Река времен. Портной

Всю дорогу домой Настя едва сдерживала слезы. «Нет, про это я уж точно Анютке не стану рассказывать», – горько, со всхлипом вздыхала она, сидя на телеге. Настроение было испорчено. День, так хорошо и радостно начавшись, закончился таким мучительным испытанием. И потом еще долгие годы при воспоминании о первых своих взрослых нарядах Настю не покидало чувство гадливости и стыда. Мать, заметив перемену в ее настроении, обеспокоилась:

– Ты что это, как в воду опущенная?

– Не поеду я больше к этому Борису Моисеичу! – зло выкрикнула Настя.

– С чего это ты? – удивилась Анна. – Нам еще на примерку надо будет к нему съездить…

– А чего он меня все щупает и щупает, а Вы стоите и молчите. Противно…

– Дурочка, так он же портной. Как он шить-то станет без мерок?

На примерку Настя, конечно, поехала, но для себя решила, что ни за какие коврижки она не выйдет замуж за портного. Даже под страхом смерти. А если насильно будут выдавать, убежит из дома.

Вечером того же дня женская половина семьи Барабашевых бурно обсуждала события дня, а более всего прилично ли будет на венчание надеть подаренные женихом украшения.

– Наверное, можно, – предположила Нюся. – Если подарил перед свадьбой, значит, хочет, чтобы я в них на свадьбе была.

– А мне кажется, что не пристало будущей матушке венчаться в таких дорогущих украшениях. Да еще и цвет такой – ярко красный, прямо кровавый. Нет, не подойдут они к белому платью. Матушка должна быть скромной…

– Но не монашенкой же, – возразила Нюся. – Хотя с белым платьем точно не вяжутся. Спросить бы кого.

– И что мы в церкви-то были, а не догадались спросить у служек. Они уж точно все знают.

– А ты на второй день их одень, – предложила Настя.

Их обсуждение прервал настойчивый заливистый свист около дома. Нюся вспыхнула краской и подскочила к дверям.

– Ты куда это прыснула? – оторопела Анна. – Не пущу!

– Я только на минутку…

– А ну сядь! – грозно скомандовал из-за печки, где чинил упряжь, Петр. – Без тебя разберусь.

И вышел на улицу.

– Кто-то уже настрекотал, – горько вздохнула Анна. – Не иначе, как Дашка-портниха постаралась. Больше некому.

Барабашевы уговорились промеж себя, чтобы меньше было пересудов по хутору, про свадьбу пока ничего не говорить. Да разве же утаишь что-нибудь на хуторе, где жизнь каждого как на ладони?

– Матвей, подь сюды, поговорить надо, – оглядев пустынную улицу, негромко позвал Петр.

От куста сирени в палисаднике отделилась неясная в темноте тень.

– Знаю, что здесь, чего прячешься? Али только свистать смелый?

– Я только поговорить с Нюсей хотел, – вышел из своего укрытия Матвей.

– Ты вот что, паря, забудь сюды дорогу, не срами девку. Она уж почти мужняя жена.

– Да уж наслышан! За богатенького выдаете? Конечно, кто он, и кто я? Разве ж я ей пара? Куды нам, простым казакам?

– Остынь! Не гневи Бога, Матвей! – Осерчал Петр. – Никто ее не неволил. По своей воле идет.

– За что же она так со мной? – Растерялся Матвей. – Я ведь, дядя Петро, ждал, когда она гимназию закончит, хотел, чтобы все по-людски было…

– Я про ваши уговоры слыхом не слыхал. Не знаю, почему она другого выбрала. Знать, обида какая на тебя была? Ну, теперь уже поздно что-то менять. Мой тебе совет: если что и было промеж вами – забудь по-хорошему. Не ломай жизнь ни себе, ни девчонке… И мне на глаза лучше не попадайся.

Смолчал тогда Матвей, но обиду затаил…

III

В 1908-ом году на день Покрова Божьей Матери в Екатеринодаре сыграли Нюсину свадьбу. Свадьба была тихой, благопристойной, как и полагается быть свадьбе священослужителя. Без пьянства и разудалых песен и плясок. Да и как было иначе, когда у жениха почти вся родня из священнослужителей? Венчал пару сам архиерей.

Жить молодые стали у батюшки Феофила, в миру Андрея Нилыча Свирина. У него, несмотря на молодость лет, уже и свой приход был. Потому жил он безбедно. В Екатеринодаре к тому времени у него была большая квартира с прислугой, и зажила Нюся, как сулил ей дядя Никола, настоящей барыней.

Сначала она стеснялась своего положения, особенно, когда немолодые прихожане и прихожанки обращались к ней с поклоном и называли ее не иначе, как матушкой. А дома, чтобы не указывать, что делать прислужнице Авдотье, которая была немногим младше Анны, Нюся поначалу хваталась за всякую работу сама. Но очень скоро привыкла и к этому, и ко многому другому.

С мужем Нюсе повезло. Был он человеком мягким и покладистым. Любил ее несказанно, баловал, ни в чем отказать не мог. Потому и жилось ей спокойно и сладко. Нюся, хоть и не испытывала к Андрею Нилычу особой любви, отвечала ему благодарностью за его заботу и за то, что одарил ее новой доселе неизведанной жизнью. Так и жили супруги в уважении и доверии. Даже дома обращались друг к другу уважительно на Вы. Нюся звала батюшку либо по имени отчеству, либо просто батюшка. Он тоже ласково величал ее матушкой. И лишь когда бывал чем-то недоволен, звал непривычно и официально Людмилой Петровной. Людмила – было ее настоящее имя, которым нарекли ее при крещении, но все уже давно про него забыли. Когда она была маленькая, ее спрашивали, как ее зовут, и она, еще не выговаривая букву «Л», отвечала «Нюся». Так и повелось, сначала в шутку, а потом, привыкнув, все так и звали Нюсей.

Жила теперь Нюся в достатке и невиданном почитании, но, как оказалось, совсем не о такой жизни она мечтала, когда выходила замуж. Хоть архиерей на беседе и предупреждал ее, что от многих мирских соблазнов придется отказаться, но тогда не думалось, что жить придется чуть ли не затворницей. Не представляла, что так трудно будет отказаться от привычного уклада жизни. Мечтала Нюся, что заживет городской культурной жизнью: будет ходить в театры, в кинематограф, про который знала только понаслышке. А получалось, что у нее теперь одна дорожка – в храм: помогать прислужницам, да псалмы в хоре петь. Даже на рынок и в магазины Нюся ходила только с прислугой. И одеваться приходилось почти по-монашески. Чтобы юбка до полу, чтобы голова всегда гладко причесана и покрыта косынкой, чтобы руки и грудь закрыты. Иногда у нее даже закрадывались крамольные мысли: «Неужели вся моя жизнь так и пройдет, как в монастыре? Зачем же он мне такие дорогие украшения дарил, если знал, что носить мне их не придется? Заманивал, разве?». Нюся старалась гнать от себя эти тоскливые мысли, уговаривала себя, что все же такая жизнь лучше, чем жить простой хуторянкой.

Но сидеть без дела Нюся не привыкла. Пообвыкнув с полгодика, из газет она узнала про курсы французской кухни. С разрешения батюшки стала посещать их. Это были не просто кулинарные курсы. Попутно там обучали и правилам хорошего тона, культурным манерам. Там же, на этих курсах у Нюси завелись новые знакомства с городскими барышнями и дамами. Люди это были все достойные, культурные, с положением, не последние в Екатеринодаре.

Постепенно однообразная рутинная жизнь начинала обрастать своими устоями, семейными обычаями. Большой радостью было, когда в гости к ним наведывался дядя Николай с домочадцами, или они с Андреем Нилычем ходили к ним. Но это бывало не так часто, как хотелось бы Нюсе. В основном по престольным праздникам. Но самой большой радостью для Нюси стали поездки домой. И хоть такие поездки тоже были не частыми – батюшка Феофил отпускал ее только на дни рождения родственников, да и то ненадолго – дня на два, три. Но ради этих поездок можно было со многим смириться.

Там, в Романовском она чувствовала себя вольной птицей. Летом они ходили купаться с Настей и подружками на Кубань. Ходила в гости к подругам, к родственникам. Только на посиделки, где собирались девчата и парни, дорога ей теперь была заказана. Ходила Настя, а после они ночи напролет разговаривали. Та по просьбе Нюси по нескольку раз пересказывала все новости и про гимназию, и про все, что произошло без нее на хуторе. Нюся боялась признаться даже самой себе, но более всего ее интересовало, конечно, все, что было связано с Матвеем.

– Ой, а Матвей твой… – бесцеремонно начинала Настя.

– С чего это он вдруг моим стал? – строго обрывала ее Нюся.

– Ну, ладно, ладно, не твой, – соглашалась Настя и обиженно замолкала.

– Ну, и чего там Матвей? – не выдерживала Нюся.

– Ой, девчата говорят, такой зловредный стал!

– С чего бы это?

– Девчата гутарят, что это из-за тебя. Обозлился на весь белый свет. Тут как-то его Дуняшка Носова на кадриль пригласила, так он ее так отбрил, так отбрил!

– Как? – заинтересовалась Нюся.

– Иди ты, говорит! И отвернулся. Дуняшка по сей день на гулянки не ходит. А девчата все на тебя злятся. Гутарят, жених такой видный, а из-за тебя ни на одну даже не смотрит.

– А я-то тут при чем? Он уж про меня и думать, поди, забыл. Год уж скоро…

А у самой млело и трепетало сердечко от радостного сознания, что видать не забывает ее дрУжка. Самого Матвея за все время после свадьбы Нюся не видела ни разу. Как-то так получалось, что за все это время не пересеклись их пути-дорожки. Да и то сказать, Нюся редко ходила по хутору одна: к родственникам с Анной, к подружкам – Настя обязательно увяжется. Кто знает, а может, и сам Матвей избегал встречи.

Весной 1912 года Барабашевы похоронили Ванятку. Отпевать его приехал батюшка Феофил. На следующий день после похорон он уехал в Екатеринодар, оставив Нюсю до девятого дня.

В эти дни случилось так, что Нюся возвращалась вечером одна от двоюродной тетки Алены – сестры отца, жившей через два дома от них. В воздухе духмяно и опьяняюще пахло черемухой, стрекотали цикады. От реки тянуло дымом от костра, доносились звуки гармошки, невнятный гомон и девичий смех. Молодежь гуляла на берегу Кубани. «Хорошо-то как. Васятка Маслов играет», – с грустной улыбкой подумала Нюся, представив, как он, распушив белобрысый чуб, растягивает меха и топочет ногами в такт музыки, словно сам пляшет. Неожиданно ее мысли прервал какой-то приглушенный звук, словно кто-то рассыпал дрова. И правда, из-за кучи не колотых чурок в соседнем дворе появилась неясная тень.

– Кто тут? – испуганно вскрикнула Нюся.

– Не пужайся, свои.

У Нюси при звуках этого голоса все оборвалось внутри то ли от страха, то ли от долгого ожидания этой встречи, то ли от нечаянной радости.

– Ну, здравствуй, монашка! – с издевкой ухмыльнулся подошедший Матвей.

Было темно, но Нюся словно наяву увидела эту его ухмылку, знакомую до дрожи.

– Я постриг не принимала! – с вызовом ответила она.

– Да-а? – вроде как удивился Матвей. – А с чего же это ты ходишь замотанная вся в черное?

– Ай не знаешь, что мы Ванятку третьего дни схоронили? Чего надо-то?

– А вот все спросить тебя хочу, за что же ты со мной так поступила?

Нюся ничего не ответила.

– Молчишь, монашка? Али сладкой жизни захотелось?

Нюся молчала.

– Тогда другое скажи мне. Так ли твой поп тебя милует?

Он неожиданно схватил Нюсю в охапку и страстно до боли приник к ее губам. А рука, сильная и властная, уже бесстыдно мяла ее напружинившуюся грудь. Нюся сначала пыталась отбиться от Матвея, но от него так сладко пахло потом, табаком и еще чем-то особым – родным и незабываемым, что тело против ее воли, предательски обмякло, и уже не то чтобы, сопротивлялось, а напротив, тянулось к этой грубой и такой запретной ласке. И долгие годы после, лежа в постели рядом с батюшкой, пропахшим ладаном и свечным нагаром, Нюся вспоминала этот запах Матвея и все думала и думала: «Зачем я это сделала? Правда, что ли сладкой жизни захотелось?». Но так никогда и смогла найти ответа на этот вопрос.

Неизвестно, чем бы закончилась эта нечаянная для Нюси встреча, но тут скрипнула дверь их дома, и с крыльца с заливистым лаем в их сторону кинулся Рыжко. Вслед за собакой вышел и Петр. Матвей тут же скрылся во тьме, а Рыжко, чуть не сбив Нюсю с ног, с громким лаем помчался за ним.

– Кто там? – крикнул в темноту Петр.

– Я это, тятя! – на ходу поправляя сбившийся платок, поспешила домой Нюся.

– Куды это его понесло? – удивился Петр.

– Да, поди, сучку какую учуял, – как можно спокойнее ответила Нюся и боком мимо отца проскользнула в дом.

Петр еще задержался немного на улице, безуспешно позвал Рыжка, и вернулся в дом. Он долго исподлобья смотрел на Нюсю, на ее раскрасневшееся лицо, на начавший чернеть уголок губы, потом, насупившись, непонятно к чему вдруг сказал:

– Ребятенка тебе надоть завести.

– Ты к чему это, тятя?

– А к тому, чтобы вся дурь из башки вылетела.

– Вы чего там? – подала слабый голос из спальни Анна.

После похорон Ванятки она совсем сдала. Корила себя, что ребенок был нежеланный, за то Бог его и прибрал. Петр, как мог, жалел ее, старался ничем не тревожить.

– Да вон Рыжко куда-то сорвался.

– Так, наверное, Настю побег искать. Он же за ей как привязанный бегает. Никак на гулянку усвистала, бесстыдница.

– Да дома я, – возмутилась Настя, выходя из закута за печкой. – Какие гулянки, Ванятку схоронили…Сижу, вон читаю.

– Я ж говорю, за сучкой какой сорвался, – покраснела Нюся.

– Ну, ну, – хмыкнул отец. – Значить, за сучкой…

На девять дней приехал отец Феофил. Нюся, словно между прочим, попросила отца:

– Тятя, а можно я еще у вас погощу? Вон и за мамой пригляжу, а то, смотрю, худо ей совсем.

Петр хитро прищурил глаз:

– Так ведь я теперь тебе не хозяин. Только мой тебе совет, дочка: не оставляй мужика одного. Гляди, простынет семейная постель, да так, что и не отогреешь опосля. А Андрей, хоть он и батюшка, а все же мужик. И про деток подумай. Не дело это: осенью-то два года будет, как живете, а дите не прижили. С того всякое баловство и начинается.

Вопрос с детьми волновал и Андрея Нилыча. С детства мечтал он о большой семье, какая была у него. Отец его, тоже священник, имел небольшой приход в селе под Нижним Новгородом. Когда восемь детей садились за стол, в избе было не протолкнуться. Но жили, хоть и не богато, но дружно. Трое сыновей пошли по стопам отца, а пять дочерей выдали замуж. Не все из них стали матушками, как хотелось отцу, но у всех кроме Андрея были большие семьи. Один Андрей, хоть и добился по богослужению самых больших успехов из сыновей, да вот только с детьми что-то никак не ладилось. А уж как хотелось Андрею, чтобы не меньше пяти ребятишек бегали по дому. Он уже и Бога молил, и молебны служил беспрестанно. Даже в Дивеевскую женскую обитель на могилку Серафима Саровского свозил Нюсю, когда ездили к нему на родину. Ничего не помогало, а время поджимало. Уже тридцать шестой год шел Андрею Нилычу.

Отчаявшись, решил батюшка Феофил уповать не только на Божью милость. Пригласил врача, самого дорого в Екатеринодаре. Врач осмотрел Нюсю, не нашел никаких отклонений в здоровье и посоветовал свезти ее к морю. Лучше всего в Ялту. Воздух морской там особенный, лечебный, а заодно смена обстановки и климата тоже может благотворно повлиять на укрепление организма. А самое главное, конечно, временный перерыв в семейных отношениях может послужить хорошим толчком к деторождению.

На следующий год и решили поехать в Ялту.

– Андрей Нилыч, я хотела бы взять с собой маму, – попросила Нюся. – Что-то она совсем сдала после смерти Ванечки.

Анна действительно за этот год совсем сдала. Словно оборвалась ниточка, за которую материнским инстинктом она цеплялась из последних сил, стараясь поднять своего младшенького. А когда его не стало, кончились и эти силы. Как-то разом она превратилась в сухонькую немощную старуху, на которую больно было смотреть.

– Обязательно, матушка. Я даже сам хотел просить об этом, потому как не пристало Вам находиться одной в таком месте. А я не смогу надолго оставить приход без догляда. Как-то не доверяю я своему дьяку. Вороватый, подлец. Так что обустрою Вас, и назад. Дней за пять, думаю, обернусь.

По совету бывалых курортников для начала в гостинице средней руки сняли два номера, чтобы потом, без спешки отыскать для аренды нормальное жилье. Первое же посещение ресторана, куда отправились ужинать, привело батюшку Феофила в гнев. И было отчего! Это был кафешантан – ресторан с открытой сценой, на которой полуголые девицы бесстыдно задирали ноги перед публикой, демонстрируя нижнее белье:

– Настоящий вертеп! – отворачиваясь от сцены, возмущался он. – Нет, моей жене не место среди этих блудниц!

На следующее же утро, проводив женщин на набережную дышать морским воздухом, отец Феофил отправился на поиски жилища, более соответствующего для его супруги и тещи, а заодно и более благопристойное место, где можно было спокойно питаться.

Был самый разгар курортного сезона, и отыскать приличное сдающееся внаем жилище было сложно. Но удача все же улыбнулась Андрею Нилычу. В доме № 5 в Лавровом переулке ему предложили снять в аренду квартиру из трех комнат с террасой на втором этаже, с возможностью ее купли в дальнейшем. Правда, и по постройке дома, и по месту расположения района, квартира больше соответствовала мещанскому сословию: низкие потолки, небольшие подслеповатые окна, деревянные полы вместо паркета, отсутствие ванной комнаты.

Обедневшая и овдовевшая в ходе войны хозяйка распродавала квартиры в небольшом доходном доме, чтобы уехать к родственникам на Урал. Район был далеко не респектабельный – окраина города, где среди скученных построек занятых рабочим людом: поденщицами, прачками, ремесленниками изредка встречались небольшие двухэтажные дома, подобно тому, что нашел Андрей Нилыч, хозяева которых в основном и жили тем, что сдавали квартиры внаем не очень состоятельным отдыхающим на курортный сезон. Но из-за войны приток подобной категории отдыхающих резко сократился, да и дом находился далековато от моря – километра два. Зато переулок был тихий, без питейных и увеселительных заведений, все дома надежно обнесены заборами, что весьма радовало Андрея Нилыча. Здесь, вдали от мирских соблазнов, он мог быть вполне спокоен за безопасность своей матушки в его отсутствие.

Андрей Нилыч, поинтересовавшись стоимостью продаваемой квартиры, сопоставил расходы за аренду, сезонный сбор2, и решил, что будет намного выгоднее сразу купить эту квартиру, чтобы в дальнейшем не иметь никаких проблем с наймом жилья. И это было куда как спокойнее, чем оставлять матушку в непотребной гостинице. Радовало Андрея Нилыча и то, что совсем недалеко от дома находился храм Святой Марии, куда матушка в любое время могла сходить отдохнуть душой. А с бытовыми неудобствами, в конце концов, месяц-другой можно и смириться.

– Это, матушка, мой скромный подарок. Будет Вам вместо дачи, – словно извиняясь за скудость квартиры, объяснил батюшка Нюсе. – Чтобы Вы могли в любое время без проблем проводить время на море. А потом, Бог даст, и ребеночка можно будет к морю вывозить.

Но Нюся, выросшая в простом деревенском доме, вовсе не притязала на большее, была безмерно рада и этому – как никак свое жилье, да еще и у моря!

Андрей Нилыч два дня пробегал в поисках юриста, который помог бы Нюсе в его отсутствие получить деньги на почте и оформить сделку по купле квартиры. Потом еще два дня у него ушло на заказы мебели и самого необходимого для скромной жизни. Чтобы хоть как-то украсить квартиру, Андрей Нилыч, не жалея денег, заказал мебель красного дерева.

Когда все хозяйственные дела были улажены, батюшка Феофил отправился в Екатеринодар, чтобы перевести на имя Нюси деньги. На вокзале он все сокрушался:

– Как же вы управитесь с обустройством? Знать бы, что такое дело затеется, Авдотью бы прихватили с собой. Разве здесь кого нанять в прислуги?

– Что ты, батюшка! – отмахивалась Анна. – Не баре! Нешто две бабы, да не управимся? Не убивайся, все сделаем, как надо. И кашеварить тоже сами приспособимся, чем эти обеды из кухмистерской заказывать. Оно и накладно, да и накормят непонятно чем.

Так Нюся нежданно-негаданно стала владелицей квартиры в Ялте.

– Ты гляди-ка, как он тебя любит! – радовалась за нее Анна. – Вон как одарил!

– Ну что Вы, мама, квартира эта наша общая с Андреем Нилычем. Только что записана на меня из-за стечения обстоятельств … А в общем-то, Андрей Нилыч действительно любит меня.

– Ну, а ты его любишь ли? – полюбопытствовала Анна.

Так получилось, что после свадьбы Анна ни разу не говорила с дочерью на эту тему. Конечно, уж как хотелось поговорить наедине, по душам, выспросить все по-женски, дознаться почему столько лет живут, а детишками так и не обзавелись. Но всегда что-то останавливало. То суета какая-то не оставляла времени на обстоятельный разговор, а когда было время, стыдно было подступиться к такой деликатной теме. Да и не принято было говорить об этом с детьми.

– Не знаю. – Пожала плечами Нюся. – Уважаю его. Он хороший, и добрый очень.

– Ничего, доча. Стерпится – слюбится. В нашем, бабском деле, главное, что бы не обижал. Раньше-то и слова-то такого «люблю» не знали. Жалеет мужик, значит, любит. Ребятишек бы только вам еще Бог дал. Уже хочется с внучатами побаловаться.

– Он жалеет меня, – вздохнула Нюся, успокаивая мать.

Анна только внимательно посмотрела на дочь, но допытывать Нюсю больше не стала.

IV

Морской воздух, на который так уповал Андрей Нилыч, не помог Нюсе. Так же, как не помог и Анне. На следующий год в Ялту они уже взяли с собой и Настю, которая весной как раз закончила гимназию. Праздная курортная жизнь с доносящейся из кафешантанов фривольной музыкой, с хмельным гомоном и смехом в женских купальнях по ночам, с бередящим душу перезвоном гитар на набережной, пьянила и завораживала Настю.

– Ох, как бы я хотела здесь жить! – мечтала она, завистливо поглядывая в сторону открытых ресторанных террас, шумевших иногда весьма непристойным весельем.

– Сюда едут только отдыхать, – отрезвляла ее мечты Нюся.

– Неужели тебе здесь совсем не нравится?

– Конечно, нравится, но только совсем не то, что тебе. Мне море нравится. Я могу часами смотреть на волны, слушать чаек. Нравится, как на закате солнце тонет в море… Все остальное мне не нравится. Человек не может жить в праздности, иначе он оскудеет душой.

– Ох, Нюся! Какая же ты…

– Какая?

– Какая-то правильная вся и скучная, как и твой батюшка.

– Это у тебя еще ветер в голове шумит. Хотя пора бы уже и взрослеть. – Обижалась на нее Нюся. – Хлебнешь ты горя со своим весельем!

Анна старалась не вмешиваться в перепалки сестер. И только однажды, оставшись наедине с Нюсей, попросила:

– Ты уж не серчай на нее, Нюся. Кровь в ней играет, а в голове еще ветер. Замуж, видно, пора девке.

– Только кровь какая-то дурная. Бесшабашная она у нас.

Анна только укоризненно покачала головой:

– Уж какая уродилась!

Не стала она напоминать Нюсе о Матвее, понимая, что это больное ее место. Может, оттого та и сердится на сестру, что самой пришлось усмирить все свои чувства и страсти. А у Насти они пока еще все как на ладони.

– Только я тебя об одном прошу, если что со мной приключится, уж ты не оставляй сестру, позаботься о ней.

– Что Вы такое говорите, мама? – возмутилась Нюся.

– Это я так, на будущее. Мало ли что… – смутилась Анна.

28 июля 1914 года началась I Мировая война, прозванная в народе Германской. Российская Империя, как и многие другие страны, объявила мобилизацию. Призвали и Петра в казачий полк. Пришлось Анне, а с ней и дочерям прервать летний отдых. Надо было срочно ехать собирать мужа на фронт.

На прощание Анна трижды, как положено, поцеловала мужа. Перекрестила, и, тяжело, со всхлипом, вздохнув, сказала:

– Не знаю, свидимся ли мы с тобой еще, Петруша, только ты, если что, уж прости меня за все.

– Ты что как кликуша, хоронишь меня уже что ли? – рассвирепел Петр, – Али первый раз мужа на войну провожаешь?

– Не серчай, родимый. Не про тебя я это. Чую, не дождаться мне тебя в энтот раз.

– Ну, это ты брось. Чего удумала: «Не дождаться». У нас с тобой еще девка не пристроена. – Смутился Петр.

Пустели станицы и хутора. Оставались в них только старики, бабы, да малые дети перемогать лихолетье. Осиротел и хутор Романовский. Не стало слышно по вечерам песен на берегу Кубани. Даже собаки и те притихли, не гонялись, как прежде, по всему хутору, а испуганно сидели по своим будкам при дворах.

Анна, как в воду смотрела. Осенью того же года слегла, не помогали ей уже никакие врачи, ни лекарства, а в декабре ее и похоронили. Положили рядом с Ванечкой. Отпевал Анну отец Феофил. Хуторяне завидовали:

– Во, красота-то, и в станицу везти не надобно. Свой, домашний батюшка.

– Нашли чему завидовать! – злилась Настя.

После помин, на второй день, как положено, втроем пошли на кладбище завтракать. Снег еще не лег, но холодный ледяной ветер с Кубани выстудил все вокруг. Даже холмик свежей земли стоял промерзший. Сестры обнялись, безутешно поплакали над ним.

– Как же маме там холодно, наверное, – сокрушалась Настя.

– Ей хорошо там, – успокоила ее Нюся.