Любовь к словесности и жажда Бога

Как правило, трактаты о добродетелях, которыми изобилует монашеская литература, не имели иного источника, кроме самой Библии. В Библии же добродетели имеют особенный, лишь ей присущий смысл. Например, часто оказывается, что страх – не что иное, как милосердие и совершенно не похож на обычный страх. Существует библейское понятие страха Божия, не имеющее ничего общего со страхом перед Богом или перед Его наказанием. Это слово – «страх» – библейский термин; его употребляют в совершенно ином смысле, нежели тот, какой придают ему светские авторы. Этот любовный страх скорее близок к благоговению. Он всегда сочетается с доверием, рождает в душе мир, полон любовью и стремлением к небу. То, что Библия называет страхом Божиим – лишь иное имя любви и милосердия в их, так сказать, негативном аспекте: ведь единственный истинный страх – это страх лишиться Божественного присутствия, потерять Возлюбленного, о Котором желаешь радоваться вечно. Именно в этом смысле страх Божий – начало всех добродетелей: initium sapientiae timor Domini. Это удивительно богатое понимание страха Божия унаследовано от Ветхого Завета, а в Новом Завете встречается вновь. Святой Бенедикт вспоминает его, рассуждая о смирении, поскольку первая ступень смирения – именно страх Божий, то есть чувство Божественного присутствия. Такого понимания придерживались почти все авторы-монахи. Учение, которое они предлагают, основано не на абстрактных понятиях, данных a priori; их понятия все родом из Писания. С этой точки зрения, все добродетели в каком-то смысле равнозначны: назовем ли мы их страхом, мудростью или благоразумием, у всех у них один источник и одна цель: все они – Божий дар, все устремлены к вечной жизни и пробуждают жажду вечности. Авторам той эпохи не было нужды точно определять содержание каждой из них. Христианская жизнь – единое целое, и, говоря о различных добродетелях, мы обязаны сказать и о том, что они неотделимы одна от другой и находятся в постоянном взаимодействии. Как и в Писании, в отношении каждой добродетели уже сказано все, а различают их только потому, что в течение долгого времени Библия, в силу разных обстоятельств, употребляла разные слова, говоря, по сути, об одном – о жизни души. Это единство имеет более высокое происхождение, нежели логика: оно рождается сверхъестественным порядком вещей, а в нем все добродетели происходят от Бога и все ведут к Нему190.

Наконец, явление reminiscentio имело важнейшие последствия и для экзегезы, потому что монашеская экзегеза191 в основном является экзегезой по реминисценции и именно в этом ее сходство с раввинистическими толкованиями. Ее метод заключается в том, что один стих толкуется с помощью другого стиха, где встречается то же слово. В этом плане она не так уж сильно отличается от определенных приемов сегодняшних экзегетов, которые так охотно используют библейскую симфонию. В Средние века благодаря постоянному «пережевыванию» Библии ее фактически запоминали наизусть. Поэтому монахи могли, не думая, найти текст или слово, сходные с тем, что описано в любом другом тексте, объясняющие другое слово. Они были своего рода живой библейской симфонией, живой библиотекой в том смысле, в каком это слово относят к самой Библии. Монашеское Средневековье мало пользовалось книгами симфоний; естественной игры ассоциаций, сближений и сравнений для их толкований было достаточно. В схоластике же, напротив, широко использовались те самые distinctiones, где напротив каждого из слов, выстроенных в алфавитном порядке, давались ссылки на все тексты, где оно употребляется192; и эти соответствия книжным, искусственным образом восполняли, как казалось, непринужденную и несистематичную reminiscentio.

Однако нельзя сказать, что вся монашеская экзегеза строилась на такого рода спонтанном припоминании и игре связей. Монахи не отказывались прибегать в своей работе и к некоторым инструментам, к некоторым книгам, настолько хорошо им знакомым, что зачастую они это делали на память.

Этими инструментами экзегетической работы были своего рода реестры, списки, где приводилось значение слов, – значение полное, а не только филологическое. Эти реестры были двух видов. Одни представляли собой сборники nomina sacra. Святой Иероним, а за ним – Исидор и многие другие компиляторы разъясняли этимологию названий мест и имен персонажей193. Кроме того, некоторые этимологии тоже находили по реминисценции, когда звучания того или иного слова оказывалось довольно, чтобы привести на ум другое194. Поэтому толкование названий и имен не было произвольным, не могло зависеть от воображения каждого комментатора.

В этой области существовала своя традиция, в какой-то степени восходившая к самому Ветхому Завету, от которой нельзя было отойти. Другим источником сведений могли служить труды древних натуралистов, где толковался смысл названий животных, камней, растений, цветов. Комментаторы обращались к бестиариям и лапидариям или же к тому, что заимствовали из сочинений древних натуралистов Исидор и Беда. Мы, читая средневекового автора, всегда склонны предполагать, что он измышляет свои аллегории. Но если сравнить между собой несколько таких аллегорий, мы увидим, что они созвучны именно в тех деталях, которые кажутся нам плодом фантазии. На самом деле и тут, как и в области этимологии, средневековые авторы-монахи были данниками определенной литературной традиции, которую они считали вполне научной.

Так, например, «нард» – растение, неизвестное на средневековом Западе; но все комментаторы дают одно и то же его описание (в почти одинаковых выражениях), приписывают ему одни и те же свойства и видят в нем один духовный смысл. Иными словами, они свидетельствуют о единой традиционной интерпретации. Самый честный из них и самый одаренный, то есть святой Бернард, говорит, что доверяется познаниям тех, кто занимался изучением трав и растений. И действительно, все элементы, на которых строится толкование смысла этого растения, он позаимствовал в «Естественной истории» Плиния195.

То же самое можно сказать о цветах, которыми в текстах Священного Писания обладают драгоценные камни и металлы, украшавшие одеяния первосвященника, а также ткани, из которой сделана завеса Скинии: толкование повсюду основано на некоторых объективных данных, то есть точкой отсчета всегда является определенная констатация. Она может быть связана с прямым смыслом: так, например, золото – самый драгоценный из металлов, а значит, оно символизирует величайшие блага, то есть – в зависимости от контекста – мудрость, веру или даже Самого Бога. Иногда и текст Писания дает, так сказать, достоверное толкование того или иного слова: в одном стихе 11-го псалма196Божественные слова уподобляются серебру, а стало быть, им придаются и свойства серебра, особый блеск, в котором состоит вся его красота. Иногда символика основана на естественных качествах, и тут мы встречаемся с двумя вариантами. Или символика так проста, что она принимается всей традицией: например, как утверждают древние натуралисты, которых цитирует Беда, гиацинт голубого цвета. Но голубой – цвет неба, и очень скоро этот цветок начинает олицетворять небесную жизнь. Или же она, напротив, очень сложна и тогда предоставляет разные возможности. Если речь идет, скажем, о выкрашенной дважды пурпурной материи (coccus bistinctus), то давать толкование можно, исходя или из ее цвета – цвета крови, или из того факта, что она выкрашена дважды: последнее заставляет вспомнить о двух нераздельных заповедях любви к Богу и ближнему; или же из сочетания цвета и двойной окраски: тогда приходят на ум телесные и душевные страсти. В эпоху, когда символика цветов и камней интересует почти исключительно поэтов, все эти толкования могут показаться произвольными. Но древние видели основание такого символизма в реальности, поэтому совершенно нормально, что мы встречаем его (с небольшими вариациями) во всех святоотеческих и средневековых комментариях. Впрочем, многие из этих толкований уже предлагал Ориген197.

В эпоху монашеского Средневековья было и нескольких представителей, так сказать, научной экзегезы: например, среди бенедиктинцев – Эрве из Бур-Дье, а среди цистерцианцев – Николай Маньякориа сочли нужным исправить некоторые ошибки или неточности латинского текста198. Но большинство толкователей, не зная греческого и еврейского, а значит, доверяясь авторитету святого Иеронима, принимали текст таким, как он есть. В основе всего их библейского опыта лежала Вульгата, и почти все комментарии исходят из него и призваны способствовать его переживанию. Эти толкования рождались не потребностями школьного образования, а совершенно конкретными духовными нуждами либо самого автора, либо его аудитории, то есть опять же определенного лица или монастырской общины199. В качестве примеров такого рода общепринятой практики можно обратиться к некоторым трактатам, авторы которых говорят об этом непосредственно. Самые характерные из них – трактаты Петра Селлы и Гильома Фирма200. Говоря о Священном Писании и способах его чтения, они касаются почти всех тем, которые со времен Оригена и Григория Великого вдохновляли духовных писателей и должны были сохранять в душе читающих чаяние небесной жизни. Эти авторы, пусть не самые значительные, дают возможность почувствовать, как большинство монахов читало и переживало Библию. Святой Бернард вовсе не выдумывал приемы рассуждения и способы высказывания. Он рождал новые идеи, как всякий богато одаренный человек, но в определенной среде и сообразно тем психологическим чертам, которые были свойственны не только ему самому, но всему монашеству на протяжении долгой истории; так что понять его стиль и влияние вне этого контекста невозможно.

Все сказанное позволяет точнее определить некоторые черты монашеской экзегезы. Можно сказать, что она была одновременно и очень буквальной, и глубоко мистической. Буквальной – из‐за важности самих слов, поскольку грамматика рассматривает их буквально; из-за роли слуховой памяти и ассоциаций, которые вызывали слова; из-за существования реперториев, их разъяснявших. Они толковали Писание с помощью самого Писания, слово – с помощью слова. Но то, как они воспринимали Писание, придавало их толкованиям духовный и мистический смысл, потому что оно было для них не просто источником знаний, каких-то объективных или научных сведений, но орудием спасения и «спасительным знанием» – salutaris scientia201. Так монахи-экзегеты видели все Писание в целом, и каждое слово было для них живым словом, которое Бог обращает к каждому человеку, желая его спасти. Поэтому всякое библейское слово сугубо лично и имеет для каждого ценность здесь и сейчас, но лишь ради достижения жизни вечной. В Библии человек находит и истины, в которые должен верить, и заповеди, которым должен следовать. Монахи этой эпохи часто прибегают к сравнению, которым обязаны святому Августину, а тот, в свою очередь, Платону: они сравнивают Священное Писание с зеркалом: мы видим в нем образ тех, кем мы должны были бы быть, и пытаемся приобрести то, чего недостает портрету для соответствия модели202.

Такое исключительно религиозное восприятие Библии, кроме прочего, породило представления о чрезвычайно важной роли Ветхого Завета. И то, что его комментировали чаще, чем Новый Завет, как раз свидетельствует о том, насколько определенны и богаты были идеи авторов по поводу взаимосвязи обоих Заветов203. Между ними и в самом деле существует такое сродство, что понять один без другого немыслимо, поэтому необходимо изучать оба, и не по отдельности, а одновременно. Совершенно очевидно, что многие факты, идеи и выражения Нового Завета невозможно рассматривать независимо от предшествовавших им текстов Ветхого Завета. И точно так же Ветхий Завет невозможно ни читать, ни разъяснять без постоянного соотнесения с Новым Заветом: Ветхий Завет – не исторический документ, который говорит о прошлом и имеет смысл сам по себе. В Библии речь всегда идет о тайне спасения, то есть о том, кто есть Бог и что Он совершает ради человека на протяжении всей истории мира, от сотворения и до его конца. Сын Божий, принявший плоть, – центр всего этого великого дела творения и освящения мира. Только в связи с Христом следует понимать и рассматривать все, что предваряло Его воплощение во времени, все, чем оно сопровождалось, и все, что последовало. Этот принцип получает самые разнообразные возможности для применения. Но главная идея всей средневековой экзегезы состоит в том, что всей священной истории присущи движение и развитие, что Церковь подобна растущему телу, и это тело – космический Христос.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Однако в поздних изданиях его «Истории» это определение больше не встречается.

2

Geschichte der scholastischen Methode, Freiburg im Breisgau, 1911.

3

См. далее.

4

L. 3, ch. 189, éd. P. Delhaye, Lille, 1951, p. 210.

5

PL, 191, 1297.

6

Ed. U. Moricca, Roma, 1924, pp. 71–72.

7

См. H.I. Marrou, Histoire de l’éducation dans l’antiquité, Paris, 1948, p. 456.

8

Самое подробное исследование – это труд S. Brechter, Benedikt und die Antike, в: Benedictus der Vater des Abendländes, München, 1947, p. 141. О римских школах VI века см. F. Ermini, La scuola in Roma nel secolo VI, в: Medio Evo latino, Modena, 1938, pp. 54–64.

9

Этот факт подчеркивает Dom J. Winandy, Benoît l’homme de Dieu. Considérations sur l’hagiographie ancienne et moderne, в: La vie spirituelle, mars 1952, pp. 279–286.

10

Vita, 9, ed. G. Morin, S. Caesarii Arelatensis opera, II, Maredsous, 1942, pp. 299–300.

11

M. van Aasche в очень интересном труде Divinae vacare lectioni (в: Sacris erudiri, I, 1948, pp. 13–14) собрал тексты святого Бенедикта по этому вопросу, дополнив и прояснив их свидетельствами современников.

12

A. Mundo, “Biblioteca”. Bible et lecture de Careme d’après s. Benoît, в: Revue Bénédictine, 1950, pp. 65–92.

13

Гл. 32, 35.

14

Гл. 32, 58.

15

Гл. 33.

16

Гл. 55.

17

Гл. 52.

18

Гл. 58.

19

Во французском языке слово «entendre» означает одновременно «слышать» и «понимать».

20

F. di Capua, Osservazioni sulla lettura e sulla preghiera ad alta voce presso i antichi, в: Rendiconti della Accademia di archeologia, lettere e belle arti di Napoli, nov. ser. 28 (1953), Napoli, 1954, pp. 59–62.

21

H.J. Chaytor, The Medieval Reader and Textural Criticism, в: Bulletin of the John Rylands Library, 1941, p. 49.

22

J. Balogh, Voces paginarum. Beiträge zur Geschichte des lauten Lesens und Schreibens, в: Philologus, 1927, S. 83, 202.

23

Гл. 48.

24

Pierre le Vénérable, Saint-Wandrille, 1946, p. 27.

25

PL, 202, 491. La spiritualité de Pierre de Celle (1115–1183), Paris, 1946, pp. 21–22.

26

Тексты в: Thesaurus linguae latinae, sub voce. Voir aussi plus loin, p. 72.

27

E. von Severus, Das Wort “Meditari” im Sprachgebrauch der Heiligen Schrift, в: Geist und Leben, 1953, S. 365. Das Wesen der Meditation und der Mensch der Gegenwart, ibid., 1956, SS. 109–113. H. Bacht, Meditation in den ältesen Mönschquellen, ibid., 1955, SS. 360–373.

28

Op. cit., p. 372.

29

P. Riché, Le Psautier, livre de lecture élémentaire, по: Vie des saints mérovingiens, в: Études mérovingiennes, Paris, 1953, pp. 253–256. Об обучении письму см. B. Bischoff, Elementarunterricht und probationes pennae in der ersten Hälfte des Mittelalters, в: Classical and Mediaeval Studies in Honour of E.K. Rand, New York, 1938, pp. 9–20.

30

См. подробное изложение этой темы в: H. Dedler, Vom Sinn der Arbeit nach den Regel des Heiligen Benedikt, в: Benedictus der Vater des Abendländes, loc. cit., pp. 103–118.

31

Это справедливо подчеркивал M. Cappuyns в статье “Cassiodore” в: Diction. d’hist. et de géogr. ecclés., XI (1949), col. 1359–1360.

32

Ed. R.A.B. Mynors, Cassiodori Senatoris Institutiones, Oxford, 1937.

33

P. Courcelle, Les letters grecques en Occident de Macrobe à Cassiodore, Paris, 1943, p. 340, 326.

34

M. Cappuyns, loc. cit., 1404.

35

I, XVI, 3: “Curiosa vobis intentione meditanti sunt”, éd. Mynors, p. 53; о размышлении как школьном упражнении см. Ibid., I, praef., 7, éd. cit., p. 7.

36

A Marsili, Alcuini de orthographia, Pisa, 1952, pp. 14–77.

37

См. дальше, p. 119; а также: Cassiodore, Instit., I, 30, éd. Mynors, pp. 75–76.

38

Подобный вывод делает О.D. Knowles: «Святой Бенедикт хотел, чтобы его монахи трудились, зная, что нормальный человек не может все время то читать, то молиться; но приписывать ему намерение использовать свой институт как большую экономическую или социальную или интеллектуальную или даже апостольскую силу было бы неверно ни с исторической, ни с духовной точки зрения»: The Benedictines, New York, 1930, p. 13, цит. Sr. L. Megher, в: The Benedictine Review, 1956, p. 29.

39

Saint Grégoire le Grand, в: La vie spirituelle, 1943, p. 442. Dom B. Capelle, назвал святого Григория «Учителем созерцания», см. в: Rev. bénéd., 1929, p. 210.

40

Dom H. Rochais, Contribution à l’histoire des florilèges ascétiques du haut moyen âge latin, в: Rev. bénéd., 1953, p. 256.

41

Un centon de Fleury sur les devoirs des moines, в: Analecta monastica, I, Roma, 1948, pp. 75–89.

42

Petrus Venerabilis, Contra Petrobusianos, в: PL, 189, 839. Pierre le Vénérable, Saint-Wandrille, 1946, p. 261. Dom J. Laporte, S. Odon disciple de S. Grégoire le Grand, в: A Cluny. Congrès scientifique, Dijon, 1950, pp. 138–143.

43

Dom E. Bertaud, Une traduction en vers latins des Dialogues de S. Gregoire, в: Jumièges. Congrès scientifique du XIII-e centenaire, Rouen, 1955, pp. 625–635.

44

Он цитирует святого Григория триста раз; см. Dom H. Rochais, Pour une nouvelle édition du “Liber scintillarum”, в: Études mérovingiennes, Paris, 1953, p. 260.

45

I. Hausherr, Penthos, Roma, 1944, p. F. Halkin, Le pape Grégoire le Grand dans l’hagiographie byzantine, в: Miscellanea Georg Hofmann, S.J., Orientalia Christiana periodica, 1955, pp. 109–114.

46

Indices in Summa theologica et Summa contra gentiles, Roma, 1948, pp. 213–215.

47

F. Bouchage, Paris, 1930.

48

Dom G. Lefebvre, Prière pure et pureté dу coeur. Textes de S. Grégoire le Grand et de S. Jean de la Croix, Paris, 1953.

49

PL, 75–77.

50

По этому поводу см. великолепное предисловие Р. Жилле к «Моралиям на Книгу Иова» (SCh, Paris, 1950, pp. 81–109). Та часть «Моралий», которая опубликована в этом же томе, возможно, не дает возможности судить о масштабе святого Григория как учителя мистического опыта, т. к. там он дольше, чем где-либо, останавливается на буквальном разъяснении текста Книги Иова.

51

O. Porcel, La doctrina monastica de S. Gregorio Magno y la Regula monasteriorum, Madrid, 1950, pp. 129–155.

52

Epist., XI, 30. Мы приводим лишь некоторые тексты, и то только для примера.

53

Например, Мor. 8, 8–9; 8, 53–54.

54

Corruptionis gravitas…, mutabilitatis pondus… в: Ezech., II, I, 17; Mor. 8, 19, 53; 11, 68; 12, 17.

55

Thes. ling. lat., sub voce.

56

Mor., 32, 1.

57

Mor., 6, 40–43; 27, 42.

58

Mor., 2, 79.

59

Mor., 2, 70, 83; 9, 20.

60

Mor., 33, 25; 22, 31–34.

61

Mor., 27, 40–41.

62

Mor., 6, 40–46.

63

Тексты в: Un maître de la vie spirituelle au XI-e siècle, Jean de Fécamp, Paris, 1946, p. 99. “Aurem cordis” встречается в первом предложении Устава святого Бенедикта.

64

Mor., 30, 20; 27, 42; 5, 52.

65

Dial. III, 34; In Ezech., II, 10, 20–21; Epist., VII, 26.

66

Termes de S. Grégoire exprimant le désir céleste, см. в: Analecta monastica, I, p. 90.

67

Alae spirituales… aquilae pennae… Тексты, приведенные в: Un maître de la vie spirituelle...

68

Mor., 5, 2; 7, 49.

69

Mor., 26, 34.

70

Mor., 10, 13; 22, 48–51; In Ezech., II, I, 18.

71

In Ev., 30, 1.

72

In Ev., 25, 1–2.

73

In Ezech., II, 7, 5.

74

Mor., 6, 58.

75

Mor., 18, 45.

76

In Ev., 25, 2, 10.

77

In Ev., 30, 5; Mor., 10, 48; 12. 44.

78

Mor., 9, 64, 80.

79

Mor., 4, 71; In Ezech., I, 4, 13.

80

Mor., 33, 63; 4, 58.

81

Mor., 2, 28–29.

82

Mor., 18, 70.

83

In Ezech., II, 2, 8–15; II, 3, 8–13.

84

Mor., 10, 13.

85

Mor., 8, 49–50; In Ev., I, 1.

86

In Ezech., I, 10, Le doigt de Dieu, в: La vie spirituelle, mai 1948, pp. 492–507.

87

Mor., 10, 13; 31, 101.

88

Mor., 43; 28, 1–9; In Ezech., II, 6, 1–2; II, 3, 14.

89

In Ev., 14, 4.

90

In Ev., 27, 4.

91

Mor., 10–12. Другие тексты указывает и исследует R. Gillet, op. cit., pp. 50–54.

92

In Ezech., I, 8, 11, 17–18; II, 1, 18; II, 2, 1.

93

In Ev., 28, 3.

94

Это выражение мы находим в заголовке книги M.M. Dubois, Aelfric, sermonnaire et grammairien, Paris, 1942.

95

W. Levison, England and the Continent in the Eighth Century, Oxford, 1946, p. 148.

96

“Sed poeta, ut gloriam sanctae in individuae Trinitatis clara voce decantaret, neglexit regulam grammaticae dispositionis”, éd. E. Keil, Grammatici latini, VII, I, 1878, p. 252.

97

“Ut veritatem dominici sermonis apertius commendaret, postposuit ordinem disciplinae saecularis”, ibid.