Медицина Древней Руси (сборник)

Резалники при своих манипуляциях использовали различные инструменты: чаще всего это были «ножь врачевьский» и «бричь» (бритва). По мнению Н. А. Богоявленского, изящные топорки, рисунки которых так обычны в книжных орнаментах древнего Новгорода, представляли иногда соединение обушкового снаряда с копьецом на конце топорища: они служили для рассечения и прокола «мозолей» – к ним тогда относили и чумные бубоны, и сибиреязвенные карбункулы. Было еще «кроило» – массивный нож, которым «раскроивались» твердые и «надутые апостемы» (подкожные нарывы). Использовали резалники и некоторые из плотницких инструментов, например, «пилу», «свердло», «тесле», которое имело вид удлиненного долота. Были в употреблении также «щипьци», «иглы», «лопастни» (шпатели), ложечки, щупы, пинцеты, клещи. Обилием названий и форм отличался и набор кровопуска: «прогон», «стрек», «высекало», «ражнь», «гвоздие», «шило», «бодець», «аргалие» или «железьце кровопустьное»: последнее ковалось кузнецами в виде острого пружинящего молоточка, приводившегося в действие щелчком рудомета, им «били жилу».

Среди хирургических инструментов древнерусских резалников были «безбань» или «стрекало» – врачебный нож (от стрекати – колоть), «ножицы, ими же кровь поущають» (от ножиць-ножик), «бричь» (бритва) или иначе «стригальник», и др.[92]

Инструменты («уряд», «рудие», «прикута», «снасти», «брищетва») содержали в ящичках («лагалище», «ларець», «ковчежець»), упрощенные изображения которых можно видеть на древнейших иконах Луки, Кузьмы и Демьяна, Анастасии-«целительницы» в фондах Русского музея в Санкт-Петербурге и Третьяковской галереи в Москве[93].

Понятно, что все эти инструменты не хранились втуне, а использовались резалниками для проведения оперативных методов лечения. Правда, в основном это было то, что сейчас называют «малой хирургией» – лечение ран и ожогов, удаление зубов, кровопускание и пр. Но резалники проводили и более крупные операции: в их числе были и ампутации, и лечение переломов костей, и даже такие сложные вмешательства, как трепанация черепа.

Доказано, что древнерусские резалники владели техникой трепанации. Еще в 1893 г. на берегу Днепра при раскопках, относящихся к IX–XII вв., был найден череп с трепанационным отверстием в области лобного бугра: гладкие края и правильные очертания дефекта свидетельствовали, что трепанация производилась с помощью инструментов. В 1949 г. близ славянского города Белая Вежа при раскопках могильника X–XI вв. обнаружили череп со следами двух рубленых ран и прижизненной трепанации в наружно-боковом отделе лобной кости. «Раненому прижизненно была произведена трепанация черепа там, где было поражение мозга и где имелась потребность в выпускании внутричерепного кровоизлияния или отделяемого нагноившейся раны, – отмечал участвовавший в экспертизе специалист по судебной медицине В. А. Гойхман. – …Это свидетельствует не только о понимании… сущности черепно-мозгового ранения и его последствий, но и о знании… анатомии головы человека… Хирургическая тактика говорит о большой наблюдательности и высоком знании дела»[94]. Там же был найден еще один череп со следами прижизненной трепанации в передней половине правой теменной кости.

Конечно, наибольшая потребность в хирургической помощи и спрос на лечцов-резалников возникали во время войн. В сборнике XII–XIII вв. «Маргарит» перечислены функции врача: искать после сражения «язвенных», поднимать их, поить зелием, «обязывать» язвы, вести до «врачебьницы», неустанно смотреть за ними, Врачи назывались «резалниками», так как им приходилось ножом удалять «ушибеные» части тела[95].

Кстати, в хирургической практике резалников наряду с оперативными методами лечения видное место занимала и русская баня. Пребывание в паровой (парной) бане было составным элементом лечения таких, например, заболеваний, как кила (грыжа) – ее вправляли лишь после банных процедур, или кровопускание, или лечение нарывов и ран.

* * *

Культура Древнерусского государства, обогащенная новыми связями, на протяжении нескольких столетий продолжала успешно развиваться. Через Византию, унаследовавшую традиции античной учености, образованности и мудрости, древняя культура попадала на Русь. Немало дали сохранявшиеся связи со странами Востока и Северной Европы.

«На заре истории Александрия слала нам свои лекарства, а м(ожет) б(ыть) и врачей, греки тоже, персы слали врачей, вносивших арабскую медицину, еще м(ожет) б(ыть) раньше господствовавшую близ Киева, – писал в конце XIX в. Л. Ф. Змеев. – Новгород мог заимствовать от Норман»[96].

Таким образом, можно считать установленным, что медицина и хирургия Древней Руси, одного из могущественных государств Восточной Европы, была закономерной и важной частью медицины и хирургии средневекового мира. При этом исходным моментом ее формирования стал синтез культурных традиций племен и народов, населявших территорию Древнерусского государства, которое характеризовалось не только территориальной и политической общностью, но и единой, самобытной древнерусской культурой, сложившейся в течение столетий: в ее формировании большую роль сыграли культурные связи Древней Руси со многими странами Запада и Востока, благотворное влияние достижений мировой культуры. Все это, скорее всего, и обусловило ее плодотворное развитие в Средневековье.

Глава II. Возрождение российской медицины (XIV–XVI вв.)

После монголо-татарского нашествия целое столетие на Руси было отмечено упадком и застоем. «Сень варваров, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в то самое время, – писал Н. М. Карамзин, – когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались… возникали университеты. В сие время Россия, терзаемая монголами, направляла силы свои единственно для того, чтобы не исчезнуть»[97].

После монголо-татарского нашествия

В начале мрачного периода монголо-татарского ига страна была фактически изолирована от государств Европы, культура и наука которых продолжали развиваться. Возрождение русской культуры началось только во 2-й половине XIV в., центр ее сместился на северо-восток.

«В общем развитии культуры средневековой Европы русская культура занимает особое, неповторимое место, – подчеркивается в вышедшей сравнительно недавно (1992) «Истории Европы». – При всей ее самобытности она, однако, постоянно (за исключением нескольких десятилетий после монгольского погрома) была связана с культурой Средиземноморья, Западной Европы, центральноевропейских, славянских стран. В своем развитии она отразила многие общие черты, свойственные духовной жизни Средневековья, и основные ступени ее эволюции. По уровню развития культуры домонгольская Русь не уступала другим странам тогдашней Европы (логично предположить, что таково же было положение и с медициной как важнейшей частью культуры. – М.М.). И даже после потрясений монголо-татарского нашествия и ига она нашла в себе силы, чтобы снова вступить на путь культурного прогресса и добиться больших успехов во всех сферах духовной жизни»[98].

Но справедливо замечено, что культура великого народа не может погибнуть в одночасье, она может лишь деформироваться под влиянием тех или иных обстоятельств: к медицине и хирургии это относится в полной мере. И в страшные годы «томления и муки», в мрачный период монголо-татарского ига, культура продолжала все-таки сохраняться; сохранялась и медицина, особенно в православных монастырях Владимиро-Суздальского, Тверского, Московского, Новгородского княжеств: а размещались монастыри в основном в городах и посадах, так было до середины XIX в.

В конце XIV – начале XVI в. на Руси наступила эпоха великого возрождения, которую Д. С. Лихачев (1946) характеризует как период становления единой русской национальной культуры под верховенством Москвы.

Сказалось это и на положении православных монастырей. «Монастыри стали богатеть, – писал русский историк Д. Иловайский. – …Число их особенно увеличилось во время монгольского ига – время частых бедствий и разорений, когда монастыри представляли более спокойствия и безопасности, нежели города»[99].

Интересно, что, по данным российских историков, даже во времена монголо-татарского ига правители Золотой Орды освободили русское духовенство от дани и объявили неприкосновенными их земельные владения[100]. Бесспорно, это во многом помогало монастырям, в том числе, конечно, в устройстве и содержании больниц и «врачевских» палат.

А уже в XIV–XV вв. монастыри в России переживали расцвет. В центре и на окраинах появились сотни новых обителей. Конечно, далеко не все из них осуществляли «медицинскую миссию», но немало было и таких, которые, примыкая к так называемым осифлянам (одному из направлений церковной мысли: другое – так называемые нестяжатели), в монашеской жизни видели ее социальное предназначение, в том числе благотворительность, помощь сирым, убогим, болящим[101].

Монастырская медицина продолжала оставаться важным звеном в оказании лечебной помощи, которую оказывали занимавшиеся «врачеством» монахи. Так, в вологодских монастырях особую категорию монахов составляли «больнишные старцы» – они были отмечены в Павлове Обнорском и Корнильево-Комельском монастырях. Историки полагали, что это были монахи, ухаживавшие за больными и престарелыми. В документах рассматриваемых монастырей это «немощные и престарелые монахи», хотя не исключено, что среди них были и хорошие врачеватели. «Больнишные старцы» освобождались от несения послушаний, но были и те, кто, несмотря на свой возраст, продолжали их выполнять[102].

В то же время православные монастыри, как и прежде, были центрами русской культуры, очагами знания, хранилищами разнообразных рукописных книг, в том числе и естественно-научного содержания. Так, по данным Д. С. Лихачева, в обильной монашеской литературе, проникшей в XIV и XV вв. из Византии, по вопросам исихии (молчальничества) встречались сложные психологические наблюдения, посвященные разбору таких явлений, как восприятие, внимание, разум, чувство и т. д. Трактаты эти различали три вида внимания, три вида разума, учили о различных видах человеческих чувств, обсуждали вопросы свободы воли и давали тонкий самоанализ. Русский автор Нил Сорский различал пять периодов развития страсти: «прилог», «сочетание», «сложение», «пленение» и собственно «страсть» и дал каждому из этих периодов подробную характеристику, основанную в значительной мере на конкретном наблюдении[103].

Православная церковь по-прежнему пользовалась в средневековой России огромным влиянием, которое сказывалось на многих сторонах жизни государства и общества. Особенно важную роль играла она в развитии культуры Древнерусского государства, в том числе в становлении и развитии «научной» медицины, основанной на трудах Гиппократа, Галена и других древних врачей.

О прогрессе медицины средневековой России свидетельствовали записи летописцев, связанные с описаниями моровых поветрий. Так, в 1092 г. описание морового поветрия в Полоцке целиком проникнуто примитивными религиозными представлениями язычества. Летописец передает, что духи умерших невидимые скакали на лошадях по улицам города и поражали язвою тех, кто выходил из домов: от этой язвы и умирали люди.

Совсем иной, конкретно-эмпирический характер имеет точное описание в Никоновской летописи симптомов чумы 1364 г.: «А болесть была такова: преже (прежде) как рогатиною ударит за лопатку или противу сердца под груди, или промежи крил (т. е. между лопаток) и разболиться человек и начнет кровию хракати (харкать) и огнь разбиет и (его), посем пот, потом дрожь иметь и тако в болести полежав овии (некоторы) день еден (один) поболевше умираху, а друзии два дни, а инии 3 дни. Преже же мор, был, кровию храчюче мерли, потом же железою разболевшись, ти тако же, два дни или 3 дни полежавше, умираху, железа же одинако, но иному на шее, иному на стегне (бедре), овому же под скулою, иному же за лопаткою»[104].

Ясно – речь шла о чуме, летописец давал почти классическое описание этой страшной болезни. Следует подчеркнуть, что дальше в летописи прилежный историк подробно описывал распространение чумы, как бы предугадывая правильное объяснение переноса инфекции.

За скупыми строками летописей и бесстрастными констатациями древних историков открываются судьбы отечественной медицины, живые черты деятельности известных и, гораздо чаще, безвестных лекарей. Одно из немногих известных имен – легендарная Евпраксия (1108–1180), внучка Владимира Мономаха, дочь князя Мстислава. Как считал российский историк Х. М. Лопарев, еще девушкой, живя в Киеве, Евпраксия, которую в народе называли «Добродеей», проявляла большой интерес к врачеванию – лечила различные болезни оригинальными снадобьями, приготовленными из трав и кореньев. В 1122 г. Евпраксию выдали замуж за сына императора Византии Алексея Комнина, и при короновании она была названа Зоей. В Византии Зоя изучила греческий язык и «много занималась в излюбленной ею области, быть может, перечитала доступные ей медицинские сочинения (Галена, Иппократа, Семеона Сифа и др.) и в результате сама написала руководство по медицине, где, между прочим, дает ряд гигиенических советов»[105]. Это руководство – один из древнейших русских лечебников «Мази» («Алимма»): единственный уцелевший экземпляр этого руководства хранился во Флоренции, в библиотеке Лоренцо Медичи. В конце XIX в. Лопареву, который и обнаружил во Флоренции этот труд, удалось приобрести копию греческой рукописи «Алимма»: изучив ее, он высказал предположение, что рукопись написана в 30-х годах XII в., а автором этой рукописи (трактата) или, вернее, только извлечения из нее могла быть легендарная Добродея.

Рукопись состояла из пяти частей. В ней были приведены в определенную систему различные разрозненные медицинские сведения, причем особое внимание обращено на гигиену различных сторон человеческой жизни. В первой части речь шла об общих вопросах гигиены, во второй – о гигиене брака и периода беременности, давались советы по уходу за новорожденным ребенком; в третьей части говорилось о гигиене питания; в четвертой части были описаны «наружные болезни» и приводились рецепты различных лекарств, рекомендовавшихся при заболеваниях кожи и зубов; в пятой части рассказывалось о болезнях сердца и желудка. Интересно, что в качестве наиболее распространенных лекарств в рукописи были приведены всевозможные мази, почему, вероятно, и весь труд получил название «Алимма». Этот труд, обобщивший ряд медицинских наблюдений того времени и приписываемый легендарной Добродее, был, очевидно, знаком и использовался лечцами Древней Руси.

Естественно, что прогресс российской медицины и хирургии был прямо и непосредственно связан с развитием национальной культуры. Монастыри продолжали оставаться не только центрами культуры, но и своеобразными очагами медико-хирургической помощи. По-прежнему действовали больницы. Как сообщает, например, летописный сборник, именуемый «Летопись Авраамки», в Новгороде «в лето 6927 (1418 г. – М.М.)… Априля в 8, в неделю, бысть буря велья с вихром» и в городе от удара молнии начался пожар. Но огонь поразил не все: как подчеркивает летописец, «якоже бо в единно болнице мнозе на одре лежать, да иныи от них въставляются, друзии от них различным суды сканьчиваются»[106].

К сожалению, нам неизвестны имена тех монахов-лекарей, которые, следуя христианской традиции, «безмездно» оказывали медицинскую помощь. Древнерусские историки – авторы дошедших до нас старинных летописей – основное внимание уделяли, как мы говорим сейчас, элите общества – великим и удельным князьям, высшим иерархам Православной церкви, и лишь изредка, чаще всего, когда речь шла о болезни представителей элиты, поминали о деяниях лечцов монастырских, да и мирских тоже, об их медицинской практике.

Впрочем, как свидетельствуют летописцы, к врачеванию были причастны и другие священнослужители, подчас самого высокого ранга. Так, успешно, судя по всему, занимался медицинской практикой митрополит Алексий: при князе Дмитрии Донском он, как свидетельствует Степенная книга, «во Орде, царицю Занибекову Тайдулу, слепу и болящу, исцели». О методах его исцеления неизвестно, за исключением того, что «мелебное пение совершив и свещю воска оного, иже сама свеща о себе возжеся, и тамо той свечи возжене бывши и покропив царицю священною водою, и в том часе прозре царица»[107].

На севере России, в устье Северной Двины, в XV в. прославился как «лечець» основатель Сийского монастыря Антоний. Российский историк В. О. Ключевский называл его «кабальным холопом из крестьян»[108], «двинским крестьянским холопом» – он был сыном новгородского бедняка и местной крестьянки, получил образование и обучался «иконному письму». Антоний был, как писали очевидцы, «бяше крепок и мощен телом зело» и много времени отдавал работе в монастырской больнице, которая пользовалась большой популярностью на всем Поморье: «Имеяше Антоний таков обычай, еже в больницу ходити часто и посещати немощнейшую братию и служаще им в нужных потребах, и свитки мыяше своим рукама, воду согревая и теплою водою согнившая уды их омывая и смердящия раны обязуя». Занимался он и врачеванием – на рисунках он изображался как «лечець добрый», внимательный ко всякой мелочи: он тщательно распрашивает больного о начале болезни, о том, как она протекает, в каком месте ощущается боль, прикладывает ухо к телу больного, ощупывает его «долонью», «перстами». В своем завещании Антоний предписывал «всем лечебникам» (т. е. врачам) заботиться о выздоровлении больных так же, как поступал он сам, «яко же сам делаши»[109].

Да, нельзя не отнестись с уважением, высоко оценить дела многих безвестных монахов-лечцов, деятельность монастырей, которые не только были хранителями медицинской культуры, но и оказывали помощь всем обращавшимся. Таких примеров немало.

Во время осады Москвы в 1611 г. (во время Смуты) в Троице-Сергиевом монастыре строили больницы для раненых. Монастырские люди ездили по селам, дорогам, подбирали раненых: «одни были изломаны, обожжены, у других ремни из хребтов вырезали, волосы с головы содраны, руки и ноги обсечены»[110]. В 1655 г. келарь Иринарх построил своим иждивением в Троицком Калязинском монастыре церковь во имя Алексея Божия человека и при ней больничные кельи[111]. В Соловецком монастыре в XVII в. была «вся братия рядовая и больничная»[112]: в этот и другие монастыри даже в XVII в. помещали и больных, и тяжелораненых.

В церковной летописи «Житие Дионисия преподобного» говорится о том, что в 1605 г. «начаша строити козною монастырской домы… и больным людем обреташеся врачеве и целяху многих и даны были болницы на раненых людей». Известно также, что еще раньше, в начале XVI в., Корнилиев мужской монастырь, что в Вологодской епархии, Печерский в Пскове и другие, учредили «больницы и богадельни для нищих и странных»[113].

На церковном соборе 1681 г. в 3-м предложении царь Федор Алексеевич указывал, что «в Москве и во всех городах устроены больницы для престарелых и больных монахов». Но в монастырях теперь «больничного строения» нет. Собор решил престарелых и немощных старцев «успокаивать» в больнице. Для больных же нищих предположено построить две богадельни[114].

Правда, в вопросе о перманентно позитивной роли духовенства в оказании медицинской помощи существовали различные точки зрения. Еще в начале XIX в. российский историк медицины В. М. Рихтер писал, что даже в XIV столетии «врачебная практика также производима была по большей части несведущим духовенством»[115]. А историк медицины Н. Я. Новомбергский уже в начале XX в. утверждал: «Что касается монахов – врачевателей в частности, то они предпочитали молитву, святую воду со крестов и мощей всяким другим целебным средствам»[116].

Действительно, не всегда из монастырей исходила поддержка мерам властей, предпринимавшимся для охраны народного здоровья. Так, сохранилось написанное в самом начале XVI в. послание старца Филофея из Псковского Елезарова монастыря, направленное дьяку Михаилу Мунехину против мер, употребляемых во время морового поветрия (в Пскове оно было в 1521 г.). В этом послании старец Филофей осуждал, «якоже вы ныне пути заграждаете, домы печатлеете, попом запрещаете к болящим приходити, мертвых телеса из града далече измещети». Все это старец именовал «неразумием», «поганым поношением», «поруганием». Поскольку, считал он, «сия злоба» происходит не «от человек», а от Бога, то противиться этому нельзя[117].

Что же, вполне может быть, что все это, как говорится, «имело место»: по пословице, и на старушку бывает прорушка. Дело лишь в масштабе явлений, а исключение всегда подтверждает правило.

Думаю, что вряд ли все-таки можно согласиться с утверждениями, что врачебную практику доверяли «по большей части несведущему духовенству» – как свидетельствуют факты, в средневековой России, да и позднее тоже, монахи-лекари были наиболее образованными, компетентными в медицинской профессии. Трудно утверждать и то, что молитву и святую воду монахи-врачеватели применяли вместо целебных средств – скорее не «вместо», а «наряду», причем это дополняло лечение, оказываясь хорошим психотерапевтическим средством.

Например, как свидетельствуют исторические документы – акты Ферапонтова и Кирилло-Белозерского монастырей, патриарх Никон во время 15 лет заточения занимался, в числе других дел, и лечением больных. И, вероятно, он пользовал их очень успешно, потому что за советами и лекарствами народ собирался «перед кельею» его толпами, и особенно женского пола[118].

В общем, монахов-лечцов средневековой России можно назвать, придерживаясь современной классификации, прежде всего врачами-терапевтами и психотерапевтами. В то же время именно они, владея методами, унаследованными от своих византийских собратьев или позаимствованными из старинных рукописей, исцеляли раны, язвы, переломы костей и другую, как мы говорим сейчас, «хирургическую патологию», т. е. были еще и врачами-хирургами, оказывали (наряду с мирскими лечцами-резалниками) хирургическую помощь.

По-иному обстояло дело в западнорусских княжествах (Галицкое, Волынское и др.), которые вошли тогда в состав Польши. Здесь уже с конца XIV в. в городах возникли цехи цирюльников, которые, как и повсюду тогда в Европе, получили монопольное право заниматься хирургией. И хотя появились здесь и дипломированные врачи – воспитанники славившихся тогда в Польше Ягеллонского университета в Кракове и Замойской академии, находившейся в городе Замостье, около Львова, все же основную роль в хирургии все еще играли цирюльники: их профессиональные объединения (цехи) продолжали существовать на Украине вплоть до конца XVIII в. Это подтверждает сохранившийся в архивах устав киевских цирюльников, относящийся к 1769 г.: в нем указывается, что «оное мастерство цылюрницкое имеет состоять в том: бреить, кровь жильную и зашкурную пускать, раны гоить рубаные и стреляные, а особливо в вырывании зуба и в излечении французской и шолудней болезней, в поставке пластеров и в шлифовании бритов»[119]. Цирюльники, в основном, представляли медицину в XVI–XVII вв. в Запорожской Сечи[120].

Таким образом, в круг «медицинских» обязанностей цирюльников, практиковавших на Украине, входило и лечение считавшихся тогда хирургическими накожных и наружных болезней. Стоит добавить, что обучение в цехе украинских цирюльников (по методу ремесленного ученичества) продолжалось целых шесть лет – почти как в современном медицинском университете…

По данным древних летописей

Бесценные свидетельства о прошлом медицины в нашем Отечестве оставили нам древнерусские историки – летописцы. В самом деле, древнерусские летописи – это искусно составленные исторические энциклопедии, в которых содержатся богатый и разнообразный исторический материал по самым различным вопросам; затрагиваются в них и некоторые медицинские проблемы, чаще всего связанные с болезнями сильных мира сего и с непередаваемо страшными тогда «моровыми поветриями».

Вот, например, что рассказывает Ипатьевская летопись о болезни (1289 г.) князя Владимира Васильевича Волынского: «Нача емоу гнити исподнаго оуоустна первого ле мало на другое и на третьее болма нача гнити и еще же емоу не вельми болноу но ходашь и ездашеть на коне… Исходящоу же четвертомоу летоу и наставши зиме и нача болми немочи и впада емоу все мясо с бороды и зоуби исподний выгниша вси и челюсть бородная перегни се же бы вторы Иев… Илеже потом вон не вылазя но болми нача изнемогати и впада емоу мясо все с бороды и кость бородная перегнила бяше и бы видити гортань и не вокоуша по семь недель ничего же разве одиное воды и то же по скоудоу и бь в четверг на ночь поча изнемогати и яко бы в коуры и позна в собе их изнемогаю ко исходоу дши и созрев на нбо и воздав хвалу Боу… и тако преставися благоверный холюбивый великий князь Володимер он Василков вноук Романов… преставление же его бы во Любомли горо»[121].

Благодаря этому документальному и красочному описанию, автор которого фиксировал все изменения в состоянии здоровья князя (и делал это, по-видимому, со слов лечившего его врача), современный медик может распознать заболевание, о котором идет речь: скорее всего, это был рак нижней губы.