bannerbanner
До 25 или «Бисер для R»
До 25 или «Бисер для R»

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

Пятница-пятница-пятница… – обрывки мелодии и припев…


Спокойное кафе на нецентральной улице, район прогулок и мягких вечеров с гоготом и пивом, недалеко от берега обмелевшей мечты о счастье – наше заведение на 70 человек, и зал неполон. Я за небольшим ноутбуком справа, в углу, и сегодня у меня выходной, а ребята – трудятся. Нас совсем немного, и вы, кажется, уже знакомы – Я – R, Марсель, Катя и Саша. Точно, остался только он. – Саша достаточно много пьёт, в прошлый раз его уволили за воровство, но ему очень нужна работа… Конечно, бармен. Последний близкий приятель в этой истории. Неясные отношения с родителями, шумные друзья, любит клубы, часто таскается туда после работы. В него влюблена Катя и, кажется, уже взаимно. Он живёт с нами в квартире во второй комнате. Удивительно тихий такой для тусовщика.

Вечерние краски проникают внутрь – ни занавесок, ни гардин, только витражи и стилизованная улочка внутри – дворик с фонариками, каменным полом, тяжёлым кружевом чугунных столиков и вечерним светом – вспомнили?

Перебираешь из тысячи вариантов, ищешь, думаешь: а как правильно, где лучше и кто в конечном счёте победит – не знаешь… Смотришь по сторонам, на них, на своих и на врагов, на одноклассников и сокурсников, друзей и сестёр – всё время мечешься: чего-то тут не хватает, доходишь до этого тупика, и вот тебе уже ровно столько, когда «надо было слушать маму»16, или уже совсем не слушать. Сплошное «уже»… И результаты твоих ошибок – ходят в школу, приходят письмами из банка, прячутся рубцами и татуировками по рукам, пятнами в биографии и документами в отчётах – ошибки, которых можно было избежать и очень нужно было сделать… Живу себе вроде как нормальный человек и нечто среднее, ищу ответы о том, что же происходит, глядя в увеличительное стекло по сторонам и под ноги. Понятия не имею, чего же мне не хватает… Осталась навсегда ребенком, но почему?..


– …Алло, R, где ты? Я уже обыскался…

– Да ладно… разве ты не всё время что-то ищешь?..


Калейдоскоп


Возвращаясь с Наташей из гостей, ему в очередной раз стало скучно. Какая-то неясная усталость и смута накатывают всякий раз, когда всё кончается… То ли он что-то потерял, то ли не нашёл вовремя – чего-то не хватает. Посмотрел на неё. Он всегда любил смотреть на неё, когда было немного скучно – светловолосая красавица с высоко вздымающейся грудью и чуть капризными губами – она была ещё чудеснее, чем он успевал представить себе, пока переводил на неё взгляд. А ещё, если он где-то задерживался допоздна, то любил помечтать о том, что сейчас, вот, ещё немного и – откроет дверь и встретит его Она – девушка-картинка из плейбоя с ясными глазами.

«Завтра огласят результаты отчётов компании за этот сезон… – он уже всё подсчитал и мысленно потирал руки, думая о поощрении, – … Хотя… Ну, скоро отпуск…», – он улыбнулся и что-то замурлыкал от удовольствия. «Дорогой, ты не забыл ключи?» – «Да, да…».

И следующее утро было почти безоблачным, но, после обеда, тучи-таки собрались, грянул гром, а ещё чуть позже от матери пришло письмо. Позвонила Наташа, он, выслушав новость, немного скис. Но вот, ещё полчаса спустя, к нему вернулось бодрое расположение духа, и он решил: «В конце концов, нет ничего проще заглянуть на недельку, и снова: «…Он – прекрасный сын…»… Года на два… Он пытался вспомнить: мать приезжала как-то раз (это точно), но шум большого города её утомлял… Так или иначе, они не виделись уже года три – и, получается, раз впереди отпуск, он действительно может и должен приехать. Свыкаясь с не самой приятной мыслью, он задумался о Наташе: «…Малышка… Как она без меня?..». Но романтику победил скепсис: «…Но вряд ли стоит её знакомить с матерью… В конце концов, ещё поймет что-нибудь не так… К чёрту!».

«Всё займёт не больше недели, ну, или, может, дней десяти, а потом – Турция или Египет, как захочешь, как ты и просила» – «Хорошо» – кротко ответила она. Оставшиеся дни с Наташей он провёл в неге и лёгкой задумчивости, она отнеслась к отъезду как к чему-то должному, её большие и ясные глаза молчали, не говорили ничего и её слова: ни одобрения, ни сочувствия, ни лишних вопросов – она осталась невозмутима. Чего-то не хватало. Неделю спустя на Ярославском вокзале его ждал поезд.

В дороге было время подумать. Вообще-то, он не очень любил поезда, тем более – надолго оставаться один, но, как ни крути, почти сутки наедине с собой его освежали; в конце пути ему даже чем-то нравилось глядеть в окно, разгадывать кроссворды – и он нисколько не пожалел, что попутчика в СВ ему так и не нашлось.

…Мать он, конечно, любил, но, как и все дети, не слишком беспокоился об этом. Мысль о том, что стоит приехать в гости, окончательно заняла его голову, только когда он вспомнил последнюю пару её писем в прошлом (и, кажется, по-за-прошлом…) году, где, как ему тогда показалось, были намёки на встречу, но к себе он больше как-то не приглашал (был очень занят), а тут… «В общем, всем стоит отдохнуть от этой «стааличной жизни», затормозиться, в конце концов…», – с такими назиданиями он воспитывал в себе волю, которая, в конце концов, и решила дело.


Вот за окном и Вишинск17. За всё это время город изменился, состарился, обрюзг – долгожданный гость, сойдя на перрон, с трудом узнавал вокзал. Всю дорогу в автобусе покалывала лёгкая грусть, и, наверное, ностальгия, за окном – тон в тон с пустотой в груди моросил нудный октябрьский дождь, и ничего, кроме этого дождя, разглядеть в окно он не мог. Проехался, вышел на «своей» Профессорской, где, вместо привычных тополей-исполинов, его встретили опиленные обрубки с порослью на макушке, закурив, машинально зашагал к дому.

С матерью, однако, встретился теплее, чем ожидал – давно не видел, но уже к вечеру ему стало скучно. Скучно по-другому, не так, как в Москве – клуб, тусовку и кино здесь, в лучшем случае, заменяли танцплощадкой, а в это время года – водкой у соседа или ничем. Несмотря на усталость, он вышел на улицу – пройтись, и заодно поискать сигарет. В киоске рядом ничего дельного не оказалось, а в магазине было «Закрыто» – «Охренеть», – подумал он в растерянности и, не найдя ничего другого, вернулся домой ни с чем. «Значит, на недельку брошу…», – с сомнением успокоил себя.

Спал как убитый. Понежившись в постели, позавтракав и выпив кофе, он уже пересмотрел все свои папки, игрушки, велик и прочие мелочи детства, которые мать (уже лет двести) заботливо хранила на своих местах. А начиная с обеда его опять одолела та же тягучая скука, и он с большой неохотой сел смотреть старые фотографии. «Дурацкий ритуал». Заново увидел себя и всех, задумался об одноклассниках. Опять где-то под сердцем заскребло: «…Чего-то не хватает…», – смешно, но никак иначе об этом сказать не мог – «…Че-го-то»… И, кстати, «довольно давно»… О ребятах из школы, честно говоря, он не особо скучал, «…но интересно, конечно, кто сейчас где… А это всё прочее – наверное, просто скука. Единственный просвет – отпуск и тот, блин… В этой дыре… Прогуляюсь вечерком, зайду куда-нибудь…».

Тут же звякнул телефон. Смс от Наташи про «новые туфли» и «шкафчик в коридор из Викеи, ты же не против?» – в этой дыре смотрелась дико. Повертел телефон, но решил не отвечать. «Пусть думает, не дошло. Далась ей эта Викея… Интересно, на что я злюсь больше – что ей там весело или на этот шкаф? Может, на деньги?.. Абзац».

Посидел, посмотрел, оделся – пошёл на улицу – на улице почти морозно, истлевшие листья носятся по дорожке, подбираемые осенним ветром… Бррр!.. «Сам подписался. Посмотрю, что осталось от знакомых улиц».

В прогулку вдоль родной улицы Павлова его провожали старые домики в два-три этажа с новыми трещинами в стенах, с разводами от давно отвалившихся водосточных труб, пыльными окнами, часто забитыми фанерой или ветошью для тепла; а ещё – мокрые собаки, слоняющиеся по окрестностям помоек в поисках еды, парочки-новостройки коробков-пятиэтажек, залитые дождём осенние дворики и до весны опустевшие лавки, где погожими вечерами пили пиво под домино пропойцы да старики. Дождя не было. По знакомой дороге ноги незаметно сами привели к школе, где почти двадцать лет назад он стоял в такой же осенний вечер с букетом астр и напуганными глазами, когда всех построили парами и затолкали в первый класс и, хоть и нечему, но он немного умилился и потеплел – ему уже 27. В ничем не прерываемой тишине воскресенья ему мерещится память – визг, шум перемены и последнего звонка: «Учат в школе, учат в школе, учат в школе…». Сворачивает за угол, идет по аллее лип, бугристый асфальт неожиданно выскальзывает из-под ног, то и дело толкая в лужу, и в конце аллеи видит Парк Культуры, шагает в проржавевшие ворота, проходит мимо закрытых на ремонт аттракционов, цепочки и паровозика для малышни – всё вспоминает, вспоминает… Пугаясь сам своих воспоминаний. «Как много, оказывается, сохраняет память… Но, если я способен удивляться – я ещё не совсем стар», – и он рассмеялся своим мыслям, ведь так непросто признавать, что есть уже взрослые люди младше тебя.

Прогулка удалась; не переставая удивляться своему городу и тому, как так он быстро привык к московскому метро, как по привычке сейчас ищет переходы или светофор на дороге, тому, что так не хватает шума и магазинов «круглые сутки» – он шёл домой. К закату неожиданно распогодилось, он остановился: на почти ясном небе мелкие облачка, казалось, развернули всю палитру красного и фиолетового цветов. «Интересно, когда я в последний раз видел закат?.. И неожиданно чувствует, что с каждой секундой становится счастливей, радуясь, что может радоваться простым вещам, пусть даже самым банальным в сути своей. И как-то отлегло от сердца, как будто встретил что-то настоящее – закат, конечно, не в счёт… Он пишет Наташке («В смс в два раза больше смысла, и во сто крат меньше болтовни») и возвращается к матери, по-настоящему возвращается, впервые как «настоящий сын» испытывает к ней чувство благодарности (и, конечно, молчит об этом – ведь это так пошло, в конце концов). Она осталась неизменной, но как это, всё-таки, ново после разлуки. Её руки, глаза, эти тихая забота и терпение – и на редкость в своём уме… Сплин уходит, и до обеда следующего дня он в лёгкой эйфории, хотя… «…Конечно, скучновато здесь».

Вечером идёт с матерью в местный театр. Особых впечатлений постановка на него не производит, но мысли в голове бродят, вращаются у старого фоно: «…А где это то, что так нравилось в детстве – играть, ходить в драмтеатр, на выставки в павильон у библиотеки, вообще всё это интересное?.. А, всё-таки, я ещё что-то ищу…», – он опять вернулся к надоевшему рефрену и не нашел ничего лучше, как выпить пива. Один. Впервые, наверное, пил один, считая, пожалуй, что это участь алкоголиков. Пил и думал – пусто как-то… Все эти выставки, закаты и прочее – что я, их не видел? Как будто нет чего-то, а в детстве вроде было… Мутный город.

Новое утро («Какого дня?…»), на лестничной клетке – первая яркая искра – его по имени окликнул знакомый голос, он обернулся – красивая улыбка на полноватом лице – из-за дверей вышла…


– Оля?.. – изумился он – …Ааа, я думал ты уехала…

– И правда… Ваня!.. А я думала ты – не ты… Да нет, я вернулась, у меня сейчас академический отпуск, рада тебя видеть! Ты к маме или… Навсегда?

– Да, да…, – спохватившись, – В гости просто приехал. Как ты изменилась…

– Похорошела? – засмеялась она, и он уловил, как голос легонько треснул, но…

– Да, да…

– Ты заходи, давай, давай, хоть чаю попей. Ты не торопишься?

– Да не особо…

– И мама будет рада тебе – сколько не виделись. Чай у нас, кстати, особенный, африканский. Шучу, конечно, он всегда африканский. А ты не знал?.. Про Индию и слонов на всяких штемпелях даже не думай верить – подлог, мистификация и реклама.


Зашёл. Всё как тогда… Даже обои те же. Поздоровался с Алёной (Алёной?..) Кузьминишной, Аня потянула на кухню – взяла было за руку, да почему-то смутилась и отпустила, а почему – я понял потом.


– Чай или кофе?

– Чай, чай… Африка, говоришь, да?


Огляделся и заметил в коридоре шкаф, в котором полки ломились от неподъёмного груза знаний и наваленных книг – справочников по математике, геометрии, ещё чему-то – я не разглядел. Вспомнил, что так с ней и познакомился, и как после вечерами вместе считали алгебру и чертили, готовились поступать.


– Как ты? Как твоя карьера в науке? Ты же уезжала учиться куда-то, кажется, в Сибирь…

– В Новосибирск, – уточнила она, – А теперь защитила кандидатскую и получила отпуск, – сказала и улыбнулась Оля.


«Оля – Оленька, давно уже Ольга Сергеевна… Она пополнела, остригла волосы и стала брюнеткой с холодноватыми глазами, бледными ногами под длинной юбкой – под стать учителю…», – он весь ушёл в свои мысли и почти не слушал её, и, очнувшись от оцепенения, первым же вопросом застал врасплох:


– …Так чем теперь занимаешься?

– … Да говорю же, – слегка удивилась она, – исследую, пишу докторскую на тему «Доказательство существования в тригонометрии неравнозначных каскадных дробей в области значений от нуля до единицы», сейчас в академическом отпуске – мама просила… Преподавать пока не получается – место не могу получить, – вздохнула, – А у нас в Вишинске уже пятый год хотят открыть училище, и все звали сюда, а открыть никак не могут – подбирают состав, учить-то пока некому. Ну, вот математичка, – засмеялась она своим стеклянным смехом, – Уже есть. Сейчас в основном пишу доказательство. Очень увлеклась…

– Не изменяешь тригонометрии… Поражаюсь тебе, я давно живу без синусов и тангенсов и нисколько не скучаю…


Мне вдруг пришло на ум: «Слушай, – полушутливо сказал я, – а для чего это доказательство, зачем вообще, на производстве или, там, в теории?».


– Вопрос «Зачем?» выходит за рамки науки, – после паузы сухо пропечатала она.

– …Коротко и ясно, как аксиома! – Я был слегка обескуражен: а зачем тогда вообще…


Она тут же смягчилась: «Я просто пытаюсь сохранить науку… По правде говоря, всё в жизни Бог знает для чего… Вот мы – люди – зачем? Работа, Наука, семья, дети…», – начала и осеклась она, и тут я понял, что она не замужем – но она тут же выпалила:

«Ну, всему свое время. И с научной точки зрения…», – и я её почему-то уже совсем не слушал. Было как-то горько так глядеть на неё, знать, что она старше меня и уже не выйдет замуж, да и не захочет… «С научной точки зрения». Тангенс, котангенс, косинус, синус, аксиомы – на всё готов ответ, а смысла этих счётов нет…

Я как-то тоже рассказал ей всё, немного подсократил, конечно – менеджмент, карьерный рост, квартира – свои сложности… И – почти женат… «О!.. Да, да…», – и после она заскучала, как на морозе розовый цветок. Ещё немного посидели, и я стал собираться.

Она говорила, говорила что-то на прощание, и я даже не помню, что ей отвечал. Престарелая мать её – уже безразлично и по привычке сидя в старом кресле, вязала крохотные пинетки, варежки, шапочки, и носочки непонятно кому, и только изредка вздыхала на погоду за окном: «Поливает-то нынче…», – помахала мне рукой, приглашая ещё.


– Ты заходи, если что, и с супругой заходи, мы с мамой всегда рады проходящим – приходящим, – оговорилась она и снова засмеялась, и этот надтреснутый звук ещё долго звенел у меня в ушах.


На улицу вышел какой-то растерянный. Решил на этот раз забраться поглубже, пройтись и основательно посмотреть на осенний Вишинск – в конце концов, других планов у меня всё равно не было. Пошёл – и заблудился. Сам не знаю, как так вышло, в Москве не терялся, а тут… Побрёл, побрёл, не узнавая ни улиц, ни домов.

Узенькие, грязноватые переулки сменялись танцплощадками магазинов, три, видимо, недавно появившееся девятиэтажки мрачно упирались в небо как гигантские колонны – маяки какой-то другой жизни, которая и хотела, да так и не началась в этом городке. Это было словно какое-то волшебство – сколько я не хотел дойти до них – всё время натыкался на неведомо откуда взявшиеся стены – то заброшенного военного завода, то каких-то лесохозяйств и молочных ферм. Иногда попытки пробраться к высоткам заканчивались просто полуразвалившимся бетонным забором, что за которым – я не знал. Оставив эту идею, я просто решил двинуть куда-нибудь в парк, огляделся… И только тут вдруг понял, что совершенно не знаю, куда идти. Позвонить?.. Оле звонить как-то не хотелось… Матери? – «Да я и сам не знаю толком, где нахожусь». Пошёл просто прямо. Через полчаса набрел на какой-то грязноватый торговый ряд. «Вот, блин, развлечение после ВДНХ», – но от нечего делать – увлекся и стал смотреть всё подряд – подтяжки, консервированные помидоры, спички, пижамы, кофты, треники, кроссовки, снасти, книги, ножи, вентиляторы, грибы, лампочки, селедка с хреном, пиджак… «Даа…». Из любопытного всего этого убожества нашел даже местное искусство – «Совсем так себе», – мелькнуло в голове… «Смирнов. В. И.». Лицо какое-то знакомое… Вася?..


– Васька!? Это ты?..

– Иван? … О, ты ли это в наших пенатах! Это ты здорово зашел! Какими судьбами?!

Понеслось: отпуск-мама-работа-Наташа-дача-помидоры-Египет…

– Египет?! С ума сошёл?! Там уже все были… Это безвкусно… Да и слишком как-то дёшево, попса, короче. Ну, я, конечно, тоже не слишком крутой («Да, отметил я про себя, малинового пиджака с мехом не хватает»), но в Египет не поехал бы. Спохватился: «Да это наши, профессиональные штучки-закидоны, не обращай внимания… А я тут рисую, как и рисовал, тебя, конечно, ничем не удивить – столичный житель, но и мы тут кое-что сладили. Я, кстати, вот тоже в Москву посылаю работы, неплохо берут, знаешь… А ещё в нашем музее недавно выставку-распродажу устраивали – моя, ну, и ещё один художник с района, Фердюков Петр, что ли?.. Ты его не знаешь, конечно… – так я тоже кое-что продал. Если так дела пойдут и дальше, вскоре и сам в столицу переберусь, но это не сейчас, пока рано ещё. Деньги, деньги, деньги. Ещё, бывает, на заказ портреты пишу. Натура – нос картошкой так я отъювелирую и личико как у куколки. Берут, нравится. А так… На заказ… Вот у местного, написал ему в гостиную, «трёх голых женщин» – попросил, говорит, «хочется»… Крупный был заказ, месяца четыре маялся – всё ему что-то не нравилось, да вот месяц назад закончил… Сейчас я сам продаю свое, а раньше ещё пацана держал, да тот что-то не шибко работал, я и не стал платить. Вообще здесь искусство ценят. И я приспособился, что берут – я ещё штампую, не в прямом смысле конечно, это же Искусство, но и ко вкусам уже привык и сладился: кошки-натюрморты-лодочки-цветы.


И правда: из восьми картин на стойке были: два натюрморта, котёнок с кошкой, что-то на банную тему с вениками и шайкой, и лодочка на туманном берегу, правда, опрокинутая.


– Нравится? – Не дожидаясь ответа, – Про баню, это я подумал, хорошо будет, раз кто побогаче заказывает, значит, пойдёт. То полотно чай два на три в метраже было – не потянет кто другой, да и сюда такой масштаб не потащить. Честно говоря, «Три грации» – это он – большой коммерсант – понимает, а тут, знаешь, люди в основном простые. Что им? Баня – это ближе, роднее как-то, но и изюминку никуда не спрятать, а? – и хрипловато засмеялся, успокоился, закурил. Да что я всё о себе, ты-то как?..


Поговорили ещё немного. Рассказал ему своего, что не стоит – опустил. В гости не звал. Он меня тоже. Спросил дорогу. Все как дважды два просто: слева остановка и 4 автобус до конечной. Конечно, купил матери «Котёнка с кошкой», неудобно как-то было отказать…

Пока гулял, промёрз насквозь, и следующий день провалялся с температурой. До поезда оставалось ещё мучительно долго. Утро – проспал до обеда, почитал немного случайную книгу с полки (ей оказалась «Военно-морская история Великобритании», которую обожал в детстве), а ближе к вечеру в гости к матери пришла старинная подруга, которая в перестройку «обрела дар предвидения» – и начала гадать. Помню, как ещё в пятом классе мой глобус из папье-маше, оклеенный вырванной из детского атласа картой – она выпросила себе – «…Для антуражу, говорит, вполне сойдёт…». Так я её и запомнил, и, признаться, не слишком любил.

«Ванюююша!». Смотрю на неё – не изменилась нисколько, только поседела немного, те же чернеющие брови и аспидные глаза, массивное золото на пальцах и тяжёлые камни на шее, говорит, что и тоску развеет и вылечит от чего угодно. Матери было бы приятно, и я согласился – мне было всё равно.

Сев рядом, она тут же схватила мою руку и что-то долго изучала, вертела всячески, что-то считала, а после, лукаво посмотрев на мать, изрекла: «Ух… Сразу три девки за тобой увиваются, а ты барином всё ходишь, за нос двоих водишь, никого замуж не зовёшь…». Мне стало как-то не по себе, я покосился на мать – не то, чтобы Никитишна была права, но как-то стыдно стало… Мать улыбнулась и махнула рукой: «Вань, ты же её знаешь», а сама тихонько вздохнула в сторону, о чем-то своём, о чём – я старался не думать. Тем временем Айседория Никитишна плела свою сеть: «Девки тебя сглазят. Если, конечно, порчу не нашлют. Сейчас мы им… Держи вот», – и откуда-то из своего путаного одеяния извлекла платок и что-то, что после оказалось мышиным хвостом. Наскоро пробормотала что-то ядовитое, плюнула в платок и завязала на три узла: «Держи. Защитит надолго». Я сохранял спокойствие, лелея надежду отделаться малой кровью. Закончив с моими руками и талисманом, она вспомнила про мою простуду. «А это, – она говорит, – Проще простого, и думать нечего», – опять порылась в одеянии (мне представился плащ эксгибициониста или что-то в этом роде) достала, бормоча, какой-то корешок и, скорчив жуткую гримасу, задымила им над моей над кроватью: «Утром и не вспомнишь о простуде…», – я послушно шмыгнул, а про себя подумал… Ну, в общем, не очень хорошо подумал, честно говоря.

Напоследок разлюбезная соседка решила ещё и на картах меня испытать, «Судьбу поточнее вызнать…». Разложив веером колоду – удивилась (я, в общем, понял, что мне сегодня везёт): «Во, карта попёрла!»… После долго думала, приглядывалась, но распространяться слишком не стала: «Всё ОКа, ОКа будет».

Посетовала, чуть позже, что не сможет полный комплект предсказаний дать – на стеклянном шаре не получится сегодня (сказала по секрету): «Да батарейки сели…», сказала, да осеклась… «Ты не думай чего, всё взаправду, – строго научала она, – А вот кто не слушался – все ещё в девяностые в землю полегли да обнищали. Но вот что тебе по картам скажу, – смягчилась она, – машина вот у тебя будет»… Ну, это я, к слову, уже и так знал – на днях подписан договор доставки, да и мать, вообще-то знала, вот, по доброте душевной успела, видимо, и ей обмолвиться… Резвая ты бабка, Айседория Никитишна…

Напоследок рассказала про свое общество любителей-спиритуалов, дескать, они сеансы общения с духами раз в месяц (по строго особым дням) устраивают и, кстати, в большом секрете хранят – приглашала и меня по знакомству – я устало отмахнулся, стараясь быть вежливей:


– Да куда и когда мне регулярные общества, я – москвич…

– А я – «Волга», чего нос-то задираешь?!… Я вон матери твоей старше… – вспылила она.

– Ну-ну, Айседория Никитишна… Пойдёмте лучше чаю выпьем, – отозвалась мать.


Как же я устал от всех вас… Так через пару часов кончился ещё один вечер. От запаха этой травы я ещё долго ещё не мог уснуть, и снилась под утро какая-то болотная снедь. Ни дать ни взять нагаданная.

На следующее утро проснулся бодрым и свежим. И это утро снова поставило философский вопрос: «Что делать?». Идти решительно некуда. Видел Олю, даже вот Ваську встретил… Не зайти ли к Витьке Валесову? Десять лет за одной партой – это уже срок, как шутили в школе…

Оделся, пошёл… Пришел – и что-то, прогостил весь день. Уже и жена его вернулась с работы, ребята пришли из садика во дворе. Как посидел, так и ушёл. Вернулся домой. Мать только спросила, где был, что видел.


– Да, ой мам, наговорился я уже за день… Витьку видел… Все мы по-своему преуспели…

– А разве ты нет?..

– Мам… Да я кого хочешь здесь куплю, если надо. Не в этом дело… Ой, ладно, пошёл я лучше спать…


Долго ворочался с боку на бок, перекрутил в голове такой смутный прошедший день. Вот потихоньку вышел, нашел подъезд, вспомнил номер квартиры, позвонил… Открыв двери, плюхнулся на излюбленное вольтеровское кресло, за дешёвые сигареты и стакан чего-то тёмного сам хозяин – Витька… Я сел рядом.


– Ты, что ли? – улыбаясь и немного растерянно начал я.

– Да я не настолько стар, я ещё помню. – Засмеялись.

– Ты как? Я – так, как все, потихоньку. Давай делиться…


Витька – он философ. Всегда им был и остался. Из бесед за чашкой чая вышел махровый любитель портвейна и трепач. Витька Валесов нынче счастливый семьянин, и, кстати, где-то там чего-то местный предприниматель. Долго выбирал свой путь, учился жить и работать, мотивации изучал… У него, как и всегда, на маленьком столике у кресла лежат Гегель, Толстой, Бердяев и ещё кто-то. Он и теперь мечтатель – с двумя детьми, уже с брюшком и в протёртых тапках. Мы поболтали. Прогнали по очередному кругу – мою девицу, квартиру, работу, привычки. Поговорили и о вечном – о душе и смысле жизни – я, видимо привык с ним об этом, да и как-то к месту пришлось – не заметил, а сам начал разговор. Говорили, говорили часа три… Запомнилось только: «Баклан ты, Ванька, человек создан для счастья, как птица для полёта…», да то, что смотрел он на меня как-то почти с жалостью: «Хоть ты там в Москве… Да, вроде нет, не испортился, не зажирел…».

На страницу:
2 из 4