Меч Тенгри (сборник)

– Ещё бы не классная… Купил у одного мужика, который привёз её из самой Америки. В Москве, через знакомых. Как тебе?

– Супер!

– Видел тебя по телеку как-то. Кажется, в воскресенье. В другие дни смотреть нету времени. И часто светишься в ящике? В тот раз, кажись, был в белой куртке.

– Не часто, – отозвался я и добавил: – Когда случайный ветер занесёт.

Долго ехали молча. Через некоторое время Камиль вновь завёл разговор:

– А твоя – иномарка?

– Что?

– Машина твоя, говорю, иномарка, что ли?

– У меня нет машины…

– Что? – Камиль посмотрел на меня с недоверием. – Не ври… Как так: писатель, и нет машины? По телевизору тебя показывают. Ладно я, даже родственники в Канаше тебя видели. Голос, говорят, у него точь-в-точь отцовский. Не врут… Отец твой нашим учителем был. Что уж преподавал? Географию, кажется?

– Да…

– Что думаешь о Саддаме Хусейне?

Я пожал плечами.

– Ничего не думаю.

– Хитрец мужик… Как думаешь, расстреляют?

– Не знаю…

– Всё равно в тюрьме замочат. Как Салмана Радуева.

– Такие не умирают своей смертью, – сказал я глубокомысленно. В подобных случаях стараешься как-то поддержать беседу…

– А тот, которого арестовали, интересно, он не двойник его? Про Гитлера вон говорят, что живёт в своё удовольствие в Америке…

– До сих пор?

– Такие живут долго. Если бы Берия не прихлопнул Сталина, до сих пор бы житья от него не было. Помощнички-то его чуть ли не до ста лет дожили.

– Телевизор много смотришь. Хотя и говоришь, что времени не хватает, – заулыбался я.

Телевизор! Чёртов ящик! Вот чему должна быть «благодарна» татарская нация. Старухи, которым надо думать о намазе, распустив слюни, радуются бестолковым сериалам. Кафиры не поклоняются так своим иконам, как мы поклоняемся телевизору.

Машина резко затормозила. Обиделся, что ли, Камиль? Чем чёрт не шутит – оставит здесь и уедет. Видно, что стал он совсем другим человеком – по неторопливым и ленивым движениям пальцев видно.

– Слышал, что Самигулла погиб?

– Какой Самигулла?

– В классе у нас был только один Самигулла…

– Да…

Вот так бывает. Услышишь нежданную весть о смерти знакомого человека, и верить не хочется. Хотя с годами начинаешь привыкать к уходу близких… А смерть кого-то чужого, со стороны, вообще не вызывает никаких чувств. Что сказать? Стоишь на краю могилы знакомого, и пронзает тебя мысль: «А долго ли ты ещё будешь топтаться на этой земле?» Душа вздрагивает, но вскоре забываешь об этом. Захватывает жизненная суета… нацепляешь на лицо маску, бежишь туда, сюда… врёшь, сам обманываешься. Один раз выигрываешь, десять раз проигрываешь. И выясняется в конце концов, что главный проигрыш – это наша жизнь.

Так мы живём, так существуем. Бессмысленно, бестолково. Не знаем ближнего своего, не знаем, не ценим самих себя. Поняв, что ходим по замкнутому кругу, говорим – мы боремся! Боремся… с кем, за что? И рано или поздно этот порочный круг разрывается…

Самигулла… Сирота… воспитывался бабушкой. Как уж её там звали? Высокая, худая, руки, словно высохшие ветви. Близко посаженные, колючие чёрные глаза – время ещё не высветлило их. Крупный нос говорил о том, что в её породе намешана дальняя южная кровь. На голове всегда чёрный платок. Побаивались мы её. А Самигуллу при виде бабки прямо дрожь пробирала – держала она его в ежовых рукавицах. Да как же её звали, эту старуху? Трудно они жили, нуждались во всём. Мать Самигуллы умерла сразу после родов. Сколько лет прошло с тех пор, как его мать простилась с этим бренным миром… Отца, кажется, у него не было. Впрочем, что это я? Да разве без отца появился бы Самигулла на белый свет? Говорят, отец лётчиком был… Взорвался вместе с самолётом. Впрочем, таких «детей лётчиков» у нас в деревне было ещё несколько.

– Вот здесь, – сказал Камиль.

– Что – здесь?

Камиль посмотрел на меня с недоумением.

– Так ты ничего не знаешь?

– Ничего… – Стараясь удобнее устроиться, я заёрзал на своём сиденье.

– Он въехал на своей машине вот в этот столб…

Вдоль дороги стояли бетонные опоры фонарей. Ближайший столб покосился, а в одном месте виднелось что-то вроде вмятины. Можно представить себе, с какой скоростью он гнал, если чуть такой столб не обрушил.

– Так он машину купил?

– Только что. «Девятку»… Красную… – Камиль тяжело вздохнул. – А ведь я собственными глазами видел, как он разбился. За ним ехал…

– Да что ты говоришь!

– Ну!.. Ещё в райцентре встретились. Я стоял и разговаривал с Наби. Помнишь его? Тоже с нами учился. Лесом он сейчас торгует, джип купил, слышал, наверное… Из Казани привёз… Он бы за машиной, как я, в Москву поехал, да по-русски два слова связать не может. Школу закончил, а читать толком не научился. Припоминаешь? Подъезжает красная «девятка». И что? Провалиться мне на этом месте! Не спеша выходит из неё Самигулла! Улыбается, конечно. Рот до ушей. Прикинь? Наби вытаращил зенки и смотрит. Да… картина. Самигулла – и машина… красная. Ты же знаешь, как он рос? За ноги поднимай и тряси – блохи дохлой не вытрясешь. В последнее время в Казани работал, не бог весть кем – что-то типа сантехника…

– Он один ехал?

– Один. Это к лучшему… Жена, дети… Все бы превратились в месиво. Ну вот. Увидели мы его. Что говорить – удивились, конечно. Обмыть надо, говорим, тачку. Сами уже подогретые, но так, слегка…

– Самигулла же не пил? У него же сердце больное было!

– Ты же знаешь Наби, он прилипнет – не отлипнет. Зашли в рюмочную. Обмыли машину. Чуть-чуть… Классная была тачка… красная… грохнулась. В хлам!

– Хорошо, видать, обмыли!

Камиль вышел из машины, следом выбрался и я. Ступая по примятой, испачканной то ли маслом, то ли сажей траве, подошли к столбу.

– Десять дней как похоронили Самигуллу… Он поехал первым, мы с Наби за ним следом… Колонна друзей молодости, прикинь! Стемнело уже. Смотрю – машина Самигуллы виляет туда-сюда. Потом резко повернула и прямо в этот столб – бах!

Закружилась голова, я невольно облокотился о столб. В четырёх-пяти шагах в траве валялось что-то жёлтое. Подошёл ближе: это был обломок бублика…

– Что нашёл? – спросил Камиль.

Я развернул ладонь, на которой лежал кусочек бублика.

– А-а… гостинец бабушке. Любит она с бубликами чаёвничать. Вот он и купил…

…Лет десять, наверное, с тех пор прошло. Занесло меня как-то в Канаш. Самигулла тогда там учился в каком-то профтехучилище. Сойдя посреди ночи с казанского поезда, я не знал куда податься. Делать было нечего, пришлось пойти в общагу, в которой он жил.

Несмотря на то, что я разбудил его, Самигулла встретил меня радостно, он вообще улыбчивый был. Его радость передалась и мне, ведь мы со школы не виделись.

О чём говорили? О чём могут говорить два неженатых молодых парня?

– Так, Ркаил, завтра вместе поедем домой, – сказал Самигулла. Его длинные ресницы дрогнули, будто в смущении. – Вот… купил бабушке бубликов.

Я обернулся: на гвозде возле полки с посудой висела связка бубликов.

– Завтра только среда. Как с учёбой? Проблем не будет?

Самигулла лишь махнул рукой.

– Со-ску-чил-ся…

Как всё же звали эту старуху? Неужели он так любил её? Взрослый уже парень. В таком возрасте родственные чувства ослабевают, их заменяют другие чувства – хотя бы к девушкам, например…

Самигулла как будто прочёл мои мысли:

– Бабушка, сам знаешь, воспитывала меня строго. Да и сейчас, чуть что – схватит палку, долго упрашивать не будет. Только… Нет у неё на всём белом свете человека ближе, чем я. Да и у меня нет. Стараюсь каждую неделю ездить домой. Всё мне тут надоело… Городские пацаны пристают, требуют, чтобы делился бабками. – Наклонив голову, он чуть улыбнулся: – Я же безобидный, сам знаешь.

И в самом деле, совсем безотказным был этот Самигулла. За пряниками и конфетами в магазин гоняли его. Так уж люди устроены: стоит дать слабинку, и даже самый близкий, родной человек готов сесть тебе на шею!

Я не стал влезать к нему в душу, утешать и успокаивать. Какой прок от этого? Всё равно, что сыпать соль на рану…

– Не по одной только бабке соскучился, наверное?

Самигулла, покраснев, опустил голову.

– У Алии завтра аулак ий…

Ага! Вот в чём секрет… Я, конечно, слышал о неразделённой любви Самигуллы. Он был неравнодушен к одной девушке из нашей деревни. Звали красотку Гульчачак. Впрочем, неравнодушен – это слабо сказано. Он втрескался в неё по уши.

Что там происходит на аулак ий? Молодёжь собирается, когда родителей нет дома, начинаются игры, гадания на кольцах, ещё что-то… Уже забылось. Наигравшись, наплясавшись, парни вызывают понравившихся им девушек «на разговор». Помощниками в этом деле служат младшие мальчишки и девчонки. В один из таких вечеров и Самигулла «вызвал» свою Гульчачак…

Этот «разговор» – сам по себе интересная тема. О чём говорить, например, с девушкой, с которой и так встречаешься каждый день? В былые времена разговаривали через дырку в заборе. Девушка – на крыльце, парень – снаружи. В моё время молодёжи уже можно было рядом постоять, хотя девушки за руку взять себя ещё не позволяли. О чём-то большем мы не думали и не знали. Да и откуда? По телевизору тогда крутили разве что фильмы о войне с немцами. Не то что сейчас, когда «про это» известно в подробностях любому мальчишке.

Говорят, что Самигулла долго ждал Гульчачак. Парни, которые вызывали своих возлюбленных «на разговор», болтали с ними про всё подряд. Выясняли, сколько у тех в хлеву телят, сколько пеструшки несут яиц, и с гордо задранным носом возвращались домой: мол, мы теперь не просто шантрапа уличная, мы теперь с девушками общаемся и даже тайком касаемся их тела. Вот как! А Самигулла? А Самигулла так и простоял весь вечер в ожидании, да впустую…

На следующий день «сарафанное радио» разнесло по деревне слова Гульчачак: «С какой стати я выйду к этой несчастной сироте казанской?»

Эти слова наверняка донеслись и до Самигуллы. Не донеслись, так донесли…

В тот вечер в общежитии он, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Не могу забыть её. Сам себе удивляюсь…

…Камиль пробормотал:

– Говорят, что его сердце остановилось ещё до удара… – И зашагал в сторону своей машины.

– А что, молодёжь до сих пор собирается на аулак ий? – спросил я.

Камиль посмотрел на меня, как на сумасшедшего. И как-то противно ухмыльнулся:

– Деревня уже давно переплюнула город! Вы что там в Казани, думаете, что деревня живёт по-старому? Да? А Самигулла… Самигулла каждый раз, как наведывался, спрашивал о Гульчачак. Бедняжка…

– Как она сейчас?

– Гульчачак? Сто лет в обед как осыпался этот цветочек. Что в ширину меряй, что в длину – всё одно. На руках двое детей, муж на шабашке. Строит коттеджи казанским богачам. – Слегка пнув по колесу машины, Камиль нервно облизал губы. – Ныне на неё никто даже сморкаться не будет.

На въезде в деревню притормозили возле похожего на амбар здания, «на лбу» которого красовалась надпись «Юлдаш».

– Курево закончилось, – пояснил Камиль.

Я пошёл за ним.

– У нас сейчас таких магазинов около десятка…

В пустом магазине сидела полусонная тётка мрачного вида. Полки завалены колониальным товаром – водкой, минералкой, соками.

– Бублики есть? – спросил я.

Тётка отреагировала на удивление быстро – поднялась и всей своей массой чуть не навалилась на меня.

– У нас всё есть. Главное, чтобы деньги были.

Камиль, вероятно, расценил мой вопрос как чудачество.

– Я домой. Ты уж дальше сам как-нибудь, – сказал он.

– Конечно, конечно, – отозвался я.

Мы разошлись. Закинув на плечо связку бубликов, я побрёл по улицам деревни в тот конец, где жила бабушка Самигуллы… Как уж её там звали?

Её дом я увидел ещё издалека. Маленький такой, словно гусёнок, готовый вот-вот нырнуть в речку. Пройдя через калитку, я на ощупь взобрался на крыльцо и вошёл в сени.

Изнутри послышался слабый голос:

– Кто там?

Я коснулся выключателя возле двери, и в комнате вспыхнул безжалостный электрический свет. Среди голых стен на деревянной кровати, поджав ноги, сидела бабушка Самигуллы.

– Самигулла?..

– Это… это я, бабушка, Ркаил, друг Самигуллы. Вот принёс небольшой гостинец, – и протянул ей бублики.

– Самигулла-а…

– Нет, это не он. Я…

– Где ты шлялся до сих пор, чёртов мальчишка?

Старуха протянула ко мне свои смуглые пальцы с длинными ногтями:

– Иди сюда, пропащий. Вот я тебе сейчас надеру уши!.. Коза вон с голоду скоро подохнет. Деньги привёз?

Я невольно отступил назад.

– Где палка? Погоди, всыплю тебе сейчас по первое число! – И тут же начала жевать беззубыми дёснами один из принесённых мною бубликов. В этот момент разорвалась бечёвка, и все бублики разлетелись по полу, словно золотые монеты…

Я выключил свет и вышел наружу, оставив позади дрожащий голос старухи:

– Самигулла!..

2004

Врата

Мустафу знали как первоклассного мастера по изготовлению ворот из дерева. Под стать ему – только дядька Минап из соседней деревни Урмай. Люди верили, что врата, сделанные Мустафой, приносят счастье. Бабка Минжихан говаривала: «Если собираешься вершить большие дела, выйди в ворота, которые Мустафа поставил, и непременно будет удача».

– Уж все в деревне с новыми воротами! Все, кроме нас, – ворчала жена Мустафы. – Сапожник без сапог!

Через пару дней Мустафа отправился в Урмай, нанять дядьку Минапа.

– Ты ж и сам мастер! – удивился Минап.

– Для себя, боюсь, нехорошо выйдет, – признался Мустафа, потирая лоб.

Дней за десять Минап поставил другу отличные ворота.

Лето было в самом разгаре, жара стояла невероятная. Женщины отправились косить. Жена Мустафы тоже пошла, но так и не вернулась в тот день с луга. Сказали, что она упала возле собственной косы, кровоизлияние в мозг.

Самат не сразу понял, что матери больше нет. На похоронах он видел, как тело опускали в могилу, но не мог осознать, что это его мать, что она навсегда остаётся в земле. Как так? Ведь не далее, как позавчера, рано утром, уходя на покос, мать сказала: «Самат, присмотри за Гульфиёй, суп на печи, не забудьте вовремя пообедать!» – и ушла. А пятилетняя Гульфия беззаботно спала, раскинувшись на постели.

Самату казалось, что мать уехала и скоро вернётся. Войдёт в новые ворота и скажет: «Ах, сынок! Так гладко двор подмёл! Молодец! Совсем большой!»

И лишь утром после похорон, когда Самат увидел почерневшее от горя лицо отца, понял, что матери никогда, никогда уж с ними не будет.

Через несколько дней к ним зашёл Минап:

– Понимаю, брат, понимаю, – он обнял Мустафу. – Страшное горе.

Мужики сели за стол.

– Что ж… мёртвые лежат, а живым надо жить, – продолжил Минап. – Мне вот один казанский богатей заказал ворота. Они ж все сейчас под Казанью огромные замки отстраивают. Нашёлся один чудак – хочет ворота, чтоб как в деревне! Плевать, что дом из кирпича, а ворота пусть деревянные! У богатых свои причуды, – хохотнул Минап.

Кажется, Мустафа и не слушал – какое ему дело до каких-то там богачей, которые с жиру бесятся?

– Может, съездишь, а? Проветришься! Тоску развеешь! – предложил Минап. – И сына в помощь возьми, – Минап огромной рукой потрепал Самата. – Тьфу-тьфу-тьфу, настоящий мужик растёт!

– Ну, как скажешь… – голос Мустафы прозвучал глухо. – Съездим, поставим… Гульфию у тёщи оставлю.

Минап достал из кармана мятый клочок бумажки:

– Вот адрес. Это на подъезде в Казань. Завтра же и выезжайте. Хозяин любит, чтоб всё сразу. – Минап усмехнулся, а Самату его беззубый рот показался недобрым.

Проведя рукой по коротким волосам, Минап поднялся:

– Ну, хорошей дороги!

На следующий день отец и сын сошли на трассе возле огромной вывески «Нарат». Перешли под землёй дорогу и углубились в лес, к хоромам казанского богатея.

С почётной «мозолью» над ремнём, невысокий, коренастый хозяин осмотрел Мустафу с сыном блёклыми голубыми глазами. Будто не заметив протянутой для рукопожатия руки, богач сказал:

– Ворота должны стоять здесь! Пусть будут, что надо! Если будут, что надо – денег не пожалею! Я дней на десять лечу за границу. Будут вопросы, – он кивнул в сторону жены, – ей вон задашь. Роза Фатыховна, жена.

Из дома выбежала девочка, примерно того же возраста, что и Самат. Хотя нет, наверное, постарше: тонкое платье топорщится на груди, да и личико далеко не детское. Она бросилась к хозяину дома, обвила его шею тонкими руками:

– Папочка! Когда вернёшься?

– Позвоню… – Отодвинув от себя дочку, хозяин направился к машине.

Молодой парень, раскрыв заднюю дверь, ожидал своего шефа.

Девочка старательно махала отъезжающей машине, а после скрылась в доме, даже не взглянув на Самата с Мустафой. Они вошли в просторный двор. Тихий ветер будто причёсывал густую мягкую траву. Выложенная плиткой дорожка вела к крыльцу хозяйского дома, ещё одна – в просторы сада, и третья – самая узкая – к летнему домику, где поселили Мустафу с сыном на время работы.

Мустафа провёл ладонью по идеально ровной свежей доске и отошёл в сторону. Улыбнулся и потёр тщательно выбритый, гладкий, как доска, подбородок. Отец всегда потирал подбородок, когда был доволен. Кивком головы он подозвал сына. Самат подошёл. Оба глядели на высокие деревянные ворота.

– Хороши-и! – похвалил Самат.

Отец потрепал сына по плечу:

– Ворота! Настоящие врата!

На внушительных ступенях кованого крыльца появилась хозяйка дома, Роза Фатыховна, крашеная блондинка с зелёными, как трава, глазами. Чуть вздёрнутый носик придавал ей слегка надменный вид. Короткие шорты и блуза с глубоким декольте могли вскружить голову любому мужчине.

– Принимайте работу! Ворота готовы, – Мустафа улыбнулся шире обычного, а голос его показался Самату каким-то чужим, слишком сладким.

«Неужто отец настолько хочет угодить хозяйке? Зачем? Ворота ведь и так хороши», – подумал Самат.

– Я не могу принять ворота, я их не заказывала, – хозяйка вальяжно отвернулась и сунула в рот тонкую сигарету. – Ренат Асхатович вечно что-нибудь выдумает. Все люди как люди – железные ворота ставят, а этот… Хочу, говорит, чтобы как в деревне! Из дерева! Тьфу…

Дым от сигареты кудряво стремился в небо. Самат учуял какой-то горьковато-сладкий запах. Да уж, эта фифа не станет курить что попало.

Мустафа задумчиво поглядел в небо:

– Ренат Асхатович знает, что делает. Железо это железо. Холодное. А у дерева душа есть.

Хозяйка рассмеялась:

– А ты, я смотрю, философ, Мустафа! Душа! Да где она? И что мне с неё?

– Ну… Дерево тёплое.

Женщина только рукой махнула и выбросила окурок в урну. Мустафа ухмыльнулся, а Самат поразился тупости хозяйки! Да все на свете знают, что у дерева есть душа!

– Мы хотели сегодня уехать, – сказал Мустафа.

– Придётся ещё на одну ночь остаться, – возразила хозяйка. – Надо дождаться Рената Асхатовича. А то отругает, что я вас без его ведома отпустила. Куда торопитесь-то? Отдохните маленько! Спуститесь к озеру, искупайтесь. А то всё в трудах, трудах… – и она, отворив тяжёлую дверь, скрылась за ней.

– Да мы вообще-то не отдыхать приехали! – недовольно проворчал отец и, махнув рукой, пошёл в сторону гостевого домика.

Солнце поднималось всё выше, становилось жарко. Самату хотелось купаться… Будто прочитав его мысли, отец предложил:

– Хочешь, сходи окунись. А я в город сгоняю, гостинцев прикуплю.

От радости Самат запрыгал, как разбаловавшийся жеребёнок. И дал дёру в сторону озера. «Далеко не заплывай!» – крикнул вдогонку отец, но сын, кажется, не расслышал.

На берегу он скинул одежду и вбежал во спасительную ласково-прохладную воду. На озере никого не было – Самат заметил это, когда вынырнул: «Надо было без трусов!..» – с досадой подумал мальчуган. На другом берегу ели опустили лапы в воду. Самат проплыл немного и перевернулся на спину.

Невыразимо голубое небо улыбалось ему, озеру, всей земле. Как хорошо лежать на воде и глядеть в синеву!.. Как хорошо!.. Мысль о матери резанула душу. Не сможет мать поглядеть в небо, она теперь сама там, – так, кажется, говорит бабушка. Хоть Самат и не увидит мать – она, должно быть, постоянно глядит на него, – от этой мысли стало легче. Вспомнилась сестрёнка Гульфия… Соскучилась, наверно, по отцу, по брату…

Ох и жаркое же нынче лето! Преодолевая зной, Самат дошёл до студёного гостевого домика. Вероятно, его построили в этом году, потому что стены крепко пахнут сосновой хвоей. Посередине комнаты – кровать отца, чуть дальше – дверь, а слева у стены – топчан, где спал Самат. После полуденного солнца в теневом домике, казалось, было сумеречно. Мальчик приблизился к топчану, чтобы лечь, но вдруг заметил голые женские колени. Приглядевшись, он узнал дочь хозяина. Лежит себе, глаза, будто маслом подёрнуты, приоткрытый рот лоснится пухлыми губами.

– Чё встал? Садись рядом.

Стараясь не глядеть на её ноги, Самат присел. Несмотря на то, что белые ляжки напомнили мальчику не что иное, как столбы ворот, у Самата закружилась голова от близости какого-то глубинного, животного жара, который исходил от девочки.

– Тебя как звать-то?

– Самат.

– Самат… Саматлор, – девочка схватила мальчика и опрокинула его на себя.

Будто обжёгшись, Самат метнулся в сторону. Девчонка засмеялась:

– Тебе лет-то сколько?

– Тринадцать… Через десять месяцев четырнадцать.

– Хм, мы с тобой ровесники! А ты ещё, оказывается, салага, – девочка мягко толкнула Самата.

Тот не отреагировал. Бесстыжая приподнялась на локте и посмотрела на Самата так, будто готова была растерзать.

– Мальчишка! – Дочь хозяина порывисто обняла его и попыталась впиться губами в плотно закрытый рот. Через мгновение Самат отбросил её, и девчонка рассмеялась пуще прежнего, спрыгнула с топчана, оправила юбку и сказала:

– Эх ты, деревня! Не вешай нос, я тебя всему научу! Ночью приду, двери не запирай только! – и убежала.

Одурманенный, Самат долго сидел на топчане. Приятный, успокаивающий сосновый запах перебила подушка, от которой сладко пахло девчонкой. Самат раздражённо перевернул подушку. «Научит она меня! Да я сам… Кого хочешь…» На душе скребли кошки, хоть Самат и повёл себя пристойно, ему было как-то непростительно стыдно…

Мальчик и не заметил, как вернулся отец. Сбросив рюкзак, отец спросил:

– Чего в темноте сидишь? – отец рванул шторы в сторону. – Загорать надо!

Мустафа присел рядом с сыном. Отец был в хорошем расположении духа, кажется, немного поддавший…

– Чего нос повесил?!

– А?..

Мустафа вдруг резко переменился, крепко прижал Самата к себе:

– Сыно-о-ок! Осиротели ведь мы с тобо-о-ой!

Как же некрасиво, нелепо, противно плачут взрослые! Самат почувствовал у себя на шее горячие слёзы отца, и сам не сдержался. Вдвоём поплакали, вспоминая мать. Вскоре Мустафа взял себя в руки, размашисто утёр нос.

– Так, хватит! Работу сделали – будем праздновать! – И принялся выставлять на стол гостинцы. – Налетай, сынок! Ешь! – Мустафа достал бутылку водки.

– Пап, не пей…

– Я немножко, сын. Работу же сделали. Хорошо сделали.

Отец и сын долго сидели за столом. У Самата слипались глаза, но он отправился в сад, ждать девчонку. Долго стоял в кустах смородины, глядел на хозяйские окна. Свет горел, но девчонка так и не пришла. Самат вернулся в гостевой домик, запер дверь. Через окно в домик прокрался лунный свет, Самат лёг на топчан, задремал… Вскоре услышал сквозь сон странное копошение. Отец, что ли, не может уснуть, ворочается? Мальчик приподнял голову и на соседней кровати различил женский силуэт. Голая баба сидела на отце, будто на коне, а волосы у ней растрепались, как у ведьмы. Сразу вспомнились слова дочки хозяина, что обещалась прийти и не пришла…

– М-м-м, Мустафа! Как же мне хорошо!

Да это же жена хозяина! С отцом! Самат утёр мокрое лицо. Нет, он не плачет, кто-то… внутри него льёт слёзы. Надо было утром уехать, в деревню вернуться!

Самат тихонько выскользнул из дома. Ночь тут же схватила за лицо прохладными пальцами. Мальчик выбежал из поставленных отцом ворот и кинулся в лес. Лицо и руки царапали кусты, дорогу перекрыл упавший когда-то дуб, но Самат всё бежал и бежал, смутно припоминая, в какой стороне трасса. Где-то есть остановка, Самат подождёт утренний автобус. Откуда-то с неба мальчику слышался голос матери: «Беги, сынок, беги! Быстрее беги! Уноси от него ноги!»

Наконец Самат выбрался из дебрей на дорогу. Его тут же ослепил свет фар, мальчик успел прикрыться от света рукой, но машина всё же сбила его, мальчик упал. Испуганный водитель тут же выскочил и присел возле ребёнка. Из пассажирской двери вышел Ренат Асхатович. Водитель не сдержался и заплакал:

– Ренат Асхатович, простите… Я не успел…

– Ничего, в этом твоей вины нет, – сказал хозяин.

2011