Добрые люди. Хроника расказачивания

– Сестричка, здравствуй. Вот помощницу тебе привёл. Девушка грамотная из хорошей семьи.

– Здравствуй, братец. И ты, девушка, здравствуй. Как тебя зовут?

– Дарья Ивановна Плотникова.

– Иван Ананьевич Плотников твой отец?

– Да, мой.

– Дорогие женщины, я вам больше не нужен, я пойду, дел много, – говорил, прощаясь, Иван Никитович.

– Спасибо, братец. Пойди стопочку испей.

– Спасибо. В другой раз. До свидания.

– Даша, как будем строить наши взаимоотношения? – спросила Катя.

– Как Вы скажете, так и будет, – ответила Даша.

– Я буду к тебе относиться как мать, – сказала Катя.

– А я буду относиться к Вам как послушная дочь.

– Я дам тебе одежду: рабочую, выходную, праздничную по две пары. За год работы дам стельную тёлку. Если будешь работать очень хорошо, дам ещё овцу.

– Я согласна, – ответила Даша.

– Говорим друг другу только правду. Есть хочешь?

– Очень хочу. Два дня как не ела, – ответила Даша.

– Спасибо за откровенность, пойдём в стряпку.

В стряпке Катя обратилась к Марии Фоминичне:

– Мария Фоминична, накорми нас, да покрепче. Наливай в отдельные чашки. Дарье Ивановне побольше.

Даша ела. Убежав из работников от прежних хозяев, она ничего не взяла. Она боялась, что её догонят. Найдут у неё хлеб, обвинят в воровстве и будут бить. И действительно, её догнали. Хозяин крикнул сыну:

– Лови, сынок, валяй, мы с ней побалуемся! У неё отобрали палку, бросили ее на землю. Даша изо всех сил ударила хозяина ногой ниже живота. Тот взревел, согнулся и упал на колени. Даша вскочила, схватила свою палку и с размаху хватила его по голове. Он охнул и упал лицом в дорожную пыль. Хозяйского сына Даша огрела палкой по голени, тот взвыл и запрыгал на одной ноге. Даша стукнула его по другой ноге. Он взвыл сильнее и упал сбочь дороги в траву. Даша развернула их лошадь по направлению к дому, ослабила вожжи и пугнула. Лошадь пошла домой, хозяева остались лежать. Даша подошла к сыну:

– Вот я тебе сейчас локти поперешибаю, чтобы ты соплей утереть не мог. Вы полгода надо мной издевались и сейчас хотели надругаться, но Господь оказался на моей стороне. Ползите домой, герои!

Позавтракав, женщины вышли во двор и сели на скамейку у стряпки. Из дома вышли дети: шесть русоволосых девочек, одна черноволосая и смуглая лицом и один совсем беловолосый мальчик.

– Екатерина Ивановна. Я хочу перед завтраком походить с детворой по саду, – сказала женщина, вышедшая из дома вместе с детьми.

– Спасибо тебе, Ольга Петровна, поступай как знаешь, – сказала Катя.

– Екатерина Ивановна, кто эта женщина, – спросила Даша.

– Ольга Петровна Попова. Кости Попова жена.

– Как же я не узнала? Я пела на её выпускном вечере в гимназии, – сказала Даша.

– Ты училась в гимназии? – удивилась Катя.

– Не только училась, но и закончила. Оставалось сдать один экзамен и аттестат был бы в кармане, но в Урюпинскую пришла какая-то воинская часть. Начали хватать девчат. Мы с двумя Зотовскими девушками купили лодку и ночью уплыли по Хопру. У Зотовской подруги сошли, а я одна поплыла до Орловской косы. Сошла, лодку вытянула и домой.

Ольга Петровна – женщина необыкновенной божественной красоты. Поворот головы, движение руки не наше, не земное.

– Красивая, но несчастная. Она очень любит своего Костю, но он не прислал ей ни одного письма. Вот придёт Миша, Михаил Иванович, может он что-то расскажет, они вместе уходили служить в белые, а победили красные. С ними уходили Матвей Панькин и Евгений Кочетов. Где они? Один Бог знает, – прошептала Катя.

– Евгений Кочетов – мой жених, – сказала Даша, она закрыла лицо ладонями и заплакала. Она плакала беззвучно. Между пальцами текли слёзы. Даша плакала, оплакивая Женю. Всё время она молилась о нём, а сегодня – заплакала. Даша редко плакала: она плакала, когда умерла мать от повторного тифа, оставив на отца-инвалида семерых детей, двое из которых умерли после её смерти. Плакала Даша, когда её сундук со справою разграбила «саранча». Даша плакала тогда, когда к ней приставал хозяин, она первый раз была в работницах, оплакивая свою незащищённость и свою нищету. Но о Жене она не плакала, просто не могла представить Женю мёртвым. Такой умный, сильный, находчивый, он должен уйти от смерти. Он обязательно придёт к ней, думала Даша. Она народит ему много детей. Дети народят внуков, а внуки – правнуков. Они их будут нянчить, выполняя извечную обязанность человека. И будут они вместе до глубокой старости, которая хочешь или не хочешь, а обязательно придёт тогда, когда выдадут замуж последнюю правнучку. Они будут ходить в церковь; в хорошую погоду – на Хопёр или в луг, или в лес, по тем дорожкам, по которым они ходили ещё детьми за грибами и ягодами. Или на кладбище, к предкам, поддерживая друг друга, присматривая местечки и для своих могил, обязательно рядом. Даша плакала долго. Екатерина Ивановна обняла её и привлекла к себе:

– Успокойся, Дашенька. Он ещё объявится. Вот, Михаил Иванович же объявился.

Проплакавшись, Даша сказала:

– Давайте, Екатерина Ивановна, займёмся делом.

– Давай, Дашенька. Пойдём, я покажу, как надо подготовить баню.

Посмотрев баню, Даша сказала:

– Вода будет греться, а я пока помою полы в доме.

– А я подберу тебе одежду и обувь. Будем купаться и искупаем детей.

Подбирать одежду для Даши Катя пригласила Марию Фоминичну. Они пошли в дом Тимофея, открыли Полинин сундук и взяли там всё, что было нужно. Пришли дети, их умыли и стали кормить. Кормили детей все, в том числе и Даша. Коле, сыночку Марии Фоминичны, Даша говорила:

– Ешь, Коля, дюжей. Вырастешь с Илью Муромца.

– А кто он такой, этот Илья? – спросил Коля.

– Это был богатырь, он один выходил драться на тысячу и побеждал. Как-нибудь перед сном я расскажу вам об Илье Муромце.

После завтрака Ольга Петровна отвела детей в дом и каждому дала задание:

Младшие и Коля – рисовать, а старшие – шить себе трусики.

– Ольга Петровна, не хотите ли Вы ходить к нам каждый день? – спросила Катя.

– Нет. Мне надо работать, у меня заказы.

– У нас два свободных дома и три свободных швейных машинки, – сказала Катя.

– Я подумаю, – помедлив, ответила Ольга.

– Дочке твоей веселее будет, да и тебе тоже. Да и нам.

– Я подумаю, – повторила Ольга.

– Ольга Петровна, Вы меня не помните? Я пела на вашем выпускном вечере, – спросила Даша.

– Нет, Даша, не помню, – ответила Ольга Петровна.

Даша запела:

Ночь тиха, над рекой тихо светит лунаИ блестит серебром голубая волна.Тихий лес… Там, в тишиИзумрудных ветвей,Звонких песен своихНе поёт соловей.Под луной расцвели голубые цветы.Они в сердце моём пробудили мечты.К тебе грёзой лечу, твоё имя шепчу:Милый друг, нежный друг,По тебе я грущу.Ночь светла, над рекой тихо светит лунаИ блестит серебром голубая волна.Тихо светит луна на чужой стороне.Милый друг, нежный друг,Помни ты обо мне.

Последний куплет Даша пела громко, во весь голос. В голосе её были слышны скорбь и плач.

– Даша, почему ты так печально поёшь? – спросила Ольга Петровна.

За Дашу ответила Катя:

– Даша плачет по жениху своему. Это друг твоему Косте, Евгений Кочетов, – сказала Катя.

– Такой высокий, чернявый, кудрявый?

– Да, – подтвердила Даша, всхлипывая.

– Перестань, Даша, оставь запас слёз на другой раз. У нас с тобой одна судьба. Нам ещё не раз придётся поплакать, и вместе, и порознь. Какая звериная сущность у людей, которые затеяли эту братоубийственную бойню. Сколько смертей! Сколько крови! Сколько горя и слёз принесли они народу. Нет больше той России, что неслась «вдохновенная Богом» впереди всех государств. Крестьяне и казаки России кормили не только себя, но и всю Европу, а теперь сами умираем с голода. Если бы не Екатерина Ивановна, то где мы были бы с Соней? В «Могилёвской губернии»[5] – с негодованием говорила Ольга Петровна.

Екатерина Ивановна залюбовалась Ольгой. Она ни разу не видела её такой, не слышала от неё таких слов. Она спросила:

– Оля, что же нам делать?

– Молиться усердно Богу о вразумлении злодеев наших, чтобы они прекратили свои злодеяния.

Прежней России, больше не будет. И повинны в этом мы сами, то есть народ России. Те казаки, которые сейчас убивают друг друга, осенью тысяча девятьсот семнадцатого года совершили величайший грех: отдали Родину-мать на растерзание врагу. Изменили своей Родине, России и Батюшке Тихому Дону. Просто сказать, не захотели умирать за Святую Русь. Ах, вон как? Вы не хотите умирать за Родину? Так умирайте просто так, ни за что. Убивайте друг друга, отец сына, сын отца. Вот это и есть гражданская война. Но Господь не попустит творцам гражданской войны, он их обязательно накажет. И накажет примерно.

– Даша, в доме, в кухне, в посудном шкафу, на второй полке лежит связка ключей, принеси её сюда.

Когда Даша пришла с ключами, Катя повела Ольгу в амбар и в подвал. Набрали ведро муки, полведра пшена, кусок свиного сала фунта на два.

– Екатерина Ивановна, зачем так много, я не донесу, – сказала Ольга.

– Я помогу. Можно, Екатерина Ивановна? – сказала Даша.

– Можно, добрая твоя душа, – разрешила Катя.

Даша ухватила вёдра – и к воротам. Катя остановила её:

– Даша, давай привыкать с первых дней. Пойди переоденься.

Переодевшись, Даша вышла из дома совсем другой. Голова её была повязана белым, хорошо подсинённым платочком. Одета она была в тёмно-зелёную шерстяную кофту с рукавами чуть ниже локтя и откладным воротником и юбку такого же цвета ниже колен. На ногах были чёрные туфли на невысоком каблуке.

– Да ты красавица, – оглядев Дашу, сказала Катя.

– Убери пенёк, и пенёк красивым покажется, – улыбаясь, ответила Даша.

– Ну, идите с Богом.

Пришли к Ольге. Пока Ольга пересыпала муку и пшено, Даша рассматривала фотографии, висевшие на стенах, На одной из них были сняты Костя, Матвей и Женя в парадной форме.

– Оля, отдай мне эту карточку, – попросила Даша.

– Нет. Эту не дам. Дам лучше.

Ольга Петровна открыла сундук, достала альбом, полистала и дала Даше фотокарточку, где Костя – в центре, Матвей – справа, а Евгений – слева сидели за столом в парадной форме.

По дороге обратно, к Долговым, Ольга заговорила.

– Даша, у нас с тобой одна судьба. Слово судьба происходит от двух слов: «суд» и «Бог». Не будем роптать, будем стойко переносить то, что присудил нам с тобой Бог. Он увидит наше терпение и вознаградит нас. Он уже вознаградил нас. У кого, кроме меня, в станице есть мука, пшено и сало? Почти ни у кого. Станица голодает. Доедают овощи, а с Рождества Христова – смерть. А я знаю, что ни я, ни Соня с голода не умрём, этого не допустит Екатерина Ивановна. Попала и ты, Даша, сюда по суду Божьему. Держись за место руками и зубами.

Глава седьмая

Тридцатого сентября 1920 года Иван Семёнович приехал в Михайловку. Остановился он, по записке Екатерины Ивановны, у её двоюродной сестры Марии Семёновны. Привез он ей два ведра картошки, вилок капусты, мяса, свежих и солёных помидоров и огурцов, мочёного тёрна да два солёных арбуза.

Поезд, в котором ехал Михаил Иванович, в Балашове наполнился ранеными, выписанными из госпиталей. В Михайловке из поезда вышли те, кого встречал Иван Семёнович. Он собрал их, объяснил обстановку, привел на квартиру. Когда умылись и сели за стол, Иван Семёнович спросил:

– Вы не хотите перекрестить лбы?

– Зачем, – багровея, спросил Пётр Семёнов.

– Затем, Петя, чтобы не поперхнуться, – ответил Иван Семёнович.

– А он есть, Бог? – спросил Пётр, багровея ещё больше.

– Всякому дураку ясно, что есть, – ответил Иван Семёнович.

– Зачем он допустил то безобразие, из которого мы сейчас едем? – громко и угрожающе спросил Пётр.

– Петя, злоба, которая тебя посетила сейчас, плохой советчик. Спорить надо в здравом уме. Не хочешь, не крестись, успокойся, но Бога не забывай и не обвиняй его в том, что вы накуролесили сами, добровольно, без Бога. Вы в 1917 году бросили фронт, изгнали офицеров из сотен и полков, это вам Бог виноват? Он вас заставил? Но Господь милостив. Он послал вам прапорщика Калинина, а вы послушали его? Пошли защищать Русь и Дон? Нет. Пошли добровольно к предателю казачества Миронову и стали воевать сами против себя. И тут вам Бог виноват? Иисус Христос, возносясь на небо, говорил своим апостолам: «Я буду вам помогать, если вы меня попросите». Вы попросили Бога о помощи?

Нет. Вы научились грабить, материться грязно и в несколько этажей. Вы родились от казаков. До гражданской войны были казаками, а сейчас кто вы? Я не знаю, кто вы, но я точно знаю, что вы не казаки. Слово «казак» стало ругательным словом. Земли больше у вас нет. Земля теперь «общенародное достояние». Сколько казаки пролили своей и чужой крови за казачью вольность, за казачью землю, а теперь казачья вольность и казачья земля украдены вашими вождями: Лениным и Троцким. Приедете домой, подлечитесь и вас стравят рябых с конопатыми, чтобы вы перебили друг друга. В доме Тимофея Долгова жил комиссар. Мы носили ему самогонку и табак, и разговаривали с ним, задавали вопросы. Я прикинулся иногородним. Он мне сказал, что Дон, Кубань, Терек, Урал будут очищены от казаков. А земли будут заселены немцами. Он говорил как прапорщик Калинин, что Ленин, по матери, полуеврей и полунемец. Петя, на вот, разлей на всех. Хозяюшка, выпей с нами, – пригласил Иван Семёнович.

– Нет, нет, нет, – зашумела и замахала руками хозяйка.

– Где твой муж? – спросил Иван Семёнович.

– В Балашове, в госпитале, – ответила хозяйка.

– Если хочешь дождаться мужа, то выпей. Берите, ребята, за встречу, за возвращение домой, – призвал Иван Семёнович.

Хозяйка выпила первой.

– Дорогие мои братья во Христе, от всей души поздравляю вас с возвращением домой. Раны ваши заживут и вы снова заживёте. Солнце будет вам светить, а вы будете радоваться и растить детей. Ваши жёны ждут вас. Казаки выпили и закусили. Иван Семёнович заметил, что хозяйка не ела масо:

– Кому бережёшь мясо?

– Сынок у меня уехал высевать шлак.

Иван Семёнович ушёл в кибитку, взял с фунт мяса, полтора фунта сала, буханку хлеба фунтов на восемь.

– Вот, хозяюшка, твоему сыночку. Много высевает? – спросил Иван Семёнович.

– Когда как. В среднем ведро. Позавчера привёз мешок настоящего угля. Кочегар дал, когда чистил топку.

Поблагодарив хозяйку за приют, казаки выехали из Михайловки в двенадцать часов дня. Когда подъехали к подъёму, Иван Семёнович всполошился и закричал:

– Стой!

– В чём дело?

– Возвращаться надо, – пояснил Иван Семёнович.

– Зачем?

– А сундуки ваши где?

– Какие сундуки? – спросил Иван Никулин.

– Не знаю какие, но знаю, что казаки со службы возвращались с сундуками полными, набитыми форменной одеждой и гостинцами.

– Не квели душу, а то схлопочешь костыля по спине, – огрызнулся Никулин.

– Вы сундуки провоевали, а меня костылём. Хорошенькое дело.

* * *

Михаил Долгов и Иван Семёнович отгородясь от кибитки пологом, разговаривали полушёпотом.

– Откуда такие громадные лошади? – спросил Михаил.

– Наша станица шесть раз переходила из рук в руки. Все били, все колотили, тянули, грабили, рассыпали. Последний раз в ваших садах стояла белая батарея, красные от кургана повели обстрел. Два снаряда попали в ваши сады. Одна лошадь была убита наповал, а две вот эти ранены в стёгна[6]. Командир батареи, вахмистр, приказал застрелить лошадей и оттянуть трупы к Исаеву буераку.

Наташа к нему. Отмолила за ведро самогонки. Стрелять не стали. Тут и началось: двое несут парные хомуты со шлеями, с махрами, другие несут одноконные хомуты, третьи несут дуги ломовые, четвертые катят телегу с длинным дышлом, пятые тянут телегу с длинными оглоблями. Все это хозяйство стоило два ведра самогонки. Уехали белые. Наташа пригласила Михея Васильевича. Он посмотрел и сказал, что вылечить можно. Промывать раны настоем полыни и корня лопуха, а бинтовать листьями лопуха. Первый раз Михей все сделал сам, а Наташа помогала и училась. Кормили и поили лежачих лошадей чуть ли не круглые сутки. На третий день лошади встали. И вот они перед тобой, но они не твои. Они принадлежат девочкам Наташи.

Давай начнем с самого начала. К чему ты едешь? Твоя супруга Екатерина Ивановна имеет: дом, в доме все соблюдено до нитки, до иголки, пять овечек, десять ягнят, пять кур, две девочки и руки, и ноги больные экземой. Девочки Василия и Тимофея имеют: две пары лошадей, две пары волов, четыре коровы, двенадцать голов молодняка, сорок пять голов овец, уток, гусей, кур, две свиноматки: одна с поросятами, вторая супоросая, шесть боровков. Опекунство оформлено на Екатерину Ивановну. Теперь ты оформишь на себя. Екатерина Ивановна пригласила работать: меня – ухаживать за лошадьми и свиньми, Ивана Белого – за крупным скотом и овцами. Марию Фоминичну Ермилову – готовить еду людям и свиньям и ухаживать за птицей. Девушку Лизу – ухаживать за собой, за детьми, за домом и стирать. Но Лиза вышла замуж за солдата-инвалида на двух детей. А позавчера Иван Никитович привел Екатерине Ивановне вместо нее красивую и видно умную девушку Дашу.

А зерна у Вас, Михаил Иванович, столько, что можно смело не сеять пять, а то и десять лет подряд. Весной 1916 года царь увеличил закупочные цены на зерно и мясо. Урожай шестнадцатого года мы весь продали. А урожай 1917–18–19-20 годов целиком в амбарах. Сусеки полны, мешков до потолка. Куда девать зерно? Наталья придумала: срывать в амбаре полы, рыть ямы как можно глубже, выстилать брезентом и сыпать туда зерно. Надо было рыть такие ямы, чтобы все зерно в амбаре в них поместилось. Под пятью амбарами у вас зерно. Сена накошено на пять лет. Косили в ендовах[7]. Там такая трава, я такой никогда не видел! Гущина такая, что и пяти шагов не сделаешь по траве, запутаешься и упадешь! Пырей. Лист чуть ли не в два пальца. А по низу клевер, выше аршина.

Как-то за несколько дней до Петрова дня, я пришел днем почистить свинарник и конюшню. Почистил, навоз вывез. Наташа мне говорит: «Дядя Ваня, оседлай этих лошадей», а сама пошла в дом. Я оседлал, стою жду. То ли от устатка, то ли от тепла, я прислонился к углу конюшни и придремал. Слышу голос: «Коня мне!» Я луп глазами, а на крыльце белый офицер стоит: фуражка с кокардой, гимнастерка шерстяная защитного цвета, ремни, шашка через плечо, штаны с лампасами, сапоги лаковые. Я рот разинул и не знаю, что мне делать. И, видимо, рот слишком разинул. Слышу: «Чего рот раззявил? Коня мне!» Подхожу с лошадьми к крыльцу, все на мне трусится, а этот офицер мотнул головой, фуражка съехала со лба на затылок и я увидел Наталью. Хотел плюнуть и заматериться как следует, а материться мы научились у красных в несколько этажей и с прибаутками, но не посмел. Уж больно мы все её уважали. А она говорит: «Извините, дядя Ваня, я Вас разбудила?» – Долгов засмеялся. Засмеялся и Иван Семенович.

– А как она сидела в седле? Картина! Я так не умею.

Выехали за мост, она крикнула: «Держи за мной!» А сама с места в галоп. Не доезжая Пешинских хуторов, Наташа спешилась и стала искать дорогу. А потом пошла и пошла, и пошла. Я за ней. Подошли к камышу. А он стоит по высоте, как телеграфный столб и толщиной в большой палец! Наташа говорит: «Это ендовы. Земля Пешинских хуторов, но казаков нету, косить некому, возить не на чем. Будем косить мы. Держи за мной след в след». Пробираемся мелкими шажками, прошли, чувствую, версты две. Я говорю: «Наташа, мы не заблудились?» – «Нет, дядя Ваня, попали точно». Она до замужества с отцом и дедом здесь косила и все знает. Сажен через десять вышли на чистое. А там! Пырей в пупок. Краем над камышом, чтобы не мять траву, поехали в дальний конец. А зрелище чудесное! Ветерок дунет, а по полю волны, как на воде. На обратном пути Наташа рассказала, что там, где сейчас бугор с пыреем, когда-то тек Хопер и был бездонный омут. Наша станица стояла там, где сейчас Пешинский хутор Кузьмин. Её смыл Хопер в половодье. Триста шестьдесят домов с надворными постройками, садами, церковью. Все легло в этот омут. Приехали в станицу. Она у дома Дегтяря спешилась, отдала мне повод своего коня и говорит: «Езжай домой и пригласи Илью и Филиппа Васильевича». А сама привела двенадцать воронежских косарей. И сразу за дело: заводить баню, стричься, бриться, купаться и обед. Илья и Филипп Васильевич ладят травокоски, конные грабли, телеги, арбы. На третий день мы ушли со всем скотом в ендовы, а к нам в станицу пришла «саранча». Это вооруженные дети пятнадцати-шестнадцати лет, вместо расформированного Мироновского корпуса. Наташа ухватила двух комиссаров, привела к себе на постой и поставила их жить в дом Тимофея, а Полина перешла жить к Наташе.

Ночью начали хоронить зерно. К утру обработали три амбара. Под каждым амбаром было не менее двух тысяч ведер зерна. На следующий вечер обработали еще два амбара. Шестой амбар пошел вбок. Мы его подперли дубовыми столбами, но под ним не менее ценное. Там мануфактура: сукно, шерсть, льняное полотно, бязь – все девочек-сирот.

– Откуда мануфактура, – спросил Михаил?

Пришел к нам Иван Никитович и сказал:

– Вы сохранили скот, а у других ничего нету, свои у вас разворуют. В хуторе Ярском есть контора, которая закупает скот за деньги. В ней на эти деньги можно купить: полотно разное, одежду, обувь, сахар, мыло, посуду. Я советую вам отогнать лишний скот.

Седлаю лошадей и в Ярской. Наталья оделась в военную форму. Приехали. Нашли контору. Приемщик, видимо бывший офицер, представительный красивый. Наталья возле его гоголем ходит. Он весь сомлел. Красный, как рак вареный. Договорились: завтра пригоняем. Вышли со скотом в три часа ночи. На своем лугу, под Песками, попасли скот два часа, напоили и пошли. Дорогой, как только балочка с травой, останавливаемся, кормим. Пришли, Наташа к приемщику. Подпрыгнула, поцеловала его в щечку, скот сдали. Получили: восемьдесят четыре тюка мануфактуры, четыре ящика хозяйственного мыла, два ящика яичного, мешок мелочи и двадцать семь мешков сахара.

Когда мы подъехали к Поду, выскочили пять верховых и намётом идут за нами. Видимо, хотели подержать нас за карманы. Но Наталья всё предугадала. С нами было трое воронежских. Она им дала ваши двуствольные ружья, себе взяла винтовку и дали по нагоняющим два залпа. Те остановились, а потом поскакали в обратную сторону.

– Наталья легко себя вела? – спросил Михаил.

– Что ты, Михаил Иванович, чистейшие ваши женщины. Я с ними давно живу, всё знаю. Когда мы ехали домой, я сказал Наталье: «Пересаливаешь, можно вызвать насилие со стороны мужчин».

Она достаёт из кармана брюк наган и говорит: «Вот мой защитник».

Вот такая она, Наташа. Купила Наташа наган у белого артиллериста за три бутылки самогона. И ещё двадцать патронов к нему отдельно за бутылку.

А купила она наган потому, что к артиллеристам, стоящим у вас, ходил земляк, прапорщик, такой ловкий и красивый, с усиками на английский лад, голубоглазый. Красавчик. Стал ухлёстывать за Наташей. Вот тут она и купила наган. Спала она в малой арбочке, под пологом. Видит Наташа ночью, что красавчик заглядывает к ней в арбу. Она выглянула из-под полога и говорит: «Уйди, а то убью как кобеля».

А он с насмешкой: «Стрелец из двуствольного аппарата? Лучше подвинься, да я залезу».

Наташа подняла наган и ещё говорит: «Уйди добром, а то убью».

Он не уходит, скалится. Наташа стрельнула ему под ноги и захватила второй палец на правой ноге. Красавчик взвыл, взвился выше арбочки и молнией кинулся к калитке. Но калитку открывать не стал, а махнул через забор. Дежурный артиллерист стрелял в него, но, видимо спросонья, не попал. Через неделю пришёл, Наталья его увидела, сразу сказала: «Так вот, прапор, знай теперь, что за любовь надо платить. А ты хотел, не говевши, просвиру съесть. А бегать ты умеешь здорово, и сигать через забор умеешь».

После этого прапор старался с Наташей не встречаться.

Екатерина Ивановна всех, кто ей помогает, одарила полотном. Нам с Иваном Белым дала на двоих тюк темно-серой шерсти и тюк бязи. С Марией Фоминичной Екатерина Ивановна разделили тюк шерсти, тюк льняного полотна.

Убрали полотно под первый амбар. Боялись, что «саранча» вернётся.

Вот куда ты едешь. Если у тебя фактически ничего нету, так у тебя есть возможность поступить в опекуны, и за счёт опекаемых жить, и впоследствии нажить себе корову, бычат. А вот мне куда деваться? Завтра утром приду убирать лошадей, а ты мне скажешь:

«Спасибо, Иван Семёнович, за помощь, но я больше не нуждаюсь в твоих услугах». Что мне тогда делать? Ложись на дороге и протягивай ноги, умирай сам и умирай семейство.

– Я, Иван Семёнович, думаю, что нам вместе будет жить и легче, и кормнее. Возле такой тягловой силы могут жить человек сорок – пятьдесят.

– Дай-то Бог.

– Скажи, Иван Семёнович, к чему они едут, – глазами показал Михаил на кибитку.

– Страшно говорить. Был вчера у Петра, что креститься не хотел. Жена вместо юбки овчину нацепила. Овчину! На плечах рваный платок. Он и за кофту служит. Мать-старуха и сынишка голые сидят на печке. На койке две невыделанные овчины и всё. И почти у всех так же.