Добрая память

6. Масленица

Матрена при Соне судьбу вспоминала.Отец в старину ее рекрутом был,Вернулся – родня вся в могилах лежала,Избу растащили. Недолго грустил.Приехал в село это: там не остался,Где жили, душа его будет болеть –Так рассудил. Здесь он и повенчался,Мать не любила, да выдали ведь.Поскольку со службы вернулся с деньгами(Подъемные царь отслужившим давал,Состоявши на службе, копили и сами),Большой дом построил. В хозяйстве толк знал.«На войне убивал, – вздох Матрена не скрыла. –На Кавказе служить довелось… До концаЧуялась в нем богатырская сила,Мы, дети, немножко боялись отца».А как Прокофий Матрену посватал,Тот рассердился: не ровня он ей –Бедный, а жили, считалось, богато.Сватов, не выслушав, выгнал скорей.Тут уж отцу сама в ноги упала.Дочь пожалел. Повенчались ониС Прокофием – жить за тем в бедности стала.Прожи́в десять лет, в сторожа с ним ушли.Вместе. И деньги им равно платили.С места, где будка их раньше была,Равную площадь путей обходилиИ подменяли друг друга когда.Жили безбедно, копя. Как вернулись,Тут революция. Всем их добромКрасные-белые не поперхнулись.Две тысячи сгинули зря. Серебром.Кое-что спрятали – так уцелели!Красных и белых в семье их за тоВ мыслях вообще различать не умели:Бандиты они, как ни глянь – всё одно.«А Петр Арсеньев? Жених вашей Груши, –Соня спросила Григория вдруг. –Красноармеец был?» – «Вроде. О службеМолчит и с Антоном, а тот ему друг.Что́ от других про Петра услыхали,То знаем. Никто не пытает егоИз нас про войну. От войны все устали.Какое нам дело, куда занесло?Теперь-то уж мир! Он нам свой. Мать любуюПростит ему форму за то, что живымПришел и берет ее дочку роднуюЗамуж. С расспросами уж погодим!»Соня примолкла. Она услыхалаСказ от родни своей вдруг про ПетраТакой, что молчать ли, открыться ль, не знала.Проведать семью ненадолго была.У матери тетка Лукерья сидела.«Белогвардейца невесте ты шьешь, –Огорошила Соню. – Был Петр за белых!» –«Другое слыхала». – «Меня проведешь!Белые драться его забирали –Видала сама. Мой сельчанин он был –В его деревеньку-то замуж отдали.(Оттуда забрал переехавший сын,И слава-то Богу!) Матрене сказала:«Не за тех приключилось Петру воевать».Она обозлилась да как заорала:«Дура! Забудь о таком толковать!»Мне-то что! Груша – ее дочка! ТолькоВдовою оставят – не пощадятВрага, а хорошую жалко девчонку.Нынче выходят в селе как хотят!Мы, девки, с обдумкою встарь выходилиРодительской. Бог от нас с сестрами взялМать-отца, мы отроковицы были.Нас с сестрой зять Николай выдавал.Твой дед, Соня. Помнишь? Ему-то годочковБыло тогда девятнадцать всего,А пекся о нашем замужестве, точноОтец. Помяни, Господь, душу его!Сватал чужой меня. У НиколаяДолго искал он согласья. КогдаЛишь зять разузнал от людей, что худаяМолва не идет за тем, отдал тогда.А нынче? Тьфу!» – «Бабка Лукерья, так нынеВремя сложнее. Кто где воевал,Легко ли поймешь? И виновны ли были?А может, от белых Арсеньев бежал?» –«Белый есть белый! При зве́рях остатьсяЖивым чтобы, надо, небось, самомуРавным им зверем стать. Внук мой маратьсяНе захотел! Земля пухом ему.Чистый был… Петр домой воротился,Женится. Но и его приберутВ землю». У Сони комок подкатилсяК горлу. Смекнула, в чем дело всё тут.Но жалость к родне, зову крови внимая,Ей гневного слова сказать не дала.«Вы, бабушка, зря…» – «Ты еще нам родная?Али Архиповым стала родня?Прибилась к ним? Гришка, что ль, мил? Уж судачат.Кто тебя, Сонечка, замуж возьметДругой теперь?» Соня, смятение пряча,С улыбкой простилась. Указ ли народ?Самой ей хотелось в себе разобраться:Что чувствует к Грише? Стремление в нейК новому, стало вдруг ясно мешатьсяС памятью прежних, уж давнишних, дней.Любовь к финну вспомнила… НапоминалаГруша о той: когда Петр бывалВ дом, то навстречу ему выбегала,И счастье любой бы ее угадал.С утра ждала самого – в окна глядела.Были красивою парой они.«И я безоглядно любить так умела», –Думала Соня с тоской о любви.Петр ожи́л: перед ласковым взглядомСкованность, мрачность свою позабыл.Пусть не так явно, как Груша, но радость,Что близится свадьба, и он не таил.Играли в снежки. Целовались украдкой.Зимнее солнце светило в глаза.Петру семья верила, руша порядки, –С сосватанных глаз не спускают. Нельзя.Потом была масленица, гулянья.Вот оно счастье! Уж тут целовалПетр невесту открыто, не тайно.Ее по селу на санях он катал.В селе бытовал еще давний обычай:Коли кто масленицу гулятьРешится с приметной симпатией личной,Тех свадьбу недолго окажется ждать.А если жених себе сватал невестуЕще до гуляний, то мог он на нихЕе целовать при народе всем честном,И муж почитался скорей, чем жених.Отступивших от слова потом не бывало –Позор жениху. Груша рада былаСмелым губам Петра, всех заражалаСчастьем, к желанному страстью горя.Зарумянились щеки, уста заалелиОт поцелуя. Воскресный день был –Исход шумной масленичной недели.На площадь с утра уж народ выходил.Гуляли и стар и млад. С долгой зимоюПрощались язычески – жарким огнем:Чучело жгли, и поверье такоеБыло, что беды за год сгорят в нем.Весну зазывали веселою пляской,Песней народной. «Устала. ДомойОтвези меня», – Груша шепнула. СогласноПетр в ответ ей кивнул головой.Матрена двери́ входной не запирала,Когда на селе была. «Все здесь свои», –По давней привычке недаром считала.С невестой жених оказались одни.Родные на празднике. Печь затопили –Холодно в доме. Приникла к Петру.О́бнял ее. Точно пьяные былиПраздником, схожим на свадьбу свою.«Долго-то Троицы нам дожидаться, –Быстрый услышал он шепот ее, –Каждый денечек боюсь не дождаться…»И, чувствуя мужем себя, взял свое.Не мог дольше ждать. Наспех взял, неумело –От женщин его ограждала война.Уже и не помнил, когда и кто первойВ каком-то селе позабытом была.«Груша…» – Неловко потом стало страсти,Отнявшей девичество. Холод избыМешал наготу обнажать, и во властиЧувства, на печь на овчину легли.Больше, чем нужно, с себя не сымали.«Ох, топлено жарко!» – такие словаПетру о невесте столь много сказали,Сколько б и длинная речь не могла.Утратой девичества не огорчаласьГруша нисколько. Что произошлоС нею, занятным весьма показалосьИ отклик на миг в ее теле нашло.А главное: ясно она понимала,Что без венца настоящей женой,И даже без загса, Петру теперь стала.(Венчались иные еще той порой.)Оправила юбку с улыбкой спокойной.Слезла с печи. «А зря бабы-то врутДевкам наивным! Ничуть и не больно!» –Довольная опытом, думала тут.Петр за ней следом с печки спустился.«Груша, негоже нам Троицы ждать.Я б на тебе хоть сегодня женился!» –«С матерью можешь потолковать?Я б с радостью!» – «Груша, зачем ты такая?» –Вслух сказал давнюю мысль он свою.Не поняла его думы: «Какая?» –«Хорошая слишком». – «Тебя я люблю!»

7. Кто знает свою судьбу?

Соня вовек еще так не смеялась,Как в то воскресенье. Веселью вокругДушой своей чутко она поддавалась.Стало на сердце легко ее вдруг.Гриша был рядом. Неделю открытоЗа нею ухаживал: не отступалНи шаг на гуляньях. Селу неприкрытоСерьезное чувство он к ней объявлял.Соня вниманье его принимала.Катал на санях, с ней играли в снежки(Забав других юным зимой не бывало),С трепетом нежной касался руки.Уста Сони Гришу давно уж манили,Но коль не жених, то робел целовать.Покуда в дороге домой с нею былиС площади, замуж решился позвать.Соня, душой не кривя, согласилась.Нравился ей. Что тут спорить? К тому,Других женихов у нее не водилось,А счастья хотелось, хотелось семью.Когда ж играть свадьбу? Все вместе решили,Что розно с другой. Груша рада была:Память о том, как с Петром поспешили,Сладкою гордостью в сердце жила.Им бы с Петром в самый раз расписатьсяНынче, а, матери чтоб угодить,Гриша и Троицы мог бы дождаться –Матрена велела в тот день выходить.Приданое? Груша о нем не радела.Сколько есть, хватит! Совсем об ином,Не о шитье, она мысли имела.И кто укорить бы дерзнул ее в том?В поспешности Петр своей повинилсяПеред Матреной. Характер ееЗная крутой, простоте удивился,С которой проступок простила его.«Молодость! Эх! День прощеный[13], – сказала. –И я виновата: задумала ждатьЗаставить вас с Грушенькой дольше, чем надо, –Хотелось приданого больше ей дать.А ведь в пору Масленицы игралиМногие свадьбы свои в старину.Но опосля, правда, в пост, не венчали[14]…» –«Я не приданого ради беру.Я … Дочь ваша – чудо». – Былому солдатуВдруг стало немыслимо, что за него,Бывшего, мнилось, близ самого ада,Идет почти девочка. И отчего?Любит! Любовью ее согревался,Как печкой в мороз. Словно возле огняС холода лютого вдруг оказался.Грела, неведомым счастьем маня.Веселая, нежная – дивное дивоПосле всего. Он не спорил с судьбой.Лишь, как обмороженный стужей сварливой,Чувствовал боль по несходству с собой.«Матрена Карповна, нужно скорееСвадьбу играть. Завтра!» – «Ой как спешишь!Может, к исходу грядущей недели?Небось, не родит! К чему прыть? Не сбежишь!Во всяком другом я б чуток сомневалась.В тебе – нет». – «А если… за мною придут?Я ж вам не сказал…» – «Да давно я дозналась,За чьих воевал…» – Голос снизила тут.Петр в ответ побледнел. Огляделся. –«За белых я нешто хотел воевать?!Одной мне хватило войны. Натерпелся!Да отказавшихся стали стрелять.Всем сразу по пуле – для общего страху…Я и пошел – свою жизнь пожалел.А может быть, лучше мне сразу на плаху –Больших злодейств я нигде не глядел.Ну и понятно, что сам замарался.Не без того. Вы не думайте зря:Пленных уж я убивать отказался –Не смог, да и было кому без меня.Потом убежал. Понимал, что движеньеБелое вскорости обреченоНа неминуемое пораженье:Какую нелепость творило оно!Могло ль победить? Не иначе как с дуриИли с отчаянья стали хвататьБедных крестьян, чтоб вести их под пули, –Таких же крестьян, как они, убивать!И я бил крестьян… Немцев как-то полегче,И то понимаешь: живые, а тутСвои…» – «Так не бил бы!» – «В бою мирной встречиНе может быть. Жалость проявишь – убьют.Я … сдался красным. Поверили. БылоВо мне столько злости на белых, что яМечтал убивать их! Три года служил яКрасноармейцем. Побили врага.Был в кавалерии. Ох, и боялисьЦаревы приспешники нас!» – «Над людьми,Что ли, иначе вы там расправлялись,Чем белые?» – «Мирных не трогали мы». –«Добра от обеих я армий видалаКак от заразы чумной». – НасмешёнБыл этим сравнением Петр немало.С Матреной не спорил почтительно он.Молчанье его в тот же миг оценилаДушою. «Я думала, с белыми былДо конца. До нас, Петя, молва доходилаО вашей деревне – кто с кем уходил». –«Кабы так, вы бы меня увидалиВряд ли – домой б не пришел. За меня,Белого, дочку неужто б отдали?!» –«Как не отдать? Ты давно нам родня!И Грушеньке люб! Али ты не приметил,Как в детстве любила тебе на глазаОна попадаться? Чтоб только заметил… –В глазах у Матрены блеснула слеза.Петр вздохнул. – Почему ты считаешь,Что могут … прийти за тобой? ВоевалЗа красных! Ходи гордо! Страхом страдаешьПошто? Форму ты у себя надевал?» –«Мало. Я формой давно тяготился –Злость утолил, потянуло домой». –«Отчего же судачат, что белым явился?» –«Слух в память о прошлом пустился за мной.Такое про всех по округе болтают,Кто с белыми шел на фронт. Многим бежатьСлучилось. Кто выжили, горя не знают,Думают: нечего им поминать.А я вдаль гляжу всегда. Я испугалсяЗа жизнь и свободу свою оттого,Что … все ж целый месяц у белых шатался». –«Один только месяц? Ну, ничего!Слыхала, амнистию им объявили –Белым. Не лгут? Кто оружье сложилСам, говорят, тех как будто простили.С солдат какой спрос? Ладно б чин еще был!» –«Не верю в прощенье». – «Войны теперь нету!Тебя силой взяли… Ужель не поймут?» –«Бог знает». – «Езжайте отсюда». – «К ответуУж коли судьба, то везде призовут». –«Кабы хотели, давно бы забрали.И тебя и других!» – «Есть покуда крупнейДобыча невольных солдат, но едва ли,Однако ж, умрем мы в постели своей». –«Петя!» – Матрена тревожно гляделаНа зятя (ей в мыслях уж зятем был он).Сердце ее о нем так же болело,Как бы о сыне болело родном.На глазах ее рос! Какой мальчик хорошийБыл: умный, тихий! Что только войнаС ним сотворила! «А Грушенька тожеСчитает, что белым домой пришел я?» –«Все думают так в нашем доме». – «Я ж сваталЧерез родню! Вы спросили бы их,Коли меня заробели, – те правдуЗнают». – «Да мы знали уж от других.Зачем было спрашивать? Ты б сам сказался…» –«Душа не лежит о войне говорить, –Петр чуть слышно Матрене признался. –Да и как службой себя вам хвалить?Красных, что ль, любите? В форме б прогнали,Небось, меня. Я оттого вам хорош,Что на войне вы меня не видали». –«Любым приходи. Всяким в дом мой войдешь». –В ответ улыбнулся. – «Уж дочку простите.Не надо бы сватать мне было». – «СудьбуКто знает свою? С Грушей дружно живите,Материнской молитвою вам помогу».Петр смолчал. От Матрены он к ГрушеПошел: объяснил, за кого воевалИ почему, ее страхи разрушив.Бранила, целуя: «Зачем ты молчал?!»Груши наивная, ранняя радостьУлыбкою тронула губы его:Тот, чья рука, хотя б раз поднималасьНа красных в бою, – вечный враг все равно.Пусть даже тысячи переходили,Как он. Пока могут не тронуть, щадят.Причина – мужчины нужны ведь России.А смена взрастет, старый грех не простят.Но Груше не стал объяснять – ее счастьеБерёг. Совершенно теперь понималСоитие их – к преждевременной страстиГрушу разлуки страх тайный толкал.Соединить с ним судьбу поспешала,Пока не отняли. Грядущего дняС волнением Груша без сна ожидала.Петр забрал ее рано с утра.И в сельсовет – так они поженились.Тогда еще гости вокруг молодых,Пока подпись ставят они, не толпились,Не принят был срок ожиданья для них.Все просто и быстро. В эпоху такую,Когда зачиналась народная власть,Паспорт считался находкой буржуевИ был отменен, как былая напасть.Личность женившихся определяласьИми самими же: прежде чем бракИх узаконить, анкета давалась,Чтоб данные сами вписали хоть как.Или со слов записать попросили,Коли неграмотны. В селах глухихЛюди беды от того не нажили:Обман невозможен – все знали про них.А в городах было дело иное…Бумага о браке зато на селеНе выдавалась супругам – пустое!Петра с Аграфеною ждали в семье.Матрена на стол в кругу близких накрыла:«Эх, бестолково мы дочь выдаем,Но тут уж сама свою долю решила!»Возражала дочь старшая, бывшая в дом:«Ну что за беда! Не печальтесь вы, мама!Свадьба как свадьба!» – «А помнишь свою?Тебя-то за Павла я как выдавала?Венчались! Сестру ж твою в пост отдаю…Не венчанной…» – «Мама, уж время другое!» –Старшая дочь для Матрены былаВсе сорок лет утешенье живое:В семнадцать годочков ее родила.Первенец. Выжила. Пусть хоронилаДеток потом одного за другим,Варя от скорби кромешной хранила.Хороший ее человек полюбил.Она и сама была девкой награда:Живая, красивая. В синих глазахЧиталось, что жить ей большая отрада,Что жить она любит. Кто видел в слезах?Никто не упомнит! Ее заприметилВетеринар: был еще молодой,А столько уж доброго сделал на свете,Сколько за век не сумел бы иной.К Варе посватался. В доме гордилисьДочкой. И свадьба широкой была,И с Павлом-то к пользе своей породнились:Задаром скотину им лечит – родня.Живут хорошо. Ох и балует Варю!Нарядною ходит. В каких уж летах,А будто бы баба еще молодая!К ней возраст не льнет. Те ж смешинки в глазах.Та ж радость упрямая. С Варенькой жилиРодители нынче в соседях. «ОниБыли правы, когда не венчаться решили… –И Варя вздохнула. – Ждут трудные дни.Петр…» – «За красных он был!» – РассказалаВсё дочери мать. – «Все равно воевалУ белых: для пули и дня ведь немало,А месяц серьезно Петра замарал.Да и не врет ли?» – «Что, Варя, болтаешь?!Он в бедности рос! Стал бы вдруг рисковатьЗа старый порядок собою? Считаешь,Что Грушу другому должна бы отдать?Другие не сватали!» – «Я не сказала,Что я против свадьбы иль против Петра,Но… я б своей дочерью не рисковала,О чем говорила вам». – «Слышать стара, –Матрена недобро в ответ усмехнулась.Ввспыхнула: – Нету безгрешных солдат!На всех кровь! Их мало в округу вернулось.Здесь, Варя, всякий жених нарасхват.Даже калека! А Петр здоровый,При лошади! Варя, пошла б за негоЛюбая!» – «А риск?» – «Ну, уж легче быть вдо́вой,Чем старой девой! Теперь дев полно!Да и не тронут Петра – он боитсяЗря. Оправдался он службой своейУ красных. Везучая Груша!» – «ЖенитьсяИз Гриши ровесников мог кто на ней.Вот было б счастье!» – «Сватов не видалаОт тех. Недотепы глазели. МояДочь – не картина! Посватай сначала,Потом уж любуйся. Ох, злили меня!Нет, нерешительных я с моей ГрушейНе потерпела б! Вот Петр – другой.За семью постоит. Он и сватал как нужно!Верь, Варя, тем, кто испытан войной.Война не щадит зря». – «Вы правы, я знаю.Я это, мама, к тому говорю,Что…власти советской не доверяю.Павел на днях заезжал тут к Петру.Корову лечил и узнал (по секретуЕму рассказала то тетка Петра),Что вызывали Петра в районцентр;Тетке об этом сказала сестра». –«И что же?..» – «Да был и назад обернулся». –«Про это не знала». – «Молчун новый зятьВаш больно! Вот Павел…» – «Так если вернулся,Беды, значит, нет! Как их с Павлом равнять?Твой Павел под пулями был?» – «Вы же, мама,Знаете, что не по ле́там ему». –Варя на «вы» мать всегда называла,Как принято было еще в старину.За нею Антон, Гриша, Груша и МашаУже говорили родителям «ты».На новый манер. Обращенье ко старшимВ селе было волею каждой семьи.Нередко в двух семьях, живущих в соседстве,Обращались по–разному, да и в однойРазличья случались. Дочь старшая с детстваПривыкла к старинной манере такой.Матрена не правила Варю – уж поздно.Обращенье на «ты» почитала она;Полезней – смягчало оно образ грознойМатери и добавляло тепла.Ну Бог с тем! «Мой Павел под пули? Нет, мама!Он слишком ученый для грязной войны». –«А кто был в окопах все неучи прямо?..»Павел не мог быть на свадьбе, увы.Уехал по вызову – так часто было.Стучались и ночью. Работу своюЛюбил, а людей еще больше любил он.С целой округи тянулись к нему.«Господь никому не велел быть убивцем, –Сказала Матрена. – Любая войнаБогопротивна. На то ли родитсяВ мир человек, чтобы пуля взяла?Всякая мать на войну провожаетСына со страхом, уж сердце ееПуще царей всяких заповедь знает.Антона Господь уберег моего.Дважды сберег: и от смерти, проклятой,И от греха – никого не убил». –«Я, может, убил бы, будь так оно надо,Да прежде чем выстрелил, сам ранен был».Антон слышал весь разговор: добродушный,Простой, не держал он обид на судьбу,Хотя тяготился своей неуклюжейПоходкой. Был рад стать он братом Петру.Мама права: их немного осталось,Ровесников. Петр почти не скрывал,Вернувшись с гражданской, ни зависть, ни жалость,Которые смешанно к другу питал.И как не завидовать? Лишь одна пуля!Солдат навсегда войне отдал свое.В первую встречу Антона хлестнулиБез слов говорящие взгляды его.«Больно, небось?» – уж потом пригляделсяПетр надежней. – «Бывает, болит.Пустое! Ты больше меня натерпелся!» –Дружба осилила пропасть обид. –«Да ничего, Варя, с Петькой не станет», –Молвил сестре брат. – «Тот сам же сказал…» –«Это он маму нарочно пугает,А то бы жениться до Троицы ждал.Ты, Варя, Петра лишним словом не трогай.Меня уважай!» – Чуял, жгло глаза ейИменно то, что Арсеньев здоровый.Чувства сестры были тронуты в ней.Брат один раз сходил в бой – и калека,А тот говорит, что без ран воевалВ двух войнах, вот ведь повезло человеку!Антона везение ум забывал.«И всё же тревожно за Грушу. Всё знаю –Солдат есть солдат, но, коль правду сказать,Я душегуба в родню не желаю!» –Антон не терялся сестре отвечать:«Первую кровь врага в том бою пролил,Когда не случись нам атаку отбитьНемецкую, вряд ли теперь бы со мноюКому-то пришлось бы из вас говорить.Слыхала, как раненых добивали?Нет? То-то… Маленько заслуга ПетраЕсть в том, что живой я. А после сбиралиРаненых наши… Молчи уж, сестра!Санитаров на всех не хватало…» – АнтонаПервый раз слышали речь про войну.Перекрестившись, вздохнула Матрена.Сестра повинилась о чувствах ему.«Едут!» – Варвара в окно увидала.И, уж позабыв о тревоге своей,Стол ку́хонный взглядом она обегала.Соня была средь немногих гостей.Все замолчали. Был праздник скромнее,Чем должен был быть, но лицом оттогоГруша казалась еще веселее.Ей и не нужно вообще ничего.Ей бы к любимому только прижаться,От счастья помрет! Побежала она,Едва засмеркалось в окне, собираться.Быстро приданого узел взяла.Оно вполовину еще не готовоОт должного: с этим решили в семье,Что Соня дошьет у себя его домаК сроку, а Гриша доставит сестре.Не по обычью, но правильно. Правда,Себе не успеет пошить ничего,Да ведь и так-то одета нарядно.Соня была не в обиде на то.Матрена ее за невесту хвалила:Дочка – красавица! Первым всегдаСоня невестам венчальное шила,И с платьем успела, не подвела.«Даром дошью», – Соня тихо сказала,Когда прежде свадьбы Матрена платитьВторую часть суммы обещанной стала.Матрена не смела ей в том уступить.Грушу в дорогу семьей провожали.Скоро ли свидятся – кто даст ответ?В деревню Петра дотемна уезжали,А в ней десяти-то жилых дворов нет.Он помнил пятнадцать. Дома покосились.Заборов и не было. С фронта домойНемногие в край свой родной воротились:Кто пал, кто уехал за жизнью иной.И Петр уехал бы, будь оно можно,Да мать шибко жалко – в деревне прожитьВдове одинокой отчаянно сложно.Для нее и вернулся. А то б заманить!«Мать, я женился!» – Жену молодуюРадостно в дом мать Петра приняла:«Надо ж, красавицу выбрал какую!»Грушенькой, дочкой с порога звала.Стол на другой день с невесткой накрылаНа скорую руку. Позвали роднюСвою и соседей. Вновь весело было!Гости весьма разошлись во хмелю.Груше казалось, что всех давно знает,Сердечных людей тех, когда по домамПошли. С ней робела свекровь: не смущаетТу бедность избы, что покорна годам?«Свекр мой ставил, – сронивши, сказала,Слезу. – С мужем нам и годочка пожитьНе довелось ведь… Зараза напалаБог весть какая. Пришлось хоронить.В шестнадцать невеста, в семнадцать вдовица.Женихов в перечет – глушь. Кто б сватал? А мнеТеперь всё одно, не пошла бы я, мнится,Хотя б и просили – мой милый в земле.Сохрани вас Бог, Грушенька». С горестной речиГруша свекровь полюбила свою.«Лгут, Грушенька, люди, что время-то лечит.Ты не серчай на тоску уж мою».Матерью Груша свекровь называла.Первое время по свадьбе с ПетромГрушенька слепо его обожала.Мужа как есть принимала потом.Он был непростой: крайне гордый, упрямый.Неоткровенный. Отвыкнув следитьСердцем своим за изъянами нрава,Стала Петра еще шибче любить.Любить, отдавая. По свадьбе уж скоро,Что носит ребенка, жена поняла.Вспыхнула радостью синь ее взора –Сына родит! Жизнь тяжелой была.В работе; хотела б, себя не щадила –Иначе не выжить. Должно, оттогоПервенцем трудно, тревожно ходила,До свадьбы ли брата теперь своего?Груши тревогу семья понимала,Когда брат приданое ей привозил,Заранее счастья тому пожелала.Петр на свадьбу поехал один.

8. Жизнь семейная

В самый день свадьбы, уже в сельсовете,Как дали анкету двоим заполнять(Кто да откуда, да возраст), заметя,Что пишет Григорий, невеста – бежать.Жених оглянулся – ее уже нету.Где ж его Соня? Невесту нашел.Стояла она на крыльце сельсоветаИ плакала. Спешно он к ней подошел:«Что, Соня, случилось?!» – «Нельзя расписатьсяНам, Гриша, с тобою – позор!» – «Отчего?» –«Я только узнала… Тебе лет-то… двадцать!Мне двадцать четыре! Ты знал?» – «Ничего!Я до могилы любить тебя буду.Беречь буду. Только пойди за меня». –Долго ее уговаривал, трудно.Она ни в какую, а плачет сама:«Стыдно, мне, Гришенька…» – Тут рассердился:«Пойдешь, коль не хочешь, чтоб я за тебя,Дуру, на Троицын день застрелился!Двоих застрелю: и тебя и себя!Где живешь, знаю». Она испугалась:«Вот отчего при нем белый билет!Он… сумасшедший!» – дрожа, догадалась.И согласилась назад в сельсовет.Их расписали. А Соня робелаМужу в глаза глядеть. Свадьбу своюОна и запомнить за то не умела,Что в мыслях: «Безумцу себя отдаю».Так начиналась семья. ОказалисьНочью одни, лишь тогда поняла:Увидела (стал к ней спиной, раздеваясь) –Шрамами мужа покрыта спина.«Откуда?» – «Рубцы от ожогов, – ответил. –Я в детстве горел. Было мне восемь лет.Играли в снежки мы на улице, дети.Зашел в дом погреться. Родителей нет.Стал к печке открытой, спиною. Топилась.(Заслонку открыл сам.) За дверью мороз!Мне ж было тепло, тут беда и случилась:Искра́ на тулуп. От нее занялось.Быстро… На счастье, вбежала тут мама,Как я закричал. Не сробела она:Из дома толкнула на снег меня прямо.После тулуп с меня сразу сняла.Полгода лежал я на печке. СпиноюНе мог повернуться». – «И ты оттогоК службе армейской не годен?» – «Пустое!Я и не рвался туда. Ничего?» –«О, счастье! Прости, про тебя разумелаДругое…» – И, страхов смущаясь, женаНа мужа застенчиво, нежно глядела.Первый раз целовал свою Соню тогда.До тех пор не решался… «А зря не венчались, –Подумала Соня. – Зато отец радБыл, современно что мы сочетались.Из Москвы приезжал…» – Мысли шли невпопад.О ночи не думалось. Только венчаньеБрака началом считала онаСама. Оттого, от самой себя втайне,Своему невенчанию рада была.«Пред Богом свободна», – вдруг мысль озарила.О, Гриша славный, но разве емуДевичество позднее Соня хранила?С ним ли мечтала идти к алтарю?Вдруг поняла: до сих пор ждала встречиЕдва ли возможной… А муж целовалЖарко худые, поникшие плечиИ счастлив был телом, что он обладал.Сердце далёко… Наутро открыласьСвекрови, что старше Григория. «Я,Думаешь, дура? Узнать поленилась? –Невозмутимо ответила та. –Ну, не робей!» Сони стыд пожалелаМатрена – не стала уж простынь глядеть.На ком нет греха, и так видеть умела,А Соня застенчива. Зря ей терпеть.У Груши была мать на Пасху. Ей дочкаНе пожалела свекровь похвалитьСлов, и про то, что постель с первой ночиНе проверялась, пришлось с губ сронить.Матрена сама первым делом спросилаПро это. Решила: уж если ееДочери сватья не осрамила,То Соню тревожить тем паче грешно.Соня Матрене шепнула однажды:«Где же ружье ваше?» – В доме онаХодила со свадьбы с опаскою тяжкой. –«Какое ружье?!» – Пояснила тогда. –«Ах, молодец Гриша! Сонечка, нетуРужья-то у нас! – Рассмеялась в лицо. –Я у себя не терплю гадость эту!Оружие – это удел подлецов.Или солдат – те приказ исполняют.Охоту не жалую – жалко зверья:Кто не растил, те пущай не стреляют!Мой Гриша догадливый! Любит тебя.Он и стрелять не стрелял вовсе сроду!»Соня лишь ахнула. Нет, не пойметСтранную, жгучую эту породу!А догадалась: дитя уже ждет.Каким оно будет? Григорий гордилсяОтцовством своим, хоть ребенок пока,Уже долгожданный, еще не родился.Антону же братова радость горька.С женой Лизаветой бездетными жилиСедьмой они год. По знахаркам, местамЦелебным и к батюшке в церковь ходили.И всё ничего! До женитьбы гулял,Жених почитался в округе завидный.Ему ль не гулять? Парень ласковый был,Не бедный, не глупый, наружностью видный,Ни с кем не лукавил, но многих любил.Потом на войну попал. Бой представлялсяЕму приключеньем, а в землю лицомУпал, кровь теряя, вот тут испугался.Неужто мутит перед жизни концом?Неужто помрет? Но ведь жил для чего-то!Насилу тогда отходили его,Ногу спасли, и с тех пор он заботуОтцом стать завел. Взял жену для того.Честную девушку – с ним не водилась,Красивую – можно ее полюбить,Да только… детей до сих пор не случилось.Матрена сноху была склонна винить.Не хворая ли? Оттого ЛизаветуОна невзлюбила. Та гордой была –Простить не могла подозрение это:Не гнула ли спину в семье дотемна!А тут еще Соню свекровь отличала:Видя природную хрупкость ее,Жалея, полегче работу давала.Антона жена указала на то.Матрена ответила: «Лжешь!» Осердилась,А как про ребенка узнать довелось,Так Лизавете о том и открылась:«Соня брюхата. Какой с нее спрос?Работай, молчи. Пусть хоть кто-то рожает!»Двойной был удар Лизавете. АнтонЗнал, как ночами та горько рыдает,И холоден с братом, увы, стал с тех пор.Ссорились снохи. В дому в это времяТолько одна жила мирно душа,Какую обид не затронуло бремя, –Маша взрослела себе, не спеша.Младшая дочка Архиповых – МашаСамою слабой считалось в семье.Куда ей здоровьем и силой до старших!Хилая девка – обуза в селе.Последнее дитятко. Мать обвинялаСебя втайне: позднюю дочку своюРопотом небу в живых удержала,А та ведь крещеная – быть ей в раю.Ну, еще будет! Родные жалелиМашеньку: девочкой доброй была,Бед от нее никогда не имели,Разве в хозяйстве не много могла.Ну, и Бог с нею! Отец-мать возилиВ детстве к врачу ее: определилТот сердца порок, оттого и щадили.Особенно Гриша сестренку любил.Брат никому не давал ту в обиду!К пятнадцати летам она подрослаИ стала, однако, красавицей с виду,Но замуж нельзя ей: дитя б понеслаДа померла б с дитём в родах – об этомРодителям врач, упреждая, сказал.Маша не знала. И сердца секретомОдин паренек из округи уж стал.Миша Круглов. Он не шибко был видный,Но ей приглянулся. В чужом жил селе,Здесь у родных бывал. Сладки и стыдныИх взгляды украдкой. Открыться семье?Нет, никогда! А вот Соне открылась:Что-то родное в ней вдруг понялаСразу, как только у них появилась!Маша той тоже понятна была.Одна из Архиповых не выявлялаНрав непростой их: со всеми в ладу,Ни в радость, ни в споры ее не бросало…Октябрь нежданно принес в дом беду.Петр привез весть, что Груша рожает.«До срока?! А кто сейчас с дочкой моей?!» –Матрена воскликнула. – «Мать помогает.Жена вас просила…» – «Поедем скорей!»Ребенок родился. Был крошечный, хилыйИ прожил неделю. Крестили его,В сельсовете бумагу взяв, имя чтоб было(Иваном по святцам назвали того).Дитя схоронили; с тоски онемелаЮная мать: была сердцем полнаЛютого горя, мучения, гнева,А волю им дать первый раз не могла.Она ничего никогда не таила:Слезы так слезы, любовь так любовь,Радость такая, что всем видно было.Нынче ж молчала, аж близ стыла кровь.Страшно молчала. И муж молчал тоже.Он никому никогда не сказал,Как, сам себе не признавшись, быть может,Именно сына в судьбу свою ждал.Что ж, не сбылось. По привычке лишь жили,А так… не дышать бы обоим – добро.Архиповы дочь в декабре навестили,И мать, всё поняв, отругала ее:«Что как тень ходишь? Одной тебе худо?Силой ли выдана? Вспомни Петра!Мать она мать, а отцу тоже трудно!Чтобы сегодня ж с ним ночью была!»Вспыхнула Груша: «Да как же я, мама…Он на меня не глядит. Чем проймешь?» –«Как до поры миловаться с ним, знала!Ученая. Будь, а то в петле найдешь!»Дочь заревела. Нарочно сгустилаКраски Матрена: уж ей ли не знать,Сколь ее Грушенька мужа любила.Кто дочку спасет, так один только зять!И… оправдались надежды. ВесноюГруша ребенка опять понесла.За год с Петром она стала иною –Первые муки от жизни снесла.Боль навсегда в уголках затаиласьГлаз ее синих. Кто взглянет, поймет:Ей пережить уже горе случилось.А сколько еще впереди ее ждет?Немерено! Мужа она называлаС тех пор часто Петечкой. Петр был радВтайне, хотя обращенье смущало.Смеялся: «Так разве мужьям говорят?» –«Хочу, говорю», – отвечала на это.Петр не спорил. Очнулись ониОба, как будто и впрямь с того света,А надо-то было им только любви.Соня весной родила. ВасилисойДочку назвали – отец так решил.Помня былое, не спорила с ГришейСоня ни в чем – женихом научил.Имя не нравилось ей. Ну и что же?Стерпит. Привыкнет. Их дочка былаДевочкой славной: здоровой, пригожей.Мать глаз не сводила с нее, берегла.А Лизавета ревела. С АнтономУ них нелады пошли. С братом АнтонТеперь помирился и, в зависти чернойПризнавшись ему, был тот час же прощен.Племяннице рад – только дай ему волю,Он на нее бы часами глядел.Жена же Антона кляла свою долю:В доме хоть кто бы ее пожалел!Никто не жалеет! «Ну, девка роди́лась! –Как-то Матрене сказала она. –Надо чтоб Соня теперь не ленилась –Вашего сына такая ж жена!А посудите: она-то играетС дочкой, а кто до сих пор за нееМоет весь дом, со стола убирает,Спину гнет?! Вспомните слово свое!Не вы ли во лжи меня, мать, обвиняли,Когда я подметила: снохам своимВы в сердце место неравное дали!Зовите ее! Пусть поможет родным!Пусть хоть что сделает!» – «Ладно!» – МатренаТут уж не спорила; в общем, права,Если подумать, жена-то Антона.Соню сурово к себе позвала.Та не послушать свекровь не посмела.Дочку на Машу оставила: ейНе до ребенка: в окошко глядела.Две весны сразу сошлися на ней.Жизни весна и весна за порогом.Но молча кивнула – посмотрит. ДитяДать Маше в руки б – очнулась б немного,Но мать на кровать положила. Ушла.Маша на девочку и не взглянула –Куда она денется? Сердце в грудиПамятью сладкой тихонько кольнуло:Миша ей вспомнился. Что впереди?Уже целовал ее. Тайно встречалисьОни за селом. Как была влюблена!В памяти мысли недолго держались,Коль не о нем. Что безумна, жила.Ноги по дому ее не носили,А на свиданья летела легко!Ни разу Архиповы дочь не спросили,Где та бывает, хоть шла далеко.Слишком привыкли: дурного от МашиЖдать не приходится. Вырвал лишь крикЕе из мечтаний – младенческий, страшный,Соня близ дочки была тот же миг.Маша еще подойти не успела,Не осознала, не поняла.«Что ж за дитём ты так худо глядела?!Даже присесть близ нее не могла!Что теперь будет! Ах!..» Маша молчала.Соня кричавшую дочку свою(С высокой кровати грудная упала)Утешить никак не могла, на беду.Ночью и днем крик стоял теперь в доме,Только во сне забывалась она,И то ненадолго, – должно быть, от болиДаже нормально уснуть не могла.Горб стал расти. Кроме Маши, винилиВсе в доме друг друга. (С кого той спросить?Виновницу знала печальной сей были.)Матери Гриша не мог дочь простить.«Зачем позвала от ребенка?!» – «Ах, Гриша!В чем я виновата?! Не думала я…Видно, судьба, уж как вышло, так вышло.Будет еще у вас с Соней дитя.Пусть эта живет, сколько Бог ей отмерит.Машенька дура, да вслух не вини.Она же помрет с горя!» – «Нет, вы не звери!Вы хуже зверей! Будьте прокляты вы!Все – подлецы!» – Одну Соню невиннойОн почитал. Самого-то в домуНе было в час роковой. ОчевиднойРоль была близких беспечных ему.Маша, та сразу пред ним повинилась.«Гриша, прости!» – закричала она,Как в дом вошел, и в горячке свалилась.Встала – на брата глядеть не могла.Матрена за дочку душой убивалась:Ей жить, молодая. Пред всею семьейОна, чтобы тяжесть снять с Маши, призналась:За внучку вина-то на ней на одной.Она здесь хозяйка, она отвечаетЗа всё в доме. Гриша послушал, сказал,Что с Машей обеих их он не прощает.И вещи жене собирать наказал.Поедут в Москву. Может, вылечат дочку.Матрена бежала за ним до ворот,Но коль что решил он, на этом и точка.Решил увезти семью, так увезет.Они у Авдотьи с дитём ночевали.Утром уехали. Адрес далаМатвея (в разлуке уже тосковалиСо встречами редкими года как два.Что делать? Семью кормить надо.) РаботалВ столице[15] Матвей на купца одногоБывшего: времени тот поворотомБыл разорен, но вновь нажил свое.