Несколько капель перед сном (сборник)

Какое было время!

Какая была дружба!

Какая была жизнь!

И как же мне было больно и обидно, когда в 1999 году войска НАТО бомбили Югославию. А мы не смогли их защитить. Извините нас, братья!

Верю, что больше такое не повторится.

Да живёт в веках российско-сербская дружба!

Живео векова руско-српског приjательства!

Хет-трик Вовчика

Богатство… Ценности… Состояние…

Мы слышим эти слова каждый день, отовсюду и от всех. Эти слова стали такими привычными, что люди особенно и не задумываются над смыслом, который в них вкладывают.

Богатство духовное и материальное. Ценности подлинные и мнимые. Состояние души и банковского счёта. Всё смешалось и кажется неразделимым, но ведь это только кажется на первый взгляд. Для многих из нас первого взгляда достаточно, потому что на второй и последующие, на осмысление сути вещей и оценку ценностей нет времени, а если честно признаться – просто лень.

Вот мы и доверяем проводить оценку ценностей людям с телеэкрана или невидимым виртуозам интернетных рейтингов, гораздых составить нам прейскурант чувств, желаний, идей и мечтаний.

А ведь чтобы понять истинную стоимость жизни и всего, что её наполняет, можно всего лишь прикрыть глаза и вспомнить людей, чьи лица почти стёрлись в памяти и кажутся размытыми чёрно-белыми фотографиями…

* * *

В середине 1970-х годов я был студентом Московского энергетического института. Из всей пёстрой, стремительной и шумной студенческой жизни вспоминается обязательное для комсомольцев участие в майских и ноябрьских демонстрациях. Проходили они на Красной площади, и это было грандиозное действо. Понятно, что просто так в них участвовать было попросту невозможно, но со всей страны приезжали делегации и организованными группами проходили по брусчатке Красной площади, размахивая флагами, поднимая транспаранты и дружно скандируя патриотические лозунги.

Москва направляла на демонстрацию такие же организованные группы, как правило – от районов города. Мой институт считался (и считается!) очень важным для города и всей страны, поэтому студенты и преподаватели возглавляли колонну всего Калининского района (сейчас ему вернули исконное название Лефортово), где МЭИ располагался.

Во главе колонны шла группа знаменосцев, человек сто. Для порядка нас выстраивали в шеренги по шесть человек. Каждый в шеренге нёс флаг одного из цветов спектра. Со стороны это смотрелось очень красочно. А уж когда мы принимались этими флагами размахивать, так казалось, что по колонне струится радуга, спустившаяся с неба. Настроение в такие минуты было преотличное. И не только от торжественной даты, а ещё и оттого, что ты молод, вокруг тебя твои друзья, у тебя прекрасно на душе, хочется веселья, веришь во всё лучшее, на окружающий мир смотришь с оптимизмом, и кажется, что так и будет всегда…

Думаете, мы просто так собирались в назначенный день, строились и с песнями шли на Красную площадь? Как бы не так!

Предварительно проводилась подготовка. Нас собирали какие-то ответственные люди, все с одинаково серьёзными лицами и почему-то все примерно одинакового роста и одинаково незаметно одетые.

Сначала эти люди объясняли нам важность мероприятия. Затем составляли списки и решали, кто за кем и с кем рядом марширует. Так что все мы знали свои шестёрки. И все понимали, что это для порядка и чтобы не затесался незнакомец со злым умыслом. Впрочем, нам тогда и в голову прийти не могло, чтобы кто-то подобное задумал.

Итак, в день демонстрации, ровно в шесть или семь часов утра, мы собирались около здания МЭИ, которое с 1934 года как стояло на Красноказарменной улице, так стоит и поныне и будет стоять, пока в мире есть электричество и надо его производить и уметь им пользоваться.

Собравшись, мы тут же разделялись на свои шестёрки и с песнями направлялись к Красной площади.

Но это было утром. А предыдущим вечером в общежитии всегда проводился праздничный вечер. Заводила публику наша собственная институтская рок-группа «Чистая случайность». Понимаю, название звучит странно. Но это и понятно: музыкальная техника в СССР оставляла желать лучшего, звук был ужасен, о собственном звучании и речи не было. К тому же все московские самодеятельные группы играли одни и те же песни западных рок-групп, были волосаты и в купленных за бешеные деньги американских джинсах. Чтобы хоть как-то отличаться, придумывались заковыристые названия: «Удачное приобретение», «Дети папы Карло», «Рубиновая атака»…

Наша «Чистая случайность» состояла из трёх очень колоритного вида парней. 120-килограммовый басист, в шляпе, рубахе и подтяжках, весь взмыленный, наяривал на бас-гитаре, стоя рядом с огромной, как шкаф, колонкой. Как её таскали с выступления на выступление – я ума не приложу, ведь весила она изрядно. Соло-гитарист носился по сцене между колонками, извиваясь так, что со стороны казалось, будто ему за шиворот попал шмель. За остальной шум отвечал ударник, выбивавший из барабанов звуки атомной силы. Пели они, ясен день, на языке, отдалённо напоминавшем английский.

Весь институт эту группу обожал, и они это знали, поскольку на каждом выступлении их сопровождали полсотни неистовых фанатов. Они и мы, обитатели общежития, плотно набивались в комнату отдыха, коридор и холл. Народ беззаботно отдыхал: пил, курил и танцевал. Дым стоял коромыслом, духота была страшенная, приходилось открывать нараспашку окна – вне зависимости от температуры на улице. Танцевали, плотно прижавшись друг к другу, потому что места было мало. При этом умудрялись топать так, что я удивляюсь, как здание общежития не развалилось после этих регулярных скачек.

Начинали веселиться около восьми вечера, танцы затягивались до одиннадцати. К этому времени студенты, уже достаточно выпив, носились счастливые и радостные, с раскрасневшимися лицами. В тот день я веселился, как и все, пока не увидел Вовчика. Судя по выражению его лица, Вовчика мучили какие-то вопросы, которые он в одиночку решить никак не мог.

Вовчик… Он пришёл в МЭИ с рабфака. Был при советской власти такой путь получения высшего образования теми, кто действительно хотел потом работать по специальности. Отслужив в армии рядовым, молодой человек возвращался на родной завод – или другое место работы, – где получал направление в институт на подготовительное отделение. Вот это отделение и называлось рабфаком. Ребята здесь учились, вспоминая школьный курс целый год, а затем без экзаменов поступали на первый курс.

Чтобы было понятно дальнейшее повествование, напоминаю, что обычный студент был семнадцатилетним выпускником средней школы. А вот некоторым рабфаковцам стукнуло уже лет по двадцать пять… Как, например, Вовчику.

Внешне он выглядел совсем юным, такой весь кругленький, невысокий… Отличался он поразительной добротой и отзывчивостью. Весь просто-таки лучился, улыбался, расшаркивался…

Студенты и студентки обожали его за кроткий нрав и безотказность: Вовчик всегда готов был прийти на помощь, хотя ему тяжело давалась учёба. И не только потому, что подзабыл школьный курс алгебры, но ещё из-за того, что приходилось ему по жизни идти самому. Родители помочь не могли, потому что сами были в возрасте и работали в совхозе. Вот Вовчик и крутился, как мог, добывая свои несколько рублей к стипендии, трудясь разнорабочим в буфете при Доме культуры: таскал ящики с пивом, разгружал, помогал… Благодаря ему и нам перепадал случайный заработок, а с ним – по бутылочке пива.

Корни Вовчика были в Калининской области (ныне Тверской). Родом он был из деревни под древним русским городом Бежецком. Уж не знаю, кто ему внушил представление о том, как должен выглядеть горожанин, но он был уверен, что город населён исключительно интеллигентными людьми. А главным признаком интеллигентности Вовчик полагал наличие шляпы и галстука.

Оказавшись в Москве, Вовчик немедленно обзавёлся этими предметами одежды. В шляпе и галстуке он появлялся всегда и везде, в любую погоду, в любое время дня и ночи. Надо заметить, что тот, кто рассказал ему про обязательность ношения шляпы и галстука в городе, видимо, забыл упомянуть о том, что они хоть как-то должны сочетаться друг с другом. Поэтому рубашки Вовчика были в клеточку и горошек, цветовая гамма была самая разная. Но при этом всегда был галстук – один и тот же. С этими предметами Вовчик никогда не расставался, снимая шляпу только когда играл в футбол или уж в совсем жаркую погоду.

Ещё одна интересная деталь: за все четыре курса, что мы уже отучились, Вовчик покидал институт и общежитие только ради поездки в родную деревню. Никто и никогда не видел, чтобы он отправился в другой район Москвы или за город. Вот так.

Однако вернёмся в наше общежитие. Было уже около одиннадцати, когда я в коридоре наткнулся на Вовчика, стоявшего одиноко посреди разгулявшейся толпы студентов: бегающей, прыгающей, гудящей, курящей, пьющей, кричащей, танцующей… Веселье било фонтаном.

Вовчик был уже в изрядном подпитии, когда я его окликнул. Он был рад тому, что его хоть кто-то заметил. Человек он был хороший, душевный, но… Но поговорить с ним было некому. Поэтому он радовался всякий раз, когда кто-то обращал на него внимание.

И, не дав мне опомниться, Вовчик тут же выложил мне свою проблему. Деваться было некуда, я стоял и слушал.

Вовчик сообщил, что собрался в Ленинград. Если до этого я слушал его вполуха, то это неожиданное известие меня живо заинтересовало. Чтобы Вовчик – да не в деревню и даже не в Сокольники, например, а в другой город, да ещё такой большой, как Ленинград… Это казалось удивительным.

Понятно, что я засыпал его вопросами: почему в Ленинград, а не в свой Бежецк, и так далее.

Вовчик поведал мне, что в Ленинграде проживает его дядя. Что этот дядя был в его деревне с месяц назад, когда Вовчик приезжал к родичам починить прохудившуюся крышу дома, и что этот дядя сказал, что когда будешь в Ленинграде, то приходи в гости.

Придя в себя, я спросил у него, оставил ли дядя адрес или хотя бы номер телефона. Вовчик, лучась улыбкой, сказал, что, дескать, дядя меня позвал и будет рад.

Мне, грубому городскому жителю, стало ясно, что человек просто так к слову брякнул о приглашении, возможно, за рюмкой водки, и слова его ничего не стоят. Я попытался донести эту мою мысль до Вовчика. Но тот уже туго соображал от выпитого, и я понял, что переубедить его, по крайней мере сейчас, невозможно. Чтобы предотвратить внезапный его отъезд и тем самым уберечь его от опасностей, которыми полон окружающий мир, о котором этот добряк так мало знал, я тут же направился в его комнату, нашёл галстук и куда-то спрятал. Искренне надеясь, что без галстука Вовчик поостережётся покидать Москву, потому что без галстука даже тёмной ночью он из общежития выйти не мог.

Праздник продолжался, и спустя полчаса я увидел шатающегося Вовчика, который ко всем приставал с вопросом: «Вы не видели мой галстук?» От Вовчика все отмахивались, и я успокоился.

В шесть утра мы, студенты, дрожа от холода, стояли у входа в институт, каждый со своим флагом. Построились. И тут же пережили шок, увидев, что шестого человека в шеренге нет! Надо ли объяснять, что отсутствовал именно Вовчик.

Мы тянули время, сзади напирали другие шестёрки, затем прибежали ответственные люди, которые нас стали пересчитывать и ругаться. Бедный Вовчик! В конце концов откуда-то привели постороннего парня и дали ему флаг Вовчика. Таким образом, наша шеренга была укомплектована. Мы прошли по Красной площади и вернулись в общежитие.

Это было седьмое ноября. Я уехал домой на праздники и вернулся спустя несколько дней. Можете представить мои чувства, когда я узнал, что Вовчика всё нет! Мы были очень взволнованы и обеспокоены, потому что за все четыре курса Вовчик не пропустил ни одного семинара, не говоря уж о лекциях и практических занятиях.

Лишь спустя ещё сутки в общежитии объявился наш Вовчик: в новом выглаженном костюме, с новым галстуком, в новой шляпе, чисто выбритый и даже подстриженный! Он совершенно преобразился.

Мы на него насели, требуя ясного и чёткого объяснения. И Вовчик поведал нам удивительную историю.

– Хотите верьте, хотите – нет, но дело было так…

«С танцев я тогда ушёл, поскольку принял твёрдое решение: еду к дяде в Ленинград. Зачем еду, на кой мне так срочно понадобилось его увидеть – я и тогда не понимал, и сейчас не знаю. Помню только, что вернулся в комнату свою за галстуком, потому что без него нельзя.

Было уже часов двенадцать ночи. Несколько раз обшарил всю комнату, но галстук словно в прятки со мной играл. Только, кажется, нашёл, а гляну – это тряпка какая-то.

Тогда решил, что будет не обидно кому-то из вас мне галстук на время одолжить. Поэтому я сунулся в комнату, что рядом, оказалось, что там никого нет, а галстук – вот он! – висит на спинке кровати и сам мне на шею готов броситься.

Я его тут же повязал, как положено, и ушёл. К тому времени, помню, танцы закончились, и все разошлись».

…Тут мы стали добиваться от Вовчика ответа, как он умудрился проскочить между двумя дежурными и вахтёршей. Ведь в 24:00 общежитие закрывалось, и не только на вход, но и на выход.

Вовчик заявил, что его самого до сих пор мучает эта загадка, но разгадки у него нет. Факт в том, что он очутился на улице.

«Как я добрался до Ленинградского вокзала, тоже толком не помню. Не помню, купил я билет до Ленинграда или сел, просто денег проводнику сунув. Все воспоминания ровно корова языком из головы слизнула!

Очнулся я, когда меня проводник растолкал. Поезд уже стоял на перроне Московского вокзала в Ленинграде. Это я потом только узнал, как его называют. А тогда… Тогда я вообще не соображал, где я, и что со мной происходит, и почему меня выталкивают из какого-то поезда.

Выпал я на перрон, в шляпе и галстуке, но сам так себя чувствовал, словно меня побили. В голове туман, с похмелья тяжёлого… С трудом, но попытался установить контакт с людьми. Все от меня шарахались, пока кто-то не сжалился и не объяснил мне, что я на вокзале, а вокзал называется Московским.

Меня слово «Московский» как-то успокоило поначалу, но когда я вышел на площадь, то увидел совсем чужой город! Не Москва, и всё тут! Чтобы людей не пугать своим видом, стал прислушиваться к тому, что они говорят. Вокруг слышалась родная русская речь. Это обрадовало. Но затем пришло осознание, что как-то и непонятно зачем оказался в Ленинграде.

Ребята, не поверите, но меня это успокоило! Великая вещь – знать, в каком городе ты оказался… И тут же понял, что страшно хочу пить. Сушило в горле ужасно. Пошарил по карманам и нашёл один рубль. Только один! И всё. Вспомнил про дядю, да что толку… Ведь адреса его у меня нет. Да и узнать его не смогу, потому что, как ни силился, не смог вспомнить, как дядю зовут по имени-отчеству. Лицо только помню.

Стал думать, что делать на рубль. Огляделся и понял, когда увидел под стеной вокзала жёлтую бочку с надписью «Пиво» на боку. Купил себе кружку свежего холодного пива, прислонился к стене и задумался, глядя на людей. По крайней мере минут пятнадцать я мог ни о чём не думать, попивая пиво.

А по улице валом валил народ, шла демонстрация. Все разодетые, с бумажными огромными гвоздиками, с флагами, лозунгами на кумаче… Меня даже слеза прошибла, когда я увидел всё это веселье и понял, что никому здесь не нужен.

Поднял я кружку, чтобы сделать последний глоток, как вдруг едва её не выронил от неожиданности. По улице шла шеренга, и во главе – мой собственный дядя! Я его облик сразу признал, хоть и тошно было донельзя.

Поставил кружку, бросился к тротуару, кричу, руками машу… Тут и дядя меня увидел. Как же он удивился! И рукой мне знаки подаёт: дескать, ты тут не торчи на людях, а отойди в сторонку и меня подожди.

Так вот я с дядей и встретился. Он меня привёз домой, накормил, переодел, мы сели за праздничный стол. И потребовал, чтобы я с ним оставался ещё несколько дней – он мне город покажет. А потом купил билет, и всей семьёй они меня провожали на том же вокзале, Московском…»

…Вовчик закончил, а мы стояли с открытыми ртами, не веря в такое чудесное совпадение. Случится же такое! Теперь я понимаю, что силы небесные – в благодарность за его душевную доброту, что стала примером для прочих мирян, – выделили ему в помощь ангела-хранителя. Тот всё и устроил.

* * *

…Пролетел ещё год, мы перешли на пятый курс. Быть старшекурсником – значит обладать привилегией свободного времени, не столь забитого учёбой, как на курсах младших. Мы уже считали себя большими людьми, взрослыми. Мне уж исполнился двадцать один год.

А что наш Вовчик? Вовчику так вообще стукнуло едва ли не тридцать. Для нас он был человеком взрослым, даже как-то чересчур взрослым.

Внешне в жизни Вовчика ничего не изменилось. Всё так же по выходным он ездил в деревню, отвозя закупленные в городе продукты для родителей. И никто из нас не догадывался, что… Впрочем, обо всём по порядку.

Не помню, что это был за день, кажется, вполне заурядный. Но ознаменовался он событием чрезвычайным. Воспользовавшись тем, что мы собрались большой группой, Вовчик приблизился к нам, долго ходил вокруг с загадочным видом, наконец собрался с духом и выпалил:

– Ребята, я влюбился!

…Тут надо заметить, что состояние влюблённости характерно для студента. Мы все бегали за девчонками. Но чтобы наш Вовчик… Олицетворение скромности, и вдруг – такие эмоции, да ещё вынесенные на публику! Что в нём тогда говорило? Распиравшая его гордость? Уверен, что по доброте и простоте натуры он сгорал от нетерпения нас обрадовать чудесной вестью.

Мы дружно настаивали на подробностях. Вовчик не стал ломаться и выложил всё как есть, без утайки.

В его деревне был клуб. По штату в нём положен был то ли массовик, то ль, как сейчас принято говорить, «организатор досуга». Место это долго пустовало, пока в Вовчикову деревню не распределили выпускницу училища, девчушку лет восемнадцати. Она оказалась на диво шустрой, поняла, что молодёжь села погибает от скуки, и немедленно создала танцевальный кружок. Благо сама она была танцовщицей профессиональной.

Сначала в кружок робко записались несколько девчонок, за ними потянулись парни… а уж спустя совсем немного времени слава о «селе с танцами» гремела по всей округе. Народ повалил в клуб со всех окрестных деревень. Днём занимались дети и подростки, вечером были танцы для взрослых. И там, и там заводилой была эта самая девушка по имени Надежда. Она и сама танцевала много и прекрасно. А уж когда про её танцы прослышали и в Калинине, то народ стал приезжать и оттуда.

Такая популярность Надежды и её танцев имела и некоторые особенности по части личных взаимоотношений. Непонятно, почему так много парней уверены, что если девушка с ними танцевала, то теперь она их навеки?

Да, Надежду приметили многие… С неожиданной душевной болью Вовчик рассказывал, что за ней ухаживал её постоянный партнер по танцам, распределённый в тот же совхоз. А ещё – завклубом, председатель совхоза, двое лётчиков из соседней авиачасти и ещё уйма персонажей. Ну и Вовчик между них.

Каждый вечер, как в клубе были танцы, вокруг Надежды вилось с десяток человек. Дело доходило и до драки, когда речь шла о том, чья очередь подошла с ней танцевать. Что до самой Надежды, то её этот ажиотаж нисколько не смущал, а скорее забавлял.

…Я слушал Вовчика, и меня не оставляло странное чувство, название которому я, как ни силился, так и не подобрал. Это было что-то ранее мне неведомое. Какая-то смесь сострадания, зависти, сочувствия и жалости по отношению к нему. Всё-таки как ни крути, а в длинной череде претендентов на танец любви с неведомой Надеждой для Вовчика, как мне казалось, прочно зарезервировано самое последнее место. И немалую роль в этом играли его, прямо скажем, не выдающиеся внешние данные. Тем более сногсшибательным оказалось приглашение на свадьбу Вовчика и Надежды!

Случилось это примерно через полгода после того, как он начал ухаживать за ней. И почти перед самым дипломом несколько человек, к которым Вовчик испытывал уважение, – в том числе и я – отправились в Калинин, где я и увидел его молодую невесту.

Я был свидетелем на той свадьбе, постоянно рядом с молодыми, так что рассмотреть её мог отлично. До этого я её себе уже представлял со слов Вовчика, и мои предположения полностью подтвердились. Передо мной была стройная и аккуратненькая, словно куколка, девушка. С летящей походкой, в белом платье, с причёской. Понятно, что свадьба без танцев не бывает, и Надежда показала себя в лучшем виде: она танцевала, все ей улыбались, каждый хотел её обнять, потанцевать с ней.

Мне даже показалось несколько чрезмерным это повальное мужское увлечение Надеждой. Я сидел рядом с Вовчиком, и мне стало грустно, а потом и обидно за него, потому что я проникся уверенностью, что долгое семейное счастье ему не светит. И причина в том, что тяжело ему будет удержать такую егозу в доме. Она ведь только подрастает, а он же взрослый мужчина. К тому же он был совершенно иного склада характера, со своим мировоззрением, культурой, образованностью. А она… Она, как мне тогда показалось, порхала по жизни, ей нужен был блеск, калейдоскоп переживаний. А Вовчик ведь был, по сути, обычным деревенским парнем, каких миллионы в России, он знал своё место и выше головы не прыгал.

И когда мы прощались, я видел, как она вся буквально светилась, а он стоял рядом, пригорюнившись…

…А затем был диплом, распределение и работа. Иногда я встречался с бывшими однокурсниками, и, разумеется, мы вспоминали Вовчика. Постепенно я узнал, что жизнь у него нелёгкая. Сначала у них родился один ребёнок, затем второй. С жильём было туго, работа была не ахти какая – электромонтёр. С деньгами совсем было тяжело. Быт начал постепенно губить эту семью, и я с грустью думал, что оказался прав и осталось им жить вместе не так уж и долго.

* * *

Так пролетело десять лет. И вот однажды, волею судеб и отправившего меня в командировку начальства, я оказался в Калинине. Когда с делами было покончено, я вспомнил, что где-то здесь должен быть Вовчик. Как он поживает? Что с ним?

Найти Вовчика через адресное бюро оказалось простым делом. Ведь был он не просто Вовчик, а Еремеев Владимир Петрович. Узнал номер телефона, позвонил, он меня моментально признал и тут же пригласил к себе.

Приехал я всего на день и в гостинице устраиваться не стал, поскольку Вовчик предложил остаться у него. Ехал я к нему и думал, что ничего ведь о нём не знаю, и как себя вести – тоже не представляю. Всё оказалось совсем не так, как я думал, к моему собственному стыду.

Вовчик был обладателем трёхкомнатной квартиры, что по советским меркам было весьма неплохо. Он работал инспектором по технике безопасности в «Калининэнерго». У него было уже трое детей. Женат он был всё так же на Надежде, она не работала, потому что дети отнимали много времени.

Встретили меня с радушием. Накормили, я принес бутылочку, мы её распили, вспоминая студенческие годы.

Мне было легко и приятно в этом доме. Вовчик с женой радовались мне искренне, несмотря на то, что я свалился на них, как снег на голову. Они суетились вокруг меня, ставили еду, закуски… Всё простое – колбаса, селёдка, картошка, капуста… А под водочку и воспоминания, да с хорошим другом – большего и не требовалось.

Мы разговорились. Я уже не помню, сколько мы выпили. Бедный Вовчик, оказывается, очень намаялся на работе, но виду не подавал. Пока не ушёл в соседнюю комнату и там уснул прямо в кресле. А мы остались с его женой Надеждой за столом, продолжая беседовать.

Вот тогда-то для меня и открылось то важное, чего я о Вовчике и не знал, хотя был уверен, что видел его насквозь.

Надежда, кажется, рада была возможности выговориться. Кажется, ей впервые за много лет выпала такая возможность, переживая трудные времена.

Оказалось, что у них уже и садовый участок есть, и на этот участок Вовчик привёз три вагончика на колёсах, утеплённых, а потом обил их вагонкой, и получился дом, хозблок и баня. Этот рукастый деревенский человек сумел и там создать уют, и в доме у них было всё как-то ловко устроено.

Надежда рассказала, что Вовчик ей действительно нравился. Да и она тоже, оказывается, из села. А когда Вовчику дали работу в областном центре, в Калинине, то она рада была вместе с ним выбраться из села в большой город.

Поначалу она и здесь занималась танцевальным кружком, но потом семейная жизнь её закрутила: один ребёнок, второй, третий… За эти десять лет жизни она многое пережила, не ладила со своими родителями… Но она всегда знала главное: за своим Володенькой она – как за каменной стеной, которую он сумел выстроить вокруг неё и защищал её от всех невзгод.

Мне было и радостно, и несколько больно слушать её, и щемило сердце, пока она рассказывала, что Володенька – именно тот, кто ради неё и живёт. Рядом с ним она поняла, что жизнь складывается не из красивых слов, букетов цветов и дорогих подарков. Главное – чтобы рядом была опора, и тогда можно всё преодолеть. И теперь она и не представляет себе другой жизни, без Володи, которого она бесконечно любит и которому благодарна за то, как у них всё хорошо складывается.