Любовники

– Вы очень правильно подметили: «красоток». Красотка и красивая женщина – две совершенно разные вещи. Вы не знали?

Дина снова принялась разглядывать свои налакированные ногти, пытаясь, в свою очередь, справиться с волнением.

– Так вот, в разряд красоток… в моей классификации, во всяком случае, вы не попадали. Я видел в вас зубрилу, синий чулок и будущую карьеристку.

Дина заинтересованно подняла глаза на говорящего.

– Сегодня, как вы могли заметить, я разглядел, что у вас очень красивые ноги. – Он улыбнулся. – Но то, как Вы меня приструнили, заставило меня вглядеться в вас чуть внимательней. – Теперь волнение Константина Константиновича выразилось во влажном блеске глаз. Он прикурил сигарету. – И вот… – с силой выдохнул дым вверх, – …не перестаю удивляться.

– И что же вас удивляет?

– Ваша неординарная жизненная позиция. Впервые слышу, что с прямотой и естественностью легче жить, чем хитря… лукавя… Или кокетничая.

– Что ж тут мудрёного?

– Ну, как?.. Человеку всегда что-то нужно от других. Вот и приходится ему подстраиваться… подыгрывать… порой ломать себя… в лучшем случае – сгибать.

– Не всем людям что-то нужно от других. – С присущей ей уверенностью сказала Дина.

– Вы считаете? Вам ничего ни от кого не нужно?

– Мне нет.

– М-м-м… – задумался Константин Константинович. – Ну, конкретно вам, в вашем нынешнем возрасте и статусе, возможно, нужно меньше, чем скоро будет просто необходимо.

– Что вы имеете в виду? – С недоверием спросила она.

– Сейчас вы – студентка. Причём, с головой. Так что своё положение отличницы и гордости родителей зарабатываете умом, усидчивостью и целеустремлённостью. Пройдёт немного времени, вы влюбитесь… – Он осёкся. – Когда к вам придёт любовь… – Он снова осёкся. – Или вы уже влюблены?

Дина опустила глаза на пламя свечи и сказала:

– Продолжайте вашу мысль.

Константин Константинович продолжил:

– Человек влюбляется в другого человека и принимается требовать от него взаимности. Тут и возникает театр… игра. Порой бездарная, порой просто мерзкая. Вы, вероятно, не представляете, во что может превратиться то, что когда-то было любовью… или влюблённостью.

Он говорил возбуждённо и с волнением, а Дина вдруг вспомнила сцену между мамой и дядей Толей, хоть и не поняла, каким образом она связана с тем, о чём сейчас говорит её преподаватель.

– Потом – служебная карьера. А это ещё более пакостное поприще. Будешь собой, «естественным и прямым», как вы выражаетесь, ничего не добьёшься. В лучшем случае так и просидишь рядовым до пенсии. А если твоя прямота мешать будет, от тебя избавятся в два счёта. – Он затянулся глубоко, потом выдохнул дым и продолжил уже спокойно и даже с улыбкой: – Так что, девушка, не пересмотреть ли вам свои принципы, пока не поздно?

Дина, собравшись с духом, сказала почти ровным голосом:

– Я уже влюблена. – И добавила после короткой паузы: – в вас. – Снова помолчав секунду, но не давая собеседнику прийти в себя, продолжила: – Только требовать от вас я ничего не намерена. Поняли? – И она посмотрела на Константина Константиновича в упор уже совсем спокойно.

– Вот как?.. – Явно смущённый Константин Константинович пытался поддерживать игривый тон.

Но он был растерян, обескуражен и не знал, что ему делать с этим признанием.

Тут очень кстати принесли горячее, и Константин Константинович принялся активно помогать официанту, удивлённому таким порывом.

Дина тоже была рада этой перебивке – она отвернулась к сцене и смотрела то на музыкантов, то на площадку перед сценой, где несколько пар танцевали твист под «Чёрного кота». Ей очень хотелось не отводить взгляда от Константина Константиновича, но смотреть на него без волнения он не могла – может, это шампанское так на неё подействовало?..

Сегодня её любимый преподаватель выглядел совсем по-другому, чем обычно: не строгим и неприступным педагогом, каким был в стенах института. Сегодня он был «стилягой»: узкие брюки, твидовый светло-коричневый пиджак с кожаными заплатками на локтях и плетёными из такой же кожи пуговицами, водолазка цвета кофе с молоком – и весь его внешний вид говорил о лёгкости, празднике, игре.

«Как же он красив!» – заходились восторженным звоном эстетические струны Дининой души. «И сегодня он со мной…» – робко, не загадывая ничего на будущее и не оглядываясь в прошлое, вторили им струны женского самолюбия.

– Вы танцуете? – Спросил Константин Константинович, когда официант закончил своё дело и удалился, а ансамбль заиграл «Лунный камень».

– Танцую, – сказала Дина.

– Разрешите вас пригласить. – Кавалер поднялся и протянул даме руку.

Динино волнение достигло, казалось ей, всех возможных пределов совместимости с жизнью, едва она коснулась пальцами ладони преподавателя. Сердце готово было остановиться – оно сбилось со своего обычного ритма так внезапно, что просто не в состоянии было его вспомнить, и пребывало в полной растерянности.

Константин Константинович провёл Дину в центр площадки и, держа её правую ладонь в руке, другой рукой едва коснулся её спины.

Динино дыхание стало почти ровным, сердце немного успокоилось и продолжило свою работу, хоть и в очень необычных, доселе незнакомых, условиях… Нет, оно вспомнило, что нечто подобное происходило, когда Артур Давлатян приглашал Дину на медленный танец на студенческих вечеринках – вот так же остро были приятны его прикосновения. Но сейчас всё-таки всё было по-другому… ещё острей.

Одна ладонь Дины лежала на груди Константина Константиновича, ощущая мягкую шерстяную пушистость твидового пиджака. Другая впитывала в себя тепло мужской ладони, чутко ловя малейшее движение мышц – пальцы едва заметно подрагивали, то сжимая, то отпуская пальцы Дины. И ей казалось, что какие-то токи струятся из этой ладони… входят в неё, наполняют её… Дыхание его касалось её щеки… Дина слышала это дыхание. Оно было неровным, громким… Как же оно волновало…

– Вы такая… лёгкая… – Сказал Константин Константинович на ухо Дине.

Голос его стал низким, чуть хриплым. Она подняла взгляд и всем своим существом угодила в его лучившиеся влажным светом глаза.

– Правда?.. – Растерянно сказала она, вовсе не собираясь этого говорить.

– Правда, – засмеялся он и прижал к себе Дину.

Он тут же отпустил её. Но это короткое объятие, мимолётное прикосновение щеки к щеке, его низкий густой смех снова едва не лишили Дину чувств.

«Подари мне лунный камень… подари мне лунный свет…» – пропел солист, музыка стихла, саксофонист положил свой саксофон, гитаристы сняли гитары, и музыканты отправились на перерыв.

Весенний дождь

Дина и Константин Константинович медленно шли по мосту к остановке трамвая.

Они так много и увлечённо говорили в кафе, среди шума и музыки, что казалось странным, почему оба молчат теперь – наедине, в тишине и безлюдье.

В молчании ощущалась неловкость, словно каждый переоценивал сказанное там и тогда, и анализировал: не был ли он чрезмерно откровенен, не наговорил ли лишнего?..

Дина заметила в углу между пилоном и оградой моста сжавшегося в комок котёнка. Она подошла к нему и присела, чтобы погладить взъерошенную спинку, покрытую изморосью. Но котёнок неожиданно проворно убежал, выскользнув из-под самой Дининой руки. Дина проводила его взглядом и поднялась с корточек. Она положила ладони на перила моста и посмотрела на чёрную плотную поверхность небыстрой реки, лениво играющей ночными городскими огнями.

– Вы любите всех животных?.. Или только кошек? – Спросил Константин Константинович, воспользовавшись поводом нарушить молчание.

Он подошёл к перилам и встал рядом с Диной.

– Только кошек, – сказала Дина.

– В вас удивительно сочетаются женские и мужские черты, – сказал он и улыбнулся, посмотрев на Дину. – Да… сегодняшний день – сплошное откровение для меня.

Дина повернулась к Константину Константиновичу и смотрела на его лицо. Ей вдруг показалось, что это смотрит не она, что её здесь нет, и что этот мужчина – совершенно не знакомый ей, посторонний мужчина – стоит рядом с неизвестной ей девушкой, а ей, Дине отчего-то очень хочется заплакать. Но это продлилось только миг. В следующее мгновенье она снова оказалась в своём теле, её ладони ощущали холод чугунных перил моста, а рядом стоял преподаватель, которому утром она сдавала экзамен, потом сидела с ним в кинотеатре и, следя за переживаниями героев, которых играли Нахапетов и Вертинская, всё равно постоянно ощущала его присутствие, а потом… потом танцевала с ним в кафе, и он был так близко, он обнимал её…

– И вы продолжаете меня интриговать… Вы ведёте себя так странно для женщины… для девушки вашего возраста. – Голос преподавателя снова выдал волнение. – Ведь вы признались мне в своих чувствах… А это не шутка, как я понимаю… Вам что, совсем не интересно, что я по этому поводу думаю?

Она снова отвернулась, опустила голову и смотрела на вздымающуюся у опоры моста волну – такую же медлительно-сонную, как сама река. Почувствовав, что может говорить без волнения, она повернула лицо к Константину Константиновичу и, глядя ему в глаза, заговорила:

– Конечно, мне интересно, что вы думаете… Только я не хочу вранья. Не хочу, чтобы вы ответили мне признанием из каких-либо соображений, кроме одного – кроме взаимного чувства. А его нет и быть не может… – Она опустила глаза, но потом снова посмотрела на преподавателя прямо, не отводя взгляда. – Ведь ваш роман с Риммой Яковлевой только что закончился её абортом… – Константин Константинович попытался что-то сказать, но Дина продолжила, не обращая внимания на его реакцию. – У вас не было времени разобраться в Ваших чувствах ко мне, потому что мои коленки, которые вы заметили сегодня утром – это ещё не вся я… и в коленки не влюбляются. Так что, лучше молчите. Если вы скажете сейчас, что влюблены в меня, всё кончится. Это будет означать только одно: что вы и в самом деле бабник, и вам любой ценой нужна очередная… очередная любовница.

Она снова отвернулась, глядя на чёрную в золотистых блёстках воду, и думала только об одном: как бы не расплакаться.

Константин Константинович очень осторожно взял Дину за руку. Рука была холодной и влажной от ночной росы. Не заметив сопротивления, он взял вторую руку и сжал в своих горячих ладонях, согревая. Дина не сопротивлялась, но не смотрела на него – она всё ещё боялась заплакать. Отчего – не знала и понять не могла.

– Хорошо, – сказал Константин Константинович, – я не буду ничего Вам говорить сейчас… Кроме одного: вы, кажется, замёрзли.

– Нет, я не замёрзла, – сказала Дина, – только руки.

Константин Константинович подышал в свои ладони, где пригрелись Динины пальцы.

– Спасибо. – Дина улыбнулась.

Они прошли мост и оказались у остановки трамвая.

– Вы уже домой? – Спросил Константин Константинович.

– Я не хочу неприятностей в общежитии. – И она посмотрела на часики.

– Да, конечно… – Константин Константинович занервничал. – Но я… я не хочу расставаться с вами… У вас нет здесь родственников?

– Есть. Но я их не обременяю собой. Тем более, поздно ночью.

– Ну, вы иногда ночуете у них?

– Очень редко, когда мама приезжает.

– М-м-м… Вы могли бы сказать в общежитии, что… – Он вдруг рассмеялся. – Боже мой! Это кому я советую соврать!.. Простите… Но мне правда не хочется расставаться с вами. Надеюсь, в искренность этого признания вы верите?

– Да, – сказала Дина просто. – Я вам верю. Что бы вы ни сказали.

Слегка смешавшись, Константин Константинович спросил:

– То есть? Я вас не понимаю…

– Что тут непонятного? Я вам верю. – Повторила Дина с нажимом.

– Вы мне верите? После всего того, что узнали обо мне?

– Именно после того, что узнала о вас. – И Дина уточнила: – Вы искренний человек. Вы искренний бабник. Вы искренне любите женщин… Они на вас вешаются… Полная гармония. По крайней мере, не обманываете, что готовы жениться. – Она внимательно посмотрела ему в глаза. – Нет ведь?

Константин Константинович опустил голову и смущённо засмеялся.

– М-м-м… Очень редко. – И словно оправдываясь, продолжил. – Вы же все такие разные! Вам вот правду подавай, другим – ложь! И чем махровей, тем лучше! – Он снова смотрел на Дину с не покидающим его весь вечер выражением любопытства, удивления, растерянности на лице и в глазах. – Но такое со мной впервые. В чём я только ни объяснялся с женщинами!

Загремел подходящий к остановке трамвай. Константин Константинович вопросительно посмотрел на Дину.

– Я уеду следующим, – ответила она на его немой вопрос.

– Мы увидимся?.. Завтра?.. – Спросил он, когда трамвай, захлопнув двери, канул во влажную темноту, словно в вату.

– Завтра я уезжаю домой. На неделю.

– А потом?

– Потом у меня практика до конца июля.

– Где? – И снова Константин Константинович занервничал и не пытался скрыть этого.

– Здесь.

– Здорово! – Облегчённо улыбнулся он. – Как здорово, что вы отличница! А то заслали бы в Тьмутараканск какой-нибудь на полтора месяца.

Несколько редких капель внезапно упали из черноты и тут же превратились в настоящий проливной дождь. Константин Константинович распахнул плащ и накрыл полой Дину – как наседка крылом прикрывает своего цыплёнка.

– Перестанете… я же в плаще… Вон туда! – И Дина кивнула в сторону магазина на другой стороне улицы.

Они вбежали под козырёк гастронома изрядно промокшими.

Дина достала из кармана плаща белый носовой платок и принялась вытирать лицо. Константин Константинович тоже вытер мокрые щёки, лоб. Вдруг он взял Дину за подбородок и произнёс:

– Чш-ш… Не шевелитесь… У вас на мочке капля, как бриллиантовая серёжка.

Дина замерла, глядя на Константина Константиновича. Он перевёл взгляд со сверкающей капли Дине в глаза и тоже замер. Потом аккуратно промокнул влагу, отпустил Дину и принялся сосредоточенно сворачивать платок.

Дина прислонилась к тёмной стеклянной витрине и смотрела на дождь, мелькающий в свете фонаря.

Константин Константинович, продолжая тщательно складывать свой платок – уголок к уголку – сказал тихо:

– Я очень хотел вас поцеловать.

Дина ответила не сразу:

– И что вам помешало?

– Мне впервые помешало то, чего я не знал никогда.

– Что же это?

– М-м-м… – Он всё крутил в руках несчастную тряпицу. – Страх?.. Нет. Опасение.

– Чего вы опасались?

– Я опасался вызвать ваше недовольство… обидеть вас…

– Забавно.

– И вправду, забавно. До сегодняшнего дня я был уверен, что знаю женскую сущность, как свои пять пальцев… Я был уверен, что знаю, когда и чего хотят женщины. Я всегда знал, как мне себя надо вести. – Он усмехнулся. – Мне в голову бы никогда не пришло усомниться: стоит ли целовать женщину? Я знал, что женщину нужно целовать при любом удобном… да и не удобном случае. – Он вдруг стал серьёзным и с волнением в голосе спросил: – А если бы я это сделал?.. Вы бы?..

– Я бы не убежала. – Сказала Дина. – И по физиономии вы бы не схлопотали.

Константин Константинович усмехнулся и мотнул головой. После недолгой паузы, он спросил, и в голосе снова послышалось волнение:

– А можно повторить попытку? – И повернулся к Дине.

– Уже нет, – спокойно сказала она. – Мне не нравятся мужчины, которыми нужно руководить: это можно, это нельзя… А вот и мой трамвай! – Она подняла воротник и собралась побежать к остановке.

Константин Константинович взял её за локоть её и повернул к себе:

– Но мы ещё не попрощались и не договорились о следующей встрече.

Дина сказала не слишком твёрдо:

– Я опоздаю.

– Я довезу вас на такси, – оживился он.

– Мне только на такси не хватало заявиться в общежитие! Да ещё вместе с вами. – Улыбнулась Дина.

– Правда… – Засмеялся Константин Константинович. – Так когда мы увидимся?

– Когда я вернусь… через неделю. Если вы не передумаете до тех пор.

– Где и во сколько? – Он пропустил мимо ушей последнюю реплику Дины. – А вам можно позвонить?.. Скажите мне ваш номер. – Константин Константинович шарил по нагрудным карманам в поисках ручки.

– У нас дома нет телефона.

– Тьфу ты! – Он растеряно посмотрел на Дину. – Разве такое ещё бывает? А вы не могли бы?..

– Не суетитесь. Я приеду и мы увидимся.

– Какого это будет?

– Числа третьего.

– Числа третьего!.. – сокрушённо воскликнул Константин Константинович. – А если второго?.. Или четвёртого?.. Неужели такое бывает?.. Нет телефона!.. А можно вы позвоните мне, когда приедете? – Он снова принялся искать ручку.

Дина достала из сумочки записную книжку и ручку, и Константин Константинович написал на раскрытой ею странице свой номер.

Вдали загремел трамвай.

– До свидания, Константин Константинович, – сказала Дина и протянула ему руку.

Он пожал её и сказал, глядя Дине в глаза:

– До встречи, Дина. – И добавил: – Я буду ждать Вашего звонка.

***

В комнате был полумрак – верхний свет погашен, только лампа на столе с накрытым газетой абажуром. Римма спала, отвернувшись в стенке и укрывшись с головой одеялом. За столом сидели над книгами и тетрадями Вера и Валя.

Обе разом повернулись к вошедшей Дине.

– Привет, – сказала шёпотом Дина.

– Привет, – хором ответили обе.

Дина переоделась, взяла в тумбочке умывальные принадлежности и вышла.

Вера многозначительно постучала ногтем по стеклу будильника. Часы показывали пять минут первого.

Вернулась Дина. Она переоделась в шёлковый короткий пеньюар, села на постель, достала из тумбочки аптечную баночку с густым белым кремом и нанесла его плотной маской на лицо, на руки, откинулась на подушку и прикрыла глаза.

Громкий шёпот Веры нарушил тишину:

– Как вечер? – Спросила она.

– Хороший вечер, – тихо ответила Дина.

– Где были?

– Имейте совесть! – Раздался нервный голос Риммы. – Уже ночь!

– Мы же не кричим, чего ты-то кричишь? – Огрызнулась Вера.

Дина сказала тихо:

– Извини, Римма, мы больше не будем.

Римма откинула одеяло, встала, надела халат, и, прихватив из тумбочки сигареты, вышла, хлопнув дверью.

Вера, решив, что теперь-то можно поболтать открыто, повернулась к Дине:

– Ну, расскажи!

Дина, не меняя позы, сказала спокойно:

– Я ничего рассказывать не буду. Вы только и делаете, что сплетничаете и других злите. Вам что, не жаль Римму?

Вера отвернулась и скорчила рожу – так, чтобы не увидела Дина.

Более простодушная Валя не знала, как реагировать на Верины выходки, а потому просто опустила глаза в тетрадь, хоть и поглядывала краем глаза то на неё, то на Дину.

Вера не выдержала и продолжила приставать к Дине:

– Ты вот вся такая правильная, а ногти красишь и лицо отбеливаешь.

Дина ничего не ответила.

Вера не унималась:

– А ведь правильные не красятся и не расфуфыриваются.

Дина сказала спокойно, не открывая глаз:

– Чехов сказал: в человеке всё должно быть прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Слышала такое?

Вера снова скорчила рожу.

– Всё-то ты знаешь, Турбинá.

– Каждый знает то, что хочет знать… то, что ему нужно.

– А что ты, Турбинá, в актрисы не пошла?

– К чему ты это? – Усмехнулась Дина.

– А так, – аргументировала Вера. – Была бы вторая Дина Дурбин… Турбин! Тебя же в честь неё назвали?

– В честь неё. Только я не способна к актёрству.

– А! Ну да! Врать не умеешь. А в кино ведь как: не соврёшь, не сыграешь.

– Ты ошибаешься. Играть роль – вовсе не значит врать, – сказала Дина и принялась снимать ватой крем с лица и рук.

Вошла Римма.

– Не знаю, о чём вы тут за моей спиной… – Начала она.

Дина перебила её мягко:

– Римма, мы всё знаем про тебя, но это не значит, что ты перестала быть нашей подругой.

Валя, которая глянула было удивлённо на Дину, тут же опустила голову в тетрадь, а Вера так и замерла с вытянувшимся лицом.

– Лично я тебе сочувствую, Римма, – сказала Дина. – Но я желаю тебе, чтобы ты всё забыла и начала новую жизнь… Точнее, не забыла, а не повторяла ошибок.

Дина поднялась со своей постели, подошла к Римме и обняла её. Римма неожиданно горько заплакала. Она тоже неловко обняла Дину и продолжала громко всхлипывать.

– Нам часто кажется, – говорила Дина, – что первый мужчина, который на нас обратил внимание, или первый, в кого мы влюбились, это навсегда. Но это может быть и не так. А главное, нужно спросить себя: уверена ли я в нём, в себе и своих чувствах?

Римма, успокоившись, села на постель и принялась вытирать лицо полотенцем:

– Откуда ты… всё это?.. – Спросила она Дину.

– От мамы, – ответила та.

– Что, она прямо так тебе и говорила? – Римма удивлённо посмотрела на неё.

– Нет. Она, как раз говорила совсем другое. Но я видела её жизнь и понимала больше, чем слышала.

Домой

Дина вытянулась на верхней полке плацкартного вагона. Ехать почти сутки: ночь и день. Завтра к ужину будет дома.

Дина любила дорогу – куда бы она ни вела: на море, в пионерский лагерь, домой или на учёбу после каникул. И только сейчас – впервые в жизни – она с сожалением села в поезд. Но не ехать было нельзя. Во-первых, маме обещала, и та что-то там приготовила дочери из обновок на лето. Во-вторых… во-вторых, Внутренний Голос убедил.

– Ты, конечно, можешь не поехать, – говорил он, – или поехать не сегодня, а завтра… или послезавтра… Но поезжай-ка ты лучше сегодня… Дай отстояться впечатлениям. И твоим, и его. – Внутренний Голос знал, что Дина знала, кого он имеет в виду. – Не пори горячку! Остынь. И ему остыть дай. Неделя – самый подходящий срок, чтобы взглянуть на произошедшее более трезво. А? Как ты думаешь?..

– Я согласна, – сказала Дина, вздохнув немного грустно.

Она пошла на вокзал, постояла в очереди за билетом, надеясь втайне от Внутреннего Голоса, что билетов не будет. Но билеты были – хоть и на верхние боковые места, но были. Что, кстати, лишний раз убедило её в правоте того, которому привыкла безоговорочно доверять – Дина подозревала, что, давая ей тот или иной совет, этот дивный Кто-то заранее знает, что получится так, как он советует. А может быть, Он сам всё устраивает так, как нужно… как нужно Дине, как лучше всего будет для Дины… Это было дерзкое предположение: ишь, какая… уж не думаешь ли ты, что всё и вся так и крутится вокруг тебя одной и твоих интересов! Но почему бы и нет, – думала Дина, – по крайней мере, надеюсь, что я получаю всё это не за счёт кого-то…

Дина заплатила за билет и села вот в этот поезд.

Она вытянулась на своей полке и робко спросила у Внутреннего Голоса:

– Но вспоминать Его я ведь могу?

– Конечно! Конечно, вспоминай! – Ответил её надёжный советчик. – И чем больше, чем подробней – тем лучше! Перебирай в памяти каждое слово, каждый жест… анализируй – что тебе так, что тебе не так…

Дина обрадовалась такому ответу и первым делом достала из сумочки свою записную книжку, раскрыла её на нужной странице и ещё раз прикоснулась взглядом к трём буквам – «ККК» – к цифрам и маленькому сердечку, нарисованному рядом с ними. Она прижала страничку к губам и послала мысленный привет руке, оставившей ей этот драгоценный – видимый и осязаемый – кусочек того долгого дня, который начался в восемь часов утра на экзамене и закончился в первом часу ночи, когда она вернулась к себе в общежитие.

Дина вспомнила прикосновение этой руки к своей. Ещё – как эта рука долго – бесконечно долго! – лежала на её спине… когда они танцевали под «Лунный камень»… а потом коротко, но так крепко прижала Дину к…

Константин Константинович… Как она могла бы называть его ласково? Костенька… Мой милый Костенька… Костюша… Костик… Котик… Или просто: мой милый…

Нет, от этого начинает кружиться голова…

Как он смотрел на Динины коленки… Нет, лучше – как в глаза… Да, в глаза – гораздо лучше. Он сидел так близко, в кинотеатре, и смотрел на неё. А потом она повернулась к нему, и его лицо было совсем рядом… Глаза блестели… приоткрытые губы чуть улыбались… А потом он хотел её поцеловать… И тоже – так близко его лицо… так близко, что можно взять его в ладони и коснуться губами лба… щеки… губ… Коснуться губами его губ…

– А про это можно? – Спросила Дина, смутившись оттого, что сначала напридумывала, а потом только спрашивает разрешения.

– Можно, можно… – Усмехнулся Внутренний Голос. – Про любовь можно всё.

– Хорошо, – сказала Дина. – Это про любовь.

– Только не забывай, что это про твою любовь, – сказал Внутренний Голос, сделав упор на слове «твою», – а про его любовь ты пока ещё ничего не знаешь. Так ведь?

– Да, – согласилась Дина. – Я буду пока только про свою.

– И слишком далеко не заходи, не ожидай от него того, чего просто не можешь… не имеешь права ожидать. А то потом плакать горько будешь.