Сокровище Харальда

– Куда?

– Не куда, а блины жарила.

– А ты умеешь блины жарить? – не поверила Завиша, прекрасно зная, что Невея по доброй воле за полезное дело не возьмется.

– Я не только умею, я лучше всех блины жарю!

– Я бы не сказала, что лучше всех.

– Если ты себя имеешь в виду, то забудь. А я блины жарю еще с таких вот лет! – Невея показала на девчонку лет тринадцати, глазевшую на разодетых знатных женщин.

– Да ты вообще не умеешь! – Завиша недоверчиво махнула рукой. – Придуриваешься только.

– А вы состязание устройте, – посоветовала им Елисава, обернувшись, а потом с лукавой насмешкой глянула на Эйнара. – Да, кстати, а ты-то почему не бунтуешь и не требуешь больше денег? Я думала, под стяг Ульва теперь встанут все свеи.

– Во-первых, счастье видеть тебя я оцениваю в серебряный эйрир. В день, – уточнил Эйнар, подражая ее мнимо-деловитой манере вести беседу. – А во-вторых… Я всего четыре года как уехал из дому и хорошо помню все то, что там осталось. Я, ты знаешь, не слишком знатного рода, и с конунгами мое родство не ближе Аска и Эмблы…

– Теперь это называется – Адам и Ева! – с умным видом поправил Торлейв, который на самом деле очень смутно представлял себе разницу.

– Богатым моего отца никто не назовет, а сыновей у него семеро. Я – предпоследний, и мать едва отмолила, чтобы нас с младшим братом не унесли в лес[4]. Видела бы меня сейчас моя мать!

Эйнар гордо выпрямился и положил руки на пояс, украшенный рядом серебряных бляшек, означавших неплохое положение в дружине. К счастью, княжья дочь не видела, в какой одежде он ушел из дому наниматься на свой первый торговый корабль, идущий из Смалёнда на Готланд и далее в Новгород. Какие драные башмаки на нем были, какой потрепанный и короткий плащ, каким дрянным перекрученным ремешком он тогда подпоясывался! Теперь же он щеголял в рубахе из тонкой синей шерсти, в плаще с блестящей шелковой отделкой и серебряной застежкой, в хороших башмаках. А еще Эйнар гордился очень дорогим франкским мечом с узорной бронзовой рукоятью – свидетельством удачных походов.

– Вот за это можно купить весь хутор моего отца! – воскликнул Эйнар, показывая серебряное обручье у себя на запястье. – А ведь я ушел из дому, потому что там меня ждали только тяжелая работа и житье впроголодь! У отца было восемь коров, и только один из нас, Стейн, самый старший, мог жениться. Из нас шестерых четверо до сих пор работают на Стейна, а мы с Льотом отправились искать счастья за морями. Через год он погиб в Бретланде, – добавил Эйнар чуть погодя. – А я вот где. – Он развел руками, словно показывая площадь в стольном городе Киеве, где он стоял рядом с красавицей Елисавой, княжьей дочерью, которая внимательно слушала варяга. И правда, его история была похожа на волшебную сказку. – Мне сильно повезло, – продолжал Эйнар. – И было бы глупо жаловаться и воображать себя несчастным! Здесь у меня есть хорошая одежда, теплый дом и обильная еда, заметьте, три раза в день! И я могу разбогатеть еще больше, если буду храбр, а мой вождь – удачлив. Твоему отцу, Эллисив, не повезло с прошлогодним греческим походом, но ведь впереди новое лето.

– Он умный парень! В Греции это называется – философ! – Бьёрн усмехнулся и хотел дружески погладить Эйнара по голове, но не дотянулся и просто похлопал его по плечу.

А волосы у Эйнара были очень красивые, что отчасти объясняло безумие бедной Благины: чуть вьющиеся, совсем светлые на концах и немного темные у корней, они отливали серебром и рассыпались по плечам мягкими волнами. Елисава улыбнулась, глядя на эти кудри: она вспомнила, что рассказывал в Ярославовой гриднице один купец из англов. Даже взыскательных британских дам викинги покоряли такими «недозволенными» приемами, как чистые рубахи и частое мытье волос!

– Но если серьезно, то сей Фрейр копий[5] сказал очень умную вещь! – заявил Бьёрн. – Ульв и все, кто с ним, просто забыли, от чего они уехали. Увидев здесь княжескую роскошь, красивые вещи, привезенные со всего мира, они начинают думать, что и сами должны все это иметь. Они уже позабыли, как жили в домах с земляным полом, без окон, с очагом из камней и спальными помостами. Забыли, как ели хлеб из сосновой коры, селедку с овсянкой, а зимой – вяленое мясо, такое жесткое, что об него стираются зубы. Когда эти дренги приезжают сюда, то грид киевского князя кажется им чертогом Асгарда. Но к хорошему привыкаешь на удивление быстро…

Они не заметили, как вышли на маленькую площадь внутри киевского детинца, которая называлась Бабин Торжок. От торга осталось одно название – его давно уже перенесли за пределы старого и тесного Владимирова города, зато посреди площади гордо высились «корсуньские идолы», как их звал народ, – отлитая из бронзы четверка коней и две женщины, точь-в-точь как живые, но тоже из бронзы. Куда там старым славянским капам с их грубо вытесанными лицами, которых можно было отличить друг от друга только по особым знакам – ярге или Перунову кресту! Эти диковинные фигуры князь Владимир, дед Елисавы, привез из греческого города Корсуня вместе со своей греческой женой, царевной Анной.

Здесь стояла Десятинная церковь в честь Успения Богородицы, построенная тем же Владимиром, – многокупольный храм, с трех сторон окруженный гульбищами. Выстроенный из розоватого кирпича, он ярким пятном выделялся на фоне выбеленных известью истобок простых киевлян и бросался в глаза издалека. На украшение церкви пошли иконы, кресты и сосуды, привезенные из того же Корсуня; стены были расписаны фресками работы греческих мастеров. Новоявленные христиане содрогались, различив в полутьме, при дрожащем пламени свечей огромные темные глаза святого, смотрящие со стены прямо в душу. Узоры, выложенные из маленьких кусочков разноцветного стекла, так западали в сердце, что иные киевлянки потом вышивали их на своих нарядных верхницах. Изнутри церковь тоже была отделана мрамором, из-за чего ее гордо называли «мораморяной». Причем в сознании некоторых темных киевлян это слово связывалось с Морой, Марой и Мареной – древней богиней смерти, и они считали, что «морамор» – это особый, посвященный ей, камень.

Но не только за роскошь княжья семья почитала эту церковь. Князь Владимир повелел, чтобы она служила родовой усыпальницей. И хотя несколько лет назад между Десятинной церковью и княжьим двором появился новый собор Святой Софии, гораздо больше и роскошнее, старая церковь по-прежнему была наиболее любима Ярославом, и к ежедневным службам домочадцы ходили именно сюда. Вдоль стен здесь стояли большие мраморные кресты с вырезанными именами погребенных и годами смерти от сотворения мира: «Малфрида 6508», «Рогнеда 6508», «Изяслав 6509», «Владимир 6523», «Анна 6519», «Ольга 6477»… Прах Рогнеды, первой Владимировой княгини, и их старшего сына Изяслава шесть или семь лет спустя после смерти по приказу Владимира был перевезен сюда из Полотеска, в котором они оба жили. При виде унаследованного от бабки собственного имени на могильном кресте Елисава каждый раз безотчетно крестилась.

У самых дверей их нагнала запыхавшаяся княжна Прямислава со своей нянькой и подружкой-боярышней. Младшая Ярославна любила наряжаться и в любой будний день украшала себя шелковыми лентами и жемчужными привесками очелья. В свои двенадцать лет она уже считалась невестой, и никто не удивился бы, если бы ее обручили. И меньше всех она сама, поскольку ожидала появления жениха со дня на день.

Елисава бросила взгляд вдоль улицы и поняла, что родителям, очевидно, сегодня не до благочестия. Колокол звякнул в последний раз и затих. Княжья дочь вошла в церковь, и вся толпа мужчин и женщин потянулась за ней.

Глава 2

Во время службы Елисава старательно гнала от себя все мирские мысли, но получалось плохо. Господь так неравномерно распределил богатство и бедность, что дьяволу легко ловить человеческие души! Конечно, после какого-нибудь захудалого хутора Киев кажется тридевятым царством с молочной рекой – вот и хотят зачерпнуть побольше. Надо же, а Эйнара, оказывается, в детстве чуть не унесли в лес – было бы жаль. И сколько в дружине еще таких, которые ушли из дому от голода и холода, а теперь мечтают вернуться и за один браслет с руки купить всех тех, кто над ними раньше смеялся. И как досадно, что прошлым летом братец Володьша сходил на греков так неудачно! Отец теперь не расплатится с сиротами и вдовами. Надо их подкармливать, а то они начнут умирать от голода прямо на улицах, вблизи княжьего двора, и кто тогда захочет идти с Ярославом в новые походы? Но после неудачного похода откуда взять денег для Ульва, которому не терпится разбогатеть? На месте отца Елисава послала бы этого нового Сигурда искать себе Фафнира с сокровищами – где-нибудь в чудских лесах…

Когда они выходили из церкви, она заметила самого Ульва на краю площади, в окружении нескольких его людей. Стоял он, между прочим, перед воротами собственного двора с роскошными палатами, нижний ярус которых был выстроен из камня, а верхний – из дерева, с настоящими круглыми стеклышками в частом переплете рамы. И этот человек посмел жаловаться на бедность! Хмурый, помятый после вчерашнего, Ульв, однако, был нарядно одет и держался гордо и вызывающе. Похоже, все происшедшее он прекрасно помнил и нарочно выбрался на площадь, дабы показать людям, что не намерен отступать от своих слов.

Поймав взгляд Елисавы, мятежный ярл угрюмо поклонился. Она остановилась, и ему пришлось подойти к ней.

– Так ты, родич, значит, считаешь, что у моего отца недостаточно взрослых сыновей и ему не обойтись без твоей помощи в управлении страной? – сурово спросила Елисава, едва заметным кивком ответив на его приветствие. – Боюсь, скорее он посчитает, что у него на службе слишком много храбрых воинов и они ему чересчур дорого обходятся.

– Если так, то я уйду на Восток и там завоюю себе какую-нибудь страну! – надменно ответил Ульв. – И сам стану конунгом где-нибудь в Стране Сарацин!

– Лучше уж сразу в Миклагарде! – хихикнула Прямислава, которая, несмотря на юные годы, без смущения влезала во взрослые разговоры. Бойкая и сообразительная, она уже умела читать и писать и в этом искусстве легко посрамила бы любого из старших братьев, кроме разве Севушки, который в свои четырнадцать легко читал не только по-славянски, но и по-гречески.

– Отчего же нет? – Ульв ухмыльнулся. – То, что мог один, сможет и другой. Ведь Харальд, сын Сигурда, как говорят, чуть было не стал конунгом в Миклагарде!

– Откуда такая нелепость? – удивилась Елисава.

– Может быть, тебе это и покажется нелепостью, – опять ухмыльнулся Ульв, – но другим – вряд ли. Сама императрица Зоэ хотела выйти за него замуж, а эта женщина с легкостью сделает своего мужа императором!

Бьёрн толкнул Ульва в бок, но тот был даже рад поквитаться с гордой княжной за ту суровость, с какой она с ним говорила.

– Именно ты и говоришь нелепость! – с досадой воскликнула Елисава. – У нее же есть муж!

– Сегодня есть, завтра нет! – Ульв пожал плечами. – Одним мужем больше, одним меньше, для нее это несложно. Будь я на месте Харальда, я бы к ней близко не подошел. Уж слишком просто такие женщины избавляются от мужей! Она что ядовитая змея: ее дыханием можно отравиться! Но Харальд – смелый человек! Кто знает, какое решение он примет?

– Все это сплетни, и тебе, как мужчине, не годится их повторять! – гневно отозвалась Елисава. Прямислава хихикнула: она знала, почему эти «сплетни» так сильно задели старшую сестру. – Сколько лет этой Зоэ? Она старуха! Харальд годится ей в сыновья! Если не во внуки! Что у них общего?

– Ну, возможно, все это и неправда! – с нарочитым миролюбием согласился Ульв, не обращая внимания на чувствительные тычки, которыми его награждали с обеих сторон Бьёрн и Эйнар. – Даже, скорее всего, ложь. Ведь не мог же он свататься сразу к двум! Я имею в виду, он же сватался к племяннице императрицы, а значит, не мог хотеть жениться на ней самой! Зачем ему старуха, когда рядом есть молодая, красивая девушка такого же знатного рода!

– Что ты несешь? – Елисава с трудом сдерживалась, чувствуя, как у нее горят щеки. – У Зоэ нет никакой племянницы!

– Есть, и ее зовут Мария! Харальд сватался к ней, но ему отказали, потому что Зоэ хотела приберечь его для себя! А может, посчитала его род недостаточно знатным!

Елисаве захотелось придушить Ульва собственными руками. Похоже, он просто счастлив пересказывать эти сплетни, лишь бы досадить ей!

– Видно, Харальд сам постарался, чтобы не упустить и тетку, и племянницу! – Прямислава опять хихикнула. – Он такой!

– Откуда ты можешь знать, какой он! – в негодовании набросилась на нее Елисава. – Ну откуда тебе это известно? Ты даже лица его не помнишь! Он уехал, когда мне было десять лет, а тебе – всего год от роду! Да подойди он к нам сейчас, ты не узнала бы его! А берешься судить, что он упустит, а чего не упустит!

– Как будто ты сама его узнаешь, если он сейчас подойдет! – не осталась в долгу Прямислава.

Елисава не ответила. Она глубоко дышала, стараясь успокоиться. Причина ее волнения таилась в далеком прошлом. Все началось четырнадцать лет назад – это больше, чем половина всей ее жизни. Она не помнила, как впервые увидела Харальда, единоутробного брата норвежского конунга Олава, тогда уже покойного. В тот год, когда Харальд появился в Киеве, ей было всего семь лет. Ему тогда исполнилось пятнадцать, но за плечами у него уже было несколько военных походов, недолгая, закончившаяся неудачей борьба за власть в Норвегии, проигранная битва, после которой он, раненый, почти в одиночку пробирался глухими лесами, не зная, где найти приют и помощь. Многих сломили бы такие неудачи на самой заре взрослой жизни, но Харальд держался, как подобает мужчине из рода конунгов. Во время своих мытарств он даже сложил стихи, не больно-то искусные с точки зрения опытных скальдов, но полные незаурядной силы духа:

Вот плетусь из лесаВ лес – немного чести! –Как знать, не найдет лиИ нас в свой час слава[6].

Князь Ярослав оценил его силу духа. Он догадывался, что этот одинокий и обездоленный отпрыск королевского рода еще поднимется на вершины власти и могущества. Его ждала высокая и славная судьба, которой не могла помешать первая неудача. Как говорят в Северных Странах, лучше начать с поражения, чем им закончить жизнь.

В Киеве Харальда приняли хорошо. Уже сложился обычай, согласно которому пострадавшие в борьбе за власть князья и конунги находили прибежище и помощь по другую сторону Варяжского моря. Сам Владимир Святославич был не старше Харальда, когда вот так же бежал за море от братьев-соперников и получил там поддержку для дальнейшей борьбы. Норвежский конунг Олав, сын Трюггви, двенадцатилетним мальчиком был выкуплен из рабства женой князя Владимира и нашел у нее приют. Войска Олава Шведского помогли князю Ярославу одержать победу, а потом сам он, уже будучи могущественным киевским князем, принимал у себя Олава Норвежского, младшим братом которому приходился Харальд. Харальда чествовали на пирах, а затем князь Ярослав взял его в дружину, дал ему дом, людей и содержание, достойное его рода. Три года Харальд возглавлял походы на всех тогдашних врагов Руси, от чуди до печенегов. Рослый, сильный, хорошо сложенный, он имел боевой опыт, редкий для столь юного возраста, отличался отвагой и упорством, но при этом обладал здравым рассудком и хорошо понимал, когда следует бросаться вперед, а когда благоразумнее отступить. Его уважали, и он во всем стоял наравне с Ульвом. Тот был старше лет на пятнадцать, но королевское происхождение Харальда возмещало недостаток возраста и опыта.

На Елисаву Харальд тогда произвел большое впечатление – в ее глазах он был совсем взрослым мужчиной, воплощением силы, отваги и доблести.

– Когда Харальд станет конунгом, я выйду за него замуж! – заявила Елисава матери. Она понимала, что ей еще нужно подрасти, но ведь и Харальд пока не конунг.

Княгиня Ингигерда не стала с ней спорить. Заявление девочки было вовсе не таким уж глупым в сравнении с подобными мыслями малолетних «невест». Знатностью рода Харальд не уступал дочери киевского князя. Сама Ингигерда своим браком связала Русь и Швецию и поэтому не видела ничего невозможного в том, чтобы ее дочери сделали то же самое. Княжеские дочери, собственно говоря, для того и появляются на свет.

Конечно, между собой «жених» и «невеста» почти не общались и за три года едва ли обменялись хоть одним словом: у восемнадцатилетнего юноши не могло быть ничего общего с десятилетней девочкой, его привлекали взрослые девушки. Елисава видела Харальда только издали, и ей даже в голову не приходило, что очень многие молодые девицы – как попроще, так и познатнее – знакомы с ее «нареченным» гораздо ближе.

Елисава ничуть не удивилась, когда на исходе третьего года своего пребывания в Киеве Харальд посватался к ней. Разговор велся, разумеется, с ее родителями, а она узнала о нем от Буденихи, своей бывшей кормилицы. Нянька причитала, словно стряслась невесть какая беда, а Елисава встретила новость с гордым удовлетворением.

– Ведь он будет конунгом! – сказала она. А будущий конунг был как раз для нее.

– Повезут тебя за море, земляничка ты моя сладкая! – горевала нянька. – Варяги там одни, леший их заешь! Изведут тебя там лихие люди, жемчужинка ты наша скатная!

– Не плачь, я и тебя с собой возьму! – утешала ее юная невеста. Поездка на родину матери ничуть ее не пугала, к тому же она владела северным языком не хуже, чем славянским. – И Калинку возьмем, и Ветлянку, пожалуй, тоже. А матушка будет к нам в гости ездить и смотреть, хорошо ли мы поживаем. А меня там будут звать Эллисив дроттнинг! Это значит – княгиня Эллисив!

– И я тоже, я тоже буду княгиней! – кричала восьмилетняя Предслава, в восторге прыгая на лежанке и подкидывая пуховую подушку под низкий потолок, отчего та сразу же падала обратно ей на голову. Княжна валилась на взбитое одеяло и восторженно хохотала. – И я буду королевой!

Младшая, Прямислава, которой тогда был всего год от роду и которая еще лежала в зыбке, посасывая палец во сне, проснулась и завопила, словно требовала и себе короля. Нельзя сказать, что они наслушались няниных сказок, ибо каждая из княжон вполне правильно представляла себе свою будущую судьбу. Со временем королевами стали все три.

То, что Харальд сватается к десятилетней девочке, никого не удивило. Невесты ее ранга не имеют возраста. И для князя Ярослава, когда он обдумывал полученное предложение, чересчур юные годы дочери не имели особого значения. Гораздо больше он размышлял о том, пойдет ли ему на пользу этот союз. Положение Харальда пока оставалось неопределенным: он мог стать всем и ничем. Если он добьется престола в Нореге, союз с ним будет для Руси выгодным и почетным. Если же нет – какая польза в том, чтобы иметь зятем воеводу собственной дружины? У Ярослава тогда было четверо сыновей и три дочери – отличные возможности для правителя, который ищет союзников путем заключения браков, но ни в одной из этих возможностей он не собирался продешевить.

– Похоже, что твой отважный воин хочет загребать жар моими руками! – говорил князь жене, которая в память об Олаве конунге относилась к его юному брату с особым расположением. – Удивительно холодная и трезвая голова на таких молодых и широких плечах! Харальд ждет, что в приданое я дам ему войско, чтобы он там сражался с людьми Свейна или Магнуса.

– Так почему же не дать? – отвечала княгиня Ингигерда. – Харальду сопутствует удача, а мой отец разве не дал тебе…

– Да, да, я все помню! – раздраженно перебил ее князь Ярослав. – Но мне, заметь, было уже сорок, я был мужчиной с большим опытом!

– Когда ты сватался, то говорил, что тебе всего тридцать три. – Ингигерда усмехнулась. – Так что я знаю, сколько тебе лет на самом деле. Опыта тебе и впрямь было не занимать, но у Харальда тоже есть опыт. Он из тех людей, кто уже в четырнадцать лет мыслил подобно зрелому мужчине, я с самого начала это заметила. Святой Олав конунг покровительствует Харальду, и он всего добьется, если ему немного помочь. Поверь, Бог зачтет тебе доброе дело.

– Кстати, а Харальд в него верит? В Бога? Ведет он себя как истинный язычник и три раза в году устраивает жертвенные пиры.

– Если он преисполнится христианского смирения, то никогда ничего не добьется на земле! – нашлась княгиня и рассмеялась. – Нет, у конунгов другие добродетели! Он должен быть горд, отважен, непримирим! А вот когда он сделается правителем всего Норега, а может, и Датской Державы заодно, то станет кроток и милостив к своим подданным! Я не сомневаюсь, Харальд сообразит, как себя вести!

– А если норвежцы его не поддержат? Я потеряю войско, деньги, честь! Мне придется всю жизнь содержать его и слушать, как он будет жаловаться на судьбу! Знаешь ли, у нас четверо сыновей, так что лишние наследники мне не нужны!

– Мой отец поверил в тебя. Долг платежом красен, не правда ли?

– Харальд тебе не родич. Довольно и того, что я помогал Олаву. А вот он чем мне отплатил?

На это княгиня не ответила. Князь Ярослав всю жизнь подозревал, что она до сих пор не забыла любовь к своему первому жениху, и совесть не позволяла ей разуверять мужа.

Мнения самой Елисавы о сватовстве, конечно, никто не спрашивал – ни родители, ни жених. Харальд выбрал ее как старшую из дочерей Ярослава, достаточно взрослую, чтобы могло состояться обручение, но до нее самой ему было столько же дела, сколько до ее деревянных кукол. Трезвый расчет убеждал его в пользе такого родства, но он вместе с друзьями смеялся в гриде над невестой, которой придется вытирать сопливый нос.

– Ты уж попроси, чтобы ей дали в приданое несколько молодых красивых нянек! – советовали ему веселые дренги.

Князь Ярослав принял решение не за один день. Княгиня Ингигерда, его главная советчица, высказывалась за обручение, но старшая дружина, одержимая стойким недоверием к варягам, не приветствовала родство с выходцем из этого беспокойного племени, к тому же не имевшим ни веверицы за душой, ни каких-либо видов на будущее.

Наконец Эйлив, сын Рёгнвальда, которого Харальд выбрал сватом, явился за ответом.

– Передай твоему товарищу, что он еще слишком молод для заключения столь почетного брака! – заявил князь Ярослав. – Сначала ему следует доказать, что он чего-то стоит. Ему придется самому содержать жену, дом и дружину, а я не собираюсь тратить на все это собственные деньги. Для своей дочери я без труда найду жениха из числа уже правящих королей христианского мира. И если Харальд хочет получить ее, пусть докажет, что ни в чем им не уступит. Оба они еще совсем юны – у них есть время.

Это не был отказ, и в словах князя не содержалось ничего оскорбительного: по мнению скандинавов, требование к жениху сначала проявить себя было понятным и обоснованным. Но Харальд скрипел зубами, слушая Эйлива. Он считал, что за последние годы достаточно проявил себя, причем гораздо заметнее, чем сам Ярослав в том же возрасте! Он жаждал добиться власти в Нореге, однако понимал, что сделать это без мощной поддержки будет невозможно. И вот его щелкнули по носу: дескать, ты еще мал, чтобы набиваться в родню конунгу Гардов!

– Передай князю: когда я в другой раз попрошу его о чем-нибудь, ему уже не придется так отвечать! – гневно процедил сквозь зубы Харальд.

– Еще не все потеряно! – утешал его товарищ, исландец Халльдор, сын Снорри. – Власти добиваются или при поддержке сильной родни, или деньгами. И если для Ярислейва конунга мы недостаточно хороши, то деньги не так надменны и разборчивы. Они любят смелых, вот и все! А будут у тебя деньги, то и сам император Микьяль из Миклагарда приползет к тебе на коленях и принесет в зубах свою любимую дочку!

Халльдор знал, как утешить самолюбивого и гордого Харальда. Тот усмехнулся, но оставаться в Киеве после этого не пожелал. Вскоре Харальд отправился в Греческое царство поступать на службу, и с ним ушли очень многие из киевских варягов. За три года совместных походов они поверили в силу и удачу Харальда, а князь Ярослав после их ухода ощутил весьма заметный недостаток в людях. Его самолюбие тоже пострадало: ему, умудренному годами и превратностями судьбы, десятки тех, кого он многие годы кормил и содержал, предпочли наглого мальчишку, уехавшего на ладье, которую дал ему Ярослав, и в одежде, подаренной ему Ярославом!

Елисава осталась ждать, почти не подозревая о бурных страстях, которые сопровождали ее несостоявшееся обручение. У десятилетней девочки впереди было много времени. «Когда я вырасту» терялось где-то в туманном будущем, а до тех пор Харальд, конечно, станет настоящим конунгом!

Пока она взрослела, молва то приносила через моря вести о Харальде, то умолкала и забывала о нем, словно его, светловолосого, рослого парня, и в живых-то нет. Детские мечты и заблуждения естественным образом уступали место трезвому взгляду на мир, и предполагаемый брак с Харальдом уже казался Елисаве такой же глупостью, как все подобные мечты маленьких девочек. В Киеве знали от торговых гостей, что в далеких южных странах Харальд добился больших успехов: стал предводителем всех греческих верингов, совершал множество удачных походов и никому не позволял превзойти себя. Почти каждый год доверенные люди привозили в Киев золото и сокровища из добычи Харальда, которые он присылал Ярославу на хранение, и это было красноречивее, чем хвалебные стихи скальдов. По воинской добыче можно было судить о перемещениях Харальдовой дружины по миру: греческие и восточные монеты, чаши, кубки и блюда с разнообразными узорами – то цветы и травы, то дивные крылатые звери, – шкатулки, цепи, венцы, ожерелья, перстни с арабскими надписями, тончайшим резцом вырезанными по ониксу, сердолику или смарагду. Оклады, содранные с икон, богослужебных книг и даже алтарей, рассказывали о печальной судьбе церквей где-нибудь на Сикилее. Нарядные облачения священников, иногда чуток запачканные чем-то темным и засохшим, подозрительно похожим на кровь, кресты, четки из драгоценных камней. Ткани из Греческого царства, Персии и даже Китая. Роскошные одежды с золотой и серебряной вышивкой, с отделкой жемчугом, золотой тесьмой и самоцветами – иные новые, а иные явно пережившие уже пять-шесть поколений хозяев, но не ставшие от этого хуже[7].