Понимать детей. Путеводитель по теории привязанности Гордона Ньюфелда

Разница между дрессировкой и созреванием

Маттиас пылко обнимает маму, возвращаясь домой к обеду. Сбрасывая обувь, вешая куртку на крючок, кидая сумку на полку – и находясь на пути в ванную, где он будет мыть руки перед едой, Маттиас уже начинает говорить, рассказывать ей обо всем, что он пережил за день.

Мысленно он сейчас никак не связан со своей обувью, курткой, сумкой, мытьем рук – это просто привычки, которые его мама давно и, скорее всего, в игровой форме ввела в семейную жизнь. Маттиас действует так не потому что он – зрелый человек. До тех пор, пока он не осознает пользу порядка, четкие правила и ритуалы помогают приятно организовать быт. Это имеет смысл и практично во многих отношениях, но тут есть свои границы.

«Э-э… и-извиннни!» – несколько вымученным голосом тянет Дженнифер, протягивая Томасу руку, торопливо пожимает его руку и убегает.

Она не испытывает ни тени раскаяния, но научилась проводить этот ритуал, чтоб избегать взбучки. Здесь грань между «хорошими манерами» и воспитанием лицемерия очень тонка.

Можно, конечно, и совсем маленьких детей научить вести себя определенным образом и даже лицемерно изображать определенные чувства (например, раскаяние). Строгое воспитание также может привести к тому, что страх негативных последствий будет преобладать над всеми прочими чувствами. Но даже если дети ведут себя желательным образом (по крайней мере, пока они полагают, что за ними наблюдают, и испытывают от этого сильный страх), это не то же самое, что истинная внутренняя зрелость.

Подлинная эмоциональная интеграция означает, что различные чувства, различные мыслительные концепции или мировоззрения могут быть ценны и действенны в равной степени; что уместное поведение является результатом не привычки или страха, но представляет собой победу во внутренней борьбе различных импульсов. Только когда ребенок преодолеет эту ступень развития, он сможет проявить себя в новых условиях, развивая спонтанную этику и истинную человечность вместо того, чтобы тупо следовать правилам и «действовать по инструкции».

Заключение

Зрелость не дается при рождении и не наследуется, но, как плод, является результатом постепенного процесса, который разворачивается самостоятельно, если это позволяют условия. Способности к становлению, адаптации и интеграции не развиваются автоматически. Для маленьких детей импульсивное поведение «нормально». Поэтому имеет смысл удобно организовывать их и наш быт с помощью правил и ритуалов. Но мы не можем воспитать в них зрелость.

Часто встречающийся предрассудок: «Не учили, покуда поперек лавки ложился, а во всю вытянулся – не научишь».

Важнейшее правило: садовник заботится о хороших условиях, а рост доверенных ему растений происходит без его вмешательства.

Глава 2

Концепция привязанности

Каждый, действительно каждый ребенок, независимо от его интеллекта и прочих талантов, приходит в этот мир, обладая потенциалом, который может реализоваться в ходе его наполненной жизни. Раскроются ли такие заложенные в нем свойства, как становление, адаптация и интеграция (см. гл. 1), зависит большей частью от того, найдет ли он подходящие для этого условия. Мы узнаем больше об этих условиях в главах 3 и 4. Однако абсолютно необходимой для полного развития этих качеств является возможность ребенка установить глубокую привязанность к по меньшей мере одному человеку.

Что понимают под глубокой привязанностью?

Слыша о привязанности, вы, вероятно, спонтанно думаете о том, что происходит между матерью и ребенком сразу после родов: новорожденный открывает глаза, ищет зрительный контакт с матерью, возможно, впервые сосет ее грудь и при этом пристально смотрит ей в глаза. Это установление контакта, по-английски называемое bonding, само по себе прекрасно – но это лишь крошечная часть того, что составляет привязанность.

Привязанность, если рассматривать ее вне межчеловеческих отношений, по сути, является одним из основных принципов нашей общей вселенной: электроны привязаны к ядру, кварки, будучи связаны, роятся друг вокруг друга, планеты вращаются вокруг солнца, у последнего имеются свои связи в спиральных туманностях всей галактики – все основывается на привязанности, и без силы притяжения, нашей привязанности к Земле, мы были бы лишены всяческой опоры. Привязанность между детьми и родителями – это своего рода особый физический случай. Она действительно очень специфична.

В ходе эволюции животного мира млекопитающие стали первыми, у кого нашла применение концепция теплокровия. В то время, как амфибии и рептилии – кроме редких исключений – предоставляют потомство самому себе, которое обычно в состоянии сразу самостоятельно выживать, у млекопитающих (и птиц) это происходит принципиально иначе. Детеныши млекопитающих появляются на свет в поразительно беспомощном состоянии и поначалу для роста и развития нуждаются в специальной, производимой исключительно их матерью, питательной жидкости. В соответствии с этим фактом весь вид получил свое название.

Чтобы эта своеобразная конструкция могла функционировать, природа должна была изобрести еще нечто, что обеспечит детенышам близость их родителей и надежно удержит родителей от того, чтобы бросить их беспомощное, зависимое потомство на произвол судьбы или даже слопать как лакомство. В связи с этим как у детенышей млекопитающих, так и у их родителей появились мощные инстинкты, которые можно наблюдать у всех представителей вида, включая людей. Также у птиц был подмечен похожий принцип, хотя единственными известными науке птицами, производящими в зобу сравнимый с молоком секрет, являются голуби. Зато у птиц отец зачастую играет равноправную или даже преобладающую роль в заботе о потомстве. Модели сосуществования разнообразны, но у всех этих видов есть нечто общее.

Детеныши ничего не хотят так, как оставаться вблизи матери или родителей, и получать от них тепло и заботу. Гордон Ньюфелд называет этот порыв стремлением к близости. Это мощнейшее стремление к близости проявляется у людей настолько сильно и до такой степени пронизывает всю нашу жизнь от колыбели до смертного одра, что науке понадобилось значительное время, чтобы вообще обнаружить это влечение. Стремление к близости у наших детей по интенсивности превосходит все остальное, даже потребность в пище и безопасности.

Человеческие детеныши приходят в мир совершенно «ручными» и беспомощными и из-за особенностей развития человеческого мозга, приспособленного к обучению на протяжении всей жизни, сравнительно долго они требуют очень много заботы и помощи.

Необходимость пребывать на руках и получать внимание и заботу от одного из старших членов вида настолько инстинктивно сильна, что все дети в мире спонтанно издают крик ужаса и паники, когда их оставляют в одиночестве, особенно в темноте. В наше время постепенно приживается понимание того, что это – не злой каприз природы, цель которого – испортить родителям уютный вечер, а основополагающий инстинкт, благодаря которому стало возможным выживание человечества. Еще совсем недавно в эволюционном смысле ребенок, позволяющий оставить себя в темноте, вдали от общего очага, и крепко спящий всю ночь напролет, попросту не выжил бы. Он был бы немедленно сожран, или забыт, или замерз бы, или погиб бы по иной причине.

Во взрослых заложен ответный эквивалент этому интенсивному детскому стремлению к близости: матери или оба родителя больше всего желают быть вблизи своего потомства. И они хотят наилучшим образом его обеспечивать, часто за счет невыразимых жертв или даже самопожертвования. До тех пор, пока мы сохраняем хотя бы искру контакта с собственными эмоциями, мы находим младенцев неотразимо милыми, нам хочется взять их на ручки, потискать и защитить. Именно поэтому в настоящее время, к примеру, в канадских школах на занятия к детям с поведенческими нарушениями и сильно очерствевшими чувствами приносят младенцев и детенышей животных (этот проект называется «Babywatching» – «наблюдение за малышом», его сейчас пытаются внедрять в Москве. – Прим. ред.). Даже дети, которые в значительной степени утратили доступ к собственным чувствам нежности и заботы, обычно не могут противостоять очарованию малышей и таким образом открывают для себя заново мягкую сторону своей души.

Свойства привязанности

Феномен привязанности не ограничен нами, людьми, он не ограничен также ни миром животных, ни даже самой жизнью. Привязанность является тем, что как в субатомарном, так и в космическом масштабе, начиная от силы притяжения, магнетизма, химии и вплоть до любви, удерживает глубинную целостность нашего мира.

Мы, люди, будучи млекопитающими, предрасположены к привязанности, к связи с другими людьми. Эта потребность настолько сильна и вездесуща, что на нее долго не обращали внимания и не изучали. Я представляю себе это так: привязанность для нас – то же, что вода для рыб. Даже если бы рыбы могли думать, им не пришло бы в голову задумываться о существовании воды. Вода всегда тут, а думающая рыба, оказавшаяся на суше, уже вряд ли сможет сообщить о своем опыте. Рыбы без воды умирают, а без возможности привязанности действительно умирают дети. Именно поэтому нам необходимо знать и понимать свойства этого мощнейшего инстинкта привязанности.

Привязанность полярна

Как все в нашей Вселенной, привязанность заключает в себе противоположности. Восхищение может превратиться в презрение, подражание в сопротивление, любовь в ненависть.

Противоречивость этих полюсов может быть преодолена с помощью интеграции. Как мы увидели в главе 1, эта способность к интегрирующему преодолению полярности является плодом длительного развития. Маленькие дети в этом отношении еще весьма «односторонни». Если папа сегодня – герой дня, то только папа может помогать чистить зубы, читать книжку и петь колыбельную: «Мама, уходи! Пусть папа!» (или наоборот). Однако и для некоторых взрослых мир остается разделенным на белое и черное, крайне полярным образом. У них тогда в придачу к любимой футбольной команде обязательно будет и особо ненавистная команда-соперник. Никто в мире не будет им казаться столь отвратительным и мерзким, как бывший партнер, – до тех пор, пока разрыв отношений не будет внутренне по-настоящему синтегрирован.

Иллюстрация 1. Полярность привязанности

Если мы будем помнить о полярности в восприятии, мышлении и особенно в чувствах детей, то мы наверняка сможем спокойнее относиться к их порой резким и категоричным реакциям. Кроме того, мы сможем использовать силу полярности, чтобы самим оказаться на правильном полюсе привязанности и осознанно выстраивать мосты к другим значимым для ребенка людям. Так возникает своего рода «деревня» привязанности, в которую включены все люди, к которым привязан ребенок и которые находятся на положительном полюсе привязанности. Проявления негативного полюса привязанности – отталкивание, настороженность, дистанцированность, будут проявляться по отношению к людям, не входящим в деревню привязанности ребенка. Это естественный защитный механизм, за счет которого люди, заботящиеся о ребенке и несущие ответственность за него, являются одновременно и теми, на кого ребенок ориентируется.

Привязанность иерархична

Свою куртку Маттиас уже умеет надевать самостоятельно, но со шнурками еще бывают проблемы. «Папа, поможешь мне завязать ботинки?» – спрашивает Маттиас. Папа охотно помогает ему, после чего удовлетворенно наблюдает, как Маттиас с родительской щедростью обращается к своей маленькой сестре: «Иди, Лиза, я застегну тебе курточку!»

Привязанность является сильнейшим инстинктом «социальных» млекопитающих и человека. Задача этого инстинкта – устроить так, чтобы беспомощное потомство автоматически искало и принимало защиту, руководство и ориентировку. Одновременно привязанность обеспечивает желание и готовность ответственных взрослых предоставлять защиту, задавать направление, осуществлять руководство. Поэтому существуют две формы в привязанности, идеально дополняющие друг друга. Гордон Ньюфелд обозначает их как привязанность в «зависимой позиции» и привязанность в «альфа-позиции»..

Иллюстрации 2 и 3 показывают зависимость привязанности ребенка к ответственному за него взрослому, что дает возможность последнему осознать заботливую ответственность, присущую его альфа-позиции.

Иллюстрация 2. Привязанность облегчает зависимость

Иллюстрация 3. Привязанность помогает действовать

Только сочетание обеих форм привязанности делает возможным успешное развитие потомства.

Понятие иерархии, несколько сомнительное в то время, когда демократия и равноправие имеют (справедливо!) высокую ценность, не должно нас тревожить. Взаимодействие зрелых взрослых демонстрирует нам, что иерархии не являются застывшими. Они изменяются в зависимости от ситуации: при демократии, к примеру, – в зависимости от результатов выборов; в личных отношениях между взрослыми – в зависимости от требований, ответственности, распределения компетентности и резерва сил. Когда вы в полном истощении после долгого рабочего дня приходите домой и надеетесь, что ваш партнер побеспокоился об ужине, в этот момент вы желаете, чтобы он взял на себя ответственность, а вы могли бы позволить позаботиться о вас, принимая «зависимую позицию». Но если вы обнаруживаете партнера на диване с гриппом и высокой температурой, вы автоматически внутренне переключаетесь, вытесняя вашу собственную усталость на задний план (возможно, на время даже переставая ее ощущать), и, в первую очередь, делаете все необходимое для партнера. Таким образом, иерархия в контексте психологии развития обозначает следующее: кто принимает на себя ответственность и тем самым берет на себя роль альфы?

Будет ли развитие наших детей протекать без помех, зависит от того, чувствуют ли они себя защищенно и безопасно. Взятие на себя альфа-роли по отношению к родителям превосходит их силы, поэтому нам, взрослым, на протяжении длительного времени принадлежит отчетливая альфа-функция (см. гл. 4). Мы – это те «большие», которые заботятся, которые несут ответственность и задают ориентиры, неизменно осознавая: именно эта защищенность насыщает нашего ребенка так, что в нем просыпается желание дерзать – «сам, один!» Чем больше защищенности мы даем, тем сильнее разворачивается в ребенке естественное стремление к независимости и самостоятельности.

Привязанность делает уязвимым

Однажды Гордон Ньюфелд услышал, как его младшего сына Брейдена, которому тогда было 6 лет, старшие дети дразнили на спортивной площадке. «Ха-ха, хочешь в футбол играть? Да ты же просто глупый младенец!» Гордон Ньюфелд бросился было на защиту, но услышал, как Брейден спокойно ответил: «Нет, я не младенец. Мой папа сказал, что я футболист».

Нападение чужих детей не смогло уязвить Брейдена, потому что ему было гораздо важнее, что о нем думает его отец. Глубокие доверительная привязанность защищает нас. И, разумеется, наоборот: уничижительный приговор отца уязвил бы Брейдена в самое сердце. Глубокая доверительная привязанность делает нас уязвимыми: человек, к которому мы больше всего привязаны и которому доверительно раскрыли наше сердце, именно по этой причине обладает силой глубже всего ранить нас. Таким образом, привязанность наших детей к нам накладывает на нас большую ответственность.

По этой же причине обсуждения в рамках психотерапевтической проработки проблем взрослых людей почти неизменно крутятся вокруг их близких, и речь снова и снова идет об отце и матери. Каждому из нас самые глубокие раны были нанесены в раннем детстве теми людьми, к которым мы были зависимо привязаны, иначе и быть не может. Это обстоятельство не является указанием на то, что семья не работает как модель, оно вытекает из уязвимости, обусловленной привязанностью. Если ребенок растет не в семье, а в приюте, кибуце или другом учреждении, он точно также будет страдать от душевных ран.

Несмотря на все наши усилия, мы не сможем воспрепятствовать тому, что наши дети иногда будут обижаться на нас. Риск быть уязвленным естественным образом является продолжением чувства защищенности и радости, вытекающими из глубокой привязанности. С одной стороны это свойство привязанности должно призывать нас особенно бережно относиться к нашим детям, с другой же стороны, мы можем расслабиться: речь не идет о том, чтоб мы были всегда идеальны и наши дети бы никогда не обижались на нас. Решающим является то, что наш ребенок в целом (или снова) может позволить себе в привязанности к нам сохранять (или обрести вновь) душевную открытость и мягкость. Тогда он сможет со временем обрести зрелось и раскрыть свой личностный потенциал.

Рост и уровни привязанности

Если мы будем рассматривать три ключевые цели развития, представленные в первой главе, – становление, адаптацию и интеграцию – как мощные побеги растения, которое развивается и плодами которого являются зрелые действия ребенка, то становится ясно: такое растение нуждается в корнях. Этими корнями и является привязанность. Ребенок в первые годы жизни протягивает эти корни к тем взрослым, которые о нем заботятся.

Я сознательно говорю здесь о «взрослых, которые заботятся», а не о родителях, поскольку интересным образом детский мозг при появлении в этом мире не имеет четкого представления или установки относительно того, как должны выглядеть лица, к которым он выстроит привязанность. Конечно, ребенок на протяжении девяти месяцев воспринимает сердцебиение, голос, эмоции родной матери и физически связан с ней через пуповину. Поэтому он всегда воспринимает отделение от матери как болезненное, драматическое изменение, но в первые месяцы после рождения мозг ребенка относительно открыт для установления привязанности к другому лицу.

Начало современным исследованиям привязанности было положено еще в пятидесятых годах Джоном Боулби. Но только Гордон Ньюфелд, канадский специалист по психологии развития, обнаружил, что ребенок – в идеале в первые шесть или семь лет жизни, хотя для этого никогда не может быть слишком поздно, – погружает все более глубокие корни привязанности в, так сказать, «материнскую почву».

Развитие ребенка предрасполагает его к формированию у него убрать модели привязанности к (по меньшей мере) одному лицу вплоть до максимальной глубины. Первые привязанности служат далее масштабом и образцом для всех последующих и более поздних привязанностей. Очарование различных ступеней развития состоит в том, что ребенок не просто привязывается все глубже и со все более растущим доверием; глубокая степень привязанности одновременно дарит ему все больше свободы в развитии его личности. Это означает: глубокие привязанности – даже если, а может быть, именно потому, что они делают нас уязвимыми, – являются необходимой предпосылкой пробуждения индивидуальности.

1. Привязанность на уровне ощущений

Когда моему первенцу была неделя, к нам в гости пришли друзья, которые захотели подержать новорожденного на руках. Вольфганг, мой друг, заметил, что хотя младенец не протестовал, но его тельце напрягалось – он явно тянулся вправо, туда, где сидела я. Вольфганг пересел – и ребенок потянулся влево. То есть ему было ни в коем случае не все равно, где он был, даже если он не протестовал, поскольку слышал мой голос.

Примерно шестью неделями позже у меня было очень важное дело, и моя мама приехала, чтобы побыть с ребенком, которого до этого коротко видела два или три раза. Когда я вернулась, бабушка и внук были измучены – ребенок на протяжении двух часов кричал почти без перерыва. Я очень испугалась – я не понимала, чему я его подвергаю.

Новорожденный совершенно беспомощен и не может выжить без физической близости взрослого. Поэтому он привязывается на физическом уровне, он хочет ощущать, обонять, видеть, чувствовать на вкус, как минимум слышать свой объект привязанности. Как только восприятие перестает быть возможным, ребенок впадает в беспокойство и стремится восстановить привязанность. При этом он отчетливо предпочитает свой основной объект привязанности. Есть, однако, глубокий смысл в том, что младенец, когда он не голоден, не устал и не страдает от боли, как правило, без протеста позволяет передавать себя другим взрослым или старшим детям. Такой маленький ребенок все равно целиком и полностью зависит от защиты всех, с кем он соприкасается, поэтому вполне разумно, что младенцы поначалу проявляют доверие по отношению ко всем, с кем сталкиваются. Лишь к пятому месяцу появляется реакция настороженности, о которой мы поговорим в главе 4.

2. Привязанность на уровне похожести

Всякий раз, как мой муж уезжал на несколько дней, наш тогда двухлетний сын на второй день начинал играть «в папу». Он брал свой игрушечный мобильный телефон и начинал ходить туда-сюда, говорить и жестикулировать так, как это делает мой муж. Это выглядело так, будто он пытался вернуть папу, сам становясь папой.

В течение первого года жизни у ребенка развивается способность ходить и бегать, удаляясь таким образом от матери. Привязанность, базирующаяся исключительно на физическом контакте, служила бы теперь препятствием, ограничивая пространство для развития. Весьма подходящим образом в этой фазе начинается вторая ступень привязанности: привязанность через похожесть. Наши годовалые и двухлетние дети, как маленькие попугайчики, все за нами повторяют. Сильное стремление к копированию служит, кроме всего прочего, еще и основанием для развития речи: ребенок учится говорить, повторяя за взрослыми звуки, и методом проб и ошибок определяет, какие сигналы к каким событиям приводят. Двухлетний ребенок может оставаться внутренне связанным со значимым для него человеком, будучи таким, как этот человек. Если папа отсутствует и ребенок по нему скучает, может здорово помочь, если мама даст ему папин шарф или папину обувь, позволит ему сидеть на папином стуле и т. д. Будучи таким, как папа, и играя в него, ребенок «возвращает» папу и удерживает отношения, невзирая на внешнюю разлуку.

3. Привязанность на уровне принадлежности и преданности

«Папа, у нас красивая машина! Я помогу тебе помыть нашу машину».

Примерно к трем годам ребенок обнаруживает, что он отличается от других людей, даже от собственных родителей. В этой фазе проявления собственной воли начинается новая ступень привязанности: ребенок не обязательно хочет быть точно таким же, но он желает быть причастным, помогать, присутствовать, и он заявляет довольно серьезные претензии на обладание. У него появляется чувство «моего» и (нередко поначалу слабое) «твоего». «Это наша машина, тебе нельзя ее трогать!» Дети в этой фазе – маленькие рыцари. Они хотят быть на нашей стороне, помогать, быть причастным, и ничто не ранит их больнее, чем когда мы все это отвергаем.

4. Привязанность на уровне значимости

В 2 или 3 года маленький Маттиас гордо демонстрировал тете Сабрине свои каракули: «Смотри, что я нарисовал!» Примерно в четыре года – если развитие протекает идеально – Маттиас начинает придавать значение тому, чтобы его рисунок нравился тете. «Сабрина, тебе нравится мой рисунок?»

Ребенок хочет не только быть частью происходящего, он хочет не только походить на нас и, конечно, быть физически связанным с нами. Приобретенная ребенком высокая степень индивидуализации ведет к желанию, чтобы его ценили именно за его своеобразные особенности, за его вклад, за то, чем он является.

Дети в этом возрасте обожают истории о том, как это было прекрасно, когда они появились на свет, и как бабушка радовалась, и что сказала тетя Сабрина, увидев маленького Маттиаса в первый раз. Они весьма чувствительны к похвале и критике, их, соответственно, очень легко задеть. Они желают не просто участвовать – необходимо, чтобы другие видели и признавали их личность. Если ребенок на этой ступени привязанности слишком часто чувствует себя отвергнутым, обесцененным и раскритикованным, возникает опасность застревания в данной точке или даже регресса к привязанности через принадлежность и преданность. Если же на данном уровне ребенок имеет достаточно уверенности в себе и подтверждения своих достоинств, он открывается для следующего, еще более глубокого – и вместе с тем еще более уязвимого, – уровня привязанности.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.