Полная версия
Сибирская роза (сборник)
«Сколько изжили, ни разу не пропустили гимнастику. День завязывался всегда с гимнастики. От неё, по домашнему уставу, освобождался лишь больной. Но из нас никто, сколь вместе живём, ни разу не болел… Ни разу…»
Вжав в плечи голову, понуро утащился к себе в милицейскую поликлинику Николай Александрович. Потом убежал в политехнический Гоша, а следом и Мила в медицинский. А Таисия Викторовна всё лежала, не решаясь высунуться из тёмного тепла под одеялом.
У неё была температура.
Это она знала без градусника. Она спокойно могла вовсе не идти на работу. Но как не идти? Это школьная детворня по своей малолетней жестокости и сглупу безумствует от счастья, когда хворь примнёт учителя. Не надо готовить уроки! Ну а какая радость у больных, свались сама их лечащая врачица?
И она поскреблась.
Мёл снег, плотный, лохматый, крупный, как лапоть. Первый нелёжкий снег щедро сыпал на сухую, точно пепел, землю.
Она любила зиму, любила пушной снег особенно в первые дни. Однако сейчас эта суетливая серо-мутная круговерть, эта весёлая заметуха совсем не грела ей душу, слепила глаза, и ей казалось, что она ясно чувствовала холод и давящий миллиграммовый вес каждой опускавшейся на неё снежинки.
Она вошла к себе в полутёмную клетуху в свой час, минута в минуту, и сразу глазами в угол. Пусто. Где настойка? Боже! Да куда девалась целая четверть?!
Не раздеваясь, в уличном, подхватилась бегом на второй этаж. К Грицианову.
– Леопольд Иванович! – в доклад с порога. – Чепе! Настойка пропала!!
Грицианов без охоты отлепил от бумаг скучное лицо.
– Прежде всего успокойтесь, Таисия Викторовна… Присаживайтесь… И запомните, у нас в диспансере ничегошеньки не пропадает, вот только вовремя не находится. Только и всего…
– Но я везде у себя обшарила. Нету!
– Верно. Нету и не будет. Хватит вихляться. По кривой дорожке вперёд не видать. Я вашему голубому лютику[56] по всем правилам, пардон, надел намордник. Опечатал…
Она привстала, с остановившимися глазами шатнулась к Грицианову, хотела что-то сказать, но забыла, что именно хотела сказать, и, конфузясь, снова села.
Грицианов ловчей угнездился в кресле. Налёг грудью на руки, лежали одна под одной по краю зелёного стола.
– Таисия Викторовна, вы вчера убедились, чего стоит ваш кудесник-расчудесник лютик? Не понимаю, как это он вам сел в сердце… Ну да!.. Давайте закруглять эту художественную самодеятельность. Разве я неправ был, ещё в самом начале отказавшись от его испытаний во всём диспансере? Пра-ав! Время голосует за меня. И только в том моё мягкодушие, что вам одной разрешил им пользовать. И каков, простите, улов? Успех? Все-е вчера распрекрасно слышали, сколько ваших легло в сосновый чемодан[57]. А сколько ещё мучаются на пути к нему? Вы дискредитируете общепринятые методы лечения. С нас довольно ваших лавров! Был грех, дал я слабинку. Теперь исправляюсь…
– …проявляя твёрдость?
– Разумеется.
– А больные? Вы подумали? Да… Чужая болька не болит… Отнять у них настойку – всё равно что у тяжёлых, у испытывающих кислородное голодание, по-разбойничьи выхватить кислородную подушку.
– Вам кажется… – всё так же тоскливо, на одной ноте тянул Грицианов. – Это ваши личные умозаключения… У вас нет подушечников и нам нечего выхватывать. Человек слаб. Суеверен. Внуши, что камень целебен, накатится грызть камни, и скоро человечество останется без Гиндукуша, без Эвереста, без Казбека, без прочих мелких горок. Всё слопает!
Она не помнила, как вышла от Грицианова, как спускалась по лестнице, как вошла к себе. Очнулась, вернулась в себя, когда зазвонил телефон.
Ей преподнесли новость: в клинике Кребса не стали давать борец.
Она ни слова не проронила в ответ, положила трубку.
«И Кребс… Со всех сторон разом ударила тяжёлая артиллерия…»
Подбегало время капель.
Она несколько раз подходила к своей палате и, поторчав, как истукан, у двери, на цыпочках отходила. Нет, не могла она войти и сказать, что больше ничем не может помочь. Сказать так – значит забрать последнюю надежду?
Она присела в своём кабинетике.
Минутой потом тенью втекла к ней одна из её ходячих.
Вошедшую не удивило, что Таисия Викторовна у себя в кабинете сидела в пальто, в пуховом платке. Комната была сырая, холодная. Сам Грицианов считал её пригодной лишь для морга. Вошедшую подивило лишь то, что сидела Таисия Викторовна не на своём обычном месте, а сбоку стола, на древнем посетительском стуле, скорбно вскрикивающем всякий раз, едва на него садились.
– Таись Викторовна… Генерал-капелечки… Самое время. Не забыли?
Таисия Викторовна отрицательно, чуже покачала головой.
– Кончились, больнуша, капелечки… Ушли…
– А подвезут навскоре? А то мы навродь груднят. Не дай в пору соску, воюшкой завоем. Без соски жизня стала!.. Вы уж, мамино сердечушко, выстарайтесь, чтоб поскорейше было… Безо время рази отымают у детёнка соску?
Таисия Викторовна уронила лицо на ладонки и зарыдала по-бабьи горько, навскрик.
А ближе к полуночи позвонила Шаталкина. Голос, слезами одетый:
– Таись Викторна!.. Таись Викторна!!
А дальше ни слова.
– Та́нюшка! Да что стряслось?
– Ой, Таись Викторна! Переболталось кисло с пресным![58] Тако переболталось!.. Вертаюсь я со своей смены. Ночь. А дома ребятьё от слёз пухнет… Игрались они, значится, во дворе. Подлетела шизовозка с крестом. Вываливаются горками два санитара с носилками и Желтоглазова. Как описали, так это она, Желтоглазова. Эта рысь непутявая сразу к ребятне: «Не покажете, где тут у вас живёт раковая Шаталкина? Вот приехали с носилками забрать. Надо ей срочно на стол, под операцию». Ей сказали, что я на работе. Она крутанулась да умчалась вон. А по двору поползло змеёй шу-шу-шу, шу-шу-шу. Все своих лавриков от моих хвать, хвать, хвать. В секунд порасхватали! Мои и остайся одне. Никто, последний соплюк, играться с нимя уже не горит!.. «У вас мамка раковая, зыразная, и вы таки ж…» Таись Викторна, сердце не терпит… Как чужую беду – я водой разведу, а на свою на беду – сижу да гляжу… Как жить?.. Ка-ак жить, Таись Викторна? Научите… Надо теперь бежать из этого дома. Уеду!.. Сживают с места! Уеду!.. Знай подламывают, знай подговаривают на операцию… Чего, какого лешего оне домогаются? Я ж здоровящая тёлка… При полном здоровье… А у них зуб горит резать меня. Зачем? Заче-ем?..
– Тут и слепой видит… А чтоб скомпрометировать и борец мой, и меня… Я завтра поговорю с этой с чёртовой куклой Желтоглазкиной…
И лучше б не говорила. Всё не в толк.
Едва Таисия Викторовна подвернула разговор к врачебной этике, к гиппократовой клятве, как Желтоглазова и взвейся – бесстыжим глазам не первый базар! – с подсолом окусываться:
– А мы вашу методу блюдём. Вы говорите больному правду о нём? И мы по-вашенски, по вашему руслу поворотили.
– Так я говорю больному. А не его детям, не соседям, не улице!
А между тем стало вязаться что-то такое, чему Таисия Викторовна не могла сразу сложить названия.
Вдруг Грицианов пошелковел, сделался предупредительно учтив, обходителен, мягок, даже любезен.
– Ну к чему, Таисия Викторовна, вам лишние хлопоты? – сочувствующе проворковал он и освободил её от ночных дежурств, хотя она и противилась твёрдо.
Месяц спустя уже без слов отвёл её от обязательного ранее присутствия на врачебных обходах.
А седьмого марта, после торжественной пятиминутки, оставил одну, молча плеснул ей под нос приказ об её же увольнении.
По диагонали пробежала она вздрагивающий у неё в руке листок.
– Это… ваш скромный… джентльменский подарок мне к Восьмому марта?
Грицианов, кажется, смутился.
– Расценивайте, как хотите, – буркнул он. – А по мне, этот подарочек поднёс вам покойный Нудлер. – Грицианов свёл глаза на приказ. – И подарок, и счёт.
– По приказу, Нудлер отравился борцом. Но у меня никакого Нудлера не было! Это больной Желтоглазовой. Не установила диагноз. Запустила. Болезнь не стала ждать… На кой же мне вешать чужой чёрный орденок?
– Я думаю, с Нудлером мы ещё разберёмся. Выясним, чей он, кто довёл его до кладбищенской кондиции. И даже если Нудлер не ваш, всё равно одна ласточка вам погоды не сделает. Нудлер – последний блёсткий мазок к вашему портрету… Вы прочитали приказ? В приказе по пунктам расписаны все ваши заслуги. Больных, кроме четвёртой стадии, брали на лютик? Бра-али… Держали у себя настойку? Дер-жа-али… На руки выдавали? Вы-ыда-ва-али…
– И за это всерьёз можно уволить?
– За это можно всерьёз посадить.
Она немного подумала.
Нарочито-буднично, однако слегка взадир возразила:
– Леопольд Иваныч, вы непростимо расточительны в своих посулах. Да ведаете ли вы, холодный рыбак[59], что у меня ни од-но-го выговора, даже ни одного замечания? В нахвале всё бегала. Множень раз отмечали! Всё повышали, повышали и… повесили… Всё росла! Зигзаги роста…
– Увы, всякий рост имеет предел… И растут не только туда, – Грицианов назидательно воздел указательный палец. – Но и туда, – опустил вниз палец ровной палочкой. – Движение… диалектика… Застоя в движении не может быть. Не удержались на небесах… Трабабахнулись на грешную землю… Сабо самой… А будь похитростней… Чего б и дальше не заведовать организационно-методическим отделом? Ну да что об ушедшем поезде?.. Черкните на приказе, что ознакомлены, оставьте свой автограф-крючок на память – и с Богом.
Она медленно положила приказ на стол.
Пристукнула по приказу ладонкой.
– Никакого и самого маленького крючочка я вам не оставлю. Мне девятого, как намечалось, на конгресс по раку.
– А вот теперь уже и не ехать! – простодушно воскликнул Грицианов. – Отдыхайте!
– А кто поедет?
– А это уж не ваша печаль… Охотников на Москву не со стороны вербовать. А вы, – он весело щёлкнул пальцами, поймал идею! – а вы лично от себя можете поехать. Я возражать не стану. У вас теперь пустого времени чёрт на печку не встащит. Езжайте!
16Спотыкаясь о свои слёзы, вернулась Таисия Викторовна домой. Едва ноги за порожек завела, начала про приказ, а там и план свой яви:
– Хватит басни расправлять… Надо мелькать… Надо показываться!.. Надо показывать зубки!! Неча, ёлкин дед, слюни в ступке толочь. Девятого с утра в облздрав! В профсоюз!! В суд!!!
– Заче-ем? – детски удивлённо, с ростягом спросил Николай Александрович, помогая ей снять пальто. – Заче-ем? Девушка ты хорошая, только нахваливать я тебя погожу… Забудь… Проплакала и спрячь… – Лепестком платочка он вымакнул светящиеся, лучистые стёжки слёз на её щеках. – Успокойся и запомни простую истину: медики не спорят, медики не ходят по судам. Тем более младшие.
– Как младшие, так и молчи в кулачок, пока по маковку не вобьют в грязь? Да они ж готовы одним зубом меня загрызть!
Николай Александрович повесил пальто в ветхий, потемнелый шкаф. Взял зябкие с улицы пальцы жены, наклонился, подышал на них теплом.
– Тая, не преувеличивай. Это непросто… Одним зубом… Стандартная неувязка, стандартное недоразумение… Они обидели, они и позовут!
– Через год? Через пять? А я, мякинная головушка, жди?
– Почему «жди»? Где упала, там и подымайся. Делай, что держала на плане. Собирайся на конгресс.
Таисия Викторовна устало, укоризненно всплеснула руками.
– Один уже посылал… Отсмеялся… Грицианов… И ты? Какой ещё конгресс? Бабу с треском турнули с работы по негодной статье! Ни командировки, ни денег… Какой конгресс? Ну не смешно?!
Николай Александрович прижал выстывшие её ладошки себе к щекам.
– Дело! – гаркнул он ободряюще, наливаясь восторгом от пришедшей мысли. – Дело! Давай смеяться, пропадать со смеху. По штату положено! Начальство посмеялось, образцовый подчиненный разве не должен его поддержать? Грицианов, вострокопытный змей, со смешком разливался про конгресс, а ты в сам деле катани. В пику! За нами смех будет последний! Вот!
Он схватил со стола билет. Торопливо сунул ей.
– На самолет… Девятого… В Борске в девять по-местному сядешь и в девять ноль-ноль по Москве будешь в Белокаменной. На дорогу ни минуты не теряешь!
– Кроме трёхчасовой разницы между Борском и Москвой. Ну да… Ты брал заранее, не знал про приказ…
– А хоть бы и знал, всё равношко взял. Э-э, крошунька, лезет из тебя, как бы вякнул Кребс, о натюрель! Как же крепостно мы возлюбили за государственный счёт свой интеллект растить… Нет командировки – наплевать и растереть! Лети на свои кровные! Послушать столпов, из первых уст узнать последние веяния… Разве это, сердечушко, нужно лично Грицианову? Разве это нужно лично Кребсу? Это прежь всегошеньки нужно те-бе самой. Те-бе са-мой!
Мало-помалу Таисия Викторовна притёрлась, притерпелась к мысли, что ехать ей надо и в таком горьком коленкоре, и даже ехать сейчас необходимей, чем когда было всё на работе нормально.
Тугих шуршалок на поездку подхватили у соседей.
Домашние хлопоты оставшаяся троица раскидала так: Гоша готовит еду. На Гоше ещё вода, полы, дрова, магазины, мелкая стирка.
Николай Александрович ответственен за Росинку. Росинка – корова. Николай Александрович любил с нею возиться, не даст ветру дунуть. Кормить, особенно доить – золотых ему гор не надобно.
Николай Александрович не мог косить. Как махнёт – на палец обязательно воткнёт носок косы в землю, и летними вечерами бегала по городу с литовкой вёрткая Таисия Викторовна. Окашивала все канавки, все бугорки, все ямки. А Николай Александрович лишь сушил да сносил к дому сено.
А уход за котом Мурчиком решительно взяла на себя Мила. Бесстрашная девушка была очень занята свиданиями.
На конгрессе, в первый перерыв, народушко шумно выкатил в сувенирно-нарядное фойе, празднично блестевшее зеркальными стенами, ослепительным глянцем лакированных полов, сражающее монументальностью и торжественностью колонн.
В этом неземном великолепии, так изумившем всех непривычностью, значительностью, люди, похоже, словно враз особенно почувствовали, словно вдруг наглядно осознали свою малость, свою ничтожность рядом с этими великанистыми волшебными колоннами и невольно, как весело подумалось Таисии Викторовне, всяк стал неосознанно, сам собой тянуться если не вровень с колоннами, то всё же кверху, в живые солидные столпики, потому что, думалось ей, что-то властное, магическое в фойе ломало, переделывало людей на свой лад: попав в фойе, люди преображались, разводили, как орлиные крылья, плечи; если сперва, выйдя из зала, смотрели вокруг восторженно-робко, то две-три минуты в фойе совершенно их перекраивали, и люди уже прохаживались, совершали моцион раскрепощённо, величественно, державно вскинув головы, будто и впрямь ладясь сравняться в росте уже с самими сказочными колоннами.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Бо́ля – милый.
2
В ящик сложиться – помереть.
3
С задачей – хитрый.
4
Одинарочка (здесь) – одинокая покорливая, ласковая женщина.
5
Уйти в доски – умереть.
6
Бабьи слёзки – спиртные напитки.
7
Бабушка – знахарка.
8
Нараз – сразу.
9
Напрок – на будущее, наперёд.
10
Проходить деньги – истратить деньги.
11
Нашиванка – праздничный цветастый платок.
12
Одуванчик – марлевая косынка.
13
Татьянка – юбка в мелкую оборку.
14
Здыхот – больной.
15
Землеройка – работница овощной базы.
16
Раздуй кадило – об озорном человеке.
17
Нарочи – нарочно.
18
Иди в баню тазики пинать – требование оставить в покое.
19
Сначатия – сначала.
20
Барнаулить – назойливо приставать.
21
Обеушки – клещи для выдёргивания гвоздей.
22
Тайга тайгой – недалёкий, глупый человек.
23
Большатка – старшая дочь.
24
Жозефина Богарне – жена Наполеона.
25
Жмурня – морг.
26
Семь гривен до рубля не хватает – психически ненормальный.
27
Рак головы – трудности, проблемы.
28
Светать в мозгах – приходить в сознание.
29
Антикварный баян – полная бессмыслица.
30
Звёздочка – девственная плева.
31
Бухенвальдская крепышка – об очень худой женщине.
32
Работник органов – врач-гинеколог.
33
Бросаться с баллона – умирать.
34
Дюндик – малорослый человек.
35
Паганель – научный работник.
36
По татарской дороге – в последний путь.
37
Расфасовка – морг.
38
Зубыпилить – болтать попусту.
39
Дедюка (детск.) – чудище.
40
Невеста под кустом – свадебный обряд: катание невесты на лошадях в повозке с кустом, на котором навешаны украшения.
41
Остриженная – ограбленная.
42
Остолбить – уставиться глазами в одну точку.
43
Игра слов. Рак по-немецки – кребс. (Примечание автора.)
44
Камень (здесь от к.м.н.) – кандидат медицинских наук.
45
Лоб в два шнурка – глупый человек.
46
Швабра – жена.
47
Джозеф Листер (1827–1912) – английский хирург.
48
Митрофанить – болтать.
49
На Луне люди не слышат: звуки передаются по воздуху, а на Луне воздуха нет.
50
Поехать во всю матушку – сделать что-либо наобум.
51
Водить коридором – сочинять, врать.
52
Упасть да пропасть – очень крепко уснуть.
53
В упор – с натугой.
54
Греметь крышкой, разводить байду – говорить вздор.
55
Крезаторий – психиатрическая больница.
56
Голубой лютик, бородатый, высокий, вьющийся, Кузнецова, джунгарский, каракольский, Чекановского, лекарственный, противоядный – виды борца. У нас в стране встречается более пятидесяти видов.
57
Лечь в сосновый чемодан – умереть.
58
Переболталось кисло с пресным – всё смешалось.
59
Холодный рыбак – неудачник.
