Забойная история, или Шахтерская Глубокая

Чумаки находились на возвышенности. Мы вышли из поселка, и асфальтовая дорога плавно пошла вниз. Минут пятнадцать мы шли по наклонной. Внизу были поселковое кладбище, поворот и подъем. Возле кладбища – автобусная остановка «Космическая». Выходишь на «Космической» – попадаешь на кладбище. Село лежало в стороне от трассы, чтобы до него добраться, следовало повернуть по асфальтовой дороге вправо, подняться на холм и спуститься вниз. Когда мы с Зоей оказались на вершине, у меня захватило дух: на зеленых лугах паслись коровы, блестела извилистая прожилка реки, берега окаймляли богатырские вербы, издалека едва-едва слышалось хоровое пение лягушек, пахло степью и ветром.

Мы пошли вниз к селу по самой короткой и самой узкой тропе. С детства любила эти холмы. Ранней весной они покрывались гусиным луком – миниатюрными желтыми цветами, похожими на звезды. Они росли неравномерно – то сгущались, то растягивались в дугообразные полосы. А в сумерках ярко-желтый окрас мерцал, и тогда бугор становился похож на перелицованный купол планетария.

В мае место гусиного лука занимали дикие тюльпаны. Много тюльпанов, тюльпанье иго. Букеты наполняли дом таким густым ароматом, что воздух можно было резать ломтями и использовать вместо мыла.

К началу августа выпускал свои стрелы ковыль. На холмах всегда ветрено, и пряди ковыля тянулись шелковыми струями вслед за ветром, как речные водоросли за придонным течением. Верные адепты воздушного ордена, бьющие поклоны колышущейся стихии. Ковыль – это седина холмов, молитва степей.

– К деду будешь заходить? – спросила Зоя.

– Что я ему скажу? Привет, дед, мы пришли за травой? Не будем.

– Давай зайдем, водички попьем.

– Из колодца попьем.

Когда мы проходили мимо дедушкиного проулка, я опустила глаза, словно взгляд мог меня выдать и тонкими сигналами сообщить деду о нечестивом визите. У соседей под забором лежала свежескошенная трава, они готовили сено для своей коровы. Бабушка умерла зимой, когда мне было семнадцать, и дед сразу после похорон поскользнулся и сломал шейку бедра. Восстановиться он так и не смог, с тех пор передвигался только на костылях. Он не выходил со двора, отец раз в неделю приезжал и затаривал деда продуктами. Случайная встреча была исключена.

Первые три года моей жизни прошли в дедушкином доме. Но почему-то в ранних воспоминаниях нет родителей, словно я сирота. Есть бабушка, которая разучивает со мной стихотворение «У лукоморья дуб зеленый», есть дедушкин директорский кабинет с красным флагом, гигантским столом и россыпью диковинных вещиц на его поверхности: дыроколом, чернильницей, перьевой ручкой, бюстиком Ленина, кусочками мела в жестяной баночке, колодой карт, отобранной у двоечника. Есть залитый солнцем сельский двор, бабушкины флоксы, вареники с вишнями, влажные, только вылупившиеся цыплята, кошка, окотившаяся на чердаке, принцессы из молодых кукурузных початков, печеная картошка, ранняя черешня, быстрые купания в холодной реке, сон в гамаке под яблоней.

Проходя по родной улице, я заметила, как покосился забор у Комаровых, как просела крыша у бабы Нюры, как облупилась краска на Евтушенковых воротах. Мне кажется, я могла бы пройтись по окрестностям с закрытыми глазами и на ощупь опознать каждый камень, каждую скамейку, каждый куст бузины.

Я подтолкнула Зою к разговору о начальнике, но ничего полезного для себя не узнала. Кирилл Семенович лет пять назад сошелся с молодой бабой с откатки и с тех пор в порочных связях замечен не был. Зато Зоя рассказала, как однажды в ночную смену к ней пришел Евдошин с бутылкой шампанского и…

– Зоя, зачем?

– Я давно хотела Хилому изменить. У меня же, кроме него, никого не было. А я ни разу не кончила. Он и так старается, и сяк. И ничего… Ну я и решила с другим попробовать.

– И что?

– Да ни фига.

Евдошин, начальник бурцеха – известный шахтный ловелас. Когда я ночью в уме составляла для Шубина примерный список подлецов и грешников, он был в числе первых.

– Бли-и-и-ин! – вдруг остановилась Зоя. – Офигеть! Посмотри, сколько здесь.

Мы шли по центральной улице села. Дорога вела к магазину. Ряд домов закончился, и впереди виднелся мост, и тут же, по краям тропинки, ведущей вниз к реке, буйствовали заросли сочной конопли с Зоин рост. Подруга окунулась в зелень и достала пакеты.

Набрав травы, мы вернулись в поселок. Зоя ободрала соцветия, разложила их на противне и включила духовку. Пока трава сушилась, мы резали салат из огурцов и жарили картошку. Зоя сказала, что после укурки всегда нападает жор и нужно быть готовыми. Потом она достала несколько сигарет и стала вытряхивать из них табак. Когда конопля высохла, она положила на газету жменю, прикрыла другой газетой и стала мять скалкой. Измельченную в порошок смесь Зоя аккуратно загнала в одну из выпотрошенных сигарет. Мы пошли на балкон и сели на пол, чтобы не заметили соседи. Зоя подкурила и сделала затяжку – набрала полные легкие, а потом выпускала дым маленькими порциями. Потом еще одну. И еще.

– Ну что? – спросила я.

– А хрен его знает! – ответила Зоя.

– Дай попробовать.

– На. Только с первого раза все равно не вставит. Нужно вкуриться.

Зоя протянула косяк, и я, подражая ей, сделала глубокую затяжку. У меня перехватило дыхание. Мне показалось, что я вдохнула порошковую смесь из ржавых гвоздей. Я закашлялась. Она забрала у меня сигарету и сделала еще несколько затяжек.

– Ну что, прет? – снова спросила я.

– Что-то я не пойму, – ответила Зоя.

Когда она докурила, мы пошли на кухню и сели за стол. Зоя, как школьница, сложила руки на столе и ждала «прихода». Меня разобрал смех. Я представила физиономию Циклопа, который всем рекомендовал камышатскую траву.

– О, ржешь, у тебя приход, – сказала Зоя.

– А ты почему не ржешь? Ты же больше выкурила.

– Может, еще одну выкурим?

– Выбрось всю эту дрянь. И Циклопу не говори, что ходила за травой. Иначе он без косяка оборжется.

– Ты думаешь, развел?

– Конечно, развел.

– Вот козел. Давай хоть картошки пожрем.

Когда я вернулась домой, мать лежала на диване и смотрела передачу о свадебных обрядах на Руси. С экрана лилась чистая мелодия, голос незамутненной народной души, песни, рожденные сотни лет назад.

– Есть будешь? – спросила она.

– Я у Зои поела.

– Что вы там ели?

– Картошку.

– А я толстолобика на рынке купила, пожарила…

Мать работала шесть дней в неделю с восьми до восьми, а в воскресенье падала на свой диван и смотрела какой-нибудь концерт. С мужчинами на поселке было плохо, все нормальные жили с семьями, в холостяках ходили исключительно алкоголики. Когда ушел отец, к матери несколько раз приходили свахи с потенциальными опухшими женихами пить ознакомительный чай. Но все встречи заканчивались разочарованиями.

Через пару лет разведенной жизни к матери прибился рыжий Шурик. Он был моложе на несколько лет и ниже на полголовы. У него были белобрысые ресницы, красноватая кожа и большие кулаки.

Шурик женился еще до армии, но, когда вернулся, сразу развелся: до него дошли слухи об измене жены. От недолгого брака был сын, которого воспитывала бывшая жена. А Шурик жил с родителями в частном доме, пас корову, рыбачил, сажал огород.

Он часто оставался ночевать у матери, обожал ее фирменные ватрушки и сырники. Но была в нем одна неприятная особенность. Как только у матери появлялись проблемы – нужно было перебросать в сарай машину угля, посадить картошку, сделать ремонт или же она попадала в больницу, – у Шурика сразу возникали важные дела, и он исчезал на недельку-другую.

Яркая была женщина моя мать, целомудренная, работящая и готовила прекрасно, и не пила, и не курила, но личная жизнь не сложилась. Бракованную судьбу выдали ей при рождении. И пожаловаться некому. Где небесное общество по защите прав потребителя? Нет его. Некому слать письма.

– Там еще клубника в литровой банке, Шурик притащил, – вспомнила мать.

– А сам где?

– Домой пошел, ему рано утром корову на пастбище выгонять.

Я прошла в свою спальню, легла на кровать и мгновенно отключилась. То ли камышатская конопля подействовала, то ли убаюкала песня из телевизора.

Глава 9

Работая в бухгалтерии, я видела, как составлялись липовые договоры на невыполненные работы, как рабочие, расписавшись за неполученные деньги, клали в карман свои три копейки и шли в шахтную столовую покупать самогон из-под прилавка. Регулярно списывалось и растворялось оборудование из цветных металлов. В шахтных комбинатах расцветали «подснежники». Так называли людей, которые документально числились на шахте, но не ходили на работу. «Подснежниками», как правило, были либо мелкие коммерсанты, либо местные криминальные авторитеты. Им нужен был подземный стаж для начисления пенсии в будущем, деньги их не интересовали, поэтому начисленную зарплату клали себе в карман начальники участков, растившие у себя на участках эти плодоносные клумбы.

Одним из самых выдающихся цветоводов был Анатолий Петрович Евдошин. Он неплохо чувствовал себя в девяностые, имел большой дом и белую «девятку».

Стригся он коротко, но на макушке оставлял длинную прядь, чтобы прикрыть проклюнувшуюся лысину. У него были светло-голубые глаза немного навыкате и вздутые мешки под глазами. Над губой – узкие, аккуратно подстриженные усы. Когда он надевал в холода свою фуражку, становился похож на пьющего белогвардейца. Работал начальником бурильного цеха, занимался подготовительными работами.

Евдошин часто заходил в наш кабинет, брал талоны на зарплату всему участку, делал сверку ведомостей. Анатолий Петрович был крут, на его участке числилось около десятка «подснежников».

В то время бухгалтерия еще не была компьютеризирована. Все ведомости и рапорты заполнялись от руки, а потом отвозились в город в вычислительный центр. Каждый месяц наши начальники отвозили документацию. Иногда из вычислительного центра звонили и просили, чтобы документы для сверки данных сопровождал кто-нибудь из бухгалтеров.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.