Ротным командиром Орри стал ленивый нытик по имени Уилфорд Плейс. Казалось, капитану Плейсу не нравились все, кто был выше или ниже его по положению, но Орри очень скоро понял, что такие отношения среди военных были скорее правилом, чем исключением. В армии Соединенных Штатов враждебность была образом жизни.

Выпускники Вест-Пойнта презирали всех офицеров, кто не учился в Академии. Все кадровые военные ненавидели недисциплинированных ополченцев, которые испытывали склонность поджигать дома мексиканцев, воровать их имущество и насиловать их женщин. Урожденные американцы терпеть не могли иммигрантов, и наоборот. С самого начала этой войны генерал Уорт враждовал с генералом Твиггсом, выясняя, у кого выше чин. Эта нелепая ссора привела к возникновению неких группировок внутри армии и в итоге разрушила дружбу Уорта и Зака Тейлора, который был знаком с обоими генералами еще с войны 1812 года.

Даже далекий Вашингтон включился в эту игру взаимной неприязни. После того как у Монтеррея враг был разбит, Тейлор предложил мексиканцам щедрые условия. Слишком щедрые, жаловались некоторые – он позволил побежденной армии уйти в момент перемирия. Недоброжелатели говорили, что он должен был безжалостно истребить все мексиканские силы и прекратить войну.

Президент Полк воспользовался этим как поводом к критике в адрес Тейлора, чья непритязательность и безусловная храбрость снискали горячую любовь солдат. Растущая популярность Тейлора пугала и влиятельных членов партии вигов, которые также стали его врагами и приложили руку к тому, чтобы Полк выразил недовольство Тейлором. В конце концов, Полк ведь был демократом.

Президент хотел открыть независимый второй фронт на юге для прямого удара по мексиканской столице. Чтобы достичь этой цели, он был просто вынужден назначить туда еще одного генерала из вигов – главнокомандующего Уинфилда Скотта.

Ради высадки десанта с моря Скотт забрал у Тейлора около девяти тысяч солдат, оставив его с армией, состоявшей в основном из добровольцев. С ней-то Тейлору и предстояло встретить огромные мексиканские силы, которые, по слухам, двигались ему навстречу. Командовал мексиканцами небезызвестный Санта-Анна, самопровозглашенный Наполеон Запада. Менее почтительные его сторонники называли генерала Бессмертный Три Четверти из-за его деревянной ноги.

Для Орри все эти стратегические маневры и козни за спиной друг друга означали только одно: в ближайшее время сражений не предвидится. Служа под командованием Уорта, они с Джорджем в начале января проделали весь путь назад до Сантьяго, чтобы потом изнывать на берегу, пока полковые интенданты ожидали доставки всего подряд – от бочек с водой до войскового транспорта. Чтобы убить время, Орри писал длинные письма Мадлен. Едва закончив одно, он рвал его в клочья и начинал новое.

И вот теперь, девятого марта 1847 года, он сидел в этой шлюпке, так ни разу и не побывав в настоящем бою и видя войну только в своем воображении. Такое ожидание было уж точно хуже любой битвы.

Внезапный выстрел пушки вернул Орри к реальности. Он обернулся. Из-за сплошного частокола мачт стоявших позади кораблей поднялось облако дыма и поплыло прочь от парохода «Массачусетс».

– Это сигнал, – сказал Орри сержанту Фликеру охрипшим от волнения голосом.

– Да, сэр, я тоже так думаю.

К своему удивлению, в голосе сержанта Орри расслышал некое напряжение. Это убедило его в том, что не только он один ожидает сопротивления на берегу.

Внезапно до их ушей донесся какой-то странный гул. Сидящие в лодке недоуменно переглянулись. Первым предложил объяснение рядовой Новотны.

– Это с кораблей, – сказал он. – Матросы и канониры кричат. Нас подбадривают.

Шестьдесят пять шлюпок рванулись к песчаному берегу. Предвечернее солнце сверкало на нескольких тысячах штыков. Гребцы провели лодки между канонерками прикрытия. Захваченный великолепием момента, Орри забыл о болезни и скуке, тяжести и мелочности последних нескольких месяцев. Это было высокое искусство войны, блистательная сторона воинской службы.

Одна из шлюпок вырвалась вперед. Гребцы неистово взмахивали веслами, явно предполагая привести лодку к берегу раньше остальных. В стоящем на носу шлюпки красивом седом человеке с саблей в руке все узнали генерала Уорта, своего командира.

Сержант Фликер сорвал с головы фуражку и с восторженным криком начал размахивать ею в воздухе. Орри присоединился к нему, остальные последовали их примеру. Вскоре уже все солдаты в первой линии шлюпок кричали, приветствуя генерала.

За полминуты до того, как киль их лодки царапнул по песку, Орри выхватил саблю. Вскочив на ноги, он первым выпрыгнул на берег и закричал, размахивая саблей:

– Вперед, ребята! Нас ждут дворцы Монтесумы в Мехико!

И солдаты ответили ему радостным воплем.

* * *

После столь волнующего начала следующий час был сплошным разочарованием.

Отряды выстроились по цветам мундиров, а затем, со штыками наперевес, поднялись на первую дюну. Однако их пыл быстро поугас, когда за песчаным холмом не оказалось никаких мексиканцев, поджидающих в засаде, – ни пеших, ни конных. Единственными противниками, с которыми американцы столкнулись в тот день, были песчаные блохи и усилившийся ветер, швырявший песок им в глаза, ноздри и рты.

Для этого вторжения Скотт реорганизовал свою армию в три крупные дивизии. Первыми на берег высадились регулярные части Уорта и Второй бригады генерала Дэйва Твиггса, следом за ними шли ополченцы под общим командованием генерала Паттерсона. В этом соединении были отряды из Южной Каролины, Теннесси и Пенсильвании, возглавляемые Гидеоном Пиллоу, не так давно возведенным в чин генерала. До войны он был юристом, партнером Полка.

С приближением ночи армия начала растягиваться в направлении на северо-запад. Отряд Уорта должен был держаться справа, ближе к береговой линии, и именно там предстояло окопаться Орри с его взводом. Даже при идеальной погоде нужно было несколько дней для того, чтобы выгрузить на сушу всех людей, снаряжение и припасы, чтобы создать восьмимильную линию осады. Предполагалось, что после окружения Веракруса начнется артиллерийский обстрел. Но город мог продержаться достаточно долго. Веракрус был серьезно укреплен и защищен девятью фортами со стороны суши и крепостью Сан-Хуан-де-Улуа со стороны залива.

Было уже за полночь, когда Орри добрался до походной столовой. Весь искусанный насекомыми, присыпанный песком и мокрый от пота, он тяжело плюхнулся рядом с Джорджем за покрытый пятнами стол и уставился на нечто похожее на кусок старого мяса, застрявшего между трещинами дерева.

– Боже, до чего же грязный стол! – сказал он, потыкав засохший бугорок ногтем.

Капитан Плейс отер лицо пестрым платком.

– Вообще-то, это не наш стол. Там все перепутали при разгрузке. Это хирургический стол – такие в Монтеррее использовали. Ну, ампутация там и всякое такое…

Подавив рвоту, Орри поспешно вытер ладонь о брюки. И тут же услышал громовой хохот. Хохотал даже Плейс, совсем не весельчак по натуре. Позже Орри узнал, что это одна из старых армейских шуток. Ему стало немного лучше. Он уже не был зеленым новичком, его наконец-то приняли как своего.

* * *

Ни в ту ночь, ни после никто так и не понял, почему мексиканские командиры у Веракруса все-таки не отдали приказа стрелять. Но отсутствие противника заставляло Орри нервничать, когда около трех часов утра он обходил один за другим все караульные посты, находящиеся на его участке. Его правая рука неизменно оставалась рядом с личным оружием, которое он купил за свои деньги, как делало большинство офицеров. Это был однозарядный гладкоствольный капсюльный пистолет образца 1842 года, созданный оружейником А. Н. Джонсоном и считавшийся лучшим служебным оружием для своего времени.

Ночь выдалась ветреной и беззвездной. Орри как раз шел к очередному посту, когда вдруг услышал слева от себя, со стороны берега, какие-то приглушенные звуки. Он замер, чувствуя, как мгновенно пересохло во рту.

– Кто здесь? – спросил он, выхватывая пистолет.

Шепотки и тихий шорох тут же стихли. В наступившей тишине раздавался только шум ветра.

Орри окликнул снова, с запозданием осознав, что для тех, кто скрывался в темноте, он представлял собой отличную мишень – освещенная фонарями палатка находилась прямо за его спиной. Он быстро шагнул в сторону. Но успел сделать лишь два шага, когда снова услышал голоса, на этот раз громкие, кричавшие что-то по-испански.

Прозвучали три выстрела. Орри почувствовал, как пуля хлестнула по брюкам. Он упал на одно колено, прицелился и выстрелил. Кто-то закричал. Потом еще раз. И наконец послышался быстрый топот ног. Ближайшие постовые уже поднимали тревогу.

Пронзившая его боль испортила краткий миг триумфа. Он посмотрел вниз и с изумлением обнаружил, что винтовочная пуля не просто задела его брюки, а повредила голень.

Успокоив постовых, он захромал в сторону санитарной палатки, которая находилась чуть ли не в полумиле, а ботинок меж тем постепенно наполнялся кровью. Дневальный отдал ему честь. Но Орри, не успев ему ответить, потерял сознание.

Рана оказалась не слишком серьезной. И когда к вечеру следующего дня его навестил Джордж, Орри чувствовал себя уже вполне бодро.

– Твоя первая боевая рана, – усмехнулся Джордж. – Поздравляю.

– Спасибо, – скривился Орри. – Я-то надеялся, что мое боевое крещение будет немного более величественным. А когда тебя исподтишка подстреливает какой-то партизан, это уже не героизм. Впрочем, хотя бы одного я, по-моему, зацепил.

– Точно зацепил. Фликер на рассвете нашел труп.

– Солдат или гражданский?

– Солдат. Одет, как крестьянин, но снаряжение военное.

Орри немного повеселел. Присев на корточки возле его койки, Джордж тихо сказал:

– Хочу тебя спросить. Когда началась стрельба, ты испугался?

– Просто не успел, – покачал головой Орри. – А вот уже после того, как все произошло… – Он немного помолчал. – Да, наверное, можно сказать, что испугался. Просто вспомнил, как все было, и только потом испугался.

Чем больше Орри думал об этом, тем сильнее убеждался в том, что сделал важное открытие о поведении людей на войне.

* * *

Прошло несколько дней. Джордж сидел в палатке у тусклого фонаря и крутил в пальцах огрызок карандаша. Он писал еще одно длинное письмо Констанции. Письма он отправлял примерно каждые три дня. Джордж так любил эту девушку и хотел делиться с ней своими мыслями и переживаниями, насколько это позволяли приличия, разумеется.

Впрочем, о некоторых из самых глубоких своих чувств он в этих письмах умалчивал. Страстное желание быть с Констанцией одновременно наполняло его сердце жгучей ненавистью к этой войне, что даже отдаленно не напоминало то снисходительное отношение к службе, которое было у него до Корпус-Кристи.

Когда Джордж обдумывал, что еще написать, что-то защекотало его шею. Он смахнул крошечное насекомое свободной рукой, раздавив его, скривился и вытер пальцы о край походной кровати. Потом поднес карандаш к бумаге.