Полная версия
Мангазея
– Оно и понятно – детинец-то[17] с башнями в Мангазее только недавно, видать, начали воздвигать. Стало быть, высока эта башня-то, ежели ее отсюдова видать, – уважительно покачал тот головой. – Я-то в Мангазее, почитай, почти более года как не был, все более до Тюмени да Сургута, а то и до самого Томска из Тобольска хаживал, – и, помолчав, продолжил: – Быстро, однако, обживается земля Сибирская. Да оно ведь и понятно – прибыток-то государевой казне какой она приносит от торговли мягкой рухлядью!
И хитровато посмотрел на Афанасия:
– В Мангазее и сам убедишься в этом. Не зря же ее зовут «златокипящей». Да то ли еще будет! Ведь и тебя-то в поход на Турухан-реку не зря же посылают. Будешь объясачивать многие племена туземцев, по ней живущие, еще более приумножая государев прибыток. Вот так-то, мил человек. Соображать надобно!
Афанасий только улыбался про себя, слушая рассуждения кормщика. Ведь после посещения тобольского воеводы и его наставлений ему и так все было предельно ясным.
ГородПри подходе к Мангазее по левую руку открылось устье какой-то речушки.
– Ратиловка, – пояснил Тихон и при виде пестро-черных коров, пасущихся на лужке подле нее, расплылся в улыбке: – Наши, холмогорские… Ведь вроде бы и совсем недавно привезли из Холмогор лишь нескольких, а теперича глянь – почитай, целое стадо.
И конечно, любовались детинцем, стоявшим на высоком правом берегу реки с высокими деревянными стенами и башнями по углам. Из-за стены, обращенной к реке, поблескивали окна второго этажа какого-то здания.
– Надо же! – удивленно воскликнул кормщик. – За каких-то два коротких полярных лета какую крепость отгрохали! – и удовлетворенно покачал головой.
Тихон приказал убрать парус и на веслах подвел коч к пристани, находившейся за детинцем напротив посада[18], у которой стояли еще два больших коча и несколько дощаников.
Справа, как и предрекал Тихон, насколько хватало глаз, проплывали бесчисленные безмолвные болота, окруженные низкими кустами тальника. «Бесконечная тундра…» – отметил для себя Афанасий.
Пристань была заполнена сбежавшимся народом – приход сюда судна всегда был событием в этом Богом забытом городе.
– Откуда прибыли, мореходы? – раздавались голоса.
– Из Тобольска.
– А с чем пришли, люди добрые?
– Привезли муку и зерно, – отвечали с коча.
– Спасибочко! Это как раз то, что нам и надобно! Сахар и чай намедни привезли гости[19] из города Архангельска, а вот с хлебом у нас завсегда было туговато…
Когда с коча спустили сходни, на него не спеша, с видимым чувством своей значимости, поднялся человек в бархатном кафтане.
– Дьяк съезжей избы[20] Иван Бастрыкин, – с достоинством изрек он.
Афанасий сделал шаг вперед и представился:
– Десятник Афанасий Ляпунов. Мне надобно передать воеводе Мангазеи грамоту от тобольского воеводы князя Троекурова.
Дьяк уважительно, опытным взглядом человека, знающего, что к чему, глянул на свиток[21], который держал в руке Афанасий.
– Хорошо, я передам.
– Приказано лично.
Дьяк несколько разочарованно глянул на казака, сожалея, что сорвалась возможность лично угодить воеводе, так как, по его мнению, в грамоте тобольского воеводы содержались какие-то важные сведения. Тем не менее крикнул в сторону толпы на пристани:
– Макар, проводи десятника на воеводский двор, а то стрельцы у ворот проходной башни пока еще не знают его.
Афанасий повернулся в сторону кормчего:
– Прощай, Тихон!
– Мир тесен, Афанасий, и еще, чай, встретимся. И успехов тебе в твоих многотрудных начинаниях. Будь здоров!
И они крепко пожали друг другу руки.
Афанасий вслед за Макаром, который, как понял он, был одним из служителей съезжей избы, поднялся наверх по извилистой дороге, проложенной наискосок по крутому обрыву, и с интересом огляделся.
Прямо перед ним раскинулся посад.
– А домов-то в посаде, однако, много… – как бы про себя сказал Афанасий.
– А как же! – тут же услужливо откликнулся Макар, признавший в Афанасии важную особу. Ведь, рассудил он, абы кого к самому воеводе-то не допустят, да еще и со свитком, опечатанным печатью тобольского воеводы. – Людишки-то ведь из Архангельска-города, Холмогор и других мест по берегу Студеного моря все прибывают и прибывают с караванами купеческими. Потому как жизнь здесь все-таки посвободней, да и прибыльней будет, – пояснил он, – хоть и избы тут ставить не очень-то с руки.
– Это почему же?
– Мерзлота… – вздохнул Макар. – Копнешь землю чуток, а дальше не моги – тверда как камень, даже и посередь лета. Потому-то на мерзлоту эту надобно будет положить слой замороженной щепы, прикрытой сверху листами бересты, и уже на нее сруб ставить.
– Это еще зачем?
– А чтоб мерзлота под избой не отогревалась. Особливо зимой, когда печи топятся. Иначе домишко-то и перекосить может. – И лукаво добавил: – А кому, спрашивается, нужен дом с перекосом?
Афанасий понимающе кивнул головой.
– А посад-то делится на две части: торговую и ремесленную, и между постройками уже появились три неширокие улицы, мощенные сосновыми досками судовой обшивки, а также и переулки имеются.
– Откуда это же взялись эти доски, как ты сказал, «судовой обшивки»? – заинтересованно спросил Афанасий.
– Да с разбитых бурями кочей, а то и с плотбища[22], которое находится вон там, за пристанью, – показал тот рукой.
– И велико ли это самое плотбище?
– Да нет, не очень. И строят-то на нем не кочи, а лишь одни дощаники по разной надобности.
«Это очень даже кстати!» – обрадовался Афанасий, вспомнив разговор с Тихоном на коче.
А Макар тем временем продолжил:
– Главной частью, если так можно сказать, – он неуверенно глянул на десятника: «Понятно ли говорю?» – торговой половины посада является большой двухэтажный гостиный двор в виде буквы «Е» и государевы житницы[23], построенные еще при воеводе Федоре Юрьевиче Булгакове, которого с весны этого года сменил Давыд Васильевич Жеребцов. Ведь гостей, да, заметь, и не только наших, но и заморских, становится все больше и больше, особливо из Архангельска-города. Рядом же вокруг них теснятся многие купеческие дома.
А вон там, в глубине, за избами посада, виднеется церковь Успения Божьей Матери.
И он перекрестился на ее маковки. То же сделал и Афанасий.
– В ремесленной же половине тоже множество жилых домов да есть еще и литейные мастерские да кузни. Мастеровой люд там живет, – уточнил он.
Афанасий еще раз оглядел многочисленные постройки. Справа, за посадом, виднелась неширокая речка.
– Мангазейкой прозывается, – подсказал Макар, следивший за взглядом своего спутника.
– Спасибо, Макар, за твой рассказ о посаде. А меня, между прочим, Афанасием зовут.
– Так что же, мне так к вам и обращаться соизволите? – неуверенно спросил тот.
– Именно так, Макар, – подтвердил Афанасий, усмехнувшись страхам служителя.
Тот же только покачал головой, в душе радуясь этому дозволению знатного, видать, человека из самого Тобольска.
Слева, с запада, возвышалась высокая стена детинца, срубленная из толстых бревен, с тремя прямоугольными башнями, средняя из которых была выше двух других. «Совсем недавно поставлена крепость, – отметил Афанасий. – Бревна даже не успели еще и потемнеть. Стало быть, прав был кормщик Тихон».
Подошли, переговариваясь, к средней, проезжей, башне с тремя бойницами.
– Спасская башня, – пояснил Макар. – Слева будет Зубцовская, а справа – Успенская.
Афанасий был восхищен мощью стены и башен. «Да, взять такую крепость с боя, пожалуй, невозможно, – вынес он свой вердикт. – И это на самом что ни на есть краю земли Русской! – с гордостью подумал он, а затем резко повернулся лицом на восток. – И мне с отрядом предстоит отодвинуть этот край еще далее к востоку!» От этой мысли, неожиданно пришедшей ему на ум, он уже совсем по-другому увидел цель предстоящего похода, и у него что-то приятно защемило в груди, а на глазах навернулись непрошеные, но счастливые слезы. Переждав, когда они высохнут – не вытирать же их при Макаре, на самом деле, который, как он понял, признал в нем важную особу, выдавая свою минутную слабость! – повернулся и решительно направился к входным воротам в детинец.
В воротах стояли два стрельца в красных суконных кафтанах и шапках с меховым околышем, с бердышами[24] и саблями. «Охрана детинца», – понял Афанасий.
– Казацкий десятник к воеводе! – громко сказал Макар, и стрельцы расступились, пропуская незнакомца, за которым с интересом наблюдали еще издали.
Войдя в детинец, Афанасий был еще раз приятно поражен мощью его стен, по которым прохаживались стрельцы с бердышами на плечах, и прямоугольных башен. И еще раз убедился в правильности своего предположения об их неприступности.
Макар был тут как тут.
– Вот только не успели еще поверх крепостных стен поставить крыши, покрытые дранкой, дабы ни снег, ни дождь не падали на головы караульных стрельцов. Да и соорудить перильца, которые не дали бы им по неосторожности свалиться с трехсаженной вышины.
И продолжил:
– Вон там, справа, видна Ратиловская башня, как видите, самая низкая из всех, а слева – самая могучая, Давыдовская. – «Вот ее-то мы первой и увидели еще издали при подходе коча к Мангазее», – решил Афанасий. – Посередине у правой стены, видите, еще чуток недостроенной, – отметил Макар, – заложено основание соборной Троицкой церкви. Слева же находятся стрелецкие сторожки и съезжая изба. А в самом дальнем левом углу высится воеводский двор в два этажа с двумя крыльями. Да разве его с другими постройками-то спутаешь! – с гордостью изрек он. – Настоящий дворец! А вон за той, самой высокой крепостной стеной, что стоит прямо перед нами, протекает речка Ратиловка.
– Стало быть, по ее названию и поименовали правую башню? – предположил Афанасий.
– Стало быть, так, – согласился Макар.
Переговариваясь, подошли к массивной высокой ограде из полуторасаженных бревен с заостренными верхними концами, за которой возвышался воеводский двор с двумя крыльями – западным и восточным. «Оборонительная крепость внутри крепости», – оценил ее значение Афанасий.
– Вам к какому из воевод: к Жеребцову или к Давыдову? – спросил Макар.
«Так и не решился, однако, называть меня по имени, хотя, как мне кажется, чином будет и не ниже моего, – усмехнулся про себя Афанасий. – Вот что значит лишь одно упоминание имени тобольского воеводы!» А вслух озадаченно спросил:
– А их что, разве двое?
– Да, вроде бы так. Хотя Давыдов – письменный голова[25] и посему является как бы товарищем[26] воеводы, заменяя того при поездках по делам за пределы Мангазеи.
– В соответствии с грамотой тобольского воеводы – к Жеребцову, – пояснил десятник.
Макар понимающе кивнул головой.
– Тогда вам в левое от нас крыло, где тот и размещается вместе со своей челядью. А теперича разрешите откланяться, – сказал он, опасливо глянув на дворец. – Там мне делать уже нечего.
– Спасибо, Макар, за помощь! Надеюсь, еще встретимся.
– Обязательно! Кстати, а вы надолго к нам?
Афанасий улыбнулся, понимая любопытство служителя съезжей избы: уж такая у него работа. Ведь дьяк, его начальник, непременно спросит его об этом, и ударить лицом в грязь перед ним он не имел права.
– Как решит воевода Жеребцов, – уклончиво ответил он и решительно направился к высокой, добротно сколоченной калитке.
У воеводыКалитка оказалась открытой. Но не успел Афанасий подойти к высокому крытому крыльцу в левом крыле дворца, как дверь открылась и в ней показался человек, одетый в полукафтан, вопросительно смотревший на незнакомого человека. «Наверное, дворецкий[27], который, надо полагать, еще издали наблюдал за мной», – предположил он и, поднявшись на крыльцо по лестнице с резными балясинами[28], представился:
– Десятник Афанасий Ляпунов. Мне надобно передать вашему воеводе грамоту от воеводы тобольского.
– Вы никак с коча, который только что прибыл?
– Вы совершенно правы.
– Проходите, я доложу о вас барину. А саблю желательно передать слуге. Я распоряжусь.
«Вот что значит прислуга! Для нее, видишь ли, выше барина ничто просто и не существует, – рассуждал Афанасий, входя в широкую не то прихожую, не то приемную комнату, устланную ковром. – Притом и меры безопасности своего господина не забывает блюсти, – отметил он, задетый тем не менее за живое требованием дворецкого отдать свою саблю. – Ведь сабля – непременный атрибут казака, а тем более десятника, – возмущался он про себя. Однако смирился: – В чужой монастырь, как учат мудрые люди, со своим уставом ходить негоже».
Его сразу же поразила большая люстра, свисавшая с потолка, со многими восковыми свечами. «Небедно, однако, живет барин», – усмехнулся он и, отстегнув саблю, передал ее подошедшему слуге. Когда же обратил внимание на заинтересованные взгляды дворовых девок, устремленные на него из глубины соседней комнаты через открытую настежь дверь, то грустно вздохнул: «Жаль, конечно, но не по Сеньке шапка»…
Дворецкий неожиданно быстро вернулся:
– Барин ждет вас. Прошу следовать за мной.
«Интересно, как бы он вел себя со мной, если бы я, к примеру, был бы боярином? И потребовал бы тогда отдать саблю?» – рассуждал Афанасий, следуя за дворецким по ковровым дорожкам, приглушающим шаги. Затем поднялись на второй этаж. Тот же, подойдя к высокой резной двери, указал на нее плавным жестом руки и так же бесшумно удалился.
Афанасий, сдерживая волнение, постучал в дверь и, услышав разрешающее: «Входи!», открыл ее и вошел в светлую, как показалось ему после полумрака коридоров, освещенных лишь немногими свечами, комнату. В окне была видна широкая река, за которой простиралась бескрайняя тундра, поблескивая озерцами.
За столом в кресле с такой же высокой спинкой, как и у тобольского воеводы, сидел мужчина в полукафтане, поверх которого тоже была надета ферязь с короткими рукавами. «У воевод что, такая форма одежды, что ли?» – подумал он.
– Десятник Афанасий Ляпунов! – представился он. – Велено передать вам грамоту от тобольского воеводы князя Троекурова.
– Раз велено, так и передавай! – неожиданно коротко улыбнулся тот и повелительно указал на стул, стоящий напротив него.
Афанасий через стол протянул воеводе свиток и сел на стул, наблюдая за тем, как тот, сломав сургучную печать, с напряженным лицом нетерпеливо развернул его. «Видать, очень ждал эту грамоту», – решил он. По мере чтения грамоты лицо воеводы прояснялось. Наконец он облегченно откинулся на спинку кресла.
– Стало быть, Роман Федорович все-таки разрешил поход на Турухан, – удовлетворенно сказал воевода, как бы рассуждая сам с собой. – Да к тому же еще прислал и команду казаков. – Размышляя таким образом, он постукивал пальцами по столу. А затем, как бы очнувшись, строго посмотрел на посетителя:
– И сколько же, мо́лодец, казаков в твоей команде?
– Десять, не считая меня.
– Изрядно, конечно, но для похода, сдается мне, будет, пожалуй, маловато. Так же, между прочим, считает и Роман Федорович, – кивнул он на грамоту, лежавшую на столе перед ним. – Но этот вопрос решаемый, – заключил воевода и, как бы подводя предварительный итог, хлопнул ладонью по столу. – Ну что же, будем готовить поход на Турухан.
«Решительный человек, – отметил Афанасий, – и к тому же деятельный. Ведь, как оказалось, мысль об организации этого похода принадлежит именно ему».
– Итак, начнем с определения численности отряда. Тебя, десятник, как следует из грамоты, зовут Афанасием? – И неожиданно рассмеялся: – Так ты же ведь и сам представился! Как же велико, однако, почтение к своему начальнику! – усмехнулся воевода, глянув на грамоту. – Ну да ладно. А вот как будет тебя по батюшке?
Тот смущенно улыбнулся:
– Савельевичем. Однако по моему чину это не имеет значения. Поэтому обращайтесь ко мне просто по имени.
Воевода, с видимым интересом глянув на десятника, согласно кивнул головой.
– А к вам разрешите обращаться по имени и отчеству.
– А вот как ты, Афанасий, обращался к тобольскому воеводе? – хитровато прищурившись, спросил тот.
– По имени и отчеству.
– Вот видишь, и это к князю. А ко мне, дворянину, уж и тем более, – и, решив, что взаимоотношения между ними выяснены, продолжил: – Роман Федорович наказал возглавить поход тебе. Так?
– Так, Давыд Васильевич.
Воевода вздохнул:
– Честно говоря, я бы и сам с удовольствием возглавил его, да вот незадача – не по чину. – Он красноречиво развел руками. – И сколько же, по твоему разумению, должно быть служилых людей в твоем отряде?
– Вопрос далеко не простой, Давыд Васильевич.
Тот согласно кивнул головой.
– Прежде всего надо определиться с наличием средств передвижения по воде.
Воевода непонимающе посмотрел на него.
– Дело в том, что, как мне представляется, поход должен проходить только летом.
– Это само собой, ибо зимой у нас будет полярная ночь, да и снегу, почитай, по пояс, – согласился тот.
– Но из реки Таз в реку Турухан можно пройти, как мне представляется, только через волок. А какова его длина и каков на нем уклон? Никто ведь толком-то и не знает.
– Не совсем так, Афанасий. В начале этого лета с Турухана-реки вернулись некие промышленные людишки. Потому-то у меня и возникла мысль организовать туда поход для подчинения племен лесных ненцев, живущих по Турухану, и обложения их ясаком, о чем я и отписал Роману Федоровичу в Тобольск. Так вот с одним из них я тебя и сведу. Будет тебе, думаю, о чем поговорить с ним, – улыбнулся воевода, радуясь тому, что смог преподнести десятнику дорогой, как он был уверен, для него подарок. – Да он, пожалуй, вполне может быть и проводником твоего отряда.
– Так ведь это же совсем другое дело, Давыд Васильевич! – обрадовался тот. – И тем не менее коч, даже малый, для похода на Турухан не годится – уж слишком тяжел. А потому, разумею, нужны дощаники. А сколько их можно набрать в Мангазее?
– Два есть точно. Да ты их, кстати, должен был видеть у пристани. – Тот согласно кивнул головой. – Да еще один, по весне, до того как вскроется река, смогут построить на плотбище мастеровые в течение месяца. Но не больше, ибо там всего один уставщик[29], да и корабельных мастеровых как кот наплакал, – вздохнул воевода. – Итого получается три дощаника.
Афанасий прикинул:
– Ежели на каждый дощаник посадить по десять человек, ибо более на них, наверное, не поместится, – и вопросительно глянул на воеводу, а тот утвердительно кивнул головой, – то получается отряд из тридцати человек. Думаю, что этого будет вполне достаточно. Ведь, чай, не такое же у лесных ненцев большое племя? – он снова вопросительно посмотрел на воеводу.
– Людишки, что побывали на Турухане, не говорили об их великом множестве. Однако, как ни крути, отряд менее тридцати человек никак не получается, – вздохнул тот. – Да еще ведь надо присовокупить проводника и толмача[30] из местных ненцев.
– Это так, – подтвердил Афанасий. – Однако надобно было бы прихватить с собой еще и товаров на обмен с инородцами на мягкую рухлядь хотя бы на первое время, да пропитания для отряда почитай что на год. Так что непременно нужен будет еще, хотя бы один, и четвертый дощаник. И не менее того.
Воевода чуть ли не с тоской посмотрел на него:
– Да где же я его тебе возьму, дорогой ты мой человек? Ведь ежели строить еще один дощаник на плотбище, то уйдет еще целый месяц, а лето-то у нас ох какое короткое. И как мне прикажешь быть?
Афанасий задумался, а затем неуверенно посмотрел на воеводу:
– Может быть, попросить у тобольского воеводы прислать еще одного уставщика да корабельных мастеровых некоторое число? Ведь если поход на Турухан удастся, то все равно потребуются для перевоза мягкой рухляди еще многие дощаники…
«А десятник-то мужик с головой, – удовлетворенно подумал воевода. – Думает не только о дне сегодняшнем, но печется и о днях будущих. А ведь с таким подходом можно смело просить Троекурова о помощи. Ведь если поход десятника увенчается успехом, в чем я ничуть и не сомневаюсь, то прибыток государевой казне будет немалым. А плотбища, как известно, ведь есть не только же в Тобольске».
– Мыслишь правильно, Афанасий. Пожалуй, отпишу об этом Роману Федоровичу. Думаю, он не откажет в помощи.
Тот облегченно откинулся на спинку стула.
– Теперь об инородцах, – продолжил воевода, считая вопрос о численности отряда решенным. – Как говорили те люди, которые побывали на Турухане, лесные ненцы, или самоеды, как они именуют себя, так же, как и местные, или тундровые, живущие по реке Таз, относились к ним дружелюбно. А посему, пройдя реку Турухан до ее впадения в Енисей, большую, как и Обь, сибирскую реку, поставишь там Туруханское зимовье. Оно-то и будет пунктом сбора ясака. А кроме того, и опорным пунктом для дальнейшего продвижения русских в Сибирь, уже за Енисей.
Глаза Афанасия, внимательно слушавшего воеводу, засветились радостью. Ведь он же как раз и мечтал об этом.
– А ты, Афанасий, станешь не только начальником отряда, но и приказчиком этого зимовья. Подготовить же грамоту о твоих полномочиях я распоряжусь.
Тот же с тревогой в голосе все же спросил:
– А ежели инородцы откажутся добровольно перейти под руку нашего государя и окажут сопротивление этому?
Воевода усмехнулся:
– Тогда поставишь острог[31] и будешь принуждать их платить ясак силой, беря в залог аманатов[32] из местной родоплеменной знати. Хотя это вряд ли произойдет.
– Очень хотел бы, Давыд Васильевич, на это надеяться, – признался Афанасий.
– Как говорится, на Бога надейся, да сам не плошай, – назидательно произнес воевода. – А тебе, Афанасий, надобно быть готовым ко всему. Чай, не в бирюльки играем!
– Понимаю, Давыд Васильевич!
– Это хорошо, что понимаешь, – усмехнулся тот. – Теперь о взаимоотношениях с инородцами.
Афанасий напрягся.
– Ясак, как это заведено во всех покоренных до сих пор землях, собирает, как правило, местная родоплеменная знать. А посему тебе надобно привечать ее, одним словом, задабривать. А посему подарков для нее особо не жалей. Однако тоже в меру, – снова усмехнулся воевода, испытующе глянув на того.
Тот встал со стула:
– Начальником отряда для похода на Турухан меня назначил тобольский воевода, которому как уездный воевода подчиняетесь и вы. А посему, ежели у вас возникли какие-либо сомнения по поводу моей пригодности в качестве будущего начальника отряда, то прошу отписать об этом князю Троекурову. Ему и решать.
Воевода гневно глянул на него:
– Не много ли позволяешь себе, десятник?!
– Ровно столько, сколько повелел мне Роман Федорович! И ни на йоту больше!
«Ну и фрукт этот десятник! – досадливо поморщился воевода. – Однако ссориться с ним – значит можно навлечь на себя немилость князя, а тот ведь так близок к государю! А посему нужно мириться», – вздохнув, решил он.
– Садись, Афанасий! В ногах-то правды нет.
– Иногда бывает полезным и постоять… – заметил тот, усаживаясь на стул и отходя от обиды.
На этот раз воевода улыбнулся:
– Что это тебя так зацепило?
– Несправедливость! Ведь вы, совершенно не зная меня, тем не менее изволите подозревать в нечестности.
– Вот этого я, поверь мне, никак и не имел в виду. А если что и сказал не так, то извини.
Афанасий твердо посмотрел в глаза воеводе:
– Если мы с вами, Давыд Васильевич, не будем единомышленниками, то и не свершим того великого дела, которое начинаем и, кстати, об успешном свершении которого оба не только мечтаем, но и печемся. Другого не дано!
– Я того же мнения, что и ты, десятник, – как бы подчеркнув этим обращением ту разницу в чинах, которая была между ними. Мол, не забывайся, знай, дескать, свое место! – А посему давай считать нашу размолвку исчерпанной.
И протянул Афанасию руку, которую тот крепко, по-мужски, пожал.
– А теперь, – уже спокойным, деловым голосом сказал воевода, – подумаем о размещении твоей команды. Казаки будут жить в стрелецких сторожках, расположенных здесь же, в детинце. Пусть знакомятся со стрельцами, тем более что двадцать из них и будут со временем включены в твой отряд. – И пояснил: – Постоянного гарнизона в Мангазее пока нет. Однако регулярно из Тобольска и Березова присылают по пятьдесят стрельцов сроком на год, которые и несут здесь караульную службу. Тебе же предлагаю обосноваться в моем крыле воеводского двора.
Афанасий удивленно посмотрел на него.
– Чему удивляешься? – усмехнулся воевода, довольный произведенным впечатлением на десятника. – Во-первых, у тебя будет вполне приличное пропитание, о котором не надо будет тебе беспокоиться, и соответствующая обслуга, а во-вторых, мне будет легче общаться с тобой. – А затем хитровато улыбнулся: – Я уже заметил, как ты не один раз косился на шахматы, которые стоят у меня вот здесь, на столе. Играешь в них?