Секретное задание, война, тюрьма и побег

Продолжая движение на юг, я обнаружил, что страна уже «оделась в прекрасный весенний наряд». Вязы и камедные деревья с гордостью демонстрировали всем свою пышную листву, трава и пшеница плотным зеленым ковром покрывали землю, а поля и леса светились глянцем остролиста. Железная дорога проходила через большие хлопковые поля, на которых множество негров обоих полов пахали и мотыжили землю, а их надзиратели, вооруженные дробовиками и ружьями, сидели на высоких зигзагообразных оградках. Снежные пучки хлопка все еще торчали из тусклых коричневых колокольчиков – увядающих остатках урожая прошлого года – их не собирали и они уходили под плуг.

Теперь моим попутчиком был урожденный кентуккиец, молодой торговец из Алабамы. Он громко называл этих людей аристократами. Они смотрели сверху вниз на любого, кто обеспечивал его существование – и в самом деле – на всех, у кого не было негров. Леди были прекрасны, и зачастую даже образованы, но, мягко добавил он, они были бы намного лучше, если бы они так не «опустились». Он уверял, что Алабаму втянули в революцию.

«Наши права попросту попрали. В моем родном городе – Джер Клеменс – бывший сенатор Соединенных Штатов и один из умнейших людей страны – был избран делегатом конвенции, доверившись клятвенным публичным обещаниям юнионистов. После того, как конвенция состоялась, он полностью перешел на сторону врага. Лидеры – несколько крупных рабовладельцев, которым помогали политические демагоги, не осмелились поставить вопрос о Сецессии на народное голосование, они знали, что люди победят их. Они настроены на войну, они доведут невежественные массы до крайней степени раздражения, прежде чем они позволят им голосовать по любому вопросу. Я уверен, что правительство уничтожит их силой оружия, любой ценой!»

Тем же вечером, перейдя границу Алабамы, я очутился в «Конфедеративных Штатах Америки». В маленьком городке Афины звезды и полосы все еще реяли в воздухе, когда поезд тронулся с места, я смотрел на старый флаг, размышляя о том, когда я снова увижу его.

Следующий пассажир, который занял место рядом со мной, воспользовался формой разговора вполне традиционной при встрече незнакомых людей Юга и Дальнего Запада, он спрашивал, как меня зовут, где я живу, чем занимаюсь и куда еду. На все это он получил ответ, что я живу в Нью-Мексико и теперь неторопливо направляюсь в Новый Орлеан, планируя посетить Веракрус и другие города Мексики, прежде чем вернуться домой. Эта легенда, которую я потом взял на постоянное вооружение, оказалась вполне правдоподобной в силу моих знаний Нью-Мексико и дала мне то преимущество, что не давала повода считать меня шпионом. И сецессионисты, и юнионисты, не особенно пристально рассматривая меня, свободно вели диалог. Аарон Берр утверждал, что «часто повторяемая ложь так же хороша, как и правда». В моем случае это было действительно так.

Мой собеседник был крупным скотопромышленником, большую часть своей жизни проводивший в Алабаме, Миссисипи и Луизиане. Он решительно заявил, что люди этих штатов были введены в заблуждение, что их сердца были верны Союзу, несмотря на все те фокусы, которые использовались, чтобы обмануть их и вывести из равновесия.

В Мемфисе жил мой старый друг, которого я не видел много лет, и который теперь был коммерческим редактором ведущего в регионе журнала «Secession». Я знал, что он вполне заслуживает доверия и, в глубине души, ярый противник рабства. Утром, в день моего приезда, он зашел ко мне в «Gayoso House». После сердечных приветствий он спросил меня:

– Зачем пожаловали сюда?

– Писать для «The Tribune».

– Как много собираетесь объехать?

– По всем штатам Залива, если получится[6].

– Друг мой, – ответил он своим глубоким низким голосом, – а вы знаете, что это очень опасное дело?

– Возможно, но я буду очень осмотрительным, когда попаду в такую жару.

– Я не знаю, – пожал он плечами, – что вы называете жарой. На прошлой неделе двое северян, которых толпа определила как аболиционистов, отправились домой с обритыми головами – они представляли «Adams' Express». За несколько дней до этого, на дереве, которое вы видели на том берегу реки, был повешен человек, обвиняемый в подкупе рабов. Еще один человек был изгнан из города по подозрению в написании письма для «The Tribune». Если люди в этом доме или на улице узнают, что вы один из ее корреспондентов, у вас даже времени на молитву не будет.

После долгой, подробной беседы, в течение которой мой друг узнал обо всех моих планах и дал мне множество ценных советов, он заметил: «Первым моим желанием было стать на колени и просить вас, ради всего святого, вернуться обратно, но мне кажется, что вы сможете относительно безопасно совершить свою поездку. Вы – первый человек, которому я открыл свое сердце за столько лет. Я хочу, чтобы некоторые из моих старых северных друзей, которые думают, что рабство – это хорошо, своими глазами увидели, те леденящие кровь сцены, которые происходят на аукционах по продаже рабов. Я знал двух беглых негров, которые были готовы скорее умереть от голода в своих убежищах, найденных ими в этом городе, чем быть пойманными и отправленными обратно к их хозяевам. Я и раньше не любил рабство, а теперь я ненавижу его всем своим сердцем». Его плотно сжатые губы и стиснутые до ногтей в ладонях пальцы, свидетельствовали о глубине его чувства.

Глава II

«До сердца нашей родины дошли мы,

Не встретивши препятствий на пути»[7].

Пока я оставался в Мемфисе, мой друг, который был знаком с лидерами мятежников, дал мне много полезной информации. Он настаивал на том, чтобы они были в меньшинстве, но сегодня управляли всем, потому что они были более шумными и агрессивными, чем спокойно сидящие дома лоялисты. Накануне городских выборов все считали их подавляющим большинством, но когда было созвано собрание юнионистов, люди вышли на улицу, и, увидев старый флаг, «со слезами в голосе» приветствовали его. Многие, испугавшись, ушли от опроса. Большинство городских газет, за единственным исключением, были против правительства, но за Союз проголосовало большинство – более трехсот.

– Скажите мне, что же это за «обман» и «обида», о которых я слышу отовсюду?

– Трудно сказать точно. Массы поглотило расплывчатое, горькое и «огорчительное» чувство, что Юг обижается, но лидеры редко опускаются до объяснения подробностей. Когда же они это делают, это звучит очень смешно. Они настойчиво рассказывают о чудесном росте Севера, отмене Миссурийского компромисса (заключенного благодаря голосам южан!), и что Свобода царит на большем количестве территорий, чем Рабство. Сецессия не является ни новым или спонтанно возникшим движением – каждый из его лидеров здесь говорил о нем и планировал его в течение многих лет. Казалось, что они руководствуются как личными амбициями, так и дикими мечтами о Великой Южной Империи, в которую войдут Мексика, Центральная Америка и Куба – вот их главные стимулы. Но есть еще один, еще более сильный. Вы вряд ли представляете себе, насколько сильно они ненавидят демократию – им совершенно невыносима сама идея, что голос любого трудящегося человека в оборванной куртке и с грязными руками сможет подавить голос богатого и образованного джентльмена-рабовладельца.

«Как странно, почему столь древнее и славное названьеВновь получил такой тоскливый, грязный, тусклый и печальный город»[8].

Такими словами Чарльз Маккей описывает Мемфис, но мне кажется, что это самый приятный город Юга. И хотя его население составляло лишь 30 000 человек, он очень привлекателен и в будущем может стать огромным мегаполисом. Длинный пароходный причал был так плотно покрыт тюками с хлопком, что носильщики и их тележки с огромным трудом находили себе извилистые проходы между ними, буквально у самой кромки воды. Такие же точно большие тюки до потолка занимали вместительные склады хлопковых факторов, городские отели ломились от постояльцев, а к небу возносились недавно возведенные и элегантные новые дома.

Еще несколько дней назад, в Кливленде, я видел покрытую снегом землю, но здесь я был посреди раннего лета. В течение первой недели марта жара была настолько угнетающей, что зонтики и веера царствовали на улицах. Широкие блестящие листья магнолии и тонкая листва плачущей ивы попрощались с зимой. Воздух был напоен ароматом цветов вишни и

«… нарциссов,Предшественников ласточек, любимцевХолодных ветров марта; где фиалки,Подобные мгновенной красотойГлазам Юноны, темным и глубоким,А запахом – дыханию Венеры?»[9]

Вечером 3-го марта я покинул Мемфис. Узколицый, светловолосый и несколько угловатый джентльмен в очках, который сидел рядом со мной, хотя и родился на Севере, несколько лет жил в штатах Мексиканского залива, и, будучи агентом мануфактуры из Олбани, занимался продажей коттон-джинов[10] и сельскохозяйственного инвентаря. Широкоплечий, очень просто одетый, загорелый молодой человек, чей подбородок был скрыт под небольшой бородкой, принял предложенную ему сигару, сел рядом с нами и представился капитаном Макинтайром из армии Соединенных Штатов, который из-за надвигающихся неприятностей только что отказался от своего назначения и вернулся с техасской границы на свою плантацию в Миссисипи. Он был первым ярым сецессионистом, с которым я познакомился, и я с увлечением слушал его жалобы на агрессивность Севера.

Человек из Олбани был сторонником рабства и заявлял, что в случае разделения, его судьба будет связана с Югом, к добру ли, худу ли, не важно. Но он мягко настаивал, что сецессионисты действуют слишком поспешно и плохо информированы, надеялся, что трудности могут быть устранены через компромисс и утверждал, что, путешествуя по всем хлопковым штатам с момента избрания м-ра Линкольна, повсюду вне больших городов он обнаружил сильную любовь к Союзу и всеобщую надежду на то, что Республика и далее останется единой. Он был очень «консервативен», всегда голосовал только за демократов, был уверен, что северные люди не будут обманывать своих южных братьев, и настаивал на том, что в штате Нью-Йорк настоящих, истинных аболиционистов не более 20-ти или 30-ти тысяч человек.

Капитан Макинтайр молча выслушал его, а затем заметил:

– Вы, как мне кажется, настоящий джентльмен, и вы можете искренне высказывать свое мнение, но вам не следует так ярко проявлять свои чувства в штате Миссисипи. Это может плохо для вас закончиться!

Ньюйоркец быстро ответил, что он «твердо убежден» в том, что он не одобрит никаких компромиссов, которые не дали бы рабовладельцам все, что они просили. Между тем, молчаливый, но внимательный слушатель, я размышлял над немецкой пословицей, что «речь – серебро, а молчание – золото». Что-то неясное дало мне повод заподозрить, что наш бравый вояка не был южанином по рождению, и после нескольких дополнительных вопросов он неохотно заставил себя признаться, что он уроженец штата Нью-Джерси. Вскоре после этого, на небольшой станции, капитан Макинтайр, последний солдат армии Соединенных Штатов, распрощался с нами.

В Гранд-Джанкшен, после того как я занял лежачую позицию в спальном вагоне, две молодые женщины, занимавшие на соседние места, вступили в разговор с сидевшим рядом с ними джентльменом, в результате чего и возник такой забавный диалог.

Узнав, что он торговец из Нового Орлеана, одна из них спросила его:

– Вы знаете м-ра Пауэрса из Нового Орлеана?

– Пауэрс… Пауэрс, – задумался торговец. – А чем он занимается?

– Азартными играми, – таков был невозмутимый ответ.

– Сохрани меня, Боже, нет! Что вы знаете об этом игроке?

– Он мой муж, – невероятно быстро ответила женщина.

– Ваш муж – игрок?! – воскликнул джентльмен с ноткой ужаса в каждом слове.

– Да, сэр, – подтвердила бесстрашная женщина. – А игроки – лучшие люди в мире.

– Я не знал, что они когда-нибудь женятся. Хотелось бы мне посмотреть на жену игрока.

– Хорошо, сэр, взгляните на меня, и вы тотчас увидите ее.

Торговец отдернул оконную занавеску и внимательно посмотрел на свою собеседницу – юную, розовощекую и довольно симпатичную женщину с голубыми глазами и каштановыми волосами, одетую скромно и со вкусом.

– Мне хотелось бы познакомиться с вашим мужем, мадам.

– Хорошо, сэр, если у вас будет много денег, он будет рад познакомиться с вами.

– Он когда-нибудь приходит домой?

– Да благословит вас Господь, да! Он всегда приходит домой в час ночи, после того, как заканчивает партию фараона. Он не пропустил ни одной ночи с тех пор, как мы поженились – уже пять лет. Недалеко от города у нас есть ферма, и если в следующем году его дела пойдут хорошо, мы уедем туда и никогда больше не будем жить в городе.

Весь следующий день я путешествовал по дремучим, покрытым густой листвой и кудрявыми пучками серого испанского мха лесам. Повсюду прекрасные, тянущиеся вверх зеленые веточки розы чероки, желтые цветки сассафраса, белые цветы кизила и дикой сливы. Наша дорога простиралась по бескрайним просторам огромной и вечнозеленой Луизианы, где трава достигала четырех футов в высоту, а ручьи – десять или двенадцать дюймов в глубину.

Это был день инаугурации м-ра Линкольна. Один из наших пассажиров заметил:

– Я надеюсь, что Бог покарает его, и он будет убит раньше, чем произнесет слова присяги!

Другой сказал:

– Я поспорил на новую шляпу, что ни он, ни Гэмлин не доживут до инаугурации.

Старый миссисипец, из рабочих, хотя и владелец дюжины рабов, заверил меня, что люди не желают войны; Но Север постоянно обманывал их, и им теперь нужно восстановить свои права, даже, если за них придется сражаться.

– Мы – южане, – сказал он, – самые независимые люди на земле. Мы производим все, что нам нужно, да и мир не может обойтись без хлопка. Если разразится война, это навлечет на Север страшные страдания. Мне жаль неграмотных, обманутых политиками рабочих, потому что им придется терпеть много лишений и, возможно, голод. После того, как отменили торговлю с Югом, мануфактуры остановились, работники голодают, улицы Нью-Йорка заросли травой, а бродящие по Бродвею толпы кричат: «Хлеб или Кровь!» Северные фанатики увидят, к чему привела их собственная глупость, но будет уже слишком поздно.

Таков был стандарт всех речей сецессионистов. Их Хлопок был не просто Королем, но Абсолютным Деспотом. Они были глубоко уверены, что могут управлять Севером, отказываясь покупать его товары и управлять всем миром, отказываясь продавать ему хлопок. Это – любимая и популярная на всем Юге идея. Бэнкрофт рассказывает, что еще в 1661 году колония Вирджиния, страдающая от экономического гнета, призвала Северную Каролину и Мэриленд присоединиться к ней и отказаться выращивать табак, чтобы тем самым заставить Великобританию предоставить им определенные желаемые привилегии. Теперь же мятежники полностью утратили понимание того, что торговле всегда присуща взаимность, что они нуждались в продаже своего огромного количества продукции так же, как и мир, который нуждался в ней и желал его купить, что Юг покупал в Нью-Йорке просто потому, что это был самый дешевый и лучший рынок, и потому все хлопкопроизводящие штаты моментально задохнулись в океане своего товара, поскольку менее чем за пять лет мир смог сам вырастить его или получить нечто подобное из других источников и забыть, что они когда-либо существовали.

– Прошлым летом, – сказал другой плантатор, – я прожил шесть недель в Висконсине. Это – настоящее логово аболиционизма. Рабочие изумительно невежественны. Они честны и трудолюбивы, но глупее нигрюхов Юга. Они думают, что если будет война, у нас с нашими рабами возникнут проблемы. Это полный абсурд. Все мои нигрюхи будут сражаться за меня.

Миссисипец, которого его попутчики называли «Судьей», осуждал Сецессию как бредовую идею амбициозных демагогов:

– Вся их политика – это просто проявление поспешности и опрометчивости. Они заявили: «Давайте, пока Бьюкенен Президент, выйдем из Союза и войны не будет». С самого начала они действовали вопреки здравому разуму народа и не осмелились выставить ни одно из своих решений на всеобщее голосование!

Еще один пассажир согласился с этими словами, и отметил, что хотя он был сторонником Союза, он все еще считает, что всему виной агитация, основанная на вопросе о рабстве.

– Северяне, – сказал он, – были грубо обмануты их политиками, газетами и книгами, такими как «Хижина дяди Тома», в первой главе которой рассказывается о закованном и умирающем от голода в погребе в Новом Орлеане рабе, в то время как во всем этом городе нет ни одного погреба!

Полночь настигла нас в пятиэтажном здании «St.Charles Hotel» с его отделанным гранитом цокольным этажом и оштукатуренными стенами – что повсеместно встречается в архитектуре Нового Орлеана. Здание украшено впечатляющим портиком с коринфскими колоннами, и в жаркое время его каменные полы и высокие колонны прохладны и привлекательны для глаз.

– Ты не можешь не любить Новый Орлеан, – сказал мой друг, прежде чем я покинул Север. – Его жители гораздо более приветливы и сердечны по отношению к приезжим, чем наши. Я не взял с собой никаких рекомендательных писем, поскольку рекомендации были именно тем, что менее всего мне было нужно. Но перед въездом в город я встретил одного джентльмена, с которым у меня состоялся небольшой разговор и обычный обмен любезностями по поводу состоявшегося путешествия. При расставании он вручил мне свою карточку и сказал:

– Вы пока новичок в Новом Орлеане и нуждаетесь в помощи. Если потребуется, обращайтесь ко мне, я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

Как выяснилось, он являлся главой одного из самых больших торговых домов города, занимающихся оптовой торговлей. Приняв приглашение, я нашел его в его рабочем кабинете, полностью погруженным в дела, тем не менее, он принял меня очень тепло и подробно описал мне те уголки города, которые я хотел бы увидеть. На прощание он сказал мне: «Заходите почаще. Кстати, завтра воскресенье, почему бы вам не зайти ко мне на уютный семейный ужин?»

Мне было любопытно узнать о личных взглядах того, кто без всяких дополнительных вопросов приглашает незнакомца в свой семейный круг. На следующий день мы встретились и сели в двухъярусный вагон «Baronne street railway». Он идет через Четвертый или округ Лафайетт – больше похожий на парк, чем на город, – где находятся самые изумительные особняки Америки. Находясь далеко от тротуара, они утопают в густых кустарниках и цветах. Такое тропическое обилие листвы сохраняет влагу, что не слишком полезно для здоровья, но зато очень приятно для чувств.

Дома невысокие – в этих широтах лазить наверх некомфортно – и покрыты штукатуркой, более холодной, чем древесина, и менее влажной, чем камень. Они отделаны множеством веранд, балконов и галерей, которые придают Новому Орлеану необычайно мягкий и нескучный вид, они гораздо красивей холодных и строгих домов городов Севера.

Мой новый друг, как подобает зажиточному торговцу, как раз и жил в этом районе. Земли его обширная усадьба были сплошь покрыты боярышником, магнолиями, беседками, апельсиновыми, оливковыми и фиговыми деревьями, а также сладким ароматом их бесчисленных цветов. И хотя это было всего лишь 10-е марта, мириады розовых кустов были в полном расцвете, созрели японские сливы, а блестящие апельсины еще прошлого года все еще можно было увидеть среди ветвей. Его богатый особняк, украшенный выбранными им произведениями искусства, был уютен и ненавязчиво изящен. Его нельзя было назвать один из позолоченных и блестящих дворцов, которые, как иногда кажется, кричат: «Полюбуйтесь роскошью, в которой живет Крез – мой хозяин. Гляньте-ка на картины, статуи и розы, купленные на его деньги! Он одет в пурпур и виссон и великолепно проживает каждый свой день!»

Присутствовали еще три гостя, в том числе молодой офицер дислоцированных в Форт-Пикенс Луизианской армии, и леди, чей муж и брат занимали высокие посты в повстанческих войсках Техаса. Всех их можно считать сецессионистами – как и почти каждого человека, которого я встретил в Новом Орлеане в первый раз, – но никто из них не проявлял никакой ни злобы, ни жестокости. В этой хорошо подобранной и приятной компании вечер пролетел очень быстро, и при прощании хозяин умолял меня вновь и вновь посещать его дом. Это было не совсем южное гостеприимство, потому что он родился и вырос на Севере. Но в наших восточных городах, от делового человека с таким как у него социальном положении, услышать подобное показалось бы несколько удивительно. Если бы он был филадельфийцем или бостонцем, разве его друзья не признали бы его кандидатом для сумасшедшего дома?

Новый Орлеан, 6-е марта 1861 года

Прошлым вечером, после обычной прогулки я отправился на Кэнэл-Стрит и внезапно очутился в густой и оживленной толпе. Сразу же после моего появления здесь прозвучало несколько приветствий, и я, естественно, предположил, что это была овация корреспонденту «The Tribune», но природная скромность и желание скрыть легкий румянец смущения, удержали меня от любых устных и публичных признаний.

И в этот момент, очень любезный стоявший рядом человек, исправил мое неверное предположение, сообщив мне, что эти приветствия адресованы вернувшемуся домой генералу Дэниелу Э. Твиггсу[11] – храброму герою, который, как вы знаете, находясь в Техасе, чтобы защитить собственность правительства, недавно – чтобы «предотвратить кровопролитие» – передал его в руки повстанцев. Его друзья каждый раз вздрагивали, когда армия единодушно называла его трусом и предателем, и всеобщее осуждение за это предательство обрушилось на него даже от соседних рабовладельческих штатов.

Было сделано все возможное, чтобы оказать ему лестный прием. Огромные толпы празднично одетых гуляющих людей. Повсюду флаги, балконы заполнены зрителями, и блеск сверкающего при закатном солнечном свете оружие выстроившихся солдат. У одной роты был изорванный и покрытый пятнами флаг, который прошел через мексиканскую войну. Другая несла иной флаг – яркий и многоцветный – изготовленный местными леди. Были флаги «Пеликан»[12], «Одинокая Звезда» и другие – самые разнообразные эмблемы и символы, но я нигде не видел старого национального флага. И это было хорошо – в такой обстановке «Звезды и Полосы» – увы! – были бы совершенно неуместны.

После приветственной речи, превозносившей его «не только мужественным солдатом, но и верным и честным патриотом», и его ответной реплики, что здесь, по крайней мере, он «никогда не будет считаться трусом и изменником», экс-генерал проехал по нескольким центральным улицам в открытом баруше[13], обнажив голову и кланяясь зрителям. Он почтенного вида мужчина, лет, по-видимому, около семидесяти. Его большая голова в верхней части не имеет волос, но по бокам ее несколько тонких белоснежных завитков, совершенно не замечающих достоинств «Краски для волос Твиггса»[14], струились на ветру. С ним рядом сидел генерал Брэкстон Брэгг – «Немного больше винограда, капитан Брэгг» – известный по Мексиканской войне. Кстати, люди, которые более всех осведомлены, заявляют, что генерал Тейлор никогда не произносил этих слов, а на самом деле сказал: «Капитан Брэгг, задайте им…!»[15]

Только что прибыла столь интересовавшая абсолютно всех инаугурационная речь Президента Линкольна. И все газеты пылко осудили ее. «The Delta», которая последние десять лет поддерживала Сецессию, считала ее сигналом к войне:

«Война – это великое бедствие, но, несмотря на все ее ужасы, это благословение глубокому, мрачному и проклятому позору такого подчинения, такой капитуляции, к которой теперь иностранные захватчики призывают южан. Тот, кто будет помогать таким – тем, кто будет стараться ослабить, отговорить или сдержать пыл и решимость народа противостоять всем таким притязаниям, – предатель, которого следует изгнать за пределы наших земель».

Под «иностранным захватчиком», как предполагается, следует понимать президента нашей общей страны! А под ужасным «подчинением» – всего лишь возвращение украденной государственной собственности и уплата импортных пошлин!

8-е марта

Конвент штата, который совсем недавно проголосовал за выход Луизианы из Союза, теперь ежедневно заседает в «Lyceum Hall». Его главный фасад обращен на площадь Лафайетт-Сквер – один из замечательных небольших парков, которые являются гордостью Нового Орлеана. На первом этаже находится самая большая публичная библиотека в городе, хотя в ней и менее десяти тысяч томов.

В большом зале выше собрались депутаты. На возвышении сидит экс-губернатор Мутон, их председатель, доблестный пожилой джентльмен, суровый и по-отечески строгий. Ниже его, за длинным столом, мистер Уит, полный и багроволицый секретарь, читает свой доклад скрипучим, словно звук потрескавшегося горна, голосом. За председателем – портрет Вашингтона в натуральную величину, справа от него – некое подобие Джефферсона Дэвиса, с тонким, безбородым лицом и грустными, пустыми глазами. Есть также портреты других делегатов и копия постановления о Сецессии, с литографическими копиями их подписей. Делегаты, как вы понимаете, сделали все, чтобы они были увековечены. Физически они выглядят прекрасно – цветущие широкоплечие мужчины, с мощной мускулатурой, хорошо развитыми и пропорциональными телу руками и ногами и ростом явно выше любого среднего северянина.