Исмаил

– Здравствуйте, дядюшка. Мне сказали прийти сюда устроиться на работу. В какую мне комнату?

Мужчина остановился и удивленно смотрел на него, потом головой на худой и длинной шее кивнул на одну из комнат: «Туда иди», – и ушел. Исмаил шепотом прочел надпись над комнатой: «Отдел кадров». На дрожащих ногах приблизился к двери. Заперто. Глубоко вздохнул, поправил на груди галстук и несколько раз медленно постучал. Из-за двери – ни звука. Чувствуя себя все хуже, он ждал. Постучал еще раз. Голова его уже горела и в висках колотило. Он услышал звук поворота ключа в замке. Дверь резко открылась. В проеме стоял мужчина средних лет, с русыми короткими волосами, в сером костюме, с глубоко запавшими глазами и торчащим носом.

– Слушаю?

– Мне бы… на работу.

– Не принимаем.

И закрыл дверь. Исмаил обрадовался и хотел уже уходить. Переминался с ноги на ногу. Колебался. Но не ушел. Постучал в дверь еще раз. На этот раз ее открыл другой человек. Он был молодой, высокий, с пышными волосами и веселым и добродушным лицом, похожий на спортсмена. Он мягко сказал:

– Уважаемый господин, квота приема заполнена, иными словами, не требуются ни работники на полную занятость, ни совместители.

Исмаил, которому понравилась мягкость и дружеский тон молодого человека, произнес:

– Али-ага сказал мне: «Обязательно обратись сюда!»

– Какой Али-ага, Али Парвиз?

– Нет, Али-Индус.

Невольная улыбка выразилась на губах молодого человека, который, помедлив, заметил:

– Я его не знаю. Но зайдите, заполните анкету, если вакансию опять откроют, сообщим.

Исмаил вошел. Кроме этих двух мужчин, был еще один, их кресла стояли вокруг стола. Они продолжили разговор о колебаниях стоимости акций. Исмаил положил анкету на низенький столик и занялся вписыванием личных данных. Галстук мешал ему: падал на столик и не давал писать. Несколько раз он отбрасывал его, но галстук опять возвращался на столик. В конце концов Исмаил закинул его на спину, заполнил анкету и положил на тот стол, за которым сидели трое мужчин. Мужчина средних лет, у которого был слегка распущен узел галстука, небрежно взял ее, взглянул и бросил на подставку для бумаг, сказав:

– Успехов!

Исмаил спросил:

– Когда мне прийти?

Мужчина посмотрел на него влажными хмельными глазами и вполголоса пропел:

– Я иду, ах, я иду!

Исмаилу показалось, что голова его раскалилась, а удары в виски стали оглушительны. Он хотел что-то сказать, но молодой сотрудник встал и тронул его за плечо, мягко произнес:

– Мы известим, прошу вас.

– Как не известить, известим тебя!

Это сказал все тот же сотрудник средних лет, который постепенно все более ослаблял узел своего галстука.

В порыве ярости Исмаил вышел из комнаты и сильно хлопнул дверью. Этот звук разнесся по коридору. Буфетчик высунулся из своего помещения и с удивлением посмотрел на него. Не думая о скрипе туфлей, Исмаил быстро подошел к лифту. Лифт был внизу. Не став дожидаться, он побежал вниз по лестнице. Спускался, ворча и ругаясь вполголоса. Узел галстука распустил. На каждом этаже нажимал на кнопку лифта и бежал дальше. Вот и нижний этаж. Так же торопливо он миновал вахтера и выскочил из алюминиевого здания. В глаза ударило солнце. Он, не останавливаясь, пробежал между рядами машин на площади. Руки некоторых водителей невольно давили на сигналы, головы высовывались из машин, потрясания кулаков и брань провожали его. Перепрыгнув через барьер вокруг центральной части площади, он подошел к красивой фонтанной композиции. Увидев его, желтая трясогузка коротко пискнула и взлетела. В нескольких метрах она приземлилась и начала насмешливо трясти своим длинным хвостом. Исмаил сел на газон, прислонившись к стволу высокой сосны. Галстук был уже так распущен, что он легко мог бы снять его через голову. Лицо его обдавал прохладный ветерок с мелкими брызгами воды от фонтана. Он несколько раз глубоко вздохнул. Грудь наполнилась свежим воздухом. Он чувствовал себя так, словно сложил с плеч на землю тяжелый груз. Он закрыл глаза и отдался смутным бегущим картинкам, которые возникали под веками и потом лопались, как пузырьки. Порой в сознании его возникало лицо сотрудника средних лет с короткими русыми волосами, тот напевал, и это было неприятно.

Несколько минут Исмаил оставался в таком положении. Писк трясогузки заставил его открыть глаза. Пичужка весело трясла хвостом рядом с его ногами и попискивала. Он медленно свистнул. Трясогузка опять отлетела и села чуть поодаль. Он встал на ноги. Галстук кое-как висел на его шее. Он снял его и, смотав, сунул в карман. Нагнулся к бассейну и несколько раз плеснул себе на лицо. Солнце уже дошло до половины неба.

Он отошел от площади. Несколько раз хотел сесть в такси, но неприятное чувство останавливало его. Вполголоса он бормотал: «Приеду домой, и что? Скажу: неудача? Руками разведу? Клянусь Аллахом, не поеду!»

Пиджак он снял и перекинул через плечо за спину, пошел пешком. Бормотал сам себе: «Вот так вот, считай – провал, а этот педик как хамил. Столько стараний, в галстуке пришел, а в итоге ничего, нуль, иди, мол, мы известим! А я какой осел, что пришел к этим с пустыми руками, шею согнул и милости ждал. Сто лет не хочу! Особенно к этому педику. Подлец, как он спел: «Ах, я иду!»

Здесь попался бы мне, я бы тебе штаны-то спустил. Тогда поймешь, что такое «я иду». Тогда узнаешь Исмаила-синеглаза. Педик!..»

Он взмок от пота. Его передергивало. Деньги были в кармане, но он был зол на себя и хотел весь путь пройти пешком. Через несколько часов, изнемогая от жажды и обливаясь потом, он дошел до кофейни Али-Индуса. Бросил пиджак на стол и подошел к раковине. Сполоснул лицо и шею, и за ушами. За одним из столов дремал длинный Байрам. Али-Индус сидел против телевизора и смотрел сериал о войне и мире. Увидев Исмаила и не отрывая глаз от экрана, негромко спросил:

– Ну, какие новости, со щитом или на щите?

Исмаил, мрачный, развалился на стуле:

– Даже к погрузке навоза не допустили, какое там на щите и со щитом!

Услышав их голоса, длинный Байрам открыл глаза. Сначала посмотрел на своих овец на пустыре, потом потянулся и спросил:

– Ну что, Красавчик Исм, где пропадал? Вижу, «Спортивного мира» нет у тебя, о Хамаюне что слышно?

Не взглянув на него, Исмаил ответил:

– Сидишь, приятель, в ус не дуешь, а господин волк, смотри, как бы не уменьшил твое стадо! – потом спросил: – Али-ага, голоден я, что у тебя есть из еды?

– Иди сам сделай себе, что хочешь, ты все у меня знаешь.

Исмаил взглянул на серый экран телевизора. Женщина с прямыми длинными волосами обвила руками шею молодого мужчины, и лица их все больше сближались, Али-Индус, с полуоткрытым ртом, не отрывал от них взгляда.

Исмаил пошел за стойку. Обеденные тарелки были еще не вымыты. Он быстро поджарил себе яичницу, тут же съел ее, пошел в кладовку Али-Индуса и там растянулся. Здесь было уютно. Он лежал на спине и смотрел на индийскую актрису с красивой родинкой на лбу. Потом посмотрел на фотографию Али-Индуса в рамочке. На ней он был в красном галстуке и в барбарисового цвета пиджаке, его блестящие прямые волосы были зачесаны со лба назад и родинка была похожа на родинку индийской актрисы. И улыбался он, как она. Исмаил улыбнулся и закрыл глаза. Больше не хотелось ни о чем думать.

Вечером его разбудил голос Али-Индуса. Прошло какое-то время, пока он узнал эту темную комнату.

– Вставай, старина, часов пять-шесть уже, как плюхнулся.

Он вспомнил, где он. Сел на лежанке. Али-Индус ушел. В памяти, вызвав неприятное чувство, всплыло алюминиевое здание. Потом зазвучал в ушах презрительный голос того сотрудника средних лет. Его встревожило то, как Али-Индус разбудил его. Он хотел бы забыть обо всем. В сердцах он произнес:

– Друг, дай же мне поспать. Зачем понадобилось прийти и поднять меня?

Он зажег свет в подсобке. Со стены ему улыбнулась индийская актриса. Он встал и поставил на магнитофон одну из индийских пленок Али-Индуса; не раз он слышал эту мелодию, однако сегодня звучала она по-другому; сегодня звучала она как забвение и прибежище в мире сказки, неизведанном и чудном. Музыка успокаивала. Слушая музыку, он не отрывал взгляда от фотографии, и его взгляд скользил по двум очаровательным черным глазам и по родинке на лбу.

Во рту было горько. Мочевой пузырь переполнился. Он встал и пошел в туалет. Вымыл руки и лицо. Выключил магнитофон и свет и прошел в зал кофейни. По телевизору шел сериал о Мораде-молниеносном. Сесть было негде. Али-Индус крутился между столиками, приносил полные стаканы и забирал пустые. На его лбу и под глазами дрожали мелкие капельки пота. Сонным голосом Исмаил спросил:

– Вода есть в самоваре?

Али-Индус, не глядя на него, ответил:

– Ничего не делай, садись принцем. Я тебе чай подам.

Он сел позади стойки. Али-Индус поставил перед ним первый налитый стакан чая. От стакана поднимался пар, завивался в ветерке, создаваемом вентилятором, еле-еле крутящемся под потолком, и исчезал. Ильяс, длинный Байрам и Мохтар-красавчик сидели в углу кофейни, пожирая глазами экран телевизора. Исмаил, неся пиджак на руке, направился к ним. Увидев его, они потеснились, чтобы дать ему сесть. Ильяс, не отрываясь от телевизора, произнес:

– Али-ага говорил, что ты спишь в кладовке.

– Да, вздремнул.

Длинный Байрам, подмигнув, заметил:

– Да, дорогой, вздремнул – как див, храпел вовсю.

Ильяс спросил:

– Что стряслось? Али-ага говорит, ты при пиджаке и галстуке пошел на работу устраиваться. Типа, кричать в ухо глухому шайтану, да?

Исмаил, опустив голову, играл со слегка приоткрытым коробком спичек. Он ставил его на большой и указательный пальцы правой руки и подбрасывал. Перевернувшись, коробок становился стоймя на стол. И так – быстро-быстро, раз за разом. Ни одной осечки, всякий раз коробок становился стоймя и стоял, как вкопанный. Мохтар-красавчик не выдержал. Протянул руку и остановил коробок.

– А где твой галстук?

Исмаил вытащил краешек галстука из кармана пиджака и показал:

– Вот он!

Все трое смотрели на галстук. Длинный Байрам произнес:

– Исм-красавчик в галстуке, что получится? Маменькин сынок.

– Верблюд ты немытый, следи за языком!

Байрам рассмеялся, обнял Исмаила за шею и с силой поцеловал его:

– Синеглаз мой, я его слуга!

Фильм о Мораде-молниеносном кончился. Некоторые вспоминали его сцены, большинство уходило из кофейни. Морад-красавчик кулаком стукнул по столу. Коробок упал.

– Нам пора, завтра чуть свет на работу.

Оставив на столе десять туманов, он сделал прощальный знак рукой Али-Индусу, который мыл стаканы, и вышел. Выходя на улицу, он сцепил руки за спиной и слегка выпятил грудь. Исмаил снова занялся коробком, исподлобья поглядывая в телевизор. Ильяс встал и попросил:

– Исмаил, надень галстук, хочу увидеть, как ты смотришься.

Тот подбросил коробок и сказал:

– И ты шутишь, Ильяс, галстук ведь не для меня, мне пришлось его надеть.

Ильяс положил ему руки на плечи:

– Ну сегодня вечером уж больно охота увидеть тебя, дружище, в галстуке – неужто откажешь?

Длинный Байрам поддержал:

– Давай, покажись, не заносись уж слишком!

– Куда б я ни занесся, твои руки достанут! – пошутил Исмаил.

И голос Али-Индуса послышался от мойки:

– Исмаил, надень, и я посмотрю.

Исмаил тяжело поднялся. Зашел за стойку. Достал из кармана пиджака галстук, накинул его на шею, как утром, затянул под крахмальным воротником рубашки и установил посередине. Надел пиджак и пошел в сторону Ильяса.

– Пожалуйста, смотри во все глаза!

Ильяс глядел удивленно. Его глаза цвета меда блестели. Своими длинными костлявыми руками он обнял Исмаила за шею, поцеловал его и сказал:

– Служу высшему, ей-ей, нет тебе равных в Гамбар-абаде и вокруг!

Али-Индус вытер руки, подошел ближе и напевно провозгласил:

– Все на шаг назад, идет жених, зажигать пламя!

Те несколько человек, которые оставались в кофейне, рассмеялись. Ильяс воскликнул:

– Жених, идем в город, повеселимся. Мне уже не терпится!

И длинный Байрам поддержал:

– Идем-идем, а то терпение мое иссякнет!

Глава 4

– Думай как следует, а то нажалуюсь на тебя. Нельзя так со мной обращаться!

Али-Индус опустил голову и машинально вытирал стол тряпкой.

– А все-таки, в чем я виноват, Акрам-ханум? Исмаил, слава Аллаху, уже мужчина, сам за себя отвечает…

– Раз-два, и мужчина? А для меня он еще ребенок все тот же. И я хочу знать, где он был ночью!

Исмаил, с заспанными глазами и бледным лицом, сидел у стены кофейни и слушал разговор матери с Али-Индусом.

– Я вчера днем и вечером все глаза проглядела, ожидая этого изверга. Полдень – нет его, вечер – нет, ночь – нет. До утра – то во двор, то в комнату. Глаз не сомкнула. Тысячу дум передумала. И вот опять полдень, и он, вместо того, чтобы прийти домой, спит у тебя в кладовке. Вообще, по какому праву ты заколдовал моего сына и похитил его, а? По какому праву? Имею я право подать жалобу на тебя?

– Что вы говорите, госпожа? Как это заколдовал? Какими чарами? Исмаил мне как сын…

– Вот не надо насчет сына, мы не знаем, где твой сын и где семья твоя! Все знают, что ты из Индии. А здесь колдовство затеял! Теперь на сына моего порчу навел!

Али-Индус рассмеялся. Бросил тряпку на стол.

– Чего только не говорят за спиной. Добрый человек о себе чего не услышит?

Потом он повернулся к Исмаилу:

– А ты что скажешь? Спишь или нет, слышишь, что говорим?

Тот был еще в полусне – веки опухли, глаза красные и зевает вовсю.

– Слышишь или нет, что мать твоя говорит?

– А в чем проблема-то?

– Ты меня спрашиваешь, в чем проблема? Ты своей матери объясни, а то она мне всю кофейню разнесет.

Исмаил нетвердо встал на ноги.

– Что случилось, мама? Одну ночь дома не был, так ведь не десять. Сейчас как раз собираюсь домой.

– Прах на твою голову, что ты опозорил меня. Вот уйдешь на работу устраиваться, а потом труп принесут.

– Так ведь все хорошо, родная. Иди домой, я сейчас приду.

– Да сто лет ты не нужен мне. Чтоб ты сдох. Чтоб ты под машину попал. Чтоб ты в ад провалился. Но не позорь меня!

Произнеся это, она быстро вышла на улицу. Воцарилась тишина. Под потолком крутился вентилятор, чуть поскрипывая. Вошел длинный Байрам со своим посохом. Увидев Исмаила, рассмеялся и громко спросил:

– Ну как, Исм-красавчик, вчера хорошо повеселился?

– Тебе какое дело?

– Байраму-спортсмену до всего дело!

– Не мели ерунду.

– Да здравствует Хамаюн!

– Тьфу! Говорить с тобой не хочу.

– Ну и не говори, гуляка. Али-ага, открой мне колу холодную, горю весь от жары.

Он развалился на стуле, прислонив посох к стене и стараясь не смотреть на Исмаила. Из громкоговорителя местной мечети раздался азан к намазу. Исмаил колебался, идти домой или нет. Не хотелось идти. Страшновато было. Побаивался он материнского скандала, ее визга и криков, ее проклятий и рыданий, и, в конце концов, оскорблений и смачных ругательств, заслышав которые, соседи открывали окна и выглядывали. Галстук все еще был у него в кармане. Самаду-аге, хозяину фотомастерской, обещал вернуть через сутки, и вот, задерживал.

С этой мыслью он поднялся, чтобы идти домой, когда перед кофейней остановился вишневый «Бенц» Айаза. Как всегда, за рулем был Хатем, сам Айаз водить не любил. Он был грузный, с выступающим животом, короткими кривыми ногами и мясистым лицом, с широченными усами, черными и тяжелыми, закрывающими губы. В Гамбар-абаде и вокруг все знали, что Айаз приторговывает зельем. Говорили, что деньги он лопатой гребет и что в полиции у него дружки, которые закрывают глаза на его дела. Еще, правда, говорили, что сам он подвешен на высокий крючок. При этом он привычки к зелью не имел. Жизнь вел здоровую. Он был мягок и добр, немного нетерпелив и очень забывчив. Видели, что он приносил деньги в банк, чтобы положить на счет, кипами ассигнаций, завернутых в большой платок, и так их и подавал в окошко кассиру. Когда его спрашивали: «Айаз-хан, сколько здесь?» – он моргал, как ребенок, и отвечал: «Не знаю. Посчитайте, увидите, сколько». Кассир начинал считать. Клиенты банка изумленно смотрели на груду денег, а он после подсчета соглашался с любой суммой, которую называл кассир. А вообще-то народ боялся больше Хатема, чем Айаза. Хатем был как волк – с вытянутым лицом, расширенными глазами кофейного цвета и бурыми усами. Его взгляд был тяжелым и угрожающим. Длинный Байрам, увидев Айаза, встал.

– Здравствуйте, Айаз-хан! Пожалуйте!

– Ну, как дела, Байрам? Нормально? Садись. Чего ты встал?

Байрам не мог сказать, что встал из уважения. Он сел. Айаз, потный и задыхающийся от жары, рухнул на одно из кресел и, обращаясь к Али-Индусу, который вышел из-за стойки к самовару, спросил:

– Как дела, Али-ага, нормально? Да не оскудеет рука твоя, дай мне, пожалуйста, кружку холодной воды.

Али-Индус с уважением уточнил:

– Чай, холодный лимонад? Айаз-хан, то и другое готово.

– Нет, нет. Кружку холодной воды. Жажда невыносимая, небо и земля горят, такая жарища.

– Вы правы, Айаз-хан. В этом году очень жарко.

Али-Индус извлек из холодильника большую, полную воды кружку, в которой плавало красное красивое яблоко, и кивком головы указал Исмаилу отнести ее Айазу. Исмаил неохотно поднялся, взял кружку из рук Али-Индуса, медленно отнес ее и поставил на стол перед Айазом.

– Пожалуйста.

Айаз с любопытством смотрел на него.

– Будь здоров, юноша. Очень красивое яблоко, да не оскудеет рука твоя, Али-ага.

– На здоровье.

Айаз выпил эту кружку, все время исподлобья наблюдая за Исмаилом. Допив воду, глубоко вздохнул и взял яблоко, а пустую кружку поставил на стол. Исмаил спросил:

– Еще выпьете?

– Нет, достаточно!

Он вытер усы мягкой частью кисти между указательным и большим пальцем и дал знак Хатему зайти. Хатем вошел. Никто никогда не видел его улыбки. Он был мрачен и угрюм.

– Давай, выпей что-нибудь, и поедем.

И сам так сильно укусил яблоко, что сок брызнул по сторонам губ. Мысли Хатема, как видно, были о машине. Он сел рядом с Айазом и, не глядя на Али-Индуса, сказал:

– Лимонад, пожалуйста, холодный!

Али, стоящий наготове, взял горлышко одной из бутылок, с хлопком открыл ключом ее крышку и поставил перед Хатемом. Айаз достал из кармана платок, вытер им пот под горлом, мочки ушей и, кивнув на Исмаила, спросил у Али-Индуса:

– Парень откуда, не видел ведь я его?

Али-Индус, помедлив, ответил:

– Парень местный, со второй восьмиметровой.[2]

– Помощник твой?

– Нет, заходит иногда, свободен он, безработный.

– Ох, как так? А учеба там, армия?

– Освобожден от армии. Учебу окончил, так получается. Я всего не знаю. Однако, Айаз-хан, парень он хороший.

Айаз посмотрел на Хатема и заметил:

– Жаль, что без работы, да, Хатем?

Хатем посмотрел на Исмаила и произнес:

– Если бестолочь, так и поделом.

Али-Индус быстро возразил:

– Нет, он сообразительный, посмотрите в его глаза: ничего подобного. Прозвали его Исмаил-синеглаз. Отца нет, а мать их едва концы с концами сводит. Бедняга вчера ходил устраиваться в банк – так эти животные только посмеялись над ним, очень грубо, он так расстроен был. Вчера ночевать домой не пошел. Вот только что, перед вами, мамаша его здесь была, можно сказать, скандал целый устроила.

– Надо же!

– Да буду я вашим вечным должником, Айаз-хан, если бы вы могли помочь ему с работой. У меня-то руки коротки.

– Говоришь, хотел в банк устроиться?

– Да, Айаз-хан.

– Ну, это несложно, прямо завтра пусть идет к этому парню, директору банка, что на углу. Скажешь ему, Айаз прислал. Я ему позвоню.

После этого он положил на стол ассигнацию в сто туманов и встал. Уходя, громко сказал Исмаилу:

– Будь здоров, молодой человек, и ты тоже, Байрам-длинный, и ты, Али, будь здоров.

Хатем проворно открыл перед ним дверцу «Бенца». Оба сели в машину. Хатем завел двигатель и тронулся. Али-Индус взял ассигнацию в сто туманов, отнес ее, бросил в ящик кассы и сказал Исмаилу:

– Бог тебе помог. Теперь иди спокойно домой, а завтра поутру первым делом – к директору банка, что на углу, скажешь: меня прислал Айаз-хан.

– И все?

– И все, все дела.

Так, без каких-либо усилий со стороны Исмаила, все узлы, один за другим, оказались развязаны, и цель – скорее матери, чем его собственная – была достигнута. То отделение банка, в котором ему предстояло работать, находилось в конце десятиметровой[3] улицы Саадат – это была оживленная магистраль, упирающаяся в железную дорогу; между ней и банком находилось еще несколько магазинов. По другую сторону рельс оставались еще огороды и бахчи, тянулись глинобитные полуразвалившиеся стены и возвышалась старая рефрижераторная установка, издали напоминающая крепость. По ту сторону железной дороги начиналась территория дознавательной базы жандармерии, а эта сторона относилась к полицейскому участку. Рядом с железной дорогой раскидывали свои ковры организаторы азартных игр – и, если показывался полицейский патруль, игроки бежали на ту сторону железной дороги, если же появлялись жандармы, они перескакивали на эту сторону, причем ни полицейские патрули, ни жандармы не выходили ни на шаг со своей территории, как если бы это были пограничники двух стран, не имеющие права переступать государственную границу.

В первый день, еще не было восьми, Исмаил уже был у дверей филиала банка, в пиджаке, брюках и на этот раз в уже не позаимствованном галстуке. Для него филиал был как крепость. Он переживал, опасаясь того, что кроется за этими матовыми высокими витринами. Хотелось бы ему, чтобы там было так же, как в кофейне Али-Индуса, чтобы он спокойно и без тревоги мог войти, громко поздороваться, спросить знакомых, как дела, открыть кран над раковиной и вымыть руки и лицо, потом сесть, где захочется – а банк, и пиджак, и брюки, и галстук сдавливали его. Если бы не мать, он не пошел бы сюда. Он готов был получать водительские права и работать на грузовике, ездить с ней продавать фрукты, и тысячу других дел делать – но не банк. А мать на двух профессиях упорно настаивала, и прямо так и говорила: или нефтянка, или банк. Нефтяная фирма – по причине больших там денег, банк тоже: сотрудники там очень опрятные и собранные, вся работа их с деньгами, и уж обязательно их собственные зарплаты – высокие.

Он подошел ближе, обе руки, как козырьки сбоку глаз, приложил к стеклу и посмотрел внутрь. Там был мужчина, вытирал столы. Исмаил постучал пальцем в стекло. Мужчина поднял голову, потом вернулся к своему делу. Исмаил еще раз постучал и дал ему знак подойти к двери и открыть ее. Мужчина бросил тряпицу на стол, быстрым шагом пошел к дверям, открыв их, высунулся и спросил:

– Ну что стучать спозаранку? Видите, что никого нет? Я уборку делаю.

– Я это, по работе.

– Хорошо, но пока нет сотрудников, с восьми работа. Тогда и сделают всю вашу работу.

Он был высокий, живот у него был вздутый, шея тонкая, а голос – густой. Он скрылся в филиале и закрыл дверь. Было еще без четверти восемь. Исмаил пошел к железной дороге. На пересечении улицы Саадат и железной дороги стояла маленькая будка стрелочника, ее два небольших окна смотрели в разные стороны. Заглянув внутрь, Исмаил увидел лежанку, а на ней – свернутое постельное белье. В другом углу комнаты на огне грелся закопченный чайник. Ему понравилась и эта будка, и та жизнь, которой жил стрелочник. Он рассматривал все с жадностью. Филиал и время, приближающееся к восьми, исчезли из его сознания. Стрелочник с удивлением смотрел на молодого человека в галстуке, заглядывающего в его будку. Через некоторое время и Исмаил заметил стрелочника, и они уставились друг на друга. Тот был средних лет, худой, с морщинистым лицом и длинными русыми волосами, свешивающимися из-под фуражки, одетый в темно-синюю форму с золотистыми пуговицами.

– Салям!

– Салям, дорогой господин.

– Простите меня. У вас тут есть часы?

– В будке нет, а вот здесь есть, – он поднял рукав и показал свои часы. – Пожалуйста. Вот часы.

– Сколько сейчас?

Стрелочник приблизил циферблат к глазам. Всмотревшись, сказал:

– Три часа ночи показывают. Черт, остановились: забыл завести!

Исмаилу показалось, что он опоздал.

– В восемь я должен быть в банке!

Стрелочник изумленно смотрел, как юноша кинулся бежать. Стремглав Исмаил слетел с железнодорожной насыпи и вскоре подбежал к филиалу. Двери были открыты. Уже пришли сотрудники, несколько клиентов ожидали перед барьером. Исмаил вошел и растерянно остановился. Буфетчик вышел из своей комнаты с подносом, на котором стояло несколько стаканов чая. Увидев Исмаила, громко сказал:

– Вот теперь вовремя, а не то, что было!

При этих словах на них обратили внимание. Буфетчик, ставя стаканы с чаем на стол, продолжал: