Корабли и люди

Иван Георгиевич Святов

Корабли и люди

© И. Г. Святов, 2016

© ООО «Гангут», оформление, 2016

Предисловие

Контр-адмирал Иван Георгиевич Святов (1903–1983) не достиг высших постов в руководстве Советского ВМФ, также как и высших адмиральских званий. Нет упоминаний о нем и в энциклопедических изданиях, посвящённых Великой Отечественной войне и биографиям выдающихся моряков.

Между тем, И. Г. Святов, несомненно, является одним из самых выдающихся командиров и флагманов времён войны, руководителем и участником многих крупных операций на Балтике, в конце карьеры он командовал крупными соединениями флота.

Подобно многим российским морякам, в детстве Иван Святов не видел моря. Он сделал свой выбор благодаря комсомольскому набору в РККФ и собственному упорству и настойчивости.

Военно-морское образование и воспитание И. Г. Святов получил в Военно-морском училище (с 1926 г. – им. М. В. Фрунзе). Поскольку юноши рабоче-крестьянского происхождения в 1920-х годах ещё не имели необходимого уровня образования для изучения военно-морских наук, то их к поступлению в ВМУ готовило Военно-морское подготовительное училище.

И. Г. Святов прошёл все ступени обучения и в 1927 году окончил ВМУ им. М. В. Фрунзе, добившись назначения на Амур. Надо отметить, что уровень подготовки командиров в ВМУ был достаточно высоким, что обеспечивалось преемственностью подготовки с привлечением для преподавания офицеров прежнего Морского корпуса. Этим, во многом, объяснялось быстрое продвижение по службе выпускников 1920-х годов, многие из которых в Великую Отечественную войну занимали высокие командные должности.

Начало войны застало капитана 2 ранга И. Г. Святова в должности начальника штаба Отряда лёгких сил (ОЛС) КБФ. До этого он успел послужить на амурских канлодках, пограничных сторожевиках на Севере, командовал дивизионом эсминцев в Советско-финляндской войне 1939–1940 годов. Тогда же он получил свой первый орден Красного Знамени.

ОЛС в июне 1941 года представлял собой крупное соединение надводных кораблей новейшей постройки: 2 лёгких крейсера и 9 эсминцев. С самого начала войны капитану 2 ранга И. Г. Святову пришлось командовать отрядами в важных операциях по обороне устья Финского залива, Ирбенского пролива и Рижского залива.

Не обошлось и без потерь. Уже 23 июня на минах погиб эсминец «Гневный», а крейсер «Максим Горький» под брейд-вымпелом И. Г. Святова получил тяжёлые повреждения.

В своих воспоминаниях адмирал подробно описывает эти события, не избегая критической оценки. Первые потери отчасти объяснялись тем, что штаб КБФ своевременно не оповестил командование ОЛС о минной обстановке в устье Финского залива, хотя располагал сведениями о появлении там неизвестных кораблей ещё до 22 июня 1941 года. Об этом свидетельствуют донесения кораблей дозора и самолётов-разведчиков.

Благодаря правильным решениям И. Г. Святова удалось обеспечить спасение повреждённого крейсера, который он затем довёл до Кронштадта.

В дальнейшем И. Г. Святов командовал Охраной водного района (ОВР) в Кронштадте. Особые заслуги принадлежат ему в спасении людей с кораблей и судов, потопленных во время Таллинского прорыва в августе 1941 года, в организации сопровождения отрядов, эвакуировавших ВМБ Ханко. Во время Таллинского прорыва отрядом И. Г. Святова, в частности, было спасено более 12 тыс. человек.

Судя по воспоминаниям и свидетельствам сослуживцев, И. Г. Святов отличался прямолинейным характером, не стеснялся высказывать и отстаивать своё мнение. Из-за этого, естественно, он имел неприятности по службе. В то же время его назначали в самые ответственные места, иногда помимо исполнения штатных должностей. В частности, И. Г. Святов сыграл большую роль в организации взаимодействия армии и флота при форсировании Невы в кампании 1942 года, в Выборгской наступательной операции 1944 года и в Моонзундской десантной операции осенью 1944 года.

В дальнейшем Иван Георгиевич командовал крейсером «Максим Горький», был начальником штаба эскадры КБФ, а потом командиром ОЛСа в составе Тихоокеанского флота.

Его воспоминания написаны хорошим русским языком, не без доброго юмора. Они содержат интересные подробности о сослуживцах и одноклассниках автора, оценки отдельных офицеров и командования.

После войны контр-адмирал И. Г. Святов командовал эскадрой КБФ и был на преподавательской работе, где его богатый опыт нашёл достойное применение.

Публикация воспоминаний И. Г. Святова, несомненно, послужит благородной цели расширения наших знаний о боевых действиях ВМФ в 1941–1945 годах.

Старший научный сотрудник НИО (военной истории по Северо-Западу) НИИ (военная история) ВА ГШ ВС РФ кандидат исторических наук, профессор, капитан 1 ранга в отставке В. Ю. Грибовский 17 июля 2016 г.

Моим боевым друзьям – матросам, старшинам, офицерам и адмиралам – активным участникам боевых действий на Балтике в 1941–1944 годах с глубоким почтением посвящаю свою хронику военных лет.

Бессоновка

На левом крутом берегу Суры когда-то в двенадцати километрах к северу от Пензы, а теперь в шести раскинулось очень большое русское село Бессоновка. Протяжённость его с юга на север – более семи километров, а с запада на юг – около пяти. Народу там жило более двенадцати тысяч человек. Возникло оно давно, ещё в семнадцатом веке, как казачья Пензяцкая слобода на землях служилого мордовского мурзы.

В центре села стояла большая церковь Успенья Пресвятой Богородицы с двумя приделами: во имя Архистратига Михаила и Святого чудотворца Николая, построенная ещё в 1858 году тщанием владельца Бессоновки помещика генерала Арапова, предводителя пензенского дворянства, и прихожан. Напротив неё, на берегу мелководной речушки с мордовским названием Шелдаис, располагался импозантный барский особняк Арапова с фруктовым садом и когда-то ухоженным парком. Речка Шелдаис, пересекая Бессоновку с запада на восток, впадала в Суру – большую реку, правый приток Волги.

Арапову Александру Николаевичу когда-то, до отмены крепостного права, принадлежало 1650 ревизских душ и 6611 десятин удобной земли, леса и кустарника.

Имелась в Бессоновке и школа – двуклассное министерское училище с пятилетним обучением, образованная в 1903 году из земского одноклассного училища, были и одноклассные земские училища, женское и смешанное.

Заведовал училищем почтенный и уважаемый бессоновцами человек Алексей Игнатьевич Матвеев. Он же был и учителем. Квартира его находилась тут же, в здании школы. Были и другие учителя: Владимир Яковлевич Прокофьев, Алексей Селивестрович Артамонов, его супруга Нина Александровна и ещё одна учительница, имени которой не помню.

В Бессоновке на главной улице стояло несколько каменных домов, принадлежащих трём братьям Усовым, Малькову и Михатину, по прозвищу Дондор-шиш. Что это означало, не могу сказать: никто не знал.

Была и сельская больница во главе с фельдшером Григорием Ильичом Сазоновым и акушеркой Таисией Фёдоровной. Григорий Ильич был и терапевтом, и хирургом, и лечил от всего: сыпного и брюшного тифа, испанки, воспаления лёгких и прочих заболеваний. Пользовался он у жителей Бессоновки бесспорным авторитетом.

В селе также находились крахмально-паточные заводы Марина, Чинаева, Ковалёва и имелся свой капиталист – купец первой гильдии Иван Матвеевич Петрушков, владелец двух крахмально-паточных заводов и одного спирто-водочного. Он же являлся и церковным старостой, что тоже приносило ему неплохие доходы.

При церкви состояли три священника: Алексий благочинный, отец Григорий и отец Дмитрий. На всех троих имелся один дьякон Александр Иванович Троицкий, личность весьма колоритная, красавец с густым басом, на горе и радость окружавших его молодых вдовушек и солдаток.

Село было большое, более трёх тысяч домов, двенадцать тысяч жителей, а вот землицы царь-батюшка Александр II при освобождении крестьян от помещика Арапова 19 февраля 1861 года им выделил самую малость. Досталось по полдесятины на семью вне зависимости от количества едоков: если посеять рожь или пшеницу, то от собранного урожая прокормишься только до середины декабря.

Оттого крестьяне и занялись огородничеством. Стали сажать картофель и знаменитый бессоновский горький-прегорький лук. Он назывался «русским золотистым» и экспортировался в заморские страны. Старики утверждали, что их лук поставлялся даже за границу.

Интересам лука было подчинено расположение и строительство домов. Вдоль улиц, по обе стороны в каждом квартале – по четыре одинаковых бревенчатых дома, потом небольшой проулок шириной метров двадцать, далее – снова четыре дома и опять проулок. Дома крылись, как правило, тёсом или соломой, изредка – жестью.

Необходимость проулков являлась мерой предосторожности на случай пожаров, которые в Бессоновке возникали очень часто и иногда приносили громадный ущерб. Я помню один пожар в 1915 или 1916 году. Возник он на западной окраине села во время сильного ветра. Полоса огня прошла через всё село и остановилась на берегу Суры, где гореть уже было нечему. Погибло около двухсот домов.

Строились дома однообразно. Деревянный фундамент со сторонами шесть-восемь метров, внутри него – подпол глубиной метра четыре – хранилище для овощей. Над погребом возвышалась сама изба – одна комната с высотой потолка метра четыре. На метр ниже потолка настилались из жердей полати для хранения лука зимой до марта – середины апреля.

Культура бессоновского лука трёхлетняя: первый год сажают на грядках луковое семечко – вырастает севок – мелкий, с орех, лук. Второй год сажают севок – вырастает товарный лук. Третий год сажают лук и пускают его в стрелки. Осенью их собирают и получают луковое семя.

Что же делали бессоновцы с луком? Какую выгоду они имели от него? С установлением в декабре санного пути грузили на сани тридцать – сорок пудов лука, запрягали лошадку и ехали в Саратовскую губернию по деревням и сёлам менять лук на рожь и пшеницу, как правило, мерой на меру. Таким образом обеспечивали себя хлебом до весны. Основной же лук, пудов по сто – двести, хранили до марта, когда в Бессоновку приезжали купцы-перекупщики, останавливались у богатых мужиков и скупали лук по довольно высоким ценам – около рубля за пуд. Продав лук, бессоновец обеспечивал себе заработок сто – двести рублей, на которые он и жил до следующей зимы, выращивая новый урожай.

В Бессоновке я и провёл свои детские и юношеские годы в семье крестьянина Егора Петровича Святова и его жены Александры Васильевны. Егор Петрович, рождения 1874 года, был человеком основательной культуры, несмотря на своё крестьянское происхождение, всегда уравновешенный и спокойный.

С 1896 по 1903 он служил в 4-ом лейб-гвардии артиллерийском конном дивизионе, стоявшем в Павловске. От этого времени долго оставался в семье, пока его не украли (увы!) у моей дочери в Париже, дорогой подарок: серебряный, в виде солдатского ранца, портсигар с позолотой, гравированный: «Старшему фейерверкеру Егору Петровичу Святову от вольноопределяющегося барона Мейендорфа».

Имея церковно-приходское образование, Егор Петрович дослужился до старшего фейерверкера, то есть старшего унтер-офицера, и был оставлен инструктором в учебной команде лейб-гвардейской бригады. Вращаясь среди петербуржцев, он отошёл от деревенского бескультурья, грубости, домостроевщины, пьянства и матерщины и впоследствии строго придерживался новых устоев.

Его супруга Александра Васильевна, родившаяся в том же 1874 году в один день с Егором Петровичем и вместе с ним в один день крестившаяся в той же церкви, была настоящей русской красавицей. Характера твёрдого, решительного, порой казавшаяся суровой, она на самом деле была очень добродушной и общительной. После смерти Егора Петровича в 1928 году она, очень разумно продав всё своё бессоновское имущество, стала жить в моей семье.

Дети звали её Бабушкой Большой по контрасту с Бабушкой Маленькой, Дарьей Максимовной, матерью моей жены, тоже присоединившейся к нам после раскулачивания и смерти мужа Андрея Федоровича Колоскова[1] в сибирской ссылке.

В семье Святовых я был приёмным сыном. Моими родителями были Трякин Иван (отчества не знаю) и Трякина Анна Александровна. Родился я 1903 году в селе Печенарь Петровского уезда Саратовской губернии. В семью Святовых я попал не совсем обычным образом. Дело в том, что после службы в лейб-гвардии Егор Петрович Святов в 1903–1909 годах жил в Пензе, работая на Московско-Казанской железной дороге старшим кондуктором поезда Пенза – Нижний-Новгород.

Детей у них с Александрой Васильевной не было и, кажется, не могло быть. И вот во время тяжёлой болезни Александры Васильевны дали они зарок усыновить какого-нибудь сироту. В одну из поездок в вагон третьего класса поезда, возвращавшегося из Нижнего Новгорода, на станции Лунино, в сорока километрах от Пензы, села бедно одетая женщина с трёхлетним кудрявым и красивым мальчиком, очень говорливым и шустрым.

Егор Петрович разговорился с женщиной. Познакомились. Она назвалась Анной Александровной. Оказалось, что она обременена большой семьёй и живёт в крайней бедности. Егор Петрович высказал Анне Александровне предложение усыновить мальчугана, то есть меня, и пригласил её к Александре Васильевне прийти со мной.

Дело состоялось. Я понравился Александре Васильевне, и она дала своё согласие. Так я и стал Святовым Иваном Ееоргиевичем.

В 1909 году после забастовки на Московско-Казанской железной дороге Егора Петровича уволили. Мне было уже шесть лет, и я помню, какое это было горе. Помню, как зимой отец поступил на работу приказчиком в пивную лавку, принадлежавшую известным нефтепромышленникам Нобелям, владевшим также пивными заводами в Самаре и Пензе.

В Бессоновке я провел детство и отрочество. Учился в двухклассном министерском училище легко и с интересом. Характер же у меня оказался резким, в обиду себя не давал и, если вдруг кто-то из учеников дразнил меня подзаборником или подкидышем (все знали, что я приёмный сын), в ход пускал кулаки, и довольно часто. Потасовки не всегда кончались в мою пользу, но всё же, сильный и бесстрашный, в большинстве случаев я оказывался победителем.

Очень рано я пристрастился к рыбалке. Страсть эта осталась у меня на всю жизнь. В Суре я ловил подустов и окуней, в Шелдаисе, левом притоке Мокши, – пескарей и ельцов.

Во время Первой мировой войны со мной, одиннадцатилетним мальчиком, озорником и непоседой, моя мать, Александра Васильевна, дважды ездила на австро-германский фронт к мужу, служившему в то время старшим каптенармусом 407-го пехотного Пензенского полка. Первый раз мы ездили в Бессарабию, под Хотин, второй – в Белоруссию, под Клевань и Ровно.

О порядочности Егора Петровича может свидетельствовать такой случай: Егор Петрович ехал на позицию с продовольственной повозкой и в лесу нашёл портфель полкового казначея с денежным содержанием всей дружины. Ему бы ничего не стоило утаить находку, но Егор Петрович установил по документам личность потерявшего портфель, явился с ним к командиру дружины, и тот премировал Егора Петровича тремя рублями за честность и бескорыстность.

Хочется рассказать о моих детских впечатлениях, которые остались от одного пешего перехода 407-го пехотного Пензенского полка при перемещении его от станции Мамалыга, где он находился на отдыхе, в район Ставчаны.

Вдоль пыльного шоссе по обе стороны были разбиты фруктовые сады с белыми хатами-мазанками. Колонна полка по четыре бойца в ряду, с винтовками и походными кухнями, шла неторопливо, с песнями: «Дуня, Дуня я, Дуня – ягодка моя», «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт».

Сбоку я, в пиджачке и шляпе, стараясь идти в ногу и соблюдая равнение, как можно шире шагаю. Местные мальчишки, привлечённые песнями, высыпали на обочину и, указывая на меня пальцами, кричали: «Москаль, москаль, ходь до нас»! Я подходил, и в мою шляпу сыпались сливы, груши и яблоки. Я раздавал их по рядам. Забегал я и в хаты и видел там старух с трубками во рту у подвешенных зыбок, в которых порой сидели четырёх – пятилетние ребята, тоже с дымящимися трубками. Мне и там сыпались в шляпу дары садов.

А вот во второй поездке на фронт в район Ровно со мной приключилось неожиданное происшествие. Добравшись поездом до Ровно, мать со мной пошла на базар, где она отыскала несколько воинских повозок, ехавших в Клевань – местечко, где располагался 407-ой пехотный Пензенский полк. Она села в одну повозку, а меня посадила на другую. Дело было в конце дня, а затем наступила и ночь. Повозка, на которой сидела мать, свернула на станцию Клевань, где в обозе 2-го разряда находился отец, а повозка, на которой ехал я, прошла прямо на передовую позицию километрах в трёх от станции.

В разговоре с солдатами установили, что я попал не туда, куда надо. Мне растолковали, что обоз второго разряда – в трёх верстах по просёлочной дороге через лес, у станции Клевань. Не скажу, что идти через лес ночью меня очень устраивало, не скажу, что и не боялся я, но что делать – надо идти, другого выхода не было.

И вот я не пошёл, а побежал! Через час на станции увидел жандарма и со слезами стал объяснять ему, что со мной приключилось. И в это время на станцию приходят отец и заплаканная, ревущая мать. Вот то немногое, что сохранилось в моей памяти об этих двух поездках к отцу на фронт.

Дома, в Бессоновке, всё как будто шло своим чередом. Но вдруг случилось то, что должно было случится: за озорство и непочтение к священнику, отцу Григорию Миловскому, после драки с его двумя сыновьями, учениками Пензенской гимназии, весной 1916 года меня исключили из 5-го отделения школы.

Отец Григорий, персонаж исключительно влиятельный в министерском заведении, настоял на крайней санкции, аргументируя, что помимо нестерпимого характера у меня ещё и хронический «кол» по закону Божьему. Действительно, всё, что касалось религии, казалось мне, тринадцатилетнему мальчишке, абсурдным и неубедительным. Как объяснить подобное неприятие религии в сознании ребёнка, воспитывающегося в семействе отнюдь не атеистическом, до сих пор для меня enigma. Исключение же из школы я воспринял как поповскую месть за побитых сыновей, и это навсегда определило моё отношение к Богу.

Избавление пришло с советской властью: после отделения церкви от государства Петя Богданов, Миша Сёмин и я отказались посещать уроки закона Божьего. Демонстративно, когда священник входил в класс, мы все втроем дружно вставали из-за парт и выходили из класса. Отец Григорий, конечно, бесновался, нас нещадно бранил, читал ученикам проповеди и нравоучения, заклинал не брать пример с негодных безбожников, а мы, с папиросками в зубах, играли перед окнами школы в лапту.

Этот акт антирелигиозного бунтарства принёс нам репутацию хулиганов и безотцовщины. Мать пыталась применить ко мне меры физического воздействия, с которыми я сравнительно легко справился, пользуясь своим превосходством в скорости и манёвренности. Я попросту исчезал из дома, чтобы не попасть под её горячую руку. Отец был на фронте, Александра Васильевна одна со мной справиться, по существу, не могла, и в течение двух лет некому было меня приструнить. Летом всё свободное время я проводил на Суре, начал курить и, главное, сам себе был господином.

В 1918 году, после революции в Бессоновке открылась школа 2-й ступени, и я поступил в неё в пятый класс. К великому моему огорчению, отец Григорий снова оказался у дел и снова преподавал нам закон Божий. Неизменной оценкой моих знаний оставался «кол», хотя, чтобы доставить удовольствие матери, женщине верующей, я и пытался кое-что познать. Безрезультатно! Даже в самом простом изложении догмы двойственной натуры Христа, Троицы или Искупительной Жертвы не укладывались в моём мальчишеском, но, наверное, излишне рациональном мозгу. И мать смирилась!

В 1918 году в Бессоновку приезжали председатель ВЦИК Михаил Иванович Калинин и секретарь ВЦИК Авель Софронович Енукидзе. В связи с их приездом на площади возле церкви состоялся митинг – большое событие в селе, на который пришло почти всё взрослое население.

Прибежали и мы, школьники. С речью выступил Калинин. О чем он говорил, я не помню, а, может быть, не понял сути, но помню, что бессоновцы членов правительства приняли радушно, задавали много вопросов, слушали внимательно ответы, старались понять новую жизнь, новую власть.

В начале марта 1920 года нашу школу посетили пензенские агитаторы только что возникшей там ячейки коммунистического союза молодежи Милецкий, Полторацкий и Самарина. Они рассказали нам о комсомоле и его задачах, познакомили с программой и уставом, и предложили создать в селе свою ячейку.

Первыми изъявили желание вступить в комсомол Николай Владимирович Померанцев, Михаил Григорьевич Борисов и я. Это и был актив, который повёл работу в школе по привлечению молодёжи в ряды РКСМ. В 1920 году нам удалось создать ячейку численностью около 20 человек. И это в селе с населением в тринадцать тысяч обитателей! Результаты работы оказались невелики, и нам особенно гордиться было нечем. Но начало было положено.

Занимались мы большей частью культурно-просветительной работой: ставили в школе спектакли, организовывали концерты, привлекали для участия в них местную интеллигенцию – учителей, служащих заводов Петрушкова, почтовых работников.

К сценическому искусству впервые нас привлекли ещё в начальной школе, когда учителя ставили пьесу Островского «На пороге к делу». В первом действии мы, пять-шесть учеников, выбегали на сцену и дразнили школьного сторожа «инвалидная крыса, инвалидная крыса». Сторож замахивался на нас метлой, и мы исчезали.

В дальнейшем в школе II ступени сами ставили спектакли того же Островского: «На бойком месте», «Бедность не порок», «Не всё коту масленица» и другие.

Рядом с барским домом-школой стояло каменное строение, довольно большое, в котором когда-то размещалась барская дворня. В этом помещении одновременно со школой II ступени открылось ремесленное училище, в котором обучали столярному мастерству. Заведующим и единственным преподавателем был Николай Павлович Забелин, большой души человек. Он в вечернее время предложил нам, школьникам, посещать ремесленную мастерскую и обучаться столярному делу. Нас ходило человек десять-двенадцать: пилили, строгали, точили на токарных станках. Мне очень нравилась эта столярная практика. Я научился делать самостоятельно табуретки, тумбочки и столы. И сейчас я на «ты» со столярными инструментами, и у себя на даче делаю с удовольствием, если нужно, то стол, то шкафчик, то полочку по убедительной просьбе супруги.

Уходили комсомольцы на Гражданскую войну

В мае 1920 года мы, три комсомольца Коля Померанцев, Коля Колосков и я, вступили добровольцами в ЧОНовский (Части особого назначения) отряд № 1834 при Пензенском губернском военкомате, предназначенный для борьбы с дезертирами и контрреволюцией. Этот отряд действовал в Нижне-Ломовском и Керенском уездах Пензенской губернии. Нам приходилось вылавливать в лесах дезертиров, отбирать у населения оружие и собирать продразвёрстку. Пришлось участвовать и в боевых действиях при разгроме банды Филиппа Козьмича Миронова – мятежного командарма 2-й Конной армии, восставшего против большевистской власти из-за идейных несогласий и, между прочим, насильственной продразвёрстки. В январе 1921 года отряд был расформирован, и нас, мальчишек, отпустили по домам.

В феврале 1921 года меня, Померанцева и Колоскова приняли кандидатами в члены РКП (б), а через неделю или две председатель партячейки Бородин-Посадсков предложил нам в порядке партмобилизации поступить в войска ВЧК. «Будете носить кожаную куртку, красные галифе и наган сбоку», – говорил он нам. Против такого соблазна трудно устоять в семнадцать лет – и мы не устояли! Получили направление сначала в Уездный комитет, затем в Губком и наконец в ЦК РКП(б) в Москву.

И вот мы, трое деревенских парней, в Москве. С котомками за плечами расспрашиваем прохожих, милиционеров, где находится ЦК партии. Прохожие пожимают плечами, милиционеры смотрят в какие-то справочники, но ответить, где помещается ЦК, не могут. Кому-то из нас пришла в голову мысль посмотреть комсомольский билет. На обороте был указан адрес типографии, где печатался билет. Пришли по этому адресу, и нам удалось наконец узнать, где находится главная российская власть.

На пару дней, пока решалась наша судьба, нас поместили в каком-то фешенебельном особняке с зеркальными стёклами, расписными потолками, позолоченной мебелью, никелированными мягкими кроватями, застланными ослепительно-белыми простынями и цветными шерстяными одеялами. Долго мы не решались расположиться на этих кроватях, пока кто-то из бывалых обитателей этих мест не вразумил нас и не наставил на путь истинный.

Через два дня нас направили в распоряжение ЦК КП(б) Украины в Харьков. Перед отъездом мы получили сказочно богатые, по нашим понятиям, пайки, командировочные деньги и проездные документы. В шикарном «Метрополе» по проездным документам мы обзавелись железнодорожными билетами и отправились на Курский вокзал.