Полная версия
Сибирская роза (сборник)
Ему вспомнилось, как дворничиха, ширкая сегодня утром под окнами метлой, пожалела его какой-то старухе, сказав: «Один, как перст!» Он уже не спал, слышал весь их разговор, и слова про то, что он в свете один, как перст, сломали его. Он заплакал в холодной постели.
«Один, как перст», – сокрушенно повторил он в мыслях. Ему стало жалко всё вокруг и дальше он говорил уже так – всё жалея:
– Я их, кошек, вроде и жалеть начал… Мурчик мне нравился, да не стерпел, подарил вашей Миле. Дочка у вас – совершенная очаровашка. Только очень уж худа, как игла.
– А вы хотите, чтоб была, как мешок с зерном?
– Конечно, и мешок ни к чему… Когда я её вижу, меня обжигает такое чувство, будто лично я ей отец.
Таисию Викторовну бросило в огонь. Колко отстегнула:
– Спешу вас авторитетно успокоить, чувства вас обманывают.
– Да, да, – опечаленно согласился он. – Жизнь ушла, под старость лет ни одного не пустил я своего росточка… Кем прорасту в завтра? Не кем, а чем… Кладбищенской травой… Крапивой там… чертополохом… трынь-травой…
– Что вы себя опеваете? – рассердилась Таисия Викторовна. – Ну что зубы-то пилить?[38]
– Правдушка ваша, – твердея, ответил он, набираясь духу, через силу улыбаясь. – До трынь-травы мы ещё… Вернёмся к Мурчику. Как судьба удачно-то завернула! Ну Мурчик! Ну Мурчик! Он снова нас свёл… В опытах вы пили свою долю, а Мурчик – мою. Теперь скажите, милочек, что я на равных с вами не участвовал в открытии борца?!
Кребс игриво выбросил вперёд одну ногу, изловчился, низко наклонясь, хлопнул под нею в ладошки и, не устояв, пал на попенгаген.
Всегда безукоризненно чисто одетый, всегда педантично важный, Кребс, не без оснований носивший прозвище стерильный Кребс, поверг Таисию Викторовну в недоумение. Изгвазданный с ног до головы, обмакнутый в грязь, он стоял, понуро раскрылив руки. С пальцев катилась чёрная жижица.
– До калитки, Тайна Викторовна, я вас проводил, – потерянно пробормотал он. – Но руки́ вам пожать не смогу… Я вас выпачкаю… О натюрель…
10Закавырцевский борец неслыханно набирал силу, власть.
Скоро весь Борск только и гудел о нём.
Кребс ходил гоголем, ни с кем не обмолвился и словом без того, чтоб не подхвалить борец. Хотя хорошая вещь крикламы не требует, но кому реклама мешала?
Как-то Таисия Викторовна погоревала вслух при Кребсе, хорошо бы всё-таки испытывать борец не только в институтской клинике, но и у себя в диспансере, где работала, под своим непосредственным постоянным наблюдением.
– Бу сделано, соболиночка, – меланхолично пообещал Кребс и съездил в облздрав.
Пришлось Грицианову выжимать десяток коек под борец.
Укрепил Кребс прежде всего себя.
В шутку он подпускал, что его историческое место во все времена впереди и с шашкой на белом коне. Всякая шутка правдой жива. Он был ведущий консультант у раковых гинекологичек у себя в клинике, стал им и в диспансере. Подмяв два таких трона, позволит ли он теперь плюнуть себе в лицо, допустит ли, чтоб борец дал в диспансере результаты, не устраивающие его, Кребса?
Была пора, диспансер наотрез отмахнулся от борца. А тут, пристыженный успехами в кребсовской клинике и поталкиваемый облздравом, снова покаянно шатнулся к борцу.
Борск очумело разинул рот.
А придя в себя, потребовал от Кребса:
– Глубокоуважаемый Борислав Львович! Не хватит ли нам коридорно-уличных сладких песнопений? Однажды соберите всех нас в кучу да покажите, что за мо́лодец ваш борец. Тогда и мы поймём, чего вы с ним носитесь, как Маланья с ящиком.
– И соберу! И покажу! – тронно ответствовал Борислав Львович.
Однако время шло.
Борцовские смотрины всё отодвигались, всё отодвигались.
Борислав Львович не находил места. «Чьим представлять этот проклятый борец? Закавырцевским? Ш-шалите! Зачем же генералу подсаживать солдатика в маршалы? Зачем обставлять самого себя? Это накладно. Это нерентабельно.
Может, преподнести его как наш борец? А Тайга-Таёжка не вскинет норку? Не покажет коготки? Не захнычет ли на весь город: “Дедюка[39] отнял пирожок!”
А что?.. Тайга-Таёжка – мой остров сокровищ! А что, если мы этой Тайге, извините, застегнём роток женитьбой? Самой вульгарной, самой банальной?.. О женщины! Вами движется жизнь. Вы – вечный двигатель жизни! За Люцийкой Ивановной я умкнул кафедру, клинику, чин профессора. А за Тайгой с её борцом разве не вырву я себе академика? Выр-ву. Обязан. Поначалу будет “Борец Кребсов”, потом вывеску я заменю на “Борец Кребса”. Так звучней, конкретней, солидней, надёжней. Щекотнётся наша Тайга! Нечего нарымской свистушке ошиваться в науке, историческое место жаны на кухне!»
Такой план пленения борца разогрел Кребса.
Под момент он боковыми словами, обиняками намекнул Таисии Викторовне на разженёху, на развод. Мол, сотвори ручкой своему просветителю-рентгенологу и пускай не отсвечивает. Отбывай своим душевным теплом отогревать наши настывшие профессорские апартаменты. Ну что, невестушка, не прочь покататься под кустиком[40]?
Она приняла этот выверт как неуклюжую шутку. Однако выкатила ему на сто лет – крапивка и молода, а уже кусается! – так что у него сразу рассохся интерес к женитьбе.
В голову полезла дичь.
То ему зуделось, чтоб Таисия Викторовна однажды взяла да и сделала предоброе дело – померла. Таисии Викторовны нет, а борец есть! Недурственно.
Как-то легко всё выбежало на пословицу: что бабе хотелось, то и приснилось.
Три ночи подряд он сладко видел, как Таисия Викторовна умирала. Ещё во сне вежливо ликовал, зато, пробудившись, едва прощурив глаза, густо мрачнел. На всякий случай – а вдруг и правда? – на рани звонил каждый раз Таисии Викторовне домой по её номеру 59–96, слышал её жизнерадостный голос и совсем скисал, убеждаясь на собственном опыте, что сны, увы, химера, верный обман.
А то вчера наснилось, что борец, стройный орёлик, увешанный своими синими колокольчиками, в синем цилиндре, покручивая на синем пальчике синюю тросточку, пожаловал на кладбище.
Приподнимет чинно цилиндр, поклонится холмику, скажет: «Прошу!» – и холмик расступается. Потягиваясь, как после сна, встает упокойник. Невесть чьи руки – человека всего не видно, видны лишь руки – подносят покойнику всё то новенькое, в чём провожали сюда. Он одевается.
Борец обошёл всё кладбище, оживил всех покойников и те разбежались, весёлые, по домам. Лишь у кладбищенских ворот остался лежать кладбищенский сторож. Он умер, убоявшись наказания за то, что не устерёг мертвецов.
Кребс присмотрелся к сторожу и закричал.
У сторожа было его, Кребсово, лицо!
Этот сон подтолкнул профессора к решительности. Чего декламацию разводить? Чего тереться вокруг да около? Надо г-гох молотком – и гвоздь по самую шляпку в бревне!
Через неделю сияющий уверенностью Кребс принёс Таисии Викторовне тугую пачку листков величиной с ладонь.
– Я дам вам список. Разнесёте этот динамит, – тряхнул он пачкой. – В упор добьём последних скептиков!
Таисия Викторовна взяла пачку.
Чугунелым взглядом пристыла к верхнему листку.
ОБЪЕДИНЁННОЕ ЗАСЕДАНИЕ
хирургического, онкологического
и гинекологического
борских научных обществ
СОСТОИТСЯ В АКТОВОМ ЗАЛЕ БОРСКОГО
МЕДИЦИНСКОГО ИНСТИТУТА 29 СЕНТЯБРЯ 1955 ГОДА, В 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА
ДОКЛАДЫ:
Профессор Б. Л. КРЕБС
ЛЕЧЕНИЕ РАКА БОРЦОМ (ДЕМОНСТРАЦИЯ БОЛЬНЫХ).
Ассистент У. Х. ПУПБЕРГ
Ординатор Н. И. НЕКИПЕЛОВА
Некоторые данные лечения борцом женщин,
страдающих раком половой сферы.
(Демонстрация больных)
«А где же я? Где?.. Осталась остриженная?..»[41]
Таисия Викторовна ещё раз пробежала фамилии.
Нет Закавырцевой!
И растерянные её жалкие глазёночки остолбили[42] Кребса.
Кребс хищневато ждал этого взгляда, потому не сводил с неё глаз; покуда она читала, наготове держал на лице остановившуюся липкую улыбку.
– Милочек! Выше головку! Это я вам говорю!
Она как-то придавленно подвигала одним плечиком.
– Вы искали себя и не нашли. Объясняю, почему вас нет… Здесь, – Кребс потыкал согнутым указательным пальцем в пачку, которую она как-то неловко держала, – больша-ая дипломатия… Слишком ответственная игра… У нас отобрано право на проигрыш. На карту поставлено всё! И банк должен метать первый игрок, ваш покорный слуга! – с лёгким, галантным поклоном он поднёс ладони к своей груди. – Короче, основной доклад обязан делать я. Я – это я… Профессор и так далее. А кто вы? Кто вас знает? Народу набежит битком. В каждом стаде найдётся чёрная овца. Одна чернушка вякнет, вы растеряетесь, другая подвякнет – и дело пустило пузыри. Я же не растеряюсь. У меня не выдернешь кость из пасти! Старая гончая надёжно делает охоту! – распаляясь и входя в раж, убеждённо чеканил Кребс. Ему понравилось насчёт гончей, он подобрался, как гончая, чутко и быстро огляделся, будто выискивая что. – Мы, повторяю, вылетели на финишную прямую. Нам сейчас важней повыигрышней поднести свои успехи. Не мельчить! Чья есть фамилия, чьей нету… Что за мелочи?! Дело – прежде всего! Мы с вами, – он подумал и простодушно улыбнулся, – мы с вами так слились в борце, что не разлить водой. И не надо разливать. Это ж, – повело его на игривость, – и экономия воды, и экономия места в объявлении, и ещё громадный плюс – лишний раз не подразним злых гусей фамилией, неизвестной в учёном миру. Не убивайтесь. Вас просто не воспримут, милочек! Так что ваше отсутствие, – кивнул Кребс на пачку в её руках, – работает исключительно на нашу мельницу! Пускай вас нет в листке – подумаешь, событие века, глянул и выбросил! – зато вы в сути! Я представляю, я защищаю перед высоким собранием лично ваши интересы!
Она слабо, отстранённо качнула головой.
С мягким удивлением, с удовольствием – есть на чём погреть глаз – он изучающе уставился на Таисию Викторовну:
«Ну, слава богу, кажется, уломал. Может, ещё малой кровью выхвачу своего академика? К чему нам свадебные скачки?..»
«Что же я такая безграмотная, как кошка, в этой в ихней распроклятой дипломатии? – корила она себя. – Это ж он, гладкий клоп, отгоняет, откидывает меня, плюшку… Невжель я совсем пустёха, что и свиньям щей не разолью?»
Ей стало жалко себя, и она тонко, по-щенячьи заскулила в плаче.
«Плачьте, милочек, плачьте, дружочек, – ласково подумал он, обнимая её за худые плечики и отечески целуя в лоб. – Плачьте и запомните – это ваши последние слёзы. В канун счастья! Двадцать девятого вы услышите гимн борцу. И петь его будет весь зал стоя! Запомните и то, что двадцать девятое сентября красно будет вписано во все календари мира. Этот день повсюду станут праздновать как день избавления человечества от рака! Рак упоминался ещё в папирусах Эберса, это 3730-й год до нашей эры. Без мала шесть десятков веков человечество билось с ним, как видите, безуспешно. И лишь вот, наконец, в клинике вашего покорного слуги, – в мыслях Кребс благостно сложил ладонь к ладони, с грациозным поклоном указал ими на себя, – свершилось чудо. Рак побил рака!»[43]
Борислав Львович был в высшем расположении духа, и этот свой нечаянный экспромт он отнёс к пробной прокрутке коронной речи, которая была уже готова и держалась ото всех в тайне.
Всё узнаете двадцать девятого!
11Но как раскладывалось, увы, не выкрутилось.
За три дня до заседания Борислав Львович топнул ножкой. Факт невероятный, как невероятно землетрясение в Рязани или наводнение в Сахаре.
Всегда безукоризненно выдержанный «стерильный Кребс» был со всеми ровен, спокоен, как параграф, и вдруг – топнул.
По единодушному мнению сослуживцев, топот Борислава Львовича был зарегистрирован всеми сейсмическими станциями в тот момент, когда он налетел в областной газете на объявление о заседании.
Что за невидальщина! Как объявление затесалось в газету? Кто подсуетился? И главное, ка-ак в докладчики выскочила сама бухенвальдская крепышка Закавырцева?!
Чёрный детю́ктив! Без Шерлока Холмса не разобрать.
Борислав Львович спешно востребовал к себе в кабинет Закавырцеву. В кулак зажал своё мужество, заставил себя стерильно улыбнуться ей.
Трудно, а таки улыбнулся.
Трудно идёт улыбка, когда тебя рвёт жажда метать икру вперемежку с молниями.
– Дорогая Таисия Викторовна, – строго выдерживая ровный тон, заговорил он. – Нет ли у вас горяченького желания осчастливить меня вашей программкой?
– А разве вас как докладчика не пустят?
– Всё может быть, – заставил он себя вежливо улыбнуться.
В программке был тот же текст, что и в газете.
– Тэ-экс… чики-брики… – задумчиво щёлкнул он пальцами. – Извините, но меня одолевает любопытство… А вам нетрудно объяснить, почему вы всю программку заново перепечатали?
– Ну… – замялась она в нерешительности. – У вас программка была напечатана чёрным… Текст обвели толстой чёрной рамкой… Будто объявление о смерти… Я и текст пустила синим, и витую рамку синей. Разве так не красивей? У борца колокольчики синие…
– И наложить текст на рисунок цветущего борца… Во вкусе вам не откажешь, – сдержанно похвалил он. – Поделитесь, будьте любезны, опытом, как это вы умудрились переделать всё на свой лад? Вышло красиво… Объявление – цветок… И всё это не просто как, извините, сатиновые трусы… Не частное дело… Типография, заказ, разрешение… Кто вам, счастливица, всё это санкционировал?
Конфузясь, заикаясь, Таисия Викторовна начала рассказывать так невнятно, что Кребс ничего не разобрал. Однако из деликатности уточнять не стал.
– А теперь, почему и в газете и здесь, – Кребс постучал остро отточенным красным карандашом по программке, – вы водрузили себя в докладчиках впереди меня, не спросив на то даже моего согласия?
Ехидное, какое-то насмешливое, совсем не к месту словцо водрузили дёрнуло её. Она сморщенно и быстро посмотрела на Кребса, сердито пропищала:
– Потому что вы его всё равно б не дали!
– Спасибо. Честно и даже с наскоком смелости. Я должен рассматривать это как вызов? – нарочито безразлично спросил он.
– Только лишь как справедливое уточнение. А то получалось, что я вообще никакого отношения не имею к работе с борцом.
– Опять двадцать пять, – совсем поскучнел Кребс. – Опять перепевай сказанное в прошлый раз? Я подавал вам руку помощи. Вы её оттолкнули. Пожалуйста… Однако я позволю себе заметить. Забегая поперёд батьки в пекло, вы не подумали, что, вбежав, не найдёте, где и присесть? Не подумали, что в том пекле можете сгореть? Если вы у себя дома обвели в календаре двадцать девятое красным и ликуете, то лично я теперь подожду и обводить, и ликовать, – монотонно, тоскливо тянул он. – Поставив себя впереди меня, вы, мягко говоря, опасно замахнулись. Ну что ж, посмотрим, как вы… Это будет бой. И с чем вы выйдете к этим мамонтам? К этим носорогам? Наши предки ходили на добычу с копьями, с луками, со стрелами… У вас же нет не то что простого камня[44], у вас нет даже камушечка. Голенькая, пустенькая, чего вы добудете, кроме смеха? Пока не поздно, будьте мудры, не бейте по дающей руке… Нам надо как-то узаконить наши отношения… Вы пришли со своим препаратом ко мне в клинику, мы вместе, союзом… ну и… Мы не чужие друг другу… На худой конец, мы соавторы. Не так ли? Не дичитесь, отвечайте…
Сбелев лицом, Таисия Викторовна молча положила перед ним на стол вчетверо сложенный лист.
Он нервно развернул.
СПРАВКА № 697
о принятии к рассмотрению
заявки на предполагаемое изобретение.
Выдана Министерством здравоохранения СССР Закавырцевой Таисии Викторовне в том, что 16 октября 1954 года Министерством принято заявление о выдаче авторского свидетельства на предполагаемое изобретение.
СПОСОБ ЛЕЧЕНИЯ РАКА БОРЦОМ
Действительным автором предполагаемого изобретения указан Закавырцева Т. В.
Заявление подано заявителем.
Начальник отдела изобретательства и рационализации Ученого совета Министерства здравоохранения СССР Г. Субботина.
Эта справка так ошеломила Кребса, что он век не мог оторвать от её окаменелого, ненавистного металлического взгляда.
«Действительным автором предполагаемого изобретения указан Закавырцева!» – суматошно толклось в голове.
Он мёртво пристыл к этой строчке, вовсе не замечая, что в слове указана съедено окончание.
«Юридически плотно всё обставила. Комар носом не подденет… Она, она одна действительный автор, и ни с какого боку к ней не подхватиться. Не подхватился лоб в два шнурка[45] Золотой Скальпель. Не удержался и я… Неудачнику и в яйце кость попадается… А думалось, я-то не Скальпель, я-то не лопухнусь. Ло-овко провела старого краба! Весёленький номерок… Гм… У мелкой рыбёшки острые косточки… Какая-то девка-шнырь профессору нос подтирает! А насядь… Не пришлось бы льву от комара защищаться. Ах, милочек, милочек… Всё молчала… Так поддеть на фуфу… Маленькая змейка взмутила целое море! Ну!»
Кребс свёл пальцы в кулаки, подавил ими – лёгкая судорога трясла кулаки – подавил ими столешницу, словно пробовал, прочна ли.
– Вы… – просительно буркнула Таисия Викторовна, – вы уж не гневитесь… Заявку я подала зараньше. Ещё до прихода к вам в клинику… При всём желании уже не вклинишь вас в соавторы…
Не удержался Кребс на деликатных вожжах и всплыви на дыбки:
– Какие соавторы?! – зыкнул во всю глотку. – Какие ещё соавторы? Я к вам – в соавторы? Я что, специализируюсь на стибрилизации?! Да вы даёте отчёт своим словам?! Сию же минуту выписываю всех ваших больных второй стадии! Набираем только четвёртой! Вот и увидим, чего стоит ваш хвалёшка-борец!
– Ка-ак?! – жалобно простонала она. – Ну к чему из иголки верблюда делать? Вы ж запрещали брать четвёртой…
– Вы ещё девчонка, чтоб меня учить! Девчонка!!!
12Таисия Викторовна посмотрела с трибуны в зал и её опахнуло жаром.
Народушку – невпроход! Негде пятку поставить. Пятна, пятна, пятна. Пятна лиц. Океан лиц. Взоры, ожидающие, тоскующие, ободряющие, холодные, злоехидные, тесно сошлись на ней, как в фокусе.
Прихватывал, подкусывал непонятный, необъяснимый страх.
Она растерялась, забыла, зачем вышла к трибуне.
Оробело скосила на президиум.
Ближний к ней из президиума мужчина ободрительно вскинул голову с сивым ёжиком.
– Поехали! – И ласково-приказывающе прошептал по слогам подсказку: – То-ва-ри-щи!
– Товарищи… – еле пошевелила она зачугунелым языком. – Товарищи! – уже надёжней, разгонистей повторила. – Това…
Мужчина из президиума строго глянул на неё. И далече вы собираетесь ускакать на товарищах?
Таисия Викторовна осеклась на полуслове.
Что говорить? Что?
– Товарищи… – в панике выдавила она, натвёрдо прикипев глазами к верху трибуны, и тут вдруг, кажется, даже заслышала тяжёлое дыхание за спиной подбежавших ей во спасение слов, велеречивых, звонких, добрых. – Товарищи, необходимость важного значения вынудила меня подняться на эту сцену… Изложение своё сообразно цели… я думаю передать в виде беседы, что, по-моему, гораздо лучше, понятнее, доступнее…
Она как-то удивлённо, с простецким любопытством послушала себя, послушала, как путано, коряво лепила слова, вслушалась в свой механический, какой-то чужой, роботный, голос и вспомнила, немного покопавшись в голове, что надо говорить.
– Дальше всего от меня мысль выступать против существующего направления в медицине. Не думаю я также нападать на чьи-либо познания и признания. Всякое возражение, всякую правильную поправку я охотно встречу, приму с благодарностью. Мой доклад будет как бы из двух докладов. Первый. Об организации лечения борцом. Второй. Характеристика препарата, лечение, характеристика всех моих пятидесяти пяти больных, демонстрация моих больных с клиническим выздоровлением. Доклад о лечении рака борцом я должна была сделать по возвращении из Москвы ещё в марте на заседании онкологического общества. Но мне таковая возможность не была предоставлена. Это создало ряд неправильных толкований по поводу препарата и меня как врача…
Таисия Викторовна не замечала, что плела свою речь коряжисто, неумело, не в лад. Пуще всего она боялась потерять нить мысли и замолчать.
– В предоставлении коек для клинического испытания борца при лечении больных в онкодиспансере мне отказали и только при содействии облздрава выделили десять коек. Какого-либо участия в клиническом испытании борца врачи онкодиспансера не принимали, если не считать двух больных, взятых врачом Желтоглазовой и тут же мне возвращённых…
Грицианов, председательствовавший на заседании, уныло-осуждающе покивал, тронул Кребса за локоть – сидели в президиуме рядом:
– Ну что ж, Борислав Львович, мелкий перчик горше? – постный взгляд на Закавырцеву. – Какую музычку вы назаказывали, такую и слушаем-с? Сабо самой… Зачем вас носило в облздрав? Я перед самой Москвой отбоярился. Еле отбрыкался от этих испытаний. А вы и сунь мою бедную головушку в хомут… Э-хэ-хэ… За что боролись, на то и напоролись… Или, как бы завернула моя швабра[46], какой пирожок, Маруся, испекла, такой и кушай…
– Не зуди, – шепнул Кребс. – Бездарь тем и сильна, что живуча, неистребима, как рак, – и нахлопнул ладошкой по столу: басни кончены, слушаем!
– Я хотела, – продолжала Таисия Викторовна, – чтоб с борцом работали только в диспансере под моим прямым контролем. Но так крутнулось, его испытывали и в гинекологической, и в глазной, и в лорклиниках. Мой борец как малое дитя на первой поре… Где как не у мамушки у родимой на руках ему способней? Чужие руки и студливы, и злы, и пусты…
– Это уже подкатила шарик под вас наша бухенвальдская крепышка, – с подначкой зашептал Грицианов, клонясь к Кребсу.
– Не председатель, а сорока! – пыхнул Кребс, не убирая раздражённых глаз с Закавырцевой. – Вы дадите послушать?
– Да ну пожалуйста, пожалуйста! – ответил Грицианов со льдистой вежливостью.
… несомненно и то, – говорила Закавырцева, – что интересы заболевших раком не могут довольствоваться теми благами, которые принесут нам в будущем научные исследования. Они требуют, чтобы уже сегодня были лечимы наилучшими способами и всеми достигнутыми средствами.
Где-то на задах кротко, разведочно ударил одиночный, сиротливый хлопок, и зал, точно очнувшись, лавинно заплескал.
Кребс сердито крутнулся к Грицианову.
– Что за шлепки? Кому-то Нобелевку отслюнили? Председатель, потрудитесь. Пускай не мешает это шлёпанье!
– Тружусь. – Грицианов забарабанил карандашом по прозрачному горлу графина, думая: «Вороны, – посмотрел на шумевший аплодисментами зал, на президиум, – как говорится, летают кучами, а орлы, – взгляд на сбитую с толку аплодисментами Закавырцеву, – парят в одиночку».
Мало-помалу зал притих.
– До настоящего времени, – молодо зазвенел закавырцевский голос, – способами лечения рака являются: операция, рентгеновские лучи и лучи радия. Применяются ещё химиотерапия, такая щедрая на беды, и гормонотерапия. Однако способа лечения в запущенных случаях нет.
Она сникла и совсем неверяще добавила:
– Вот пробую свою золотую… золотистую настойку борца… Растения в нашей жизни ничем не заменить…
Ее дёрнуло, повело в историю и она вспомнила, что ещё первобытники пускали борец – а в природе живёт до трёхсот его видов, – на яд. Борец ой и ядовит. Всего-то на пяти его миллиграммах смёртушка замешана. В Германии борцом выводили волков. В 1524 году по приказанию папы Климента VII в Риме, а затем в Праге известный в ту пору учёный-врач – итальянец Матиолли, испытывал на отравленных борцом преступниках «чудесные» противоядия.
Конечно, знал человек и о целебной силе борца. И добрую славу добыла ему именно его врачующая магия. У него вон имя идёт от бороть, барывать, ломать недуг. Есть у него имена ещё погромче, посановитей. Царь-трава. Царь-зелье. Волхунок. Кудесник.
Таисия Викторовна не стала расписывать, как пришла к борцу, полагая, что уже и без того выскочила за отведённые ей на доклад полчаса. Взяла с раскрытой папки листочек с цитатой, поднесла ближе к лицу. Доклада как такового, написанного, у неё не было, говорила она не с бумажки.
– Пирогов писал: «Гнойное заражение было проклятием хирургов. Явился Листер[47] – ввел антисептику, а затем асептику, и хирурги из бессильных рабов стали господами».
Меня это и навело на мысль дополнять настойку борца к оперативно-лучевому лечению. То есть, подумала я, разве ножу и лучу не может помочь мой Борушка? Мо-ожет! Борец угнетает опухоль и одновременно взбадривает. Несколько омолаживает весь организм. Омолаживает кровь. Другими словами, «действует на весь организм комплексно, мобилизует его защитные механизмы». Но если кто решит, что достаточно выпить энное количество капель настойки – и рак разбит, тот глубоко ошибается. Борец не панацея. Ему не по зубам четвёртая стадия. Зато прочие…
Я не сталкиваю, я не сшибаю лбами народную медицину с научной. Я не хочу их рассорить. Я не противопоставляю борец ножу. Боже упаси! Напротив! Совсем напротив! Я сливаю их в один кулак против единого врага. Я поднимаю народную медицину до уровня научной. Ставлю на одну доску. И от такого союза в выигрыше больные.
