Мангазея

Тот огорченно вздохнул:

– Нет. К великому сожалению, так и не было случая научиться. Стало быть, не по чину.

– При чем тут чин? – искренне удивился воевода.

– Да при том, что для того, чтобы иметь такие же шахматы, как у вас, нужны немалые деньги, которыми я не располагал, да, признаться, и сейчас не располагаю.

Воевода заулыбался, довольный исповедью десятника. «Не скрывает, стало быть, своего незавидного финансового положения. Это очень хорошо», – прикинул он про себя, а вслух спросил, кивнув в сторону шахмат:

– Понравились?

– Не то слово – красота неописуемая!

– Это так, – самодовольно согласился воевода. – Ведь все фигуры выполнены из мамонтовой кости знатным мастером. Однако шахматные фигуры, – заметил он, – делают и из дерева, а посему и стоят они совсем даже не так уж и дорого. Так что у многих жителей Мангазеи, по моим сведениям, тоже есть шахматы. Но это я так, к слову. Ведь в связи с этим, как я понимаю, наметилось еще одно преимущество твоего проживания в моем дворце.

Афанасий вопросительно посмотрел на него.

– Зима здесь долгая и, заметь, почти в течение двух месяцев тянется непрерывная, то есть полярная ночь. Так вот, в течение этой самой ночи солнце-то, заметь, вообще не появляется на небосводе. Вот за это время я и научу тебя играть в шахматы. А мужик ты, как вижу, толковый, и мы с тобой будем ее, эту самую полярную ночь, коротать у шахматной доски. Каково?!

– Весьма буду благодарен вам, Давыд Васильевич, за это!

– Ну так как – согласен?

– В принципе – да.

– Почему это «в принципе»? – вспылил тот. – И что я тебя, спрашивается, уговариваю, как девку?

Афанасий отвел взгляд в сторону:

– В них-то как раз и все дело…

Тот оторопело посмотрел на него, а затем, уловив смысл сказанного, от всей души расхохотался:

– А мне-то, дураку, и в голову никак не пришло, что мужик, да еще такой складный, давно, видать, за бабью титьку не держался.

И, несколько успокоившись, спросил:

– Ты-то хоть женат?

– Нет, Давыд Васильевич, не успел. Мотаюсь все время по разным гарнизонам. Какая уж там женитьба? Вроде как зацепился было в Тобольске, а тут опять, на тебе: ступай в Мангазею, а то и далее… А как увидел ваших девок, стреляющих в меня своими дьявольскими глазками, так в душе все прямо-таки перевернулось.

Тот задумался, видимо, обдумывая исповедь десятника, тронувшую его мужское сердце.

– Не робей, казак, – атаманом будешь! В принципе, как сказал ты, этот вопрос тоже решаемый. Во всяком случае, обещаю не вмешиваться в твои сердечные дела, – и усмехнулся, – ежели ты, конечно, не станешь менять моих девок как перчатки.

– Как можно, Давыд Васильевич?!

– Стало быть, теперь согласен, – удовлетворенно произнес тот и позвонил в серебряный колокольчик, стоявший у него на столе.

Через некоторое время дверь в комнату приоткрылась и в нее заглянул дворецкий:

– Чего изволите?

– Проходи! – повелел воевода и, когда тот приблизился, распорядился: – Сей десятник будет проживать здесь, у меня. – Дворецкий почтительно глянул на того. – Подбери ему комнату соответствующую да девку в услужение. – А затем, сделав паузу, уточнил: – Впрочем, он выберет ее себе сам. Ступай!

– Ну и как, доволен, Афанасий? – усмехнулся воевода, когда дворецкий вышел.

– Я, честно говоря, не ожидал такого, с моего, конечно, взгляда, царского приема.

– Привыкай, не все же тебе в десятниках ходить. Ведь если мне мое дворянство досталось просто так, как бы само собой, по рождению, то тебе придется достигать чего-то стоящего в жизни уже своими заслугами. Другого, как только что сказал ты, не дано!

Афанасий улыбнулся:

– Под руководством таких умных и деятельных людей, как вы, Давыд Васильевич, можно действительно достичь многого.

– А почему бы и нет? – саркастически усмехнулся тот. – И в шахматы играть научат, и девку гладкую, глядишь, под бок подсунут…

– Да ну вас, Давыд Васильевич! Я же серьезно, а вы все в шуточки обращаете…

– Не обижайся, Афанасий, будет и на твоей улице праздник! С твоими-то способностями! Верь мне.

– Дай-то Бог! А я как-то и не буду против, – рассмеялся тот.

– Ну ладно, пошутили – и будет. А пока тебе подбирают комнату, надо решить еще один волнующий меня вопрос.

Афанасий насторожился.

– Проследи, чтобы твои казаки не увлеклись игрой в зернь[33]. А то некоторые наши стрельцы умудряются проигрываться чуть ли не до подштанников, – усмехнулся воевода. – А после этого кто-то ссужает им деньги в рост и они повторяют все сначала. Поэтому если заметишь что-то неладное, то сразу же докладывай мне. А я уж с этими людишками-доброхотами как-нибудь разберусь!

– Спасибо, что предупредили, Давыд Васильевич! Только этого нам перед походом еще и не хватало.

«Вроде как азартные игры очень волнуют воеводу, – призадумался Афанасий. – Что-то здесь, наверное, действительно не так. Ну да ладно – со временем разберусь, что к чему», – решил он.

Раздался негромкий стук в дверь.

– Входи, Кузьма! – разрешил воевода.

«Как через дверь видит! – усмехнулся Афанасий. – А чему, собственно говоря, удивляюсь? Уж сколько лет тот прислуживает барину, судя по его возрасту».

Тот вошел, но остался стоять у двери.

– Комната для вашего гостя подобрана, однако надобно прибраться в ней да постель застелить.

– Комната-то хоть добрая? А то для тебя и чулан – чуть ли не хоромы, – усмехнулся воевода.

– Как можно, барин?!

– Ну ладно, верю тебе. – И посмотрел на Афанасия: – Мы с тобой вроде как все оговорили. Во всяком случае, самое главное. А что не успели, так оговорим потом – времени еще будет хоть отбавляй. Главное же сейчас – отписать просьбу Роману Федоровичу, пока коч не ушел обратно в Тобольск. Этим-то и займусь. Ну что, пойдешь, однако, осматривать хоромы, которые подобрал тебе Кузьма?

– Это само собой. А затем схожу на пристань, дабы забрать своих казаков. Истомились небось, меня ожидаючи, – усмехнулся он. – Размещу их в стрелецких сторожках, как вы и велели, да вернусь со своими пожитками уже в свои хоромы.

– Тогда с Богом, Афанасий!

Следуя за дворецким, подошел к двери в свою комнату. «Да, дверь-то, однако, не так высока, как у воеводы, – с усмешкой отметил он. – Стало быть, по Сеньке и шапка».

Тот распахнул дверь:

– Вот это ваша комната.

Афанасий вошел в нее и огляделся. Стол, два стула, двухстворчатый шкаф и, конечно, кровать. На противоположной стене небольшое окошко с занавеской. «А что еще надо холостому десятнику? – подумал он. – Одним словом, спасибо тебе, воевода, за приют! Это тебе не каморка в какой-нибудь сторожке. И это в лучшем случае. Да ведь и о моем пропитании воевода ведь не зря же упомянул…» Затем повернулся к дворецкому, который напряженно наблюдал за ним.

– Спасибо за заботу!

– Называйте меня Кузьмой, как и барин. Что-нибудь еще надобно?

– Письменные принадлежности, писчую бумагу, а также, ежели, конечно, возможно, тумбочку какую для бумаг. Это, как я надеюсь, в барском доме найдется?

– Непременно. А сейчас я покажу вам девиц, из коих, как повелел барин, – подчеркнул он, – вы выберете одну из них себе в услужение.

– С превеликим удовольствием, Кузьма!

И Афанасий впервые увидел промелькнувшую на лице дворецкого мимолетную улыбку.

«Вот старый черт! А ведь тоже мужик!.. – усмехнулся он. – Все понимает с полуслова».

Когда они вошли в комнату, расположенную рядом с прихожей, то сразу же встали с длинной лавки четыре девицы, находившиеся в ней.

«Именно из этой комнаты они и зыркали на меня, когда я вошел в прихожую с большой люстрой и отдавал саблю слуге. Видимо, это и есть комната для прислуги», – решил он.

Девицы же с видимым интересом и волнением: кого же из них выберет этот статный казак? – выжидающе смотрели на него. «Да они же все красавицы, как на подбор! – растерялся Афанасий. – Как же тут можно выбирать?»

И все же одна из них пришлась ему почему-то больше по душе.

– Как тебя зовут, красавица? – обратился он к ней.

Та, засветившись радостью и порозовев, ответила:

– Марией…

И Афанасий молча посмотрел на дворецкого.

– Я покажу тебе комнату твоего нового господина, – обратился тот к выбранной им девице. – Приберись в ней и застели постель. Все как положено! Пошли со мной!

– Постой, Кузьма! – остановил его Афанасий. – А где же моя сабля? – напомнил он.

Тот приостановился, видимо, коря себя за это упущение, а затем быстро вышел из комнаты и тут же вернулся, держа на вытянутых руках саблю, и протянул ее хозяину.

– Извините за предосторожность, но у нас так принято поступать с незнакомыми людьми.

– Я не в претензии к тебе, Кузьма! Порядок есть порядок, тем более что не ты его устанавливаешь.

Тот же поманил Марию и ушел вместе с ней. За ними вышел и Афанасий и пока в прихожей прилаживал к поясу свою саблю, то услышал из комнаты для прислуги девичий шепот:

– Вот уж повезло Машке! – прошептала одна.

– И не говори, Дуня! – вторила ей другая.

– Ой, девоньки, а мужик-то какой справный! – чуть ли не простонала третья.

Афанасий, смутившись оттого, что стал невольным свидетелем девичьих переживаний, тихонько открыл входную дверь, которая, к счастью, даже и не скрипнула, и вышел на крыльцо. И только там озадаченно выдохнул: «Надо же, какие страсти…» А душа его пела в предвкушении сладостных минут человеческого счастья.

Полярная ночь

За столом сидели двое мужчин, склонившихся над шахматной доской. На их сосредоточенных лицах играли блики от колеблющегося пламени свечей, стоявших в массивных серебряных подсвечниках.

Один из них, сделав очередной ход, озадаченно произнес:

– А ты, Афанасий, однако, неблагодарный человек…

– Это почему же, Давыд Васильевич? – спросил тот, не отрывая взгляда от шахматной доски и обдумывая ответный ход.

Воевода усмехнулся:

– Не прошло и четырех месяцев, как я научил играть тебя в шахматы, а ты уже всерьез прижимаешь меня, заставляя играть в полную силу. Это что, твой ответ на мое гостеприимство?

– За гостеприимство, конечно, спасибо. Но, как говорится, что посеешь, то и пожнешь…

– Ты что хочешь этим сказать?! – вскинулся тот.

– Только то, что семена просвещения, брошенные вами, попали на благодатную почву, – спокойно ответил партнер.

Тот хмыкнул:

– А не кажется ли тебе, что ты, несмотря на свои несомненные способности, все-таки слишком высокого мнения о себе?

Афанасий поднял голову и посмотрел на него:

– Цыплят по осени считают, Давыд Васильевич! Так что посмотрим – то ли еще будет…

Воевода откровенно рассмеялся:

– Вот теперь-то я спокоен – ты же просто нахал, Афанасий!

– Вполне может быть, Давыд Васильевич. Не отрицаю. А вот и мой ответный ход, – сказал тот, переставив коня. – Шах!

И они, сосредоточившись, снова углубились в игру. Сложившаяся на шахматной доске позиция уже не способствовала дальнейшим непринужденным разговорам.

– Ну что же, Афанасий, доигрались мы с тобой до голых королей… Стало быть, ничья?

– Уж это точно, Давыд Васильевич. Самая что ни на есть.

– Не зря же я, видать, назвал тебя нахалом. Хорошо еще, что играли одни, а то бы от стыда оставалось бы только удавиться… – сокрушенно вздохнул тот. – Стыдоба, одним словом!

– И что вы это так убиваетесь, Давыд Васильевич? – удивился Афанасий. – Неужто вас и на самом деле так задела ничья со мной? Подумаешь, эка невидаль!

Воевода скептически посмотрел на него.

– Молод ты еще, десятник! И к тому же, как и сам понимаешь, очень даже невысокого сословия. А я же ведь, несмотря на свое лишь дворянское происхождение, играл, по стечению ряда обстоятельств, конечно, с лучшими, заметь, представителями боярских родов России. Людьми прекрасно образованными и умными. И ни разу не то что не проигрывал, но даже не сводил с ними партии вничью. А тут… – и безнадежно махнул рукой.

В комнате повисла напряженная тишина. И были только слышны потрескивания горящих свечей.

– Ну да ладно, – нарушил ее воевода. – Признаюсь, меня действительно расстроила ничья с тобой. А может быть, и зря? – Он пристально посмотрел на Афанасия. – Может, действительно надо радоваться, что в коня корм? – И задумался. – Во всяком случае, предлагаю сыграть еще одну партию. Ты не будешь против?

– Конечно, нет! – согласился тот с облегчением, подавленный искренностью признаний уважаемого им человека. – Только боюсь ее очередного исхода. – И пояснил: – Я ведь, если вы, Давыд Васильевич, успели заметить, уступать не привык. Причем никому.

На этот раз тот усмехнулся:

– Не бойся. Я постараюсь теперь быть настолько сосредоточенным и внимательным, чтобы больше не доставить тебе удовольствия, а себе расстройства.

– Ежели так, то конечно, Давыд Васильевич!

Они развернули шахматную доску и стали расставлять фигуры на ней.

– Кстати, – заметил воевода, когда шахматная доска была готова для начала новой партии, – как у тебя, наладились ли отношения со своей прислугой?

– Вполне, – насторожился тот.

– Я так и думал. То-то она у тебя вся прямо-таки расцвела. Да и подозрительно округлилась к тому же, – хохотнул воевода.

– Вы это к чему, Давыд Васильевич?

– Да к тому, что, сдается мне, понести она может от тебя.

Афанасий посмотрел ему в глаза:

– А это что, возбраняется?!

– Смотря как посмотреть, – уклончиво ответил тот.

– Во всяком случае, я не стал менять ваших девиц как перчатки, чего вы почему-то очень убоялись.

Воевода нахмурился.

– Дерзить изволишь, десятник?!

– Вынуждаете, Давыд Васильевич! Я хоть и отношусь, как вы выразились, к невысокому сословию, однако, смею вас заверить, понятие чести для меня не пустой звук. Тем более что я так же, как и вы, состою на государевой службе, хотя и в существенно разных чинах.

Воевода побарабанил пальцами по столу.

– Ты что же, предлагаешь мне выбор между тобой и девкой?!

– Ни в коем случае, Давыд Васильевич! Мария – очень хороший человек, несмотря на свое происхождение. И я уважаю ее.

– Так же, как и меня? – съязвил тот.

– Нет, Давыд Васильевич, совсем, как понимаете, по-другому, – рассмеялся Афанасий.

– И то слава Богу! – рассмеялся и воевода, весьма довольный тем, что тот свел назревавший было между ними конфликт в шутку.

«Как ни странно, но Афанасий ведь за эти месяцы стал для меня, пожалуй, самым близким здесь, в Мангазее, человеком. По духу, разумеется, – уточнил он для себя. – И мне бы очень не хотелось, чтобы мы с ним отдалились. И что это я, на самом деле, взъелся на него за Марию? – корил он себя. И усмехнулся: – Взыграло чувство собственника… Как же так – грабят! Хотя и сам, – усмехнулся он, – предоставил ему право выбора прислужницы. Тоже хорош, Давыд! Хотя и меня тоже можно понять: жена-то с детьми осталась в имении под Ржевом… Ну да ладно, будем исходить из того, что милые ссорятся – только тешатся», – решил он.

– Кстати, Давыд Васильевич, а Мария ваша крепостная или свободная?

Тот усмехнулся:

– Дворовые, Афанасий, свободными не бывают. Вот обвенчаешься с ней – станет свободной.

Тот пристально посмотрел на воеводу, размышляя:

– А знаете, Давыд Васильевич, я, пожалуй, именно так и сделаю.

Воевода озадаченно посмотрел на него, как на чумного:

– У тебя все нормально с головой-то? На кой ляд тебе, спрашивается, сдалась дворовая девка? Мало ли на Руси добрых барышень? Да ведь любая из них за тебя тут же с радостью пойдет, только помани…

– А на кой ляд мне сдались жеманницы, которые как чуть что, так тут же падают в обморок.

– Ты на что это намекаешь? – подозрительно спросил воевода, тут же вспомнив о своей жене.

– Да ни на что я не намекаю, – поморщился Афанасий. – Просто мне нужна преданная и заботливая жена, а Мария-то как раз таковой и будет. Ведь я уже достаточно похолостяковал, и пора бы обзавестись семьей. А сколько я еще пробуду в походах по Сибири, одному Господу Богу известно… Ведь сами же, Давыд Васильевич, понимаете. Да и с сословной точки зрения все в полном порядке – я же не имею даже дворянского достоинства, а лишь сын боярский. Хотя знаю немало случаев, когда и дворяне брали в жены дворовых девок, а то и вообще крепостных. К тому же, как вы правильно заметили, Мария уже через некоторое время будет на сносях. А мне нужен наследник, а не незаконнорожденный ребенок.

– А если родится дочь? – усмехнулся тот. – Тогда, стало быть, вся эта затея пойдет насмарку?

– Еще не вечер, Давыд Васильевич, – будет и сын. А дочь – тоже не помеха.

– Так-то оно так… У меня же, к сожалению, из четырех детей все – девочки, – вздохнув, признался он. – Вначале, после рождения первой дочери, решил, что буду «биться» до наследника. Однако после рождения четвертой дочки махнул рукой – чего, мол, нищету плодить, – и хохотнул, а затем уже озабоченно спросил: – Но ты-то хоть хорошо ли все продумал? Ведь, как мне показалось, эта шальная мысль пришла к тебе лишь только что, во время нашего разговора за шахматами. Или не так?

– Так, Давыд Васильевич, так, – признался и тот. – Однако время еще есть. Но я от этой мысли уже не откажусь.

Тот усмехнулся:

– Знаю, Афанасий, что ты мужик упертый. Ведь правильно говорят умные люди, что достаточно сыграть с человеком лишь одну партию в шахматы, чтобы познать его. Да, признаться, и Мария – девка-то справная. А посему мир вам да любовь!

– Спасибо на добром слове, Давыд Васильевич! – и автоматически вынув из кармана часы, посмотрел на них.

– Это что еще такое? – опешил воевода.

– Карманные часы, – ответил тот, уже поняв свою оплошность, ибо до сих пор не показывал их ему. – А называются они «нюрнбергскими яйцами», потому как изготовляются в баварском городе Нюрнберге.

– И откуда же это они у тебя? – подозрительно спросил воевода, беря часы у Афанасия в свои руки и внимательно разглядывая их, а затем, услышав легкое тиканье в них, приложил и к уху. – Что-то ничего подобного я не видел даже и в Москве.

– Подарок тобольского воеводы при назначении меня начальником отряда для похода на Турухан. А не видели этих карманных часов потому, что их начали изготовлять лишь совсем недавно, и то лишь только в Баварии. И один из вельмож государя Бориса Федоровича Годунова, ныне уже покойного, приобрел их по случаю там лишь самое малое число и преподнес в качестве подарка государю.

– И откуда же это они оказались у князя Троекурова? – продолжал допытываться мангазейский воевода, потрясенный столь щедрым подарком того какому-то безызвестному казацкому десятнику.

– Когда государь посылал того воеводой в Тобольск, то передал ему несколько этих часов, видимо, для одаривания ими своих приближенных, – пояснил Афанасий.

Воевода вздрогнул: «Стало быть, князь возлагает на десятника большие надежды, коль дарит ему столь редкие на Руси часы, коих нет даже у приближенных к монаршему трону. А я-то, дурак, пытался еще приструнить его, не ведая об этом, – корил он себя. – И ежели тот вернется с успехом из похода, то непременно будет обласкан им. Правильно же говорят, что век живи, век учись», – вздохнул он, а вслух уже примирительно сказал, с сожалением возвращая десятнику часы:

– С этой диковиной мы, кажется, разобрались. Тогда, пожалуй, начнем очередную партию?

– Непременно, Давыд Васильевич!

Тот сделал первый ход белыми, и они снова склонились над шахматной доской.

Глава 2

Канун похода

Наконец-то из-за горизонта стал ненадолго показываться край солнца, а затем оно с каждым днем стало подниматься все выше и выше. Кончилась долгая, почти двухмесячная полярная ночь…

Неожиданное предложение

Афанасий погладил уже довольно большой живот Марии, лежавшей рядом с ним.

– Было бы очень хорошо, если бы ты, Маша, родила сына, – мечтательно произнес он.

Та прямо-таки расцвела от его ласки:

– Да сын-то и будет, Афонечка!

– Почему ты так уверена? – засомневался тот.

Мария счастливо рассмеялась:

– Ребеночек-то уже толкается ножками, да знаешь как! А так толкать, как говорит бабка Фрося, может только мальчик.

Афанасий усмехнулся ее пророчествам, однако когда снова погладил ее живот, то ясно ощутил довольно сильный толчок в нем.

– Ну что же, пожалуй, пора…

– Что пора, Афоня? – насторожилась Мария.

Тот усмехнулся:

– Под венец идти пора!

– Кому? – не поняла она.

– Да нам с тобой, Маша.

Та опять непонимающе посмотрела на него:

– Как это нам? – И тут ее глаза расширились – до нее наконец-то дошел смысл его слов. – Не может быть! – тем не менее воскликнула она, боясь поверить в нежданно свалившееся на нее несбыточное счастье.

«Да разве же возможно такое? – предательски нашептывал ее внутренний голос. – Не может быть, не может быть…» – молотом стучало у нее в голове, и она с мольбой во взгляде глянула на него, словно умоляя подтвердить то чудо, о котором, как показалось ей, она только что услышала.

Афанасий же погладил ее русые волосы, настолько длинные, что те разметались по всей подушке.

– Ты не ослышалась, Маша, – видя ее потрясенное состояние, сказал он, поставив себя на ее место. – Я действительно предлагаю тебе стать моей женой.

Та все еще непонимающими глазами глянула на него, а затем, уронив голову на его грудь, разрыдалась. Афанасий же только гладил ее по голове, давая ей возможность излить свои чувства.

«Каким же все-таки потрясением оказалось для нее мое предложение?! – подумал он. – Я же, конечно, предполагал нечто подобное, но ведь не настолько же! – И усмехнулся про себя. – Девчонка, совершенно беззащитная, безоглядно влюбилась в меня, человека, которому прислуживала, не думая о возможных последствиях. И даже когда поняла, что забеременела, то ни разу не упрекнула меня в этом, решив, видимо, что как будет, так и будет. И вдруг я, как бы между прочим, предлагаю ей стать моей женой. С ума же сойти можно…»

И, находясь под сильным впечатлением от своих размышлений, тихо сказал:

– Тебе же нельзя так волноваться. Извини уж меня!

Мария тут же подняла голову и сквозь слезы, ручьями текущие по ее щекам, еще всхлипывая, прошептала:

– Да за что же это, милый мой, я должна тебя извинять? В своем ли ты уме?! Я же ношу под сердцем плод своей любви и лишь только за это должна быть благодарна своей судьбе. И вдруг мне, дворовой девке, приставленной к тебе в услужение, ты говоришь, что хочешь взять меня в жены… Да разве же такое может быть?!

И в волнении даже не заметила того, что впервые обратилась к нему на «ты».

– Стало быть, может. Или ты хочешь, чтобы наш с тобой ребенок родился незаконнорожденным?

Та испуганно посмотрела на него глазами, сразу же высохшими от слез. «Но он же ведь только что сказал “наш с тобой ребенок”!» – И, боясь, что не ослышалась, возликовала своей истерзанной сомнениями душой.

А тот уточнил:

– Лично я этого не хочу.

– Да разве я против того, чтобы мы обвенчались?! – в отчаянии воскликнула она. – Но как к этому отнесется мой барин?! – со страхом спросила она.

– Он уже знает об этом, – успокоил он ее, а та вздрогнула: «Стало быть, об этом он уже говорил с моим барином?!» – промелькнуло у нее в голове, и тем не менее все еще недоверчиво продолжала смотреть на него. – Вот выйдешь за меня замуж и станешь свободным человеком.

– Правда?! – почти шепотом спросила та, как бы боясь спугнуть это, казавшееся ей зыбким, чудо.

– Конечно, правда.

Мария снова уронила голову на его грудь и теперь уже расплакалась.

– И за что же это, Господь, на меня свалилось такое счастье? – всхлипывая, прошептала она.

– За то, что ты добрая, ласковая и заботливая… Да к тому же еще и умница.

– Правда? – снова спросила она, подняв голову и испытующе заглядывая ему в глаза.

Тот усмехнулся.

– А иначе с какого бы это перепуга я предложил тебе идти со мной под венец? – ответил он вопросом на вопрос.

Ее лицо засветилось радостью. И тут же она испуганно посмотрела на свой уже большой живот и со страхом спросила:

– А как же это я с ним-то, таким уже большим, пойду под венец?!

– Через не могу! – сказал, как отрезал Афанасий. – Чуть было не сказал тебе: раньше надо было думать… – усмехнулся он, а Мария, порозовев, смиренно опустила глаза. – Или тебе, может быть, еще раз напомнить о незаконнорожденном ребенке?!

Та вздрогнула от его слов, как от удара хлыстом:

– Я все поняла! И прошу тебя: не напоминай мне больше об этом. Ведь не зря же, наверное, ты только что назвал меня умницей…

– Стало быть, не зря. Ну да ладно. Как говорится, кто старое помянет – тому глаз вон. А ты, Маша, озаботься о подвенечном платье. С ним, как мне кажется, будут некоторые трудности, учитывая несколько изменившуюся твою фигуру, – улыбнулся он. – Ну да, думаю, бабка Фрося тебе подсобит в этом деле. – Та согласно кивнула головой. – А за деньгами дело не станет. Так что об этом не беспокойся.