Меч Тенгри (сборник)

Маленький Петя уже как чертёнок носился по дому, а Валя ни разу не заговорила об отъезде. Мало того, она затеяла покупку нового дома, только что построенного односельчанами Ахияра в Урде. Вся в хлопотах и заботах, Валя каждый день бегала к Петру Степановичу… В последнее время с крёстным Пети они стали такими друзьями, ну просто не разлей вода, о чём-то шептались, договаривались. Председатель теперь и сам частенько наведывался к ним, прихватив крестнику в подарок то рубашку, то штанишки. Против такой заботы и слова поперёк не скажешь, и Ахияр не стал возражать, когда сына крестили. Он вообще не обращал внимания на такие пустяки. Как говорится, если к приходу мужа обед готов, а жена улыбается, чего ещё желать?

Так он думал… Но со временем привычка Вали делать всё по-своему, вопреки мнению мужа, начала его раздражать. А раздражение, годами копившееся внутри, постепенно превращалось в злость и ярость. Всё чаще вспоминал Ахияр слова покойной матери: «Уж лучше в полымя войти, чем в примаки пойти».

Теперь он редко виделся с односельчанами. Это тоже исподволь бередило душу. Однажды Ахияр решил навестить их. В выходной день он прихватил с собой тряпичный мешок с двумя «белоголовками» и направился к землякам. Встретили его радушно. От души посидели тогда, а Ахияр вдоволь наговорился на родном языке. Слегка захмелевший старик Али – белая кость в бригаде, который не брался за грубую плотницкую работу, а делал только рамы и двери, – негромко, дрожащим голосом затянул народную песню:

Отпустил коня я в поле,Чтоб зелену травку рвать.Сам помру, но песнь оставлюТвою душу надрывать…

Глаза Ахияра увлажнились, из горла вырвался сдавленный крик… Вот помрёт он, а после него и слова не останется… Даже имени… Здесь все его кличут Сашей. Саша, Саша…

– Пётр Степанович что-то зачастил к вам, – повернулся к нему бригадир Рафаким. – Видно, нашёл общий язык с твоей Валей…

Ахияр смотрел на бригадира, на лице которого блуждала издевательская ухмылка, и ждал продолжения разговора. Однако Рафаким, кажется, не собирался попусту лясы точить, он коротко взглянул на часы:

– Пора на боковую, небось, завтра по календарю русского праздника нету…

Слова Рафакима показались Ахияру обидными, он помрачнел лицом и тоже засобирался домой.

– Где ты мотаешься?! – зло прошипела жена, но тут же осеклась, встретив свирепый взгляд мужа. Валя была умной женщиной и точно знала, когда можно брать лаской, а когда таской, то есть горлом. Зачем зря дразнить гусей, ещё неизвестно, чего ждать от этого молчуна-татарина, если ненароком наступить на его больную мозоль…

– Поедем в мою деревню! – грубо отрезал Ахияр.

– Ладно, ладно, – поспешила согласиться жена. Ничего, авось пронесёт, наутро встанет и как миленький пойдёт на работу, подумалось ей. Однако утром Ахияр встал, выпил полный ковш студёной воды, а потом вернулся и лёг на кровать. Валя оцепенела, заметив его перекошенное от злости лицо.

– Баста! – рыкнул муж. – На работу больше ни ногой, надо собираться, поедем в деревню.

Жена пыталась отговорить его изо всех сил: плакала, умоляла, скандалила, но безрезультатно. Ахияр твёрдо стоял на своём. Упрямый мишарин потихоньку стал собираться в путь. Вечером его вызвали в правление – к Петру Степановичу.

– Кум, да ты, оказывается, надумал бросить нас, – завёл разговор председатель. – А ты ещё раз подумай-ка, хорошенько всё взвесь. У вас ведь там безработица, сам посуди, ваши мужики сюда едут, чтоб здесь спину гнуть. Ну и чего тебе не хватает? Живёшь тут, понимаешь, как у Христа за пазухой. Ну, чего тебе ещё надо? Хочешь, завтра же назначу снабженцем? По разным командировкам будешь ездить, мир повидаешь…

Однако Ахияр недаром слыл тиреслинским мужиком. У них уж если что втемяшется в голову, то ничем оттуда не выбьешь. Кажется, это дошло и до кума. Поморщившись, он махнул рукой и в сердцах бросил: «Дурак!» Мол, сколько волка ни корми, всё в лес норовит убежать.

Деваться некуда, пришлось Вале смириться и последовать за мужем. Погрузив домашний скарб и нехитрые пожитки в председателеву машину, двинулись в городок Верещагино – на железнодорожную станцию.

А оттуда тряские вагоны соликамского поезда, постанывая, тронулись в путь и покатили на родимую сторону.

Валя никак не могла свыкнуться с укладом жизни татарской деревни. Любопытные соседки, поначалу наперебой рвавшиеся к ним, чтобы посудачить с русской снохой на её языке, постепенно перестали бывать в доме Ахияра. Сама Валя держалась с ними как бы свысока, а соседки со своим скудным запасом слов русского языка, порядком позабытого после школы, не могли свободно, от души разговориться. Русскую сноху сначала пробовали заставить выйти в поле на прореживание свёклы, а потом послать окучивать картофель, но она с заносчивой улыбкой заявила: «Я ведь не колхозница. Я – медсестра!» Ахияр лишь растерянно разводил руками, а в сельском медпункте свободного места уже не было.

Однажды, вернувшись с работы, Ахияр застал жену у дверей с чемоданом в руке и с одетым в дорогу маленьким сынишкой.

– Ты как хочешь, но мы тут больше оставаться не можем, – запричитала жена со слезами. – Сколько я уговаривала тебя уехать отсюда…

И в самом деле, она ведь ночи напролёт только и делала, что пилила мужа и говорила об отъезде, а он только сопел и молчал. Хотя, честно говоря, мужское ухо только ночью и слышит по-настоящему…

Ахияр сам проводил их до Канаша. Старенький автобус, чихая и кашляя, с натужным рёвом двигался вперёд. Валя, уставшая уговаривать и убеждать мужа, утомлённо прислонилась к окну. Мелькавшие за окном кудрявые лесные опушки, сливавшиеся с горизонтом бескрайние поля, кажется, не радовали её. Всё же, садясь в вагон, она ещё раз обернулась к нему: «Поедем с нами». Ахияр лишь молча отвернулся.

– Ну и живи среди своих вонючих татар! – в отчаянии закричала женщина. – Неблагодарный чучмек!

На Ахияра будто вылили ушат помоев. Не ожидавший такого поворота событий, он, поёживаясь от холода и дрожи, пробиравшей всё нутро, медленно побрёл на вокзал. Не в силах более вынести камнем лёгшую на душу тяжесть, он обернулся назад: из окна вагона протягивал тонкие ручонки его сынок Петя и писклявым голосом кричал: «Папа! Папа!»

Вот теперь эта картина мучила его во сне. Валю он тоже часто вспоминал. Все эти оскорбительные ругательства она выкрикнула не со зла, а от обиды. Если бы не любила, разве приехала бы вместе с ним?.. И в самом деле, какого рожна притащились они сюда? Дескать, хоть и уродина, но своя родина. А кому он тут нужен?

Ахияр встал с постели, подошёл к окну, вытащил из кармана мятую пачку папирос. Но папирос там не было.

Денег тоже не было.

Ахияр решил вновь податься на чужбину. Однако опять нужны деньги. Хотя внутри у него всё плакало и сопротивлялось, но делать нечего, пришлось обуздать свои чувства, – он надумал продать свою кобылу. Но никто из односельчан не хотел покупать её. Даже отъявленный вор и пьяница Атай лишь рукой махнул, дескать, упаси Аллах иметь лошадь с такой кличкой, нет, подальше от греха.

У Ахияра рука не поднялась пустить её под нож. Да и кто из деревенских купил бы у него это мясо?

В соседней чувашской деревне тоже шансов мало продать, чуваши равнодушны к лошадям, конину и за мясо не считают.

Оставить бы кобылу в селе, доверить в надёжные руки… Кто знает, может, он снова вернётся сюда… А потом забрал бы её обратно, выкупил бы.

Кто-то приближался к воротам. Какой-то незнакомец – этого человека Ахияр раньше никогда не видел в деревне. Кажется, тот тоже заметил хозяина, стоящего у окна, его сытая физиономия расплылась в улыбке, и он даже изобразил приветственный жест рукой.

– Ты будешь Ахияром? – бесцеремонно спросил он, обменявшись рукопожатиями. – Это ты продаёшь лошадь?

– А ты кто?

– Из Шыгырдана я. Если продашь, тотчас же увезу лошадь с собой. – Ахияр знал, что шыгырданские мужики исконно промышляют заготовкой и сбытом мяса, по окрестным сёлам собирают животных на убой, а мясо возят на казанский рынок.

– Кобылу-то кличут А́лла, – вымолвил Ахияр, словно бы надеясь на что-то и желая как-то оттянуть решающую минуту.

– Ха, а нам всё равно, как её кличут, – самодовольно усмехнулся шыгырданский мужик. – Ежели произвести убой с молитвой, то мясо всё одно будет халяльным. Ну назови свою цену. Мы платим по шесть рублей за кило живого веса. Деньги я готов отдать хоть сейчас. – Незнакомец выразительно похлопал по оттопыривавшемуся нагрудному карману.

Ахияр всё так же стоял и смотрел на него немигающим взглядом.

– Эй, дядя, ты что, язык проглотил?

– Она в стойле, – хрипло прошептал он в ответ.

Расставшись с А́ллой, Ахияр весь извёлся, не находя себе места. Не осмелился заглянуть только в конюшню. Он долго слонялся туда-сюда, а потом сходил в магазин за водкой. В полутёмной избе сидел один и пил горькую. Впрочем, не совсем один, то ему мерещилось, как, протягивая ручонки, к нему бежал Петя, а Валя безудержно смеялась, то А́лла встряхивала головой и фыркала, а из её больших лиловых глаз с гнойной каёмкой беспрерывно текли слёзы.

На следующий день, едва забрезжил рассвет, он тронулся в путь. Автобус отправлялся из Шыгырдана. Хотя до села было километра три, он не стал дожидаться попутной машины, а зашагал пешком. На автобусной остановке с ноги на ногу переминалось несколько мужчин, среди них Ахияр увидел того бойкого мужика, который вчера ночью увёл у него А́ллу. К груди подступила тошнота, и это муторное ощущение подбиралось к горлу. Ахияру не хотелось ни здороваться с этим человеком, ни вообще проявлять к нему какой-либо интерес… Однако тот уже успел заметить его и, широко улыбаясь, сам подошёл к нему, словно обрадовавшись встрече с давним знакомым.

– Кобылу-то твою насилу довезли, – первым заговорил он. – Всю дорогу, веришь, оборачивалась и смотрела назад, а сама плачет, бедняжка. Вот ведь как она к тебе прикипела душой.

Ахияру захотелось напоследок ещё раз взглянуть на Аллу, по-людски попрощаться с ней.

– Вы, верно, ещё не успели отдать её на убой, – с надеждой спросил он, вцепившись в рукав бойкого мужика.

– А то как же… – ответил тот, коротко сплюнув под ноги. – Небось, уже мясо довезли до Казани.

Рука Ахияра отцепилась от рукава и бессильно повисла как плеть.

– Слышь, а у неё жеребёнок был. – Незнакомец как-то неловко замялся. – Что же ты не сказал, что она жерёбая? Может, я бы подождал, пока он родится, сам бы кормил и ухаживал…

Однако Ахияр уже был не в силах выслушать его до конца. Еле добежав до угла, он руками упёрся о забор и начал судорожно биться в приступах тошноты. И вместе со слюной, стекавшей изо рта узкой струйкой на землю, будто медленно уходила и его душа.

1998

Горя много – смерть одна

Солнце клонилось к вечеру. Хорошо-то как! Целый день он шатался без дела, трепался с дружками. Благо, их в Канаше у него было много. Слегка пошатываясь, он поднялся на пятый этаж, нажал на кнопку звонка своей квартиры. Впрочем, квартира принадлежала его жене – полгода назад он пришёл жить к одной русской женщине. Тоже хорошо! А в народе почему-то говорят: чем к бабе в дом, уж лучше в огонь. Может, раньше так и было… А теперь ничего зазорного в этом нет…

За дверью послышался невнятный шорох.

Вагиз снова нажал на звонок, потом, подумав немного, несколько раз ударил в дверь кулаком:

– Галя!

Неожиданно дверь распахнулась, и оттуда буквально вылетело широкое, покрытое красными пятнами лицо жены. Вагиз невольно попятился, словно на него замахнулись раскалённой сковородой.

– Не пущу! – заверещала женщина. – Надоел! Бестолковый, ленивый татарин! Сколько можно тебя кормить!.. – И дверь со стуком захлопнулась.

Тупо постояв некоторое время у двери, Вагиз спустился вниз и не спеша направился в сторону железнодорожного вокзала. Он не волновался: кто-нибудь да пригреет его у себя, может, встретится кто из приятелей. Сразу захотелось есть…

Теперь было нехорошо.

А как славно всё начиналось. Вагиз свою Галю даже в деревню возил. Они под ручку прошлись по улице. Разумеется, теперь русской женой никого в деревне не удивишь… Но народ всё-таки выходил посмотреть и ахал. А дети так и вовсе следом бежали… Да, удивляться было чему – Галя была выше мужа на целую голову, её огромное тело поддерживалось толстыми, как бочки, ногами. Мать Вагиза, которая всегда твердила: «Не сможешь ты жениться, кто ж за тебя пойдёт», увидев «невестку», лишилась дара речи.

Да, тогда было хорошо.

…На вокзале, как всегда, было полно народу. Вагиз протиснулся поближе к буфету. За столиком поодаль стояли двое и с аппетитом поедали курицу. Посередине стола торчала бутылка. Один из них – узкоглазый, с чёрными волосами, спадающими на выпуклый лоб, сделал Вагизу знак приблизиться.

– Ты, браток, чего такой смурной?

Второй протянул Вагизу стакан, наполненный до краёв водкой. Он, в отличие от первого, был желтоволос и веснушчат настолько, что, казалось, его веснушки вот-вот посыплются с его лица на пол.

Вагиз сказал им правду:

– Жена выгнала…

…Он проснулся от резких ударов по телу. Заплывшими глазами посмотрел по сторонам. Кажется, он спал в коровнике. Только что был на вокзале, а теперь почему-то валяется на соломе в хлеву…

– Где я? – спросил он удивлённо.

– В раю, браток, – рассмеялся Веснушчатый. – Теперь живи себе, забот не знай!

– Вставай, урод! – прикрикнул Узкоглазый. – Третьи сутки дрыхнешь. Вот тебе фронт работ… – Он махнул рукой вокруг себя. – Будешь и дояром, и пастухом… животноводом, одним словом.

Вагиз лениво поднялся. Голова болела так сильно, что, казалось, раскалывается. Коровы, словно выражая своё недовольство, жалобно замычали. Потирая глаза, Вагиз с интересом воззрился на мужиков.

– Вы шутите? – спросил он, всё ещё на что-то надеясь.

И тут же получил от Узкоглазого неожиданный удар в живот. От резкой боли Вагиз словно переломился пополам.

– Ты теперь наш раб! – сказал Веснушчатый. – Понимаешь, что это такое?

Узкоглазый, не замахиваясь, ударил Вагиза по лицу. Во рту потеплело, и по подбородку потянулась струйка крови.

– Понял?

– Понял.

Они вышли из хлева. Вокруг, до самого горизонта, расстилалась степь.

Неподалёку какой-то человек, встав на корточки перед висящим казаном, разжигал огонь.

– Сашка! – крикнул Узкоглазый. – Помощника тебе привезли.

Тот, кого назвали Сашкой, оказался седым небритым стариком с подслеповатыми глазами. Он был высок ростом и худ настолько, что на спине торчали лопатки. В довершение всего он, кажется, был ещё и глух, потому что переспросил, приложив руку к уху:

– А?

Когда Сашка встал с корточек, Вагиз отметил про себя, что изношенный пиджак висел на старике, как на скелете.

– Вот тебе товарищ. Объяснишь ему что к чему.

– Шурпа сейчас закипит, – сказал Сашка.

Огонь уже вовсю лизал дно казана.

Тем временем Узкоглазый с Веснушчатым сели в машину и уехали. «Надо бежать», – подумал Вагиз.

– Где мы? – спросил он у Сашки. Спросил громко.

– Не ори… – Старик потыкал палкой в костёр. – Пока ещё на этом свете.

– Здесь поблизости есть какая-нибудь деревня? – Вагиз уже понял, что Канаш остался где-то далеко отсюда.

– Не знаю, – сказал Сашка. – А зачем тебе деревня? Нам отсюда никуда нельзя уходить. Ничего, привыкнешь. Скоро и самому не захочется никуда уходить. Кому мы там нужны. А здесь хорошо: еда есть, ни о чём думать не надо…

«Надо бежать! – подумал Вагиз. – Только куда?»

– Здесь двадцать коров, по десять на каждого из нас, вставать на дойку придётся полчетвёртого утра, – начал тем временем Сашка знакомить с «распорядком дня». – В шесть надо на пастбище. Вечером та же морока. Утром и вечером приезжает машина за молоком.

– Как же я сюда попал? – Сам того не замечая, Вагиз проговорил вслух беспокоивший его вопрос.

– Не ломай голову по пустякам… Жратва здесь хорошая. Вон там спим. – Сашка ткнул пальцем в какую-то хибару возле хлева. – Хорошо здесь… А там, случаем, войн каких-нибудь нет?..

– Где?

– В мире…

– Вроде не слышно.

«В водку налили снотворного!» – осенило Вагиза. Если молоко увозят утром и вечером, значит, где-то неподалёку живут люди.

– Как звать-то тебя?

– Васька.

Перекусив, Вагиз пошёл прямо в степь. «Васька! Не надо!» – кричал ему Сашка, но Вагиз лишь махнул на него рукой. Он шёл и шёл. Солнце жгло темя, по лицу ручьями струился пот. Перед глазами мельтешили сине-зелёные круги. Когда ноги окончательно отказались его держать, он ничком рухнул на землю. Вскоре к нему подъехала машина.

– Куда это ты направился, падла?! – Веснушчатый со всей силой пнул его в живот.

Крепко завязав Вагизу руки, конец верёвки прикрепили к машине и медленно двинулись в обратный путь.

Больше Вагиз не убегал. Привык. И в самом деле – кому он нужен на этом свете? А здесь… еды достаточно, ни о чём думать не надо. И не эта ли самая забота о желудке и водит человека по свету? А смерть – она одна. Это уж когда Господь решит…

…Весть о том, что Вагиз исчез, не разлетелась по деревне со скоростью света. Многие даже не почувствовали, что его нет. Только мать иногда нет-нет да и вспоминала о сыне. Один из его братьев сказал: «Чем торчать бельмом на глазу, лучше ему сгинуть». Им всем он уже давно осточертел. О матери не говорю, матери свой ребёнок никогда не надоест.

– Его, наверно, уже давно убили, – сказал Зиннат-Таракан.

– Нутром чую – жив он, – сказал Наби. Он когда-то с Вагизом вместе учился в школе.

– Может, его перенесли на другую планету? Сейчас это вполне обычный маршрут, – предположил я.

…После тех событий прошло почти пятнадцать лет. Вагиза все забыли. Люди ведь часто теряются. Теперь, кто бы ни пропал, это уже давно никого не удивляет.

Но однажды в деревню приехала шикарная машина. То ли это был «Мерседес»… Спро́сите, кто в ней сидел? Да, да, Вагиз! И не один, а с двумя мужчинами. Это были те самые Узкоглазый и Веснушчатый. Они ни на шаг не отходили от Вагиза. Так, чуть ли не сцепившись вместе, они вошли в дом матери Вагиза. Она тогда уже жила одна.

Как встретились мать и сын после стольких лет разлуки – нам неведомо. Но, думаю, вряд ли Вагиз прослезился – у него и раньше не было такой привычки.

Сказывали, будто бы Узкоглазый сказал старухе: «У твоего сына золотые руки!» Так, во всяком случае, рассказывали в деревне. Наверно, мать в эту минуту была счастлива. Когда бы ещё она услышала такую похвалу о своём беспутном сыне?

«Мерседес» в деревне пробыл недолго. Кажется, он уехал к вечеру. Только Наби целый день ломал голову, размышляя, зачем Вагиз приехал с двумя незнакомцами через столько лет.

На следующий день и это выяснилось. Оказалось, Узкоглазому и Веснушчатому нужна была справка о том, что Вагиз – человек. Так объяснили в муниципалитете.

2009

Армянская Сююмбике

В окне мелькнуло озабоченное лицо жены. Наверное, завтрак приготовила, вот и беспокоится, чтобы не остыл.

Я ещё раз обошёл вокруг гружёного зерном «КамАЗа», попинал колёса. Вроде бы всё нормально. Машина – «зверь». Груз надёжно укрыт брезентом – не то что на Кавказ, хоть на Памир езжай.

Люблю такие ясные октябрьские дни, когда лёгкая осенняя паутинка нет-нет да и пощекотит лицо, а с гумна тянет неповторимым, единственным в мире дымом сжигаемой картофельной ботвы…

Несмотря на разгулявшийся с утра аппетит, я не спешил завтракать. Вдруг скрипнула калитка, пропуская во двор какого-то скукоженного мужичка. Это был сельский пастух Юсуф. Он потоптался у калитки и, наконец, приблизился ко мне с явно виноватым видом.

– Как дела, сынок?..

Я молча кивнул головой в знак приветствия.

– Вижу, в дальний путь собрался. Кхе-хе… К армянам, да?..

Его гноившиеся глаза утопали в густой паутине красноватых, морщин.

– Чего надо? – грубо оборвал его я.

– Да ничего особенного. Кхе-хе… Ты там наверняка нашу Сююмбике увидишь, а мы тут со старухой письмо ей написали. Может, передашь?

– Отчего же не передать?.. Письмо к дочери – это не ахти какой груз. Конечно передам, лично в руки ей передам.

Хотя не выносил я на дух этого Юсуфа, но при имени Сююмбике смягчился.

Он снова потоптался.

– Мы ей уже дважды письма посылали через местных армян… Не знаю… То ли они не передали, то ли… В общем, ответа нет и нет…

– Я же сказал: передам лично в руки. И ответ привезу.

– Вот спасибо, рахмат, – поблагодарил пастух и почему-то захихикал. – Говорят, армяне живут богато. Ты уж, наверное, насмотришься на них… А от зятька до сих пор ни слуху ни духу… Дни стоят ясные, погожие, а мне дом надо достроить. Ты уж намекни им на это, язык у тебя хорошо подвешен и русский знаешь…

Я поморщился.

– Нашёл богатеев, дядя Юсуф. Богатые не выписывают себе зерно за тысячи километров от дома.

– Не скажи, – возразил пастух. – Отчего же им хлебца не привезти за счёт нашего колхоза? Тем более наш татарин же и повезёт, а армянина рядом с собой посадит, как начальника какого…

«Ты подумай, – удивился я про себя, – ведь верно рассуждает, не пропил ещё, видно, мозги до конца».

Уже лет десять работали в нашем ауле шабашники-армяне. Кто-то из них уезжал, кто-то приезжал, но их бригадир по имени Рафик почти не отлучался из нашей деревни, став почти односельчанином. Армяне жили в кирпичном доме, построенном ими же, а Рафик устроился под тёплым бочком вдовушки Гаухар. Он даже выучился говорить по-татарски, так что его трудно было бы отличить от местного жителя, если бы не его надменность в обращении с другими. Он даже галстук носил на манер начальства.

Первые годы армяне работали споро, дружно. Но сейчас в колхозе то ли деньги кончились, то ли объекты для строительства. Во всяком случае, половина армян занимались какой-то «мелочёвкой», а другая половина – возведением в райцентре трёхэтажного коттеджа для нашего председателя.

Но доблестные сыны Кавказа не спешили на родину. Да и куда им спешить, если они в конце каждого месяца, судя по блестящим глазам, небезрезультатно, кучковались у кабинета главбуха, тогда как колхозникам зарплату не платили уже несколько месяцев подряд…

По радио и телевидению то и дело передавали о войне в их стране, а тут куда ни сунься – армяне и азербайджанцы, – почти все боеспособные, а кто воюет – детвора, старики да бабы, что ли?..

Рафик спину не горбил, всё около председателя. Гостей из райцентра или Казани встречали на глухой поляне шашлыками, приготовленными лично Рафиком. Говорят, шашлык по-армянски из татарской овцы получается особенно вкусным. Не знаю, не пробовал.

Говорят ещё, что сам глава районной администрации хотел забрать Рафика себе, но наш председатель заартачился: «Что хочешь возьми, – якобы сказал он, – только Рафика не забирай!»

Как бы ни было, а на знаменитый «рафиковский» шашлык приезжали разные начальники, некоторые из них даже с девицами.

Вечером в клубе армяне тоже были желанными гостями.

Мы знали, что сельские девчата давно заглядываются на южных гостей. По правде говоря, не на нас же, деревенских пентюхов, им заглядываться. Армяне ходят прямо, гордо, подбородок – вперёд, и нос… А девки – они для того и девки, чтобы делать ложные выводы методом сравнения.

Конечно, мы, деревенские, злились за это на армян. И у меня руки в кулаки сжимались, да что толку? Кого запугаешь этими кулаками, да ещё спрятанными в карман?

Так и ходили мы, жалуясь друг другу, вынашивая планы мести… И всё же армяне оказались не такими уж плохими. Временами они приглашали нас распить бутылочку-другую, после чего «потеплевшие» джигиты широко улыбались и в доброте душевной готовы были отправить в Армению хоть всех аульских девушек.

Армянам не отказать во вкусе. Их внимание сразу привлекла Сююмбике – дочь пастуха Юсуфа. Особенно увивался за ней один армянин по имени Арсен. Он тенью ходил за ней со своими шоколадками да орешками, но Сююмбике не позволяла провожать себя ни местным парням, ни жгучим залётным армянам. Огонь-девка. Я тоже был влюблён в неё, но с ней смотрелся балда балдой, не умевшим и двух слов связать.

Вся деревня только и говорила, что о Сююмбике и Арсене. Дескать, влюблённый армянин совсем высох от своих страданий, почти не ест, не пьёт, а всё только о ней, Сююмбике, мечтает. Некоторые хвалили гордую девушку: «Молодец! Порядочная девушка не станет осквернять свой язык болтовнёй с каким-то приезжим!» Однако находились и такие «подружки», что ворчали, сами чуть не лопаясь от зависти и ревности: «Воображает из себя невесть кого! Будто она ханский отпрыск, а не дочь нищего пастуха…»

Стоило только Арсену поманить пальцем, как за ним, наверняка, побежала бы любая сельская девица. А вот Сююмбике не позволяла даже провожать себя.

Армяне, как известно, настойчивый народ.

Однажды Юсуфа позвал к себе в контору сам председатель колхоза. В кабинете уже сидели Рафик с Арсеном.