Река времен. Портной

– Откуда ты знаешь, как там? Оттуда еще никто не вернулся.

– Не богохульствуй, сестрица. Там – царствие Небесное, – кротко пояснил отец Феофил.

Нюся молча погладила ее по плечу, и начала расстилать рушники на стылом холмике.

По дороге с погоста Нюся завела разговор:

– Собирайся, Настя, поедешь с нами. У нас теперь будешь жить.

– С чего этого? Никуда я не поеду, дома тятю буду ждать. – Воспротивилась Настя.

– У нас подождешь тятю. Да и какое там хозяйство! – махнула рукой Настя. – Корова, да две овцы только и остались, а одной тебе все равно не управиться. Одного сена накосить, ну-ка без мужика? И по хозяйству что прибить, что починить – это каково?

Действительно, после смерти Ванечки, хозяйство Барабашевых сильно убавилось. Хворой Анне уже не под силу было за всем смотреть. Оставили только одну корову, коня да пару овечек. Петр оставил его на случай мобилизации. С ним, как положено казакам, и отправился воевать.

– Не гоже незамужней девушке жить одной, да еще и в лихолетье. Случись какая беда, и заступиться некому. Да и мама наказывала не оставлять тебя. А тятя у нас тебя найдет, когда вернется.

Насте хоть и жаль было покидать родной дом, но она понимала, что одной ей действительно не выдюжить. И в душе даже рада была, что будет жить в большом городе.

Почти две недели ушло на то, чтобы пристроить животину. Благодаря отцу Феофилу обернулись быстро. Попросил он батюшку со станицы Кавказской, чтобы тот паству свою поспрашивал. Так и продали корову и овец, а кур да гусей раздали по родственникам и соседям. Затащили в дом из сарая отцовский инструмент, косы да лопаты, цепа, борону, да все нужное по хозяйству заколотили его, наказав родственникам и соседям присматривать за ним, и отправились в Екатеринодар. Забрали из дома только самое ценное – небогатые мамины украшения, фотографии, да старые ходики.

В Екатеринодаре Нюся, помня начало своей жизни в городе, побеспокоилась о Насте:

– Пойдешь на курсы французской кухни.

– Это еще зачем? – удивилась Настя. – Ты что, кухарку из меня хочешь сделать?

– При чем тут кухарка? – растерялась Нюся. – Это тебе всегда пригодится в жизни. Замуж выйдешь, будешь мужа разносолами баловать. А потом там учат не только варить и печь, а еще обучают правилам хорошего тона, красивым манерам. В общем, много полезного для жизни…

– Никак ты задумала замуж меня отдать? – усмехнулась Настя.

– А почему бы и нет? Тебе уже двадцатый год, пора и о семье подумать.

– Уж не из попов ли кого приглядела? И не надейся! Ни за что не пойду замуж за попа, так и знай!

– Это почему же? Или мне плохо живется?

– А что хорошего? Целыми днями поклоны бить, да грехи замаливать, это не для меня, – занесло Настю.

– Ты смотри, при Андрее Нилыче такое не скажи, – испугалась Нюся. – Как басурманка какая рассуждаешь! Жизнь тебя еще не била, вот и дуришь.

– А тебя била?

– И меня не била. Только я стерегусь, чтобы она меня не била, а ты, глупая, сама на рожон лезешь. Как бабочка на свет.

– Глупая, не глупая, только не хочу я жить, как ты. – Не уступала сестре Настя.

– А как же ты хочешь? – обиженно поинтересовалась Нюся.

– Хочу, чтобы по любви! Пусть бедный, но только чтобы любил меня. И я его. А жениха мне не ищи, не старайся. Я сама его найду.

Но на курсы, чтобы была причина как можно реже ходить в церковь, все же пошла. И жениха, как обещала, себе нашла.

Война, с объявлением которой надеялись, что она закончится, не успев начаться, тянулась уже второй год. И, как обычно бывает, в дни лихолетья дух патриотизма, дремавший в мирное время в затхлых и рутинных буднях, бомбой взорвался в народе. Фронту помогали, кто чем мог. Ради победы люди не жалели ни денег, ни здоровья, ни сил. Нюся, посоветовавшись с батюшкой Феофилом, тоже пожертвовала свадебное дорогое колье и серьги на нужды фронта. Только с кольцом не смогла расстаться, уж очень оно ей нравилось. А конца войне все не было видно. Это было понятно по тому, что по городам, вдали от фронта, стали формироваться военные госпитали, которые совсем не пустовали.

Организовали военный госпиталь и в Екатеринодаре. Нюся от прихода батюшки Феофила, который и стал одним из благотворителей госпиталя, патронировала его, помогала медсестрам и врачам, ухаживала за ранеными. Большую часть доходов отец Феофил отдавал на содержание госпиталя. Денег в семье теперь хватало только на скромную, а иногда и скудную жизнь. Пришлось даже рассчитать Авдотью. Но так как Нюся еще помогала мужу в приходе, и занималась благотворительностью, то основные заботы по дому теперь легли на Настю. Но она все же находила время, как и Нюся, дежурить в госпитале.

Там, в госпитале она и познакомилась со своим будущим мужем – поручиком Родионом Вельяминовым, который находился на излечении после ранения. Ранение было не тяжелое, в ногу, и после выписки Родион должен был снова отправиться на фронт.

Настя, к тому времени, несмотря на все житейские невзгоды, расцвела. Все ее высокое статное тело налилось жизненным соком. Она не была красива томно-умильной красотой. Напротив, ее широко распахнутые голубые глаза, высокий лоб, русая коса до пояса, крепкий стан – все говорило о духовной силе и несгибаемой воле. Такой девушке не нужен был муж-нянька, за которым она смогла бы прятаться как за каменной стеной. Ей нужен был только равный партнер, муж, который бы стал ей другом. Редкий мужчина не останавливал на ней восхищенный взгляд. Но не каждого она одаривала ответным взглядом.

А вот с Родионом все вышло иначе. Молодой, ненамного старше Насти, но уже успевший заслужить Георгиевский крест, овеянный боевым ореолом славы и мученичества, да еще и неотразимо хорош собой – этакий могучий викинг с простоватым, но открытым лицом, все это в романтическом воображении Насти рождало образ несомненного героя. Только в ее экзальтированном воображении рисовался герой скорее из французских романов, которыми она так увлекалась, учась в гимназии.

Они ничего не говорили друг другу о своих чувствах. За них говорили их глаза, и руки, которые словно невзначай задерживались при соприкосновении. И для Насти стало ужасным разочарованием, когда в очередное свое дежурство в госпитале, она узнала, что поручик Вельяминов накануне был выписан из госпиталя.

С дежурства в тот день Настя пришла домой вся разбитая и расстроенная. Она в своем воображении уже рисовала картины романтического, обязательно на коленях, признания в любви, счастливой семейной жизни… Слезы обиды и непонимания, почему он так с ней поступил, душили Настю. Но она ни словом не обмолвилась Нюсе. Каково же было ее удивление, когда неожиданно вечером к ним с визитом с охапкой цветов пожаловал Родион в сопровождении главного врача госпиталя – подполковника медицинской службы Веденеева Игоря Валерьяновича.

– Простите за непрошенный визит, но у меня дело, не терпящее отлагательства. – Извинился Родион, вручая дамам цветы.

После представления Родиона батюшке Феофилу – все остальные были знакомы по госпиталю – гости были приглашены к чаю.

Родион не стал надолго оттягивать разговор о цели своего визита, чем весьма озадачил Нюсю:

– Я намерен просить руки и сердца Вашей сестры. – Заявил он после недолгого разговора на общие темы: здоровье, погода, положение на фронте.

Нюся беспомощно взглянула на Андрея Нилыча, словно прося у него совета.

– Вам решать, матушка. Я в таких делах не советчик.

– Ну как же так, без благословения отца, – совсем растерялась Нюся, не зная, что в таких случаях надо говорить.

– Я потому к Вам и обратился. Вы, как старшая сестра, сейчас в ответе за судьбу Насти. Если Вы сомневаетесь во мне, я могу Вам вкратце обрисовать свое положение. Дворянин, в Смоленской губернии имею небольшое поместье на 100 душ, оставшееся мне по наследству от матушки. С него, собственно, и окармливаюсь. Конечно, это не Бог весть какое богатство, но на скромную жизнь вполне хватает. Не женат, из ближайших родственников – старший брат, тоже по военному ведомству. Проживает с семьей в Петербурге, но сейчас, как и я пребывает на фронте. Если у вас есть сомнения на мой счет, Игорь Валерьянович, наш общий знакомый и весьма уважаемый человек соизволил быть моим поручителем.

– Но это все так неожиданно, – не могла прийти в себя Нюся. – К чему такая спешка? Может быть, подождем окончания войны?

– Увы, я не могу так долго ждать. Боюсь, что кто-нибудь уведет такую красоту. – Пошутил Родион. – Я не требую от Вас немедленного ответа. Единственно, у меня будет просьба – все-таки не затягивать с решением этого вопроса. К сожалению, я не волен распоряжаться своим временем. У меня отпуск после излечения всего на три недели, после чего я должен отбыть на фронт.

На прощание Родион поцеловал дамам ручки. Настину ручку он задержал намного дольше положенного приличиями, многозначительно глядя ей в глаза.

– Что это было? – едва оправившись после визита, растерянно спросила Нюся.

Настя в ответ только развела руками.

– Полагаю, душа моя, это было сватовство, – спокойно пояснил отец Феофил. – Не такое уж и плохое дело по моему разумению.

– Настя, а что же ты молчишь? Ты-то сама согласна, или как? – сообразила, наконец, Нюся спросить саму виновницу необычного визита.

Настя едва стояла на ногах от радостной неожиданности, от внезапного счастья, свалившегося на нее, от первого поцелуя. Ее бил такой нервный озноб, что она нашла силы только кивнуть головой и едва слышно прошептать:

– Согласна…

Рано утром Нюся отправилась к дяде Николаю за советом.

– А что ж? Я думаю, совсем неплохая партия для Насти. Как-никак дворянин, если только все это правда, а не прохвост какой.

– Андрей Нилыч уже отправился справиться у Игоря Валерьяновича о женихе. Но я все же опасаюсь…

– А чего? Если нормальный человек, так и пускай себе выходит. Я ведь что думаю? Война выкосит мужиков так, что после нее женихов днем с огнем не отыщешь. Глядишь, еще чего доброго и вековухой останется.

– Так ведь он на войну опять отправляется. А не дай Бог, что случится?

– Ты, матушка, на лучшее надейся, а там уж что Бог даст. Все мы в его власти.

– Как-то все же нехорошо без родительского благословения, – слабо пыталась возражать Нюся. – Да и маме еще года нет, как померла.

– А что батюшка говорит про то?

– Говорит, что живое – живым и большого греха нет в этом. Полгода все же прошло, но только чтобы веселья великого не устраивать.

– Да уж до веселья ли тут, когда кругом кровь рекой льется? А благословение? Ну, так что же? Не велика беда. Я Насте за посаженного отца буду, родные как никак. А уж как Петр вернется с фронта, так и сам благословит ее. Я думаю, он не станет противиться.

Через три дня отец Феофил обвенчал Настю с Родионом. Свадьбу справлять не стали. Так, посидели семейным кругом. Даже «горько» никто не осмелился крикнуть. Дядя Николай подарил Насте самовар:

– Хитрая это штука, скажу я тебе. В хозяйстве незаменимая, первый помощник для женщин. Миротворец!

– Как это? – не поняла Настя.

– Сейчас объясню, – хитро улыбнулся дядя Николай. – Вот мы с Натальей своей как повздорим, так она тут же самовар на стол. Да еще и пирогов к нему подвалит. Так вроде уже и делить нечего. Как есть миротворец! Правильно ли говорю, Наталья?

– Да ну тебя, и чего только не навыдумываешь, старый, – смеясь, отмахнулась та от него.

Свои счастливые «медовые» семнадцать дней, которые пролетели шальной пулей, молодые провели в гостиничном номере.

Перед свадьбой Родион хотел снять квартиру, чтобы было куда привести молодую жену и хозяйку, и чтобы Настя после его отъезда жила в ней, дожидаясь его с войны. Жалование свое на содержание квартиры и остальные расходы, он будет пересылать. Но Настя и Нюся убедили его, что сейчас это ни к чему. Жизнь с каждым днем становится все тяжелее и голоднее, а в кучке оно, вроде полегче будет. Так что Настя поживет, как и прежде, у Свириных, а уже после возвращения Родиона с войны они и обустроят свое жилище.

Расставание было мучительным. Нюся едва оторвала обессилевшую и опухшую от слез сестру от Родиона. После отъезда Родиона она два дня не выходила из своей комнаты. На все Нюсины уговоры хотя бы поесть, Настя только молча отворачивалась к стене.

Она никогда не интересовалась вопросами политики и сейчас никак не могла понять: почему ее Родион должен рисковать своей жизнью, воюя в чужой стране? Получается, что на Россию никто не нападал? Батюшка Феофил, как мог, объяснял ей неизбежность этой войны, но никакие объяснения и доводы не действовали на Настю. Ей казалось, что в ее разлуке с Родионом виноваты все вокруг, начиная от сестры и кончая царем-батюшкой. Она изводила себя, пока у Нюси не лопнуло терпение:

– Ты одна, такая, что ли? Подумаешь, разлуку она не может пережить! Умирать собралась? Работать надо! В госпитале рук не хватает, а она тут отлеживается, беду свою нянчит! Сейчас, почитай в каждой семье такая беда, и ничего, все живут. Вставай, собирайся, в госпиталь пойдем. – Чуть не силой подняла она сестру.

С тех пор Настя поняла, что от всех бед и переживаний есть одно спасение – работа.

V

Как и вся страна, измученная затянувшейся войной, Свирины и Настя жили в ожидании писем с фронта. Петр писал редко и скупо. На сообщение о Настиной свадьбе написал: «Приду с войны – разберемся». И было не понятно: то ли он одобряет, то ли не доволен.

Родион Насте писал аккуратно, и жалованье, которое ему полагалось, как военнослужащему, пересылал Насте. Она старалась не тратить этих денег, обходилась тем малым, что платили в госпитале. Надеялась, что к тому времени, когда вернется Родион, они смогут не снять, а, может быть, даже и купить свою квартиру. Хотелось сделать мужу сюрприз, да чтобы он похвалил, какая она рачительная хозяйка.

В конце 1915 года от отца перестали приходить письма. Нюся с Настей сначала старались не тревожиться, потому что Петр писал не так уж и часто. Успокаивали друг друга, убеждая, что это перебои на почте, или наступление какое, что отцу просто некогда написать.

А когда после Рождества 1916 года к ним вдруг пожаловал сам атаман Кубанского казачьего войска, сразу все поняли. Атаман выразил свои соболезнования и сообщил, что в Гродненской губернии на реке Стрыпе, что недалеко от города Тернополя шли ожесточенные бои, где 17 декабря 1915 года и сложил свою голову Петр Елисеевич Барабашев. Атаман передал сестрам его личную шашку, два выслуженных им Георгиевских креста и положенное в таких случаях денежное пособие.

– Вот и осиротели мы с тобой, Настенька, – обняла Нюся сестру. – И даже на могилку к тяте не сходишь.

Сестры поплакали, погоревали, как-то сразу повзрослев. Правду говорят, что пока родители живы, какие бы они старые и немощные не были, мы все – дети, которым есть куда преклонить голову в беде. И только после их смерти начинаем ощущать свое одиночество и беззащитность.

Но как бы ни была тяжела утрата, жизнь продолжалась. Летом, по настоянию Андрея Нилыча Нюся с Настей опять поехали в Ялту.

– Вам, дорогие мои, непременно нужно отдохнуть. И хоть ненадолго сменить обстановку. На вас столько несчастий в этом году обрушилось! Да еще изнуряете себя дежурствами в госпитале, и каждый день лицезрите кровь, боль и смерть. А ведь так недолго и чахоткой заболеть. Нет, нет, вам непременно надо ехать в Ялту, – убеждал он сестер. – Заодно и квартиру проведаете.

В тайне он все еще лелеял надежду, что Ялта поможет, и еще будут у них с Нюсей детки.

В курортном городе, казалось, ничего не изменилось. Все также по вечерам из кафешантанов доносилась легкая, фривольная музыка. Все также по Александровской набережной и по аллеям Приморского парка разгуливали томные парочки, в кафе и в парке выступали приезжие артисты и певцы, читали стихи поэты. Разве что среди отдыхающих стало больше военных – единственная примета военного времени.

Настя, еще два года назад восхищавшаяся курортной жизнью, сейчас на все эти проявления свободы нравов, смотрела с осуждением:

– Как они могут? – возмущалась она, глядя на откровенно флиртующие парочки, – По всей стране столько горя, а они… Народ с голодухи пухнет, а у них шампанское рекой льется! Пир во время чумы!

– Не суди их строго, Настя, – осаживала ее Нюся. – Помнишь, как Иисус сказал: «Пусть кинет в меня камень, кто без греха». Кто знает, что их ждет завтра? Во времена лихолетий многие живут одним днем. Хоть миг счастья, но мой, а после – хоть потоп…

– Все равно обидно. Отец не понятно за что голову сложил, Родион в окопах гниет, а они тут… Я понимаю, если бы на Россию германцы напали, а так непонятно за что наши мужики воюют? Сколько уже семей осиротело, и конца этому не видно.

– Не нашего это ума дело. – Окорачивала ее Нюся. – Для этого царь есть. Он за все это думает.

– Сомневаюсь я, что он что-то думает. Ты посмотри, что в стране творится! Народ бунтует, кругом голод, царица чудит. Выискала какого-то не то чудотворца, не то попа-растригу, только его и слушает. Что он скажет царице, то царь по ее подсказке и делает. Словно своей головы нет.

– Ты чего несешь? Тебе это откуда известно? – удивилась Нюся.

– Так раненые в госпитале гутарят. Да в очередях за хлебом. Уж на всю страну трезвон идет. Все про то знают. Только царь один, как слепой и глухой. Говорят, что у царицы с этим расстригой… – замялась Настя.

– Чего?

– Ну, как бы это покультурнее сказать? Любовь, вроде бы…

– Ну, это уж слишком! Ты бы поменьше слушала всякую ерунду! – возмутилась Нюся.

– Так все про то болтают… – смутилась Настя. – А ты, Нюсь, словно в лесу живешь! Хотя и правда, кто тебе все это расскажет? Прихожане в церкви помолятся, да разойдутся, и в госпитале поостерегутся при тебе такое говорить. Как-никак матушка! Они к тебе только с почтением. А я – кто для них? Сестричка на побегушках – «подай-принеси». Они при мне и не боятся говорить про все. А Андрей Нилыч тебе ничего не сказывал, что ли?

– Нет, ничего такого он мне не рассказывал. Говорил, только, что в стране неспокойно очень. И в церкви что-то неладное творится. Но это все там, наверху, а мы – что, мы люди маленькие, нас это не касается. А что еще раненые говорят? – все же заинтересовалась Нюся.

– Да, гутарят еще, что какие-то большевики в стране объявились. А главный у них – какой-то каторжник. Только я не поняла, чего они хотят, эти самые большевики. И вообще хорошие они, или плохие. Кто ругает их на чем свет стоит, а кто – наоборот – хвалит. Ничего не понятно…

– Ничего, вот закончится война, и все опять наладится. Ведь когда-нибудь же все кончается, правда? Нам бы только лихолетье пережить, а там будем жить как прежде, а может, даже и лучше…

Сестры, не привыкшие к отдыху, каждый день, как по обязанности тоскливо бродили по берегу моря, вдыхали его терпкий аромат, настоянный на солнце и водорослях, наслаждались рассветами и закатами, но мысли их были далеки от всех этих красот. Отдых в этот раз не был им в радость. У Насти не было минуты, чтобы она не думала о Родионе. Душа и сердце ее мучительно тянулись к нему, словно предчувствуя беду. В конце концов, им наскучило их вынужденное безделье, и они, не выдержав срока, отведенного Андреем Нилычем, засобирались в Екатеринодар.

Не ведали сестры, что лихолетье, конца которого они ждали, затянется на долгие-долгие годы. В феврале семнадцатого к власти пришло Временное правительство. В стране было смутно и голодно. Исчезли продукты, у лавок и магазинов выстраивались чуть ли не километровые очереди за хлебом, керосином, спичками и мылом. Народ в страхе перед неизвестностью сметал с прилавков все, что можно. В городе образовывались какие-то Советы, люди собирались толпами на митинги и собрания, чтобы понять хоть что-то из новой жизни. По улицам маршировали отряды солдат с красными повязками на рукавах, по ночам звучали выстрелы, крики. Было страшно и ничего не понятно.

Но еще страшнее стало, когда в марте Николай II отрекся от престола. Казалось, что мир рухнул, и было не понятно, как же жить дальше. Но надо было как-то жить. Андрей Нилыч все также проводил службы в храме. Только жаловался, что народу стало ходить совсем мало. Настя с Нюсей целыми днями пропадали в госпитале. Ведь оттого, что в стране произошла революция, раненые сами не поправятся. Кто-то должен был лечить, смотреть за больными, печь хлеб, работать на заводах.

В стране катастрофически не хватало еды. Настю с Нюсей поставили на продпаек при госпитале. Они теперь, в основном и питались там, потому что некогда было стоять в очередях за хлебом. Да и не всегда его можно было купить. И Андрея Нилыча подкармливали в госпитале.

Уже во многих городах поднимались хлебные бунты. Голод и смута, как эпидемия расползались по империи. По деревням горели имения помещиков. В городах рабочие вместо того, чтобы работать, собирали бесконечные собрания, выбирали и переизбирали какие-то комитеты…

Летом, когда немного притерпелись и к этой новой жизни, неожиданно с фронта вернулся Родион. Но это был совсем не тот Родион, за которого два года назад выходила замуж Настя. Она не узнавала его. Куда девался бравый, щеголеватый и лощенный офицер? Запущенный, озлобленный вид, китель без погон, во взгляде – холодность и отчужденность. Он как будто не замечал Настиного присутствия, или стеснялся ее. Словно вернулся не к жене, а к Андрею Нилычу, чтобы обсуждать с ним, что творится в России. Совсем не о такой встрече мечтала Настя долгие два года, ожидая мужа.

Почти каждый вечер, иногда за полночь Родион о чем-то яростно спорил с Андреем Нилычем. Настя старалась не прислушиваться к их спорам, одиноко дожидаясь Родиона в своей комнате. Но сквозь закрытые двери невольно доносились обрывки взбешенного голоса Родиона, иногда переходившего на крик:

– Быдло, отребье! Им подчиняться?.. Ну, нет, я царю присягал… Какое отечество?.. Нет его, это другая страна… Вешать… Стрелять…

Потом он надолго уходил курить на улицу, а когда возвращался, ложился в постель, не обмолвившись с Настей ни единым словом. Они молча лежали в одной постели, совершенно чужие друг другу люди. Настя не могла заставить себя прикоснуться к Родиону, боясь своей неуместной назойливой лаской разбудить в нем ярость. А Родион? О чем думал он в такие минуты? Он не делился своими мыслями с Настей. Только иногда, он неожиданно поворачивался к ней и молча, без разговоров и ласк, с какой-то животной страстью овладевал ею. Настя, понимая, что так не должно быть, в кровь кусала губы от обиды и терпела. Женский инстинкт подсказывал ей, что это – единственное, чем она может сейчас помочь Родиону.

Видя по утрам ее заплаканные глаза, Андрей Нилыч утешал ее:

– Ничего, Настенька, все образуется. Ты потерпи немного. Уж очень он ожесточился сердцем на все земные несправедливости. Все это пройдет, дай ему только время.

– Может, он разлюбил меня? – жаловалась Настя сестре.

– Да кто же этих мужиков разберет, что у них на уме? – сочувствовала ей Нюся, не зная чем помочь сестре.

Днем Родион был спокойнее, и однажды за обедом Настя осмелела:

– Родион, я вижу, как ты извелся. А может быть, нам к тебе на Смоленщину поехать? Там природа, займемся хозяйством, будем работать…

– Хозяйством, говоришь, займемся? – Зло усмехнулся Родион. – Некуда нам ехать, Настя Имение крестьяне спалили, а в крестьянской избе жить как-то не хочется. Даже если мы с тобой и приедем туда, я не гарантирую, что живы останемся. Крестьяне лютуют. Наслушались большевиков, да эсеров, а чего хотят, и сами не знают. Мне теперь нигде места нет. Из армии ушел, поместья нет, никто я теперь. Зеро! Хорошо хоть смог деньги из Имперского банка забрать, а то еще неизвестно, чем вся эта кутерьма закончится.

– Да, в жизни нет ничего хуже неопределенности. Когда живешь и не знаешь, что тебя ожидает завтра. – Согласился с ним Андрей Нилыч и предложил:

– Вы знаете, Родион Васильевич, у нас в Ялте есть небольшая квартирка в небольшом домике, что-то вроде летней дачи. Я предлагаю Вам пожить там. Отдохнете ото всех невзгод, успокоитесь, наберетесь душевных сил, а там уже решите, что делать дальше. А может быть, там и обоснуетесь. Сейчас время трудное, что же вы будете снимать квартиру, когда есть хоть и не совсем подходящее, но все же свое жилье. Думаю на том, что Вы ушли из армии, жизнь не закончилась. Просто нужно как-то приспособиться к новому положению. Вы не думали о том, чтобы принять духовный сан? Я мог бы поспешествовать Вам в этом деле.

– Нет, если честно, я морально не готов к такому решению, – деликатно отказался Родион. – Возможно, позже…

Перед отъездом в Ялту, Родион, наконец, купил гражданскую одежду, а фуражку, военный китель, брюки и шинель вычистил, аккуратно сложил и спрятал в самый дальний угол платяного шкафа.

– Может и пригодится еще когда-нибудь, – горько вздохнул он. – Девять лет без малого коту под хвост.