Расторжение

Делириум/фрагменты

…Мы – стрелки, ползущие слепо к вершине ночи.

Георг Тракль(…) убыль убиенного эхо. лот,                      камнем падая в забытье пращи,зачинает неведомое, ведомыймерой «падения»; дочь входит в него. и снова —дочь, другая. Тьма дочерняя, низвергаясь,покрывает Израиль; лист                      воскуряет утопиюк небесам, книгавопрошает огнь блед, облизывая язык. Племена. Откудаубыль         в сих пустынных местах,народ мой? Даже воспламеняясь, я не произнесет больше«я»; пригуби шелест этой травы ниоткуда: пагубапыли. Распыление. Рот мой. Зреть,как полыхает зима, какраскрывается, сотрясаясь, плод пустыни,горчайший.                         Неизмеримость.                                                   Низкиеоблака. Облатка «александрийской» зимы; опьянение,как если бы – никогда. Черным крылом помавает ночь,как если бы водрузилась на бюст богини. Буква                                                                    плачапред-восхищает поэму, прильнувк плечу отсутствия. Кто немотствует здесь? Потлач,он сказал. это когда некому, но егопоправили – никому. на бумагевсесожжение напоминает                                                               (ничтонапоминает ничто) упражнениев поминальном искусстве; жанр, чей стиль также«сделал стихописательство бесполезным»,курсив его. итак,продолжает она, фраза, плач, или стена, льнетк метонимии. он вкушает                                                   пряную прелесть еемежножья: так нож             возноситмолитву белизне теста, терзая; буквально было бы«я люблю тебя» – ключом во влажномотверстии замка повернулся язык,выплевывая и повелевая, к кровосмешенью, к завязи.Перед стеной огня она кончает, житьбы буквально былоI                                                   как зима,тринадцатое, мы выходимна лед, еще светать не начинало,и на губной гармонике с немецкимакцентом он наигрывает: ах,мой милый, и так далее. А послевсе елки, все шары, вся мишура,вся чепуха, все елки с планетарнымдевизом выспренним – в одиншатер. и…нет, не всё, еще не всё,ах, и так далее; как вспыхнет —и «ах, мой милый августин», и(…) чистый призыв, говор смертных. светлыодежды странников; облаков белые свитки.Из беззвучия восстает тонкорунныйствол мелодии, паутину плетет шелковичный червь,пожирая маковые зерна письма; рука,мимезис. Тонкая изморозь на деревьях. Куритьтраву, проникаясь пыльюпыльцой расцвеченных кимоно,                                                               никнутьдолу,             исторгая безумие; ночь нежна. Ини капли дождя. В легких – проникновенный жар,пелена рун печальных – в глазах; ресниц мятный ознобколотит пагоду нефритового стебля, входящего в шеимедленный разворот, ах, как ворот теснитсон, бездыханен. Пейплывущую вдоль пустоты звезду.Пыль. Как странны                                      прядь, распускающая погоду,сегмент стекла, пение. Фрамугифрагмент. Итечет Иордан. Но вновьокликает черное кружение кружение птиц,их стигматы, светоносного отрока с кистьюженственной, в желтеющих лунах, се сестра!Рождение рассветных теней.                _____________любовь?а что любовь – нечаянно нагрянеткривой иглою в сердце                _____________IIНо эти танцы у огня огняиспепеление роеньенад схваткой родовой играйсбор траурный для урны празднойединорог пироманьяк мефисто«библиотека в сущности притонпусть и александрийская гетеры жподобно бутерброду или книгено тоже норовят упасть ничкомили раскрыться на пикантном местеи в каждой буковке презренной алфавитаотеческой отечный Бог живети выедает то что повкуснеекак червь червленых уст спиритуал»«так ментор лейбниц лейб-гусар монаднад или ниц но с тиком математики с ментиком бессмертия в уме– держу в руках как череп гамлетизмаи взвешиваю бедный» ахиспепеление роеньесалютовали задираньем ногво глубине сибирских руд колодцакартезианского не то чтобы смешношалун уж заморозил пальчиккак сменовеховец махнои всех и вся слепая сила мнети всех и вся кладут в двусмысленный пенальчикне искушайся друг петрарки тасса другбез нуждыи вообщеБЕНЗИН!над схваткой родовой играйбессмысленно как камикадзекричат блаженные банзаймучительный истошный комикза ахеронт пронесся онне венценосец – алкоголик пневмыза тем что не избыть плерому травмыи не исполнитьсяи не исполнитьах, мой милый августинавгустин августинах, мой милый Августин всё прошловсёIII                _____________но эти танцы у огня огня                _____________мы в оптиной как постояльцы как отцылюбовной бойни аспиды аскезыпустыня оптимальная. а яа я великий в той пустыне бражникмуссирующий аппиевый тракткак бы калигулапоследний грешникна кали-юге на пупекак муссейон – и в розницу и оптомцентурион на медленном коне(прощай прощай мой август августейший!)косская тень филета сукаслышу вижу тебя в петардах эзры.                                                  а они сказали нет одинкто-то сказал пойдемя покажу агнца в чалме и агнцав шлемеи сорок четыре приема любвии сорок четыре приема смерти(но яне вижу повешенного)утешьсяэтой тщетой утраченной звучнойустраненной ненужностинежности безделушки РТYХи клюв птаха дрожал. тотбог брал пункцию у меня: пиши (но яне вижу) и тогда я сказал «хочу                                                               умеретьIV. . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . .. . . . . . . . .                                      . . . . . . . . . .. . . . .. . . . . . . . .                           . . . . . .. . . . . . . . . .. . . . и т. д.Апрель – июнь 1993 г.

в повторном чтении

«Руки гипсовый слепок тенью…»

Руки гипсовый слепок теньюфетиша промелькнет в повторномчтении; еще одна ночь, какая по счету?Как долго длилось повествованиес тайной целью отсрочить смерть?Как можно вожделеть к метонимиисамого себя?Детский и безрассудный опытлюбовников, поверяющих темнотепыль имен. Безымянный лепет;всесожжение, сон. Дароносица,чей рот полураскрыт,подобно ртутнойтяжести, прольется сухимприкосновением – в самое себя.Вот когдапроизносят: псюхе,скиталица нежная… Но ты уже спишь…Телу гостья и спутница, ты уходишьв края блеклые; там рядыкресел над пропастью и огромныйэкран рядом с известной тебе скалой.Во сне никогда не бывает солнца.Изо рта, уже нисколько не женского,вместе с хрипом, напоминающимагонию мумии, повисаетстекловидная нить слюны. На устах моихона будет сладка как мед, но во чревегорька – как мужское семя.Эринии, облепившие ветровое стеклоавтобуса, подбирающего Ореста,следующего из Аркашона в Танжир.

«Распада меланхолический страж…»

Распада меланхолический страж,в руинах паркаон размыкал колени безумию: слюною склеитьшквал веретена, вереска пугливое стойло.(Мгновение, в коем сущность ночиблизится как иная ночь.Мнимая теньстрижа в стерне,проложенной трамваями в Стрельну,дхармы беспроволочный телеграф, ключей связка, серьгав левом соске, фольга междометия;черноеуспение солнца.Таковы приблизительные структуры родства.Механический менуэт, сомнамбулическая пантомимас разрушенным предметом в руках.здесь сокровенное, только миг, свет отсиявший.)Искусжелать: жжения в венах, запястьях перебродившихвина, запрокинутых.Принцепс из гамлетовой табакерки, в висок, в пах.Крысой, восседающей на холке свиньисо съеденным на полпальца ухом, выходитна берег гнилой залив.

Пассажи

…ибо люди часто впадают в ошибку слишком строгого различения.

Райнер Мария Рилькеразъятой тени фимиам,украдкой, точно так, в забвенье жеста)                _____________Печалуясь. Украдкой, точно так,как в складках жестатанцующего веер, набухая, медлитрастрескаться,когда пустой рукав (трофей, изваянный исчезновеньем)ищет опереться на                                             присутствие,а сам уже влачит не толику, но все убранствоутраты, всю сейсмическую дрожь,и, расточая грезыоползень, внезапно рушитсмерч шелковый разящих планок, весь! —так гребень твой (твой траурный)                                                                      рассексплошную тяжесть, пагубуволос, впотьмах погубленных. Такпросто. Гребень твой. Прогулка гарпий.обугленная Эвридики тень.                _____________и он, рассеянный и «бесконечно мертвый».Но и потом, в урочищах, домах, постелях, капищах,склоняясь, раскачиваясь над ним,медленно, как четвертый всадник, как тирскарающий, – поднимая волосяной сетью месяциз стынущих вод: пентакль транса. Разъятие ирасчлененье.                              «Теперь, когда ты вся затворенанездешним, насытившаяся, припомни – так лирассказываю?»                                      «Запах настоялсянастолько, что потом, припоминая,я различала на твоем плече границу с чем-топотаенным, как если бы отпрянул ты,меня побеспокоивнапрасно».Ужас.Кукла. Ибо люди часто… и т. д.Витрина – разбитая, как сноп зеркал; он зналлишь шлейф пустой исторгнутых значений.

Остров мертвых1

Очей исполнен этот омут птичий…Они, низвергаясь отвесно в мерный огонь, рулад штольню, так печальны, как после «вечнойлюбви». Взрываясь хлопаньем бесшумным крыл, испепеленныелампионы, птицы застилают лицо экранной дивы, и нампадать в эти постели, сестра двуликая(или так: постели им в безмолвие и покойеще тише и ниспадаяистления шорохом в сводах ночи). Растление.Сантименты. Россия                                                  выпадает из памяти,как роса. Но разве он, восхищенный, забывает,что помимо домогания и любвиесть недосягаемая тщета обоюдной ласки, помаваниеболи, когда, обретаясь в смерти, смотретьсмерть? Многоочитая падаль, пустьпляшет ампула в ледовитых венах, раскинькукольные тряпичные руки, ни хуя себе. Лучпроектора пел, как одна уже пела в церковном хоре, укаких таких врат, в какое пекло.смотри сказал я душемиракль гейша псюхе пропахшая псинойкиношных кресел смотри оспиной льда покрываютсяострова блаженных                                        были да сплылипереплывая экран, опрокинутые в ничто. Шарканьеграммофонной иглы, прейскурантыв перспективах песка, заройся в пениедальнобойных сирен, молчи что есть мочи. И те,что сидели в зале, переплывали «смерть»,другую, опрокинутые,вслушиваясь в безголосый шелест распада; ихисполнили гравировальщики Мнемосинытатуировкой забвения. Бейся                                     потусторонней льдинкой в стручкевиски о бокала висок, илиприжимаясь ссадиной к конькобежной стали.Каменноостровская пыль. Речь – распыление,распыление – речи, перенесение с «цветка на цветок». И нам ужене поднять глаза.Алле Митрофановой, май 1993 г.

«Красный мост. Солнце…»

Красный мост. Солнцеопрокидывается в Китай.На челе скалы – экзема душных цветов.Для других это будет почему-то Шотландия(у каждого путешественника своямифология смерти).В бетонированном туннеле детские голоса.Японец снимает японку видеокамерой; онанесколько смущена, ровно настолько, насколько знает – другойвторгается в интимнуюсцену. Другой? Другое.Тени в заброшенном бункере присели на корточки; сигареты,стволы в потолок. Трассыорудийных платформ.Помедли у этой пинии; вот рука, вотбезымянное пение чуждых пальцев.Мотоциклист (шлем, черная куртка – колючаямузыкальная рыба), спешившись, звенит колокольцами.Отслоившись от темноты,прокаженный,он движется со смотровой площадкивниз, к тихоокеанской воде.Ты там уже был. Что ты видел,глотая ртом пустоту? Golden Gate Bridgeкрасного цвета, город,раскрытой раковиной белеющий в темноте.Холмы. Жемчужную ниткуавтомобильных огней; зеркальный шар солнца —кровьотверзающий океанос.

Пламя Кассиса

Где еще исчезнуть полнеемысль влечет о пении сокрушенномСирен, как не в самом же исчезновении?Напиться красным вином в семь утра.Как раковина, гудело лицо,слепок нумидийского ветра; и милый другна камнях лежал ни жив, ни мертв,совпавс собственной тенью. Палвечер.                _____________Стефан, «сумасшедший пилот», гналмашину в Марсель, мы тряслисьна заднем сиденье – по золотой монете во ртуу каждого; опущены стекла, сигаретаза минуту езды на ветру истлевает, и рукапромахивается, потянувшись за пивомна донышке банки. Это и естьтот свет. Бесноватыйгул мотора и колоколен.Горы уже не горы, – закрывает глазаДрагомощенко. Hills are not hills. My heartis not here. Забыт купальный костюм.На догорающем снимкеволнорез, тела без органов в саркофаге«Пежо», мыльный привкуснепроизносимой вокабулы,баранкой руля                        вписавшейсяне в поворот, но в десны. («Зарезанынежные образы», миниатюрная Бенедикт, бензинв капельнице, купель Пантеона, великийПан.) Ошую – складки,скомканные рукой Делеза,                                                   как простыня;выжившая из ума антеннапропускает нить в ножницы скрежещущие слуха.Потом, потом.И горы – снова горы.                _____________Кафе терраса. Скатерти белыевзметены; убывающийпотусторонний свет. Бирючина, эвкалипт.Фредерик бирюзовое горло.Бокалы преломленные. Ночнойбриз; близорукое расставание в римскойкурии,где ничтоне воскуряется в пиитическую лазурь,разве что пыль.                _____________О глухая, темнаялава виноградной лозы,словно гребцов сновидениемудлиненные весла,когда их осушают, вздымая,приблизившись к лигурийскому побережью.                _____________Треск почвы сухой. Ящерицазастыла на камне. Синие зеркала холмов,лопасти, львиные пасти солнца.Вереска власяница, задравшись, обнажаетступню; что он зрит?Кипариса веретено – в коленяхМойры склоненной.Полоска пепла на лбу.Ибо здесь умирает речь,в истоках мира.Костры черные птиц.Полнится золою зрачок.1994 г.

«Неведение. Удивленье…»

Неведение. Удивленье,что увиденное – лишь теньускользающего в «ускользание»промедления.                                   Увяданьеэха, расцветшего немотой в обрушенномслове. Словом, теньтени, мысльпомысленного. Под сеньювросших в смерть, стенающих сосен.                _____________Отторжение; неслиянностьотражения и сиянья. Неосиленная свободав «промедляющем промедлении».В лиловеющих небесах, на стыкесуши и вод,                              где,кинжаля звездный планктон,кричат чайки.                _____________Отречение от реченного. Отвлечениеи отлив; безразличьепустынного берега.                                                  Ветер гонит                              под дыхполузатопленный плотв глубь залива. Потустороннийвдох и выдохколеблемых створлунного бриза.Только жестсо-присутствия,в зыблющихся песках оползающей жизни.

«“Куст несгораемый” или шлейф…»

«Куст несгораемый» или шлейфрастушевки в мнимом пекле пейзажа,непостижное. совершенный                              шелест архитектуры огня,танец, пожирающий совершенство. вотнагота, вот зодчийвоздвигающий наготу:                                                  белое,                         как сказал быпогруженный в белое               каллиграф               ____________вознесенное. вознеситето что есть тайна в вас томучто есть тайна в себе. Вот я вижу                    в точке кипения вмерзшийглетчер,                    эхо,вибрирующее в текстуресмежного. знать —как веки смежить, быть замурованным в абсолют,                    в алмазные соты.Пока не уйдет в тишину зимы                _____________в шахту пепла никнущийголос, орфик                                 сошедшийв ортопедический ад: клешня,торс или затылок Бога. Воздвигающий пустоту,«куст несгораемый» в отсутствующем пейзаже,               непостижное.вот и я о том же, проникновенноникнущий голос, в стропилах, снегомзанесенного чайного домика – безучастныймерный веер беззвучной речи

Безумный Пьеро

Мрачный пафос, отчасти сентиментальный,отчасти циничный, что, возможно, одно и то же,торжествует в финале. Тогда как в целомэто смешной, смешнее некуда, фильм.Капкан истории. Уголовныйжаргон… библия, потерянный синефила рай.Годар тогда еще был влюблен в красный автомобиль,а не в интербригаду,в скорость, в Анну Карину.Мелодраматический флер. Нелепая театральная смертьв бесшабашной (по нотам разыгранной) перестрелке.Очки солнцезащитные, балетное па.Пуля, отлитая в Голливуде, убивает больнее. Чтона самом деле тревожит, так это отсутствиетак называемой «любовной сцены», искушениеопытом. Отсутствие совращаетперспективу, тогда как последовательность событий —фальшивка, подобие.Подобно ДжойсуГодар предпочитает двусмысленныйпародийный монтаж зияние и в смерти человеческое ускользаетразноцветные динамитные шашкик которым Бельмондо спичку подноситсмехотворный и вероломный жестлучшее тому свидетельство крахклассической парадигмы сказал бы критик…Истлевает белая сигареткав уголках асимметричных губсамоубийцы Пьеро – с лицомбудущей кинозвезды. Как и Марат,он лежит в ванной, но – читает.Нечто о Веласкесе, возможно, Фуко,описывающего в «Слова и вещах» «Менины»(на ум приходят плоскости Пикассо). Повторю:насилия и не ждали. Годартогда еще был влюблен в красный автомобиль,в скорость, в Анну Карину. И знал,тогда уже знал, что человекникогда не совпадаетни с собственнойсмертью, ни, собственно, с бытием.

Короткое танго

Марлон Брандо говорит по-французски,и ничего не говорит. Грохотсабвея, моста медленное сверло.Ласка, кремирующая ответныйбезблагодатный жест. Онасостригает ноготь на пальце,входящем позднее в его промежность.Он преследует некую неочевидную цель,отнюдь не идею… У любовника его мертвой женыхалат той же расцветки, что и у него самого.Не двойничество, но насмешкабанальной женственности, наивныйсарказм (различие стерто задолго досакраментального последнего шагав ванную комнату с опасной бритвой;она красива – в цветах, в гробу).В окне напротив темнокожая —как из воска – фигура играет насаксофоне; его подруга сосетмохнатое жало долгой ноты,нет, пронзительной и короткой.Танго с голойзадницей, танго.Он пытает ее,девочку с мальчишеским торсом. Условиепринято: никаких имен, никакихдат, историй из детства. Разве чтотанец, – и рикошетпули,обрывающей никчемный экстаз,гаснущий фейерверк безмятежной плоти…И этот крохотныйвлажный кусочекжевательной резины с мертвой слюнойна внутренней стороне балконных перил,который он оставляет: жалкаябелесая точка,мерцающая в темноте финального кадра.

Фотоувеличение

Химикаты пестуютзернистый экран; покрывают слизью(слюни дьявола) новую фотомодель. Но онуже захвачен другим.Отверстие приникает к земле.А труп,был ли труп, или это пустоевопрошание, подобно тому как парк пуст,где ветер словно бы обретает плотьузкого лезвия, как изнанка листвыв черно-белом отражении объектива, ложащаяся плашмя.Это – он настаивает – пустоеместо лишь предвестье той,другой пустоты; метафора,не лишенная метафизического подвоха,соблазна истолковатьто, что не поддаетсяистолкованию.Присутствие – здесь он делает изумленныйшаг в сторону, заслоняя ничто, —не принадлежит ничему. Обладать(любовники так не позируют)камерой – нечто большее в той игре,где разыгрывается «реальность».Затвор щелкает. Если быне затвор,затворяющий эту «реальность» в образ,картинку, прикнопленную к стене,он бы никогда не прониксястранной властью исчезновения.Мы в Англии и нигде.

Киноглаз

1Агирре, гнев Божий, поетиндейскую песню. В скважины перуанской флейтыхлещет христианская кровь.Листва. Солнце.Бесшумноза борт падает часовой.Беглец никуда, ниоткуда, Кински,помутившийся кинокамеры глазтрахает невинную дщерь.Ей пятнадцать, регулы; солдатняпринюхивается к запашку.Отверзая живот, копье пятнаетдевственную белизну платья, ставит точкув интимной истории страстотерпца.«Придет смерть, у нее будут твои глаза», —щебечет смехотворная плоть.Но История длится.2Разумеется, его смерть —это смерть конкистадора.Великолепный горбун, карбункул,одним словом, перл в испанской короне.Штандарт, расшитый золотом инков.На жертвенном камне распускается пунцовое сердце.Агирре, гнев Божий, поетиндейскую песню. В скважины перуанской флейтыхлещет христианская кровь.Листва. Солнце. Медлительныйсвинец реки.Отравленная стрелав шейных позвонках командоравращает непотопляемый плот,Ноев обезьяний ковчег.В мертвой точке вращенья пейзажа.В спокойной точке обращения мира.И в смерти он грезит об Эльдорадо.

«Зимы копыто, ты, и коптское письмо…»

Зимы копыто, ты, и коптское письмо,вся в скорлупе птицеголовойрука, что под стеклом разбуженаводить и выводить экзему мельхиорас ковша – нет, не Медведицы – сиделкив осоке охристой с бинтами воскресенья.Он с греческого переправил илв низовья Нила. Буквицы и птицы.И поднялись как ивиковый клин,и вспенили страницу словарянесуществующего. И восстал из мертвыхне оперившийся еще Гермес.В коленах рода нет ему склоненья;он третий лишний взгляд не отведетот дельты той, где сигмы локтевой сустав,пронзен тупой, как наконечник, болью,где коченеет тень равновеликой,                                                       отброшеннойот псалмопевца с цитрой,с повязкой траурной в раздвоенную ночь.Он отпустил колки и накололее ложесна, что зернились вчуже,в расселину сетчатки. Петь так петь в снегу.И он ослеп.Бог пятками сверкал.Исполненный очей все тот же кочет:китайский – лунный – високосный – мозг.Гермафродита заячья губане дура, «Бавель», шепчет, «Бавель».Смешалось все; у голоса плюсна проклюнулась,и в междуречье щиколотоктеснимая толпой менад впадает речь —в столпотворении теснимых знаковна верстаке верстальщика: он правит,как костоправ, свою судьбу.                                              Въезжаютвсадники на глинобитный двор,шукают первенца, семью берут за жабры,и жгут костры, и вот уже в водетанцорами привстали в море Мертвом на стременах.Не что-то, а ничто, морской прибойнас гложет, как толченое стекло,что теплится Невы, как на рассвете,когда картонки собирает бомж в обмотках легких,с харкотиной, расцветшею в петлице дикой.Набравшему воды в тимпаны ртани зеркальце тогда не подноси,ни спичку, милая.

Анчар

Как гаубица-голубица Пушкин прянетсаарскосельские заупокойные прудыголубить и губить и тратить слово, оба-двачто тульский бородатый пряникв качель его тудыгде оловом зальют и эти губы, что теплятся едва?как гаубица-голубицакопытом детским седокаон вынесет на свет зловонный солнцаза Хлебниковым вурдалака Какак гаубица-голубица… хуже!за что так током бьет гончарный кругна коем Троица – как бы тройник черешен?когда ж по венам брызнет сладкий соки смех Петрония и – Боже —два пальца деве-розе в чашу в лепестоктогда окажется что, черным занавешен,вращаешься легко сам-друг

«что уголь в трубке черноглазой ворошить…»

что уголь в трубке черноглазой ворошитьчто провод телефонныйсадись Наталья саван шитькакой по счету? энныйкабы знать как милого дружка приворожитькабы научиться вам блаженные словано укутанные в ледяные шалиимена их теплятся едваи любовников что в темные аллеиудалились – не дозва…но достанет их из-под земликаблучок французский заступ жаломилый ангел Наталинеужелитак-таки и стан осиный узкийНезнакомки замели?затем что так полулегкасмычку тому еще послушнапускай прозрачные шелкападут неслышнокак слепая ласточка в горячие снегаапрель 1994

«где выставка цветет как Климт…»

где выставка цветет как Климттанцующего тирсане оторвать от той ложбинки устчто женщину каленую клеймиткогда одна и обнаженней торсаи нижет нижет нежный зудмать соблазняющая к смертикак сходят медленно с животного умав окна распахнутый животтак по ступеням в тридевятом марте —о чем еще она поет? —«и ты сердешный в сердце тьмыегипетской изустнойв залоге сострадательном ходьбыподставишь мозг ширококостныйпод перочинный ножичек холстараскрашенный как девочки уста»

Пирсинг нижней губы

что в имени твоем одна буква всегда мне казалась лишней тогда как двух других не хватало алая алая буква или снисхождения

а.__________________

«Ты не поверишь, но я кончала,когда сносили эти домана Остоженке».Сидела у окна и кончала; шар,пульсируя на нитке, продетой в иглупейзажа с веткой сухой рябины в помутневших зрачках,крушил ампирный фасад империи.И я верю, но, как слепой,вижу лишь каплю влаги над верхней губой,которую слизывает сценарий.Марлен Дитрих ставит нас под заезженное ружьеконца тридцатых: тоталитарный шиньон блондинкивальсирует меня в оккупированный Каир.Ты – карий          косящий глазпоставленной по второму разу пластинки.Крысы пустыни,отмахиваясь от облепивших их униформу мух,жарят на броне танка бекон с яичницей;          позже стынутв строю, поджавши хвосты, расстелив камуфляжный мох,в скроенных в штате Юта шортах.Их мордочки в кока-коле и табаке,а лапки, в белых тапочках, на теннисных кортахшуршат гравием и палой листвой,          под которой не разглядишь ни дату,ни окопавшихся в ней червей.Ты – как Роммель – летишь бомбить Мальту.Этого требует твой продюсер.В кожаном рюкзаке несессер,          уже ничей,делает сальто-мортале,когда ты мне его швыряешь в лицо,и я чувствую стыд застежки за ворох выпавшего белья.На фюзеляже твоем наколкивсех тобою сбитых заподлицо.Горько!Блябуду, бля.

н.___________________

Ливень напал на нас на углуСедьмой авеню и Пятьдесятседьмой Ист-стрит. Ошиблись на один перегон.Из-под земли инфернальный дымлиловый негр разгонял свистулькой(я думал, он подзывает такси).В бумажном пакете бутылка виски.И вышли уже на солнечный свет, в Беркли,и выпили кофе, и целый час проболтали.«Then I’ve took his penis into my mouth, а он,                                                           он ничего не сказал.Лишь сильнее сжал руль. Мы вылетелина пустынный хайвэй. Меня не было видно».Как зеркало в ванной три дняв стихотворении Лоуэлла, испаринойпокрывались холмы – «Здесьмы были в раю,как иначе любить…» Do youlike it? I do.Скоростьтает во ртукожицей, сматываемой с чесночной головки;по дуге моста длиной в строку, ту,           что не свернетсяулиткой лепета в скорлупеобложки никакого залива, – в nothing,nothing at all. «Помнишь мистера и миссис Эллиот,как они старались иметь детей?» При чем здесь дети,не лучше ли нам чего-нибудь съети?Ну, вот.

а.___________________