Искривлённая история

Февральская революция в России именуется буржуазно-демократической. Сменив феодальные структуры власти, существовавшие в империи столетиями, она представляла новый, более прогрессивный тип общественного устройства – капиталистический. По крайней мере, так утверждает теория, разработанная К. Марксом. Свободное обращение капитала, возможность делать накопления, пользоваться гражданскими правами и свободами – разве это не прогресс? Государственный капитализм весьма схож с коммунизмом – об этом прямо говорит и «Манифест коммунистической партии», а значит, полное, совершенно утопическое счастье, находится не за горами. На самом деле, подобное общество, описанное К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Манифесте», более всего напоминает цивилизацию периода её надлома по А. Тойнби, который предваряет период распада. В действительности Россия впала в глубочайший кризис, который с каждым своим витком выходил на всё более угрожающий уровень и принуждал Временное правительство соединять популизм и заигрывание с широкими народными массами с попытками централизовать власть там, где она ещё сохранялась. Государственный механизм отнюдь не стал совершеннее – наоборот, он стонал и скрипел от непомерных нагрузок, вызванных отказом отдельных его агрегатов. Речь следует вести не о реформах, несмотря на широкое применение данного термина, а о постепенному откату к натуральному хозяйству.

Описание данного процесса является весьма увлекательным занятием, и я не могу отказать себе в удовольствии посвятить ему несколько абзацев. Выше я уже сравнивал ЗЕМГОР, возглавляемый министром-председателем Г. Львовым, с «финансовой пирамидой», и это сравнение, пожалуй, наиболее точно отражает суть происходившего в тылу: под предлогом помощи фронту людей принуждали жертвовать финансовые средства, работать бесплатно, терпеть всевозможные лишения, выдавая взамен пустые, но очень обнадёживающие, обещания, вроде того, что революция открывает новые перспективы для обогащения (действительно, иначе не скажешь), что поражение Центральных держав, фактически, приведёт к их завоеванию и разграблению, и все жертвы возвратятся в сто крат. Как и мошенники, угрожающие несговорчивым физической расправой, работники ЗЕМГОРа легко могли припугнуть перспективных «клиентов» возможностью мобилизации в фронтовые части – либо же организовать «визит разгневанных воинов-инвалидов». Обвинение в непатриотичности выступало весьма сильным козырем, и в конечном счёте стороны, как правило, приходили к пониманию высокой руководящей роли ЗЕМГОРа в новых условиях.

«Мыльные пузыри», наиболее ярким и характерным примером которых являются «финансовые пирамиды», отличаются быстрым ростом, обусловленным спекулятивными махинациями на рынке ценных бумаг и вызванных ими ажиотажем, а также резким, взрывоподобным падением курса акций, или обвалом. Подобные обвалы, нередко вызывающие цепную реакцию на рынке, приводят к затяжным экономическим депрессиям. Любопытно, что настроения большого числа мелких вкладчиков, слепо верящих в дальнейший сказочный рост своих инвестиций, сродни психологии членов тоталитарных сект – и подобные секты нередко соседствуют с «пирамидами». В новейшей истории типичным примером такой синкретичной организации, полностью «выдаивающей» своих членов под предлогом служения высшим идеалам, является «Посольство Божье», церковь, организованная в Киеве нигерийцем С. Аделаджей. Всероссийский Союз Земств и Городов, обладая всеми чертами подобной структуры, привязывал свою деятельность не к библейскому, а к вполне реальному апокалипсису, разыгравшемуся на полях сражений Первой мировой войны, отчего его деятельность приобретает воистину кощунственный оттенок. ЗЕМГОР ведал частной жизнью миллионов людей, оперировал гигантским финансовыми средствами; уже в 1916 г. возникла угроза вытеснения им государственных структур власти, на что прямо указывали современники. Многочисленные обвинения в стремлении узурпировать власть подкреплялись сообщениями о колоссальных растратах выделенных государством средств – на сумму не менее 500 млн. руб. Казалось, «пузырь» ЗЕМГОРа должен лопнуть с оглушительным треском – однако на деле это уже представлялось невозможным без полнейшего коллапса общества. Февральская революция, в результате которой Г. Львов пришёл к власти (в том числе и на украденные казённые деньги), распространила влияние ЗЕМГОРа на весь государственный организм, отложив тем самым неизбежный обвал на несколько месяцев – но и сделав его результаты совершенно катастрофическими по своим последствиям.

Говоря о более совершенном, по сравнению с феодальным, обществе, нельзя не отметить, что, наоборот, наблюдалось всемерное упрощение существующих взаимосвязей. Например, уже на следующий, после падения самодержавия, день, 17 марта н. ст., Г. Львов отправил представителям всех военных и гражданских властей телеграмму, извещающую о переходе всей полноты власти к Временному правительству. Уже 18 марта н. ст. он упраздняет должности губернаторов; власть на местах переходит к председателям земских управ, то есть к ЗЕМГОРу. Полиция полностью упраздняется; её должна сменить народная милиция. Как нетрудно заметить, передовой строй на деле означал устранение контролирующих ЗЕМГОР и потому мешающих ему элементов административной системы и замене их, где это возможно, структурами ЗЕМГОРа. «Народная милиция», термин, трактовать который возможно весьма широко, легко может быть применён к шайкам распоясавшихся дезертиров, что и происходило практически повсеместно. Как и в 1905 – 1907 годах, революция шла рука об руку с грабежами и погромами. «Более совершенная общественная модель», или капиталистическое общество «по Г. Львову», на самом деле представляла собой состояние анархии, повального пьянства и ужасающего по своим размерам воровства, которому сопутствовали самые громкие и беспринципные утверждения о грядущих успехах в деле строительства «светлого демократического общества».

Мне легко возразить: во всех цивилизованных странах капитализм отнюдь не такой, он совсем не связан ни с религиозными сектами, ни с «финансовыми пирамидами». Князь Г. Львов, как может кое-кто заявить, был мудрейшим и почтеннейшим человеком, тратившим собственные силы и время на то, чтобы помочь фронту и как можно лучше организовать деятельность тыла – одна его благообразная борода и проникающий в глубину души собеседника взгляд свидетельствуют об этом наидостовернейшим образом. Это всё, разумеется, полнейшая чушь. Князь Г. Львов умер в бедности, занимаясь на старости лет пролетарским трудом, в то время как офицеры-белоэмигранты кутили на соседней улице, злорадствуя над его бедственным положением. Его борода и требующий подчинения насупленный взгляд – вообще отличительные черты мошенника, выдающего из себя очень занятого и важного финансиста. Все аферисты выглядят весьма располагающе, а многие даже носят бороды – зачастую ещё и затем, чтобы сбрить, когда их объявят в розыск. К. Маркс и Ф. Энгельс, враги всемирного капитала, ныне заклеймённые критиками из провалившейся резидентуры ГРУ в Женеве как величайшие проходимцы, носили бороды; заядлые конспираторы Л. Троцкий (Л. Бронштейн) и В. Ленин (В. Ульянов) тоже носили бороды – носил бороду и Г. Львов.

Я услышу сейчас многоголосый хор, утверждающий, что такая странная логическая цепочка не является приемлемым научным доводом. Согласен, наличие бороды – ещё не доказательство того, что человек ворует. Однако в устах офицера ГРУ такой довод послужил бы поводом к почтительному молчанию, а, возможно, и к задумчивому кивку – что-то в них есть, в этих бородатых, офицер из столь серьёзного заведения об этом многое знает, там у них и Фрейда, и Юнга изучают… Ладно, я не офицер ГРУ, не стану претендовать на уважительное молчание. Предлагаю тогда сойтись на утверждении многоголосого хора критиков: борода ничего не значит, человек – ещё не его борода, и от её наличия не становится ни благочестивым гением, ни мерзким негодяем.

Другое дело – капитализм. Да, капитализм является совершенно особым явлением, и здесь разумно было бы обратиться к К. Марксу, раз уж данная книга в большой степени посвящена вопросам практической реализации его идей. Если упомянутые мной выше примеры из опыта строительства железных дорог в США и о последовавшего затем краха акционерных обществ ещё ничего не доказывают, попробую всё упростить. Термин «капитализм» появился в Оксфордском словаре в 1792 г. (то есть вскоре после Великой французской революции) и происходит из жаргона биржевых спекулянтов, нося нарицательный оттенок. Как нетрудно догадаться, речь идёт о капитале, наживаемом благодаря игре на бирже – колебания курса вызываются ожидаемыми перспективами доходов того или иного предприятия, и надежды эти могут оправдаться – но могут и пойти прахом.

Типичным примером успешного роста можно назвать криптовалюту биткойн (англ. bitcoin); в 2009 году, когда был осуществлён первый расчёт, курс составлял 1309 биткойнов за один американский доллар. Сейчас, по прошествии 8, 5 лет, в момент, когда я пишу эти строки, он равен 8955 долларов за биткойн. За весьма непродолжительный период времени стоимость возросла более чем в 11, 7 миллионов раз! Задуманный как криптовалюта, этот протокол передачи данных создавался его творцами в качестве замены «золотому стандарту» – и генерация (эмиссия) следующего биткойна гораздо дороже, чем у предыдущего. Казалось бы, всё указывает на то, что будущее за биткойном, и стоимость его будет стабильно расти – ведь так и задумано, согласно его формуле. Однако подобные заблуждения всегда и во все времена разделяли вкладчики «финансовых пирамид», в конечном итоге, оказавшиеся ни с чем. Доступность биткойна к обращению на биржах позволяет легко им спекулировать, и цена зависит не от сложности генерации (создателями используется термин “mining” – «добыча»), вопреки впечатлению об обратном, а от доверия покупателей. Резкие взлёты и падения курса биткойна уже никого не удивляют; важнее, однако, обратить внимание на ответвление данной криптовалюты – протокол “Bitcoin Cash”. Оно возникло в результате разногласий о размерах «блока», который (1 Мб), уже представлялся пользователям недостаточным для операций. Задуманный изначально как более современный, соответствующий ужесточившимся требованиям рынка и более мощного программного обеспечения, размером в 8 Мб, данный протокол, однако, получил поддержку лишь небольшого количества владельцев биткойнов (те предпочли увеличение «блока» лишь до 2 Мб), вследствие чего стремительно потерял в цене, которая сейчас составляет 1025, 5 долларов, или в 8, 73 раза меньше, чем у «биткойна». Здесь легко заметить, что такая разница в пользу менее качественного по всем параметрам протокола (то есть «худшей» криптовалюты) “Bitcoin”, обусловлена не её объективными качествами, а доверием вкладчиков. В перспективе падение этой валюты (обеих её вариаций), вероятнее всего, будет иметь совершенно иные причины, из которых главная – та, по которой она сейчас привлекает капитал. Операции с биткойном являются удобным способом избежать налогообложения и даже позволяют с лёгкостью осуществлять покупки оружия, наркотиков и тому подобного; в конечном итоге, устранение лазеек в законодательстве, дающих столь широкие возможности для злоупотреблений, резко снизит интерес к биткойну и приведёт к многократному падению его курса.

К. Маркс, исследуя махинации на европейских биржах, отлично понимал их суть: речь идёт не о собственно деньгах или «объективной» стоимости акций, а об ожиданиях прибыли, или о прогнозируемом росте курса. Ожидания эти и прогнозы, являясь обычным плодом мошеннической деятельности маклеров всех мастей, служат в первую очередь их интересам, позволяя манипулировать рыночной стоимостью предприятий. Всегда связанные с политической борьбой (а доступ к государственной казне и к оплачиваемым за её счёт заказам неизменно повышает курс акций предприятия), они в конце концов приводят к самым удручающим последствиям – к войнам и к революциям. К. Маркс этот момент очень тонко подметил, прямо именуя акционерный капитал «фиктивным»; империализм, с его выраженным стремлением к военной агрессии, он полагает высшим проявлением капитализма. Коммунизм, таким образом, предстаёт пост-империалистической стадией развития общества, стадией, отражающей крушение всяческих надежд и ожиданий лучшего, стадией, на которой всё оседает до самых примитивных и насущных вопросов.

Как легко прийти к выводу, первый министр-председатель Временного правительства Г. Львов действительно являлся капиталистом в самом прямом смысле этого слова – получал от вкладчиков деньги, раздавая взамен даже не акции фабрик и заводов, а простые требования, речи о необходимости жертвовать на борьбу с врагом. Впоследствии, по мере роста его активов (как финансовых, так и политических), он вышел на империалистическую стадию, заместив на высшей должности Императора Всероссийского, Царя Польского, Великого Князя Финляндского Николая II Гольштейн-Готторп-Романова.

Деятельность «пирамиды» Временного правительства шла под лозунгом: «Всё для армии, всё для победы!». Вы сейчас не ошиблись: лозунг, известный вам с советских времён, действительно возник гораздо раньше – ещё в 1915 г. им воспользовался М. Родзянко. Как и армии, на благо которой якобы денно и нощно трудилось правительство, работе «временщиков» заранее был определён конечный срок. Согласно записке военминистра Д. Шуваева, он определялся 6 – 9 месяцами, или июнем-сентябрём 1917 года. После этого «живая сила», столь щедро расходовавшаяся в первые годы войны, должна была неминуемо иссякнуть.

Построение демократического общества оказалось трудной задачей, которая, в конце концов, так и не покорилась «временщикам», однако весьма дорогостоящей – долг России вырос в 1917 г. почти вдвое, с 33, 6 млрд. руб. до 60 млрд. руб. Дефицит бюджета попытались заполнить, включив печатный станок – согласно постановлению от 26 апреля в оборот были введены т. н. «государственные кредитные билеты образца 1917 г.»; важно добавить, что только в 1914 – 1916 годах денежная масса выросла вчетверо. Это цифра производит воистину ужасающее впечатление. Война, особенно колоссальные сражения в Галиции, каждый год уносившие сотни тысяч человеческих жизней, обходилось государственному бюджету в колоссальные суммы. Немалые средства расходовались и на содержание блестящего царского двора, о чём говорилось практически открыто; даже работа императрицы и её дочерей простыми сёстрами милосердия в военных лазаретах не смогла заглушить хор недовольных голосов.

Однако, едва свершилась революция, оказалось, что строительство простой и суровой демократии, сопровождающееся резким снижением интенсивности боевых действий, обходится гораздо дороже. Уже к 1 сентября 1917 г. количество кредитных билетов увеличилось с 1683 млн. рублей (в 1914 г.) до 15 398 млн. рублей, то есть в 9 раз, а золотое покрытие упало с 98,2 до 9,4%. Для сравнения: во Франции сумма бумажных денег в обращении возросла за время войны с 5713 млн. до 37274 млн. франков, почти в 7 раз, и это, несмотря на мятежи в отдельных полках весной 1917 г., не привело ещё к революции. В чём же разница? Во-первых, Франция – относительно небольших размеров государство по сравнению с Россией, и в ней хорошо развиты коммуникации, позволяющие эффективно расходовать средства и доставлять грузы по назначению. До известной степени, присутствие на французской территории союзнических войск, особенно британских и американских, которые отлично снабжались и содержались собственными правительствами, облегчило нагрузку на французскую экономику, создав много рабочих мест в «секторе обслуживания». Это правда. Однако всё-таки возникает вопрос: почему за два с половиной года кровавой мясорубки, пожиравшей все силы страны, рубль девальвировался в 4 раза, а за 6 месяцев демократического правления, несмотря на то, что солдаты на фронте чаще переходили к «братаниям», чем к рукопашным схваткам – в 6 раз?! Ответ совершенно очевиден: как и в случае с ЗЕМГОРом, эти средства попросту разворовали. Коммуникации в России оказались в настолько катастрофическом состоянии, что деньги перестали покидать Петроград, преимущественно оседая в карманах нечистоплотных чиновников! Одновременно экономическое положение широких слоёв населения стремительно ухудшалось. Бедственная ситуация со снабжением продовольствием и топливом выразилось в введении продуктовых карточек: в марте 1917 г. жителю Петрограда полагался лишь 1 русский фунт хлеба в день, а в сентябре эта норма была сокращена до 0, 5 фунта, то есть до неполных 205 граммов.

По той или иной причине, военной или экономической, а вернее, по обеим сразу, осенью 1917 года Временное правительство должно было пасть. Рассмотрим же эти причины.

Приказ №1 Петросовета, «народного центра власти», действовавшего наравне с Временным правительством (!), предусматривал создание солдатских комитетов, которые немедленно и были созданы во всех звеньях, начиная с ротного и заканчивая Ставкой. Постановлением №51 Верховного Главнокомандующего (В. Алексеев) от 30 марта эта система была закреплена официально. «Демократичная армия», управляемая комитетами – и в гораздо меньшей степени – офицерами, которых то и дело убивали, не имела ни малейшего желания воевать. Самое главное, что теперь, благодаря комитетам, для настроенной негативно по отношению к продолжению войны солдатской массы возникла реальная, вполне законная возможность противодействовать любым приказам, спускаемым свыше. Впрочем, в наградах, распределяемых также комитетами, их члены себя не ограничивали. Обилие Георгиевских кавалеров в этот период, несмотря на относительно спокойную ситуацию на фронте, конечно, превосходно иллюстрирует эти слова. Самое любопытное, что члены солдатских комитетов, количество которых достигло 300 тыс. чел., не несли воинской службы и, соответственно, едва ли участвовали в боях в этот период.

Всяческие попытки офицерства противостоять своеволию нижних чинов жестоко пресекались. Убийства стали обычным делом; генералы большей частью увольнялись – количество таковых составило 374 чел.

Не желая продолжать гибельное пребывание в окопах, многие поспешили сказаться больными – для офицеров этот показатель возрос на 43%, для солдат – на 121%. Врачи, не желавшие подписывать документы, удостоверяющие наличие болезни, подвергались расправам. Назад в свои части «больные» как правило, не возвращались.

Солдаты массово дезертировали – из пополнений до своих частей не доходило около 25% личного состава. К ноябрю 1917 г. из действующей армии дезертировало 365 тыс. чел. – и ещё 1 518 тыс. дезертиров остались неучтёнными. Если учесть, что к началу 1917 г. действующая армия насчитывала 6798 тыс. чел., а запасные части – 2260 тыс. чел. (всего 9058 тыс. чел., из которых 3 500 тыс. чел., или 38, 64% составляли украинцы), то общее количество дезертиров достигло 20, 7%. Последняя цифра весьма показательна: согласно исследованиям американских военных, командир обычно принимает решение выйти из боя, потеряв 20% личного состава. По странному стечению обстоятельств, выйдя на данный показатель только дезертирами, правительство России в том же месяце (8 ноября н. ст.) подписало «Декрет о мире». Видимо, тот факт, что ни В. Ленин (В. Ульянов), ни Л. Троцкий (Л. Бронштейн) тогда только-только пришедшие к власти, войну с самого начала категорически не поддерживали, и сами в армии не служили, нисколько не повлиял на данную закономерность. Скорее наоборот: армия сама выходила из войны и вынесла на самый верх то правительство, которое обещало её прекратить. К моменту подписания Брестского мира в марте 1918 г. количество дезертиров достигло 3 000 тыс. чел., или 1/3 личного состава. Что немаловажно, все они большей частью находились в тыловой зоне, непрестанно чиня погромы, самовольные аресты, расстрелы и поджоги, количество сообщений о которых достигало сотен в день.

Впрочем, не всякая демократизация являлась пораженчеством. А. Брусилов, как и обещал, начал решительно развивать в войсках тенденцию к наступательному порыву. Подразделения армии и флота, в которых ещё сохранялась дисциплина, быстро стали прибежищем для военнослужащих, переводившихся туда на добровольных основаниях. Состояние анархии, постепенно охватывавшее армию, весьма способствовало подобной «миграции» кадров; воинские части, присваивавшие себе названия «дружин смерти», «батальонов чести» и тому подобное, возникали стихийно то тут, то там.

На наивысший уровень организации этот процесс, впоследствии приведший к возникновению Добровольческой армии, вышел в 8-й армии, возглавляемой Л. Корниловым. Мой читатель наверняка помнит 8-ю армию: изначально она пребывала под началом А. Брусилова, который разрабатывал план Луцкого прорыва, а когда тот получил повышение (и подкрепления), осуществила его – под командованием видного в будущем белогвардейца, генерала А. Каледина. Л. Корнилов, приняв 8-ю армию, считавшуюся на тот момент лучшей по своим боевым и моральным качествам, с энтузиазмом, отличавшим всякое его начинание, принялся за формирование «ударных частей». Доклад капитана разведывательного отделения штаба 8-й армии М. Неженцева «Главнейшая причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей», датированный 2 мая 1917 г., предусматривал создание отборных частей, которые своим личным примером увлекали бы остальные войска в атаку и всячески, в том числе и карательными методами, способствовали бы повышению боевого духа.

Здесь нужно провести разграничительные линии, которые дали бы ясное понимание того, почему самые разнородные и зачастую враждебные друг другу фракции настаивали на создании «ударных групп». Подавляющее большинство солдат, давно тяготившееся войной, попросту хотело переложить ответственность на тех, кому ещё хотелось поучаствовать в самоубийственных атаках на вражеские позиции. Избавившись от «беспокойных» в составе собственных рот и батальонов, они легко и с чистой совестью могли бы саботировать любые приказы, приходящие сверху.

А. Брусилов, как и Временное правительство, желал выполнить «союзнические обязательства», одержать ещё несколько побед над умирающей австро-венгерской армией – и, получив повышение, украсить собственную героическую грудь очередным орденом. Последние, как известно, превосходно смотрятся, позволяя выглядеть весьма прилично даже на светском балу, данном в самых высших кругах, а мемуары, написанные орденоносным полководцем, гораздо лучше продаются. Эти мотивы, вне всякого сомнения, доминировали в его мозгу, и едва ли найдётся в мире хоть один военный, который упрекнёт его за подобный образ мышления.

Л. Корнилов во многом походил на А. Брусилова, но цели этих генералов существенно разнились. По словам А. Брусилова, Л. Корнилов был смелым человеком, которого любили его солдаты – в том числе и за то, что он не боялся пуль и нередко появлялся на передовой, не стесняясь осуществлять и непосредственное командование мелкими стычками, а когда это являлось необходимым – даже принимать в них участие.

Конечно, Л. Корнилов был неоднократно наказан за подобное безрассудство – ещё в 1914 г., после значительных успехов, достигнутых в ходе Галисийской битвы, он двинул свою 48-ю «Стальную» дивизию через Карпаты на Венгерскую равнину, вопреки прямым указаниям начальства. Дивизия гонведа29, немедленно вышедшая в тыл 48-й сд, перерезала её линии снабжения; Л. Корнилов, потеряв тысячи людей, часть артиллерии и обоз, был вынужден отступить, причём отход его более напоминал паническое бегство. А. Брусилов тогда настаивал на суде трибунала, однако ходатайство командира 24-го корпуса (ген. Цуриков) привело к тому, что оба генерала отделались выговорами.

В 1915 г., в ходе Горлицкого прорыва, Л. Корнилов, наоборот, отказался оставлять занимаемые позиции, что привело к окружению и полному разгрому его дивизии. Сам он, дважды раненный (в ногу и в руку), сдался в плен; на сей раз уже Цуриков требовал суда, однако заступничество командующего фронтом Н. Иванова и Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича привело к тому, что Николай II наградил Л. Корнилова орденом Святого Георгия III степени.

Эта история, вообще, несколько сложнее, чем может показаться на первый взгляд, ведь Цуриков, находившийся в войсках постоянно, отлично знал все уловки, применяемые офицерами и солдатами для того, чтобы оправдать собственное пленение и выхлопотать боевую награду или отпуск по ранению. Л. Корнилов получил два неопасных ранения в руку и ногу, с которыми, по его словам, ещё четверо суток (!) пробивался к своим и попал в плен только после штыкового боя, в котором также принял участие (!). До чего же всё-таки героические генералы служили в русской армии – куда до них былинным богатырям! Хочется даже прослезиться, читая пропитанный кровью и порохом рапорт.

Цуриков, однако, заподозрил сразу: приказ командования об отходе Л. Корнилов проигнорировал по причине полнейшей некомпетентности (просто не понимал, чем ему это грозит), а ранения в руку и ногу причинил себе самостоятельно (собственными руками или при помощи сообщника), с целью оправдаться – и затем сдался противнику, как только столкнулся с ним. Находившихся же поблизости рядовых, наоборот, настроил на героическое сопротивление; впрочем, приказ атаковать в штыки свидетельствует о желании избежать огневого контакта с противником, который вполне мог не разобрать, кто из русских – генерал, и проделать в его мундире парочку новых отверстий. Самострел! Все военные, независимо от чина, подлежали высшей мере наказания – смертной казни через расстрел, как только находились доказательства подобного. Однако, не желая бросать тень на «священную корову» – офицерский корпус, – царь предпочёл этих доказательств не обнаруживать, а увидел в поступке Л. Корнилова чистый, неподдельный героизм.