Тайна озера Кучум

– Что, нитки не хватает? Неужели мои руки такие длинные? – попытался пошутить Сергей.

– Хватает, – мило улыбнулась Уля в ответ и, завязывая второй узелок, добавила: – На твои широкие плечи отной шкуры бутет мало.

– Неужели такой большой?

Уля промолчала, встала, отошла в сторону. Но там, у стола, быстро, тайно от матери посмотрела на него и подарила другую, не похожую на все остальные улыбку. Сергею показалось, что в сумеречном помещении стало светлее и просторнее.

Вместо дочери разговор поддержала словоохотливая мать. Шумно пыхнув дымом ему в лицо, затараторила:

– Пальшой-пальшой! Как сохатый! Только вот мяса нет, одни кости. Куда мясо тевал? Тайга оставил? Нато мясо растить, а то кости двигаться не путут. На вот, отнако, маласька принесла, пей. Патом путем печёнку, мясо, рыбу кушай. И шаманить путем, руки широм мазать. Тавай смотреть будем руки. Эко! Карашо, отнако. Скоро новая шкура расти будет, будешь как новый.

Женщина протянула Сергею небольшой берестяной туес, наполовину заполненный коровьим молоком. Он взял его в руки, с жадностью стал пить. Мать и дочь с удовольствием и наивным, детским любопытством наблюдали за ним.

– Кусно? – широко заулыбалась Ченка. – Пей-пей! Мало путет, Уля ещё принесёт. Карова Пелагии много малако таёт. Ветро пальсое!

– Эх, хорошо! – наконец-то оторвался он от туеса, вернул пустую посуду женщине и, блаженно вздыхая, вытер рукой рот.

На подворье залаяли собаки: дружно, злобно, яростно. Ченка засуетилась, вскочила на ноги и, даже не набросив на плечи одежду, бросилась к двери:

– Идёт кто-то, чужой, отнако. Смотреть нато.

Сергей и Уля молча переглянулись, проводили ее встревоженными глазами, стали наблюдать за хлопнувшей дверью. А там, на улице уже слышались резкие, отрывистые крики, Ченка успокаивала собак. Откуда-то издалека донеслись глухие, радостные возгласы приветствия, ответные, восторженные слова тунгуски, хорканье оленей, какой-то непонятный шум. Прошла минута, за ней вторая. Уля, не зная, куда деться от прямого взгляда русского, нервно теребила нитку и упрямо смотрела куда-то в угол.

– Какой красивый у тебя узор! – наконец-то нарушил молчание Сергей и, разряжая обстановку, дополнил: – Сама вышивала?

Уля вздрогнула, прикрыла руками искусно расшитое хольмэ, покраснела. Она была благодарна ему за эти слова. Недаром потрачены долгие, длинные вечера за вышивкой бисером. Не зря девушка корпела над сложным орнаментом: сцена охоты на медведя получилась выразительной, красочной и оригинальной. Вовремя она надела новый нагрудник перед очередным посещением дома матери и потратила два часа на плетение мелких косичек. Как приятно слышать слова русского о том, что её брови, ресницы, глаза и рот выразительны и неповторимы! Так зачем ей открывать Сергею маленькую тайну, что брови она покрыла пыльцой ольхи, ресницы расчесала иголкой, а губы подкрасила корой талины?

– А кто тебя учил вышивать? – поинтересовался он.

– Они, – тихо ответила Уля. – Мама, она на все руки мастерица.

– Как это называется? – с интересом спросил Сергей, одновременно не переставая любоваться её приятными чертами лица и бугристыми формами груди, на которой лежал девичий нагрудник.

– Хольмэ, – коротко ответила Уля и, сама того не понимая, зажигающе, нежно и медленно поглаживла руками многоцветный рисунок.

Он постарался перевести разговор на другую тему. Серьёзно, привлекая к себе ее взгляд заговорил:

– Я хочу тебе сказать…

– Что? – не выдержав его короткого замешательства, поторопила она.

– Спасибо тебе! Ты спасла меня – спасла мне жизнь! Не знаю тех слов благодарности, что я мог бы сейчас тебе сказать… Я твой должник!

– Да ничего… Чего там! У нас так любой бы тебе помог, окажись на моём месте… – стараясь казаться равнодушной, взмахнула Уля рукой, но по её поведению было видно, что слова Сергея для неё приятны, важны и своевременны.

На улице послышались торопливые шаги. Дверь широко распахнулась, и с клубами морозного воздуха в избу вбежала Ченка:

– Ой, бое! Праздник у нас, отнако! Калтан пришёл, пуснину принёс на покруту. Меня звал, Иваську звал, всех звал спирт пить.

– Они, не ходи, пожалуйста, прошу тебя! – взволнованно заговорила Уля.

– А сто? Я пойду, смотреть буду, как Агафон пуснину брать будет. Без меня – никак. Я знаю, как пуснину брать надо. Аскыр – так, белка – так, колонок – так… – замахала женщина руками, представляя, как она будет перебирать мех.

– Без тебя обойдутся, – взмолилась Уля. – Опять будешь пьяная, упадёшь, на морозе валяться станешь, а Агафон над тобой будет смеяться.

– Ну и сто? Ты меня томой тащить путешь. Я лёгкая, нести неталеко, том рятом. Агафон сам спирт пить будет, и Калтан, и жена его, и сын. Калтан редко ходит. Как Калтан ходит – сразу праздник!

Ченку не остановить. Она уже одела нарядную дошку, подцепила хольмэ, на голову завязала яркий платочек, на ноги натянула длинные арамусы и бросилась к двери.

Уля подавленно молчала, стыдясь поведения матери. Сергей, не понимая, что происходит, бросал удивлённые взгляды то на мать, то на дочь. Ещё не распахнув дверь, Ченка вдруг вспомнила, повернулась и наказала Уле:

– Бое корми, отнако, кушать хочет. Широм руки натирай, ему здоровым пыть нато…

Не договорив последних слов, женщина убежала. Сергей и Уля остались одни. Некоторое время молчали. Потом, как будто спохватившись, Уля засуетилась:

– Кушай путешь?

Он кивнул головой. Девушка достала из казана мясо, положила самые вкусные куски, подала. Сергей попросил лепёшку, молока, стал быстро есть. Уля ненадолго выскочила на улицу, принесла из-под навеса большой кусок мороженой печени, взяла нож, стала ловко резать строганину:

– Ешь сырую, так луче, полезнее.

Он не отказался и от этого лакомства, присыпая тонкие ломтики солью, стал есть сырую печень сохатого.

– Кто такой Калтан? – вдруг спросил Сергей, нарушая неловкое молчание.

– Калтан? – переспросила девушка. – Бурят, охотник, как и все. Вот после сезона принёс пуснину на продажу, будет менять в лавке на товар. Что променяет, что пропьёт, вместе с женой и сыном. За два дня всё спустит и опять уйтёт в тайгу. Что до весны допудет, опять несёт сюта. И так круглый год…

– И много… таких Калтанов пушнину носят?

– Много! Вся округа тут хотит. Несут сюда. Через день, да каждый день. Затишье только тогда, когда сезон и все на промысле… И все матери – друзья… Собутыльники…

Он ел и со свойственным его характеру любопытством и разумной ненастойчивостью спокойно задавал ей вопросы. Она щедро кормила и охотно рассказывала обо всём, что интересовало. В этом непринуждённом общении рождалось что-то новое, еще непонятное. На первый взгляд, это более всего походило на крепкую дружбу. Однако светящиеся глаза, непродолжительные, перекрещивающиеся взгляды говорили о другом. Только об этом они друг другу не говорили, переосмысливая происходящее в своих душах.

Сергей любовался Улей со стороны. Ему был приятен её нежный, мелодичный голосок. Иногда казалось, что речь девушки сопоставима со звонкоголосой трелью токующего жаворонка, когда-то, в детстве, услышанного на подмосковных полях. Затем трель пернатой птахи незаметно перерождалась в легкое журчание ручейка, что было удивительно и неповторимо. Волновали плавные, размеренные движения её гибкого стана, налившихся форм юного тела, милая улыбка, искорки светящихся глаз, мягкое прикосновение нежных рук.

Уле же в Сергее важно было, прежде всего, его внимание. Простые вопросы, на которые она была готова отвечать бесконечно, внимательный взгляд, необычное – новое для нее – отношение к ней. В противоположность похотливым глазам старателей, хитрым уловкам, склонению к близости грубого Агафона и безразличие жителей прииска, Сергей был внимателен, добр, уважителен. Никого похожего на него она ещё не встречала, и всё больше он нравился ей. Сама того не понимая, стала подражать, копируя мимику, движения, которые нравились. Получалось как-то забавно и даже смешно.

Уле предстояло провести Сергею очередную процедуру, заменить Ченку. Девушка боялась и не могла представить, как это будет происходить… Она могла без всякой робости намазать голое тело Агафона или даже сделать массаж Калтану. Но чтобы прикоснуться к Сергею… Это было превыше всех её сил и чувств.

Он, кажется, понял состояние Ули, понял по её поведению. Видел, как она с туесом в руках кружит около него, прячет глаза и застенчиво прикусывает губу. Тогда он решил помочь ей. Прежде всего, нужно успокоить Улю, проще говоря, развеселить, снять напряжение. Недолго думая, рассказал ей весёлую – только что придуманную – историю о том, как его в тайге напугал заяц. Уля долго смеялась, расслабилась, незаметно присела перед ним на корточки и без всякого страха прикоснулась пальцами к его рукам.

Какими счастливыми для него были эти мгновения! Нежность, ласка, теплота мягких ладошек переплелись в один прочный узел. Прежде всего, Сергей был мужчиной, молодым человеком, долгое время прожившим в тайге без женщины. Но сейчас его чувства были не просто страстным желанием или влечением.

Желая как можно дольше продлить эти минуты, он растягивал время, старался отвлечь её занимательными разговорами, говорил о чём-то смешном, вспомнил, как ночью ему на лицо прыгнула лягушка и ещё что-то в этом роде. Уля смеялась по-детски мило, заразительно, и от этого казалась ещё прекраснее. Сергей любовался ею. Впитывал в себя ее обаяние, чувственность, как сухой ягель впитывает свежесть и дыхание вечерней росы после знойного дня. И когда лечебная процедура закончилась, искренне пожалел, что эти мгновения пролетели так быстро. В последний момент ему показалось, что подобными чувствами была охвачена и Уля: натирая мазью его пальцы, девушка задерживала движение своих рук, обрабатывала дольше обычного, стараясь протянуть время. Он осторожно и нежно взял её ладонь, попытался притянуть к себе. Она, как будто опомнившись, вскочила на ноги и, посмотрев ему в глаза глазками пугливой кабарги, отошла к столу.

В избе опять возникла напряженная пауза. Он прикрыл грудь шкурой, искоса наблюдал. Она присела на чурку у порога, стала теребить прядки своих косичек. И вдруг спросила:

– А мошно… Мошно, я тепе парку путу тут шить?

Он не сразу понял, о чём просит. А когда понял, открыл рот: такого поворота событий никак не ожидал. Сергей хотел, чтобы Уля оставалась с ним как можно дольше, но чтобы она спросила у него об этом сама! Однако, скрывая свои эмоции, ответил даже как-то прохладно:

– А что ты меня спрашиваешь? В этом доме я не хозяин. Как я могу что-то решать? И почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Может, я тепе путу мешать… – робко проговорила Уля.

– Ты?! Мне будешь мешать? – удивился он и уже открыто усмехнулся: – Никогда! Я хочу, чтобы ты от меня вообще никуда не уходила.

Она внимательно посмотрела, слабо улыбнулась, но ничего не сказала. Спокойно встала, убрала со стола, расстелила небольшую пыжиковую шкуру оленёнка, начала что-то чертить угольком.

Сергей молча смотрел, не задавая отвлекающих вопросов. Уля, погруженная в работу, казалось, не замечала его. В избе возникла особенная тишина. Наблюдая за плавными, размеренными движениями рук девушки, Сергей не заметил, как на осоловевшие глаза клейкими лепестками кедровых орехов опустились тяжёлые веки. Он уже не чувствовал, не слышал, как Уля тихо подошла к нему, накрыла голые плечи тёплой оленьей шкурой.

Этот кратковременный отдых был необходим измученному, уставшему организму. Сон был недолгим. Молодость брала верх. Питательная пища, тепло, покой и уют восстанавливали силы.

Сергей не помнит начало сна. Он не видел в нём красочных эпизодов. Сплошная темнота, чернота, провал, пустота. Но вот за стеной этой темноты вдруг забрезжил слабый свет. Он становился ярче, отчётливее, а вместе с ним в сознание проникал чувственный, мелодичный, хорошо знакомый голос. Медленно просыпаясь, Сергей пытался вспомнить, где он слышал этот голос. Он открыл глаза, узнал уже знакомые очертания избы и тут же все понял.

Уля говорила негромко, вполголоса, для себя, не замечая ничего вокруг, кроме своей работы. Вместе с уверенными, быстрыми движениями рук из её уст слышалась спокойная речь. Какие-то мгновения Сергей даже не мог понять, о чём говорит девушка, а когда расслышал, удивился. Уля складывала свои мысли в стихи. Это было невероятно, здесь, в глухой тайге, слышать рифмованные фразы, которые были в какой-то мере похожи на сочинения знакомых ему поэтов. Сергей притих, соображая, не ослышался ли он? А она, не замечая его, погруженная в свои мысли, говорила. Говорила складно, создавалось впечатление, что девушка просто читает по памяти давно знакомые строки. Но Сергей видел по выражению её лица, серьёзному, эмоциональному, что Уля говорит то, что только сейчас пришло ей на ум:

Передо мной – оленья шкура,

На ней узор сшивает прочная игла.

Я для Сергея раскроила меховую парку,

Так будь быстра, моя проворная рука.

Сергей пошевелился. Уля вздрогнула, бросила на него быстрый взгляд, поняла, что он не спал и всё слышал, низко опустив голову, замолчала. Он подождал ещё какое-то время, открыл глаза и повернулся к ней лицом:

– Ты читаешь стихи?

Она закрутилась на месте, покраснела и, не находя слов на его вопрос, выпалила:

– А подслушивать некарашо.

– Извини, я не хотел, так уж получилось, – начал оправдываться он и тут же заинтересованно спросил: – А кто тебя этому учил?

– Тётя Пелагия, – недолго помедлив, ответила она.

– Кто такая тётя Пелагия?

– Сейчас она за томом слетит, кушай вари, убирается, с хозяйством управляется. Дяди Ивана жена. Она для меня – вторая мама.

– И чему же она тебя ещё научила?

– Немногому. Считать, до двадцати. Писать пуквы. Читай маненько. У неё целых две книги есть. Отна называется про Герасима, как он собаку топил. А вторая про царя Салтана. Пушкин писал. Мама Пелагия говорит, что где-то там, в короте есть ещё очень много книжек, так много, как синичек в тайге. Раньше она жила в короте, в доме у какого-то купца. Там книги видела. И читать там же научилась. Потом вышла замуш за Ивана-конюха, а отец мой этого Ивана взял на рапоту, сюда, на прииск. Так вот она и стала шить тут. А книги эти ей та купчиха тарила, у которой она раньше в томе гувернанткой работала, в короте, – тяжело вздохнула Уля и замолчала.

– А ты в городе часто бываешь? – вдруг спросил он.

Она удивлённо вскинула ресницы, долго смотрела на него и, потупив глаза, отрицательно закачала головой:

– Нет. Никогта не пыла.… Мама Пелагия коворит, что там карашо! Людей много, как уток на озере весной и осенью. Ещё каварит, что там разные лавки, как у Агафона, на каждом шагу, а в них конфеты, пряники дают, леденцы. А ещё там томов много, рядом друг с другом стоят, как кедры в тайге. И лошадей там в телеги и сани запрягают и ездят не на спинах, а в санях, сзади. Только я не верю, как так мозно? Как мозно ехать на телеге, там же колодины, кочки да горы. У нас же тут, в тайге, на санях не проедешь. Только верхом, на спине или в поводу вести за собой.

Сергей глубоко вздохнул, задумчиво покачал головой: «Ах, Уля! Дитя тайги! Не испорченный цивилизацией человек. Просто дикарка, как ты далека от людской суеты. Счастливая, не знать бы тебе всего этого до конца своих дней…»

А она, как будто прочитав его мысли, не замедлила спросить:

– А ты был в короте хоть раз?

– Да, был. И очень долго, с самого детства, я жил там.

– Шил?! – изумлённо воскликнула девушка. – Где это шил, в самом короте?

– Да, в самом. – И уже задумчиво дополнил: – Большой город, Петербург называется.

– Ой, а мне мама Пелагия про него кавари. Это правда, что он там столица всей тайги?

Он засмеялся:

– Не столица всей тайги, а столица всей России. В России не только одна тайга. В ней много чего есть: и степи, и моря, и озера, и города, и деревни.

– Да?.. – удивлению Ули не было предела. – А я вот, кроме тайга, ничего не витела, – уже тише проговорила она и взяла в руки отложенное шитье. – И как там, в корое, правта, много людей?

– Ну, как тебе сказать, перелётных уток не видел, но вот с муравейником сравнить можно.

– Ух, ты! – восхищённо прошептала она. – Это, наверное, очень весело, карашо, когда много людей. Это у нас так всекда, когда старатели в тайгу на сезон приходят. Мушики, женщины, дети. Смех, запоты, раскаворы…

– Ну, не знаю, как у вас тут на прииске бывает, а в городе ничего хорошего. – Сергей равнодушно пожал плечами. – Так себе, шум, суета, грязь, пыль, дым. Людей много, а поздороваться не с кем. Все чужие, незнакомые, того и гляди, норовят друг друга обмануть. Чтобы в городе жить, нужны деньги. Много денег, без них никуда. Вот в тайге другое дело. Захотел поесть: либо в озере рыбу поймал, либо зверя добыл, рябчика, глухаря, шишек кедровых насобирал или ещё что-то. А там за всё это надо платить, покупать в лавке, на рынке за деньги. А деньги надо зарабатывать. Впрочем, что я тебе объясняю, тебе надо самой видеть, так просто не поймёшь.

– А мама Пелагия каварит, что там карашо, – недоверчиво посмотрев на Сергея, протянула Уля.

– А если хорошо, то почему она здесь, в тайге, на заимке живёт?

– Не знаю… Здесь ей тоже нравится, хотя она постоянно крустит и скучает. А в корот она не хотит, дятька Иван не пускает, да и хоти ей некута, сирота она.

– А далеко ли отсюда до вашего города? – поинтересовался Сергей.

– Не знаю, сама не ходи. Но люди каварят, не очень. Сначала надо хоти до Егорьевского прииска три дня, потом до Покровского ещё отин тень. Ну а уж потом и в корот ещё два дня… Если перевалы снегом не завалит или не будет грозы.

– А много перевалов?

Уля призадумалась, что-то вспоминая, потом ответила:

– Каварят, три пальших и пять маленьких. Ходи надо туда, – махнула рукой на восток.

– И что, больше других дорог нет?

– Как нет? Есть. Только хотить нато толго. На север ходи, там гольцы, летники, на лошатях не пройти, только на оленях. Это ещё три дня хоти надо. А там, – показала на запад, – каньоны, скалы отвесные, тоже плохо хоти. Места нато знать. Тетушка знает, он был. Но там ретко кто хоти. Зачем хоти там, когда есть тропа? Снегопад и грозу можно и переждать…

– Да, действительно, – в раздумье покачал головой Сергей, соображая, где, в каком месте он сейчас может находиться. Оставалось загадкой его настоящее проживание. Ни Ченка, ни Уля не могли объяснить, откуда он пришёл, где находится сейчас и куда надо идти. Небольшая кожаная сумка, в которой он носил карту, документы сохранились. Но на карте не было тех мест, где он сейчас находился. Даже название уездного города, о котором постоянно упоминала его спасительница, незнакомо. Может быть, это малоизвестный, затерявшийся далеко в глубинке посёлок местных купчишек-золотопромышленников или столица уезда, или даже округа. Более чем загадочно, что он остался жить, но не знал, где находится. И тут Сергею вдруг пришла мысль – спросить Улю не о больших населённых пунктах, о которых она не имела представления, а об известных местах в тайге.

Не долго думая, он тут же выдохнул:

– А ты знаешь, где находится голец Кучум?

Она беззаботно подняла на него свои глаза и равнодушно, как будто говорила о казане под воду, ответила:

– Знаю, мы с тетушкой Закбоем к нему в прошлом готу хоти. Это там, – небрежно махнула рукой на запад. – Нато Туманиху вершить, потом хоти направо, по Седому пелогорью. За пять тней хоти мозно, если летом. Зимой – польше, потому что тень короткий. – И уже таинственно дополнила: – Только хоти на голец нельзя, место плохое, гиблое. Там, под перевалом, чина стоит…

– Что за чина? – похолодел он.

– Знак такой, на сломанном кетре злой тух рублен. Хоти незя, люти пропатай. И не только люти, там звери не хоти, тропа нет. Птица не летай…

– Вот оно что… – протянул Сергей. – Кажется, теперь я понемногу начинаю понимать.

А сам уже лихорадочно соображал: «Значит, Кучум на западе. Экспедиция вышла к гольцу с западной стороны. Это получается, что после “всего” мы шли на восток. Не шли, а блудили целый месяц. И этой самой чины-знака не видели, потому что стоит за перевалом, с западной стороны. А сейчас нахожусь я, скорее всего… Понял где!»

Он повеселел, погружённый в свои мысли, не сразу расслышал вопроса. Лишь только тогда, когда Уля робко повторила третий раз, вздрогнул:

– Что?!

– Не слышишь? – обиженно спросила она. – Третий раз спрашиваю, а ты всё молчишь.

– Извини, задумался. О чём спрашиваешь?

– Ты был там, на Кучуме?

– Был!..

– И что там?

– Там? Да понимаешь, странно как-то все случилось, непонятно… Впрочем, ладно, потом как-нибудь, расскажу, – задумчиво проговорил он и тяжело вздохнул. – Немного позже…

Уля посмотрела на него обиженно. Было видно, что заинтересована его появлением в тайге, однако более спрашивать ничего не стала. Она всегда опиралась на мудрость людей тайги: «Если человек не хочет говорить, не надо приставать с вопросами. Придёт время, расскажет сам». Девушка склонилась над работой, но минут через пять не вытерпела, подняла голову:

– А Петерпурк, это талеко?

Не ожидая подобного вопроса, Сергей вздрогнул, посмотрел ей в глаза и грустно выдохнул:

– Очень далеко…

– Талеко, это как? – не унималась она. – На олене можно тоехать за месяц?

Он засмеялся, она сконфуженно засопела носом.

– Не знаю, – наконец-то проговорил Сергей. – За месяц-то, наверное, не доедешь. Сейчас люди ездят на поезде. Понимаешь? Через всю тайгу провели железную дорогу, рельсы такие, сплошные, непрерывные, на много-много километров. А по этим рельсам едет машина на колёсах, паровоз называется, и тянет за собой вагоны, домики такие, тоже на колёсах. А в них люди сидят, едут, куда им надо. Мно-о-ого людей, десятки, сотни! И груз разный.

– А сколько лошатей тянут этот паровос?

– А нисколько. Он сам едет.

– Как это сам?

– А вот так, на пару.

– Как это на пару? – недоверчиво воскликнула Уля и посмотрела на печь, где варилось мясо. – Врёшь, отнако! Как можно на пару ехай? Так мошно только вари. Получайся, что ты в тайга из своего Петерпурка на пару ехай?!

– Выходит, что так…

Не дослушав его, Уля звонко рассмеялась. Сергей не удерживал её от смеха. Он прекрасно понимал, что это милое дитя тайги, ни разу не видевшее железных машин, не только не может представить себе какое-то движение без живой силы, но и вообще не верит в её существование. В настоящий момент что-то объяснить Уле было невозможно. Ей можно только показать. И тогда она поймёт, что в этой жизни кроме мира тайги с озёрами, горами, болотами, наконец, этой глухой заимки – прииска есть ещё другой, разнопёстрый мир. И пусть он пропитан порочностью, корыстью, алчностью, но он существует и, как бы этого ни хотелось, постепенно протягивает свои коварные путы в такие вот девственные уголки земли, охватывает сетями мизгиря непорочные души людей и топит их в хмельном дурмане.

А Улю не остановить. Она хохочет, смеётся от души, возможно, вот так впервые в своей жизни. Её детские, наивные восторги передались Сергею. Он стал тоже смеяться вместе с ней. И непонятно, почему возникла эта неукротимая волна расслабления. Может, наступила минута слияния двух душ или сердца нашли один-единственный, нужный, необходимый импульс. А может, просто взволнованные души пробуют прочность связующей нити на зарождающиеся чувства.

– А хочешь, мы с тобой поедем на этом самом паровозе? – вдруг спросил он.

Она мгновенно умолкла, посмотрела испуганным взглядом. Предложение Сергея произвело шокирующее действие. Казалось, что на какой-то момент девушка лишилась дара речи. Но замешательство длилось совсем недолго. Собравшись с силами, Уля взяла в руки шитьё, опустила голову и серьезно ответила:

– Мне незя, отец путет рукаться.

– Ой ли, отец. Когда ты его видела в последний раз? За что он будет ругаться?

– За то, что пез него поету корот.

– А мы вместе с тобой спросим и поедем с ним.

– Нет. Незя тебе у него проси. Потому что тебе незя на заимке живи. Вот поправишься и поедешь… Отин.

– Почему же у вас с гостями так строго поступают?

– Не знаю… Так кавари отец Дмитрий. Так кавари Агафон.

– Так что же это получается, что ты должна просидеть в тайге безвылазно всю свою жизнь? – он даже приподнялся на локтях от возмущения.

– Почему всю? Нет, в этом году обещал, что поетем…

– Через кого обещал? Ты что, его сама видела?

– Нет. Агафон в горот ходи, он кавари…

– Говорил!.. – негодованию Сергея не было предела. – И в прошлом году говорил, да?

– Та… – тихо подтвердила она, едва сдерживая накатившиеся слёзы.

– Неужели ты не понимаешь, что это просто всё обман? Как ты не видишь, что все вы здесь живёте в полной зависимости, на положении рабов?