Полная версия
Сва
Нет, Лави была рядом, слушала, закрыв глаза, наклонив голову.
– Давно написал, на мелодию одного блюза. По «голосам» как-то услышал. Конечно, наивно и коряво, я знаю, – мучительно выдавил Сва приговор себе самому.
И услышал в ответ:
– Зря не говори.
Глаза Лави лучились, как в день их знакомства, и опять, как тогда, в них мерцала грусть. Она отвела взгляд:
– Не ожидала, если честно. Что-то близкое послышалось… Значит, ты стихи пишешь. Дал бы почитать!
– Хочешь? Завтра всё в парадняк принесу! – вскрикнул он. – Но только тебе одной. Я ведь не поэт. Пишу редко, просто так.
– Только так и можно писать. Ни для кого и ни для чего. Как же ещё? Хорошо, никому не скажу, – она положила руку ему на плечо и пронзила ускользающей, мечтательной улыбкой. – Странно, ты первый мэн, кто мне свои стихи прочёл. Да ещё и спел, – она быстро поцеловала его в щёку и шепнула: – Спасибо.
Сва едва сдержался, чтобы изо всех сил не сжать Лави в объятьях. Он всё падал и падал в её овеянный дымной горечью взгляд…
– Ты, правда, совсем дивный. Все герлицы думают, что ты девушек никогда не любил.
– Любил. И очень сильно.
– А где же сейчас твоя любовь?
– Не знаю, наверное, замужем.
– Сва, – глаза Лави были закрыты, а рука всё лежала на его плече, отчего восхитительно кружилась голова.
– Что? – чуть приблизился он.
– Глупый, поцелуй меня.
– Я не могу… Ты такая… Я сразу с ума сойду.
– Значит, тусовка наша ничему тебя не научила? – она отпрянула и рассмеялась.
– Увы, научила! Там поцелуй – как сигарета. Будто никто ничего не чувствует, никого не любит! Все только целуются с кем попало и так далее.
– О… – Лави опустила глаза. – Опять ты первый, кто мне это говорит. Почему? Даже, если ты чуточку прав.
– Скажи, – горячился Сва, – кто придумал такой прикол дебильный?
– Это к нам от западных хиппи пришло. И не с кем попало, а только со своими… Неужели ты не понял? В мире уже нет любви. Наш поцелуй – это капелька нежности, крошечная, как цветок, – она отвернулась и шагнула к дверям. – Мне выходить! Спасибо за песню. И за мораль. Не провожай, я тут близко живу.
– Прости, я… – Сва опёрся рукой о дверное стекло, будто желая её удержать, и умоляюще произнёс: – Не обижайся! Можно я тебя поцелую? Где тебя никто не целовал?
Она взглянула с издёвкой:
– Прямо здесь? Думаю, таких мест уже не осталось.
Сва поймал её руки и стал с отчаянной страстью целовать худые запястья, холодные пальцы, ногти с обломанным маникюром. Лицом утонул в её ладонях.
Лави шумно вздохнула, слабо потянула пальцы назад:
– Уже целовали. Сегодня вечером.
Через миг на пустом эскалаторе они, изнемогая, искали губы друг друга. Обнявшись, с закрытыми глазами, возносились всё выше, цепенели оттого, что вот-вот эскалатор кончится, и не в силах были разъединиться. Теряя голову, Сва чувствовал покорную, встречную, сводящую с ума нежность:
– Люблю тебя! Навсегда полюбил!
В ответ донеслось едва слышное:
– Встретить тебя… В этой паскудной жизни…
Комья свежего снега таяли на мокром асфальте. Они шли из метро в сырой холод, Лави держала его под руку. Напрасно Сва вновь пытался её обнять, она отстранялась и упорно смотрела вниз, в сторону.
– Что с тобой?
– Ничего. Прости, голова кружится. Это от седа, – вздохнула и, не замедляя шагов, отвернулась ещё больше.
Молча прошли сквозь чёрно-белый призрачный парк полный слабых древесных запахов.
– Дальше не провожай, – сказала она перед большим сталинским зданием и остановилась. – Тебя всё равно не пустят.
Быстро коснулась губами его щеки:
– Не обижайся, уже поздно.
– Лави! – он попытался её обнять. – Мы так и простимся?
– А как бы ты хотел? – вскинула она полные слёз глаза. – Чтобы я тебя на ночь к себе вписала?
– Ты о чём? Совсем не то. Совсем! – Сва побледнел. – Раз так… Ничего я не хочу. И правда, зачем тебе моя любовь? Немного расслабилась, как пипл в парадняке, вот и всё. И всё-о!
Он прокричал последние слова и, не оборачиваясь, бросился назад. Несколько мгновений надеялся, что Лави его окликнет, и готов был вернуться, забыв о позднем часе, обо всём на свете. Но она не позвала.
Сва чувствовал, что для неё это было «не всё», вспоминал её поцелуи, слёзы в глазах, дрогнувший голос и обидные слова в конце – будто нарочно отвечала на песню, которую он спел ей в метро. Будто она и была той, самой первой, с кем он расстался, захлёбываясь тоской… Ничего, ничего он не понимал. Опять любовь казалась мучительным чудом: является на миг и, целуя, уходит навсегда.
Утром не было сил проснуться, начать бессмысленный день, ждать вечера, идти неведомо куда. С парадняком он покончил, но Лави… Потерять её из-за какой-то нелепости, из-за каких-то слов, одних только слов! Нет, она не притворялась, она сама страдала.
– С ней что-то непонятное происходит. Плакала и всё равно уходила. Неужели из-за этого верзилы?
Прощальный мучительный взгляд Лави нескончаемо летел в душу. И её песня, от которой стало ещё больнее жить, звучала вокруг – в ледяном, изуродованном мире.
– Мы так похожи, невероятно похожи, – горевал Сва. – Она с первой встречи потянулась ко мне, не скрывая. А вчера я прямо сказал ей, что люблю. Неужели она выходит замуж? Ну, зачем, если не любит? Зачем ей этот тип? Я должен всё узнать у неё самой. Пусть считает меня мажором, студнем, дебилом – кем угодно, стерплю я эту чепуху. А её всё равно буду любить. Но как сказать ей об этом? Опять идти в парадняк?
Давно наступил вечер. После бесчисленных колебаний Сва понял, что другого выхода нет.
Картонная папка с тесёмками, в которой он хранил свои стихи – те немногие, что не сжёг однажды, в нестерпимо ясный летний день, – уже выцвела за несколько лет. Всё было перемешано с машинописными перепечатками, так и оказавшимися никому не нужными.
– Несколько стихотворений десятиклассника о несчастной любви и нелепой жизни. Наивные и неумелые, как первый поцелуй. Ничего не буду исправлять. Она поймёт…
На остальных листках чернели неровные строчки, написанные позже. Скоропись забытых мыслей и чувств мгновенно занималась в сознании: «Подождите, дожди, подождите», «Снега талые кристаллы», «Мне снится твоя ресница»… Та, для которой это было написано, через день вернула стихи, похвалила и сказала, что больше любит кино. Наверное, тогда и началось их долгое расставание… Да, именно так. Среди высохших до хруста страничек Сва выбрал одну и перечёл первую строку: «Листья – это птицы…» Те, что летят лишь однажды – сразу в вечность. Вспомнился первый приступ тоски, когда за одну ночь кончилась юность и наполовину рухнул мир:
– Неужели никто не понимает, что смерть так близка, а жизнь – лишь несколько прерывистых вздохов?
Как и тогда, Сва отгонял свои прозрения и удивлялся: те же мысли читал он в глубоких, будто гаснущих глазах Лави. Перепечатки сложил в конверт и сунул в сумку – так, на всякий случай.
В метро, на эскалаторе привиделась их вчерашняя встреча – похожие на затяжное падение поцелуи и неожиданное, невыносимое расставание. Время остановилось внутри этих воспоминаний, а когда Сва вышел на улицу и повернул на знакомый бульвар, потекло с ускоренной силой. Он шёл по аллеям, зачем-то отыскивая их вчерашнюю дорогу до метро. Долго кружил в соседних переулках и никак не решался толкнуть старинную, облезлую дверь. Боялся даже представить, что Лави не пришла, что опять явилась со своим верзилой и его не заметит или убийственно скажет что-нибудь обидное, после чего… Тут Сва терялся и ни о чём не мог думать. Дважды останавливался у подъезда, собирался с духом и отходил в холод и темноту. Совсем закоченел, но стало легче – от холода тело начала сотрясать дрожь, которую так легко было перенести. Мелькнула пугающая мысль, что из-за позднего часа все скоро разойдутся по домам. И тогда, прикусив губу, он толкнул дверь.
Тёпловатый, дымный воздух пахнул в лицо. В сером мареве Сва сразу увидел Лави, сидящую у дальней стены вместе с подругами, а рядом, как всегда, толпился народ. На хлопок входной двери все подняли головы.
– Хай! – он остановился посередине подъезда, под тусклой лампочкой.
– Сва прикамал… – удивлённо протянула Точка.
В тот же миг Лави соскочила с батареи, подбежала и повисла у него на шее:
– Я так тебя ждала! Так боялась, что не придёшь! Сва, любимый, прости!
– Чепуха, – забыв обо всём, он утонул во вчерашнем бесконечном поцелуе…
– Будто одни в целом мире, – мечтательно протянул в наступившей тишине чей-то голосок.
– Бросьте, так не бывает, – звучно кашлянул Потоп.
Вокруг принялись со смехом галдеть, но Лави только вздохнула и, чуть повернув голову, произнесла:
– Бывает. Но та-ак редко.
– Народ, делаем, как они! – пьяно заорал Потоп. – Где наш последний батл?
– А просто так тебе слабо? – крикнула Мади. – Вот мэны пошли, алкмэны!
Бор оказался возле Сва и, усмехаясь, протянул им с Лави полстакана рэда:
– Вас что теперь и вином не разольёшь?
Подошли остальные:
– Пьём за нас всех!
– За хипповую любовь!
– Ну-ка, ещё один кис нам продавите! С привкусом дешёвого вайна. А мы вас поддержим, – Откол сделал вид, что подхватывает падающую на пол пару, и грустновато усмехнулся.
Лави взяла протянутый стакан, отпила и передала Сва, обернулась на Откола:
– Фэнкс! А теперь все отвяньте, плизз… – она загадочно, пьяно обвела взглядом парадняк и взяла под руку Сва. – Давай двинем куда-нибудь. Пипл, всем чао!
Они шли в обнимку, непонятно куда. На засыпанном снегом бульваре, где их внезапно застала первая метель, обморочно целовались, глотая талый снег и сладкую боль.
– Как с тобой кайфово, – шептала Лави и надолго терялась в его заснеженной бороде.
Сва уже не пытался собой овладеть, а она будто ждала новых поцелуев, каждый раз, когда он прикасался к её губам, вздыхала и льнула навстречу. Затем пошатнулась на ходу, потянула его на запорошённую скамейку, откинулась назад и замерла, подставив лицо снежинкам.
Он очнулся, смахнул капли с бороды, вынул и протянул папку:
– Вот стихи, как обещал.
– Принёс… Обязательно прочту, – Лави, не глядя, сунула их в шитую из цветных лоскутов кожаную сумку. – Ты с родичами живёшь?
Вглядываясь в мягкий профиль, Сва начал что-то рассказывать про трудный размен с родителями и комнатку в маленькой коммуналке, а сам в несчётный раз ласкал глазами запорошённые волосы под капюшоном, лоб, влажные от снега щёки, покрасневший тонкий нос, губы.
– Так у тебя свой рум? – она отшатнулась в полуулыбке, зрачки стали ещё больше и темнее. – Хочу посмотреть, как ты живёшь, поехали!
– Ну, если ты… А не поздно? – залепетал Сва, и у него прервалось дыхание.
– Что ты мелешь? Я совсем закоченела, – Лави поднялась со скамьи. – Нам как, на метро?
Пошатываясь от неукротимого волнения, он вёл её под руку, стараясь ни о чём не думать. «Будь, что будет, будь, как будет», – вертелись в мозгу бессмысленные слова, вслед за ними кружилась голова, внутри разгорался тяжелый жар, опускался всё ниже и мучительно давил в животе. Она шагала, опустив ресницы, словно в полусне, прижавшись к нему и закрыв глаза, сидела в вагоне, а Сва изнемогал от её близости, старался не замечать коленок, приоткрывшихся между полами дублёнки, и пытался думать о другом.
Спустя полчаса Лави шла рядом под медленным, сонным снегопадом, не глядя по сторонам, будто к себе домой. Лишь раз остановилась и ухватила его за рукав:
– Смоук не подкинешь?
В лифте он попробовал её поцеловать, но встретил бесчувственные мягкие губы с сигаретным выдохом: ресницы дрожали на полузакрытых глазах, в волосах таяли снежинки. Топая каблучками сапог, Лави вышла на лестничную клетку. Сва выудил из карманов ключи, сдерживая дрожь, защёлкнул входную дверь, в темноте провёл её по коридору до комнаты. «Спят старики», – подумал с облечением, закрылся изнутри, зажёг свет и глухо прознёс:
– Вот, здесь я и живу.
– Файн. Только свет выруби, глазам больно, – Лави прикрыла лицо рукой, а другой начала расстегивать пальто.
Теряя голову, он обнял её и провалился в беспамятство…
Изнемогая, слепо бился рядом с неподвижным ласковым телом, будто хотел оживить умирающего человека. Гладил и целовал. Одиноко летел в невообразимую даль, прочь от глупой плоти, и влёк Лави с собой. А когда застонал от жгучего и бессмысленного восторга, она лишь тихо вздохнула.
Сва чувствовал щекой душистые волосы и попытался понять, что с ней опять произошло. Шуплый живот, жаркий пушистый свитер, под ним лёгкий бугорок груди: «Зачем всё это? Будто оставила мне свою полуживую оболочку, а сама ушла. Но её плоть, одна лишь плоть мне не нужна. И не была нужна никогда!»
Время медленно двинулось, он шевельнулся, поцеловал застывшее лицо:
– Зачем ты это сделала?
– Что? – встрепенулась Лави и вздохнула. – Жарко…
Скользнула ладонью по его плечу, добавила, будто извиняясь:
– Ты даже мой свитер не снял. Так жарко.
Он шевельнулся, попытался что-то сделать с её одеждой.
– Подожди, я сама, – хмыкнула Лави и села на кровати.
Накинув халат, Сва отошёл к окну и закурил. Он никак не мог найти себе места из-за её наготы и всего, что так нелепо произошло. В голове устало билось: «Чего она хочет? Зачем приехала? Всё не так, не то…» Обернулся и увидел, скорее, почувствовал во тьме её долгий взгляд, спросил:
– Что с тобой? Не понимаю?
– Прости, я была далеко, – у Лави дрогнули губы, на её лицо наплывала грусть, она тряхнула головой, пытаясь уйти от неведомых мыслей, и – было видно – через силу улыбнулась: – Ты такой пылкий, ласковый. Удивительно.
Сва не ответил. В который раз она вздохнула и огляделась:
– У тебя тут тихо. И без занавесок хорошо – небо видно. Смотри, облака светятся.
– Наверное, луна взошла, – он опёрся о подоконник, глянул ввысь и услышал за спиной шорох:
– А где смоук? – ничуть не смущаясь, Лави подошла к нему и вгляделась в небесную тьму.
Казалось, только сейчас она вышла из беспамятства. Чиркнула зажигалкой, затянулась, тут же толчком загасила сигарету о стекло, рукой проникла под халат и прижалась всем телом:
– Ми-лый, любовь моя.
Это она? Белеет в странном обмороке лицо, на губах остался забытый вдох. Незнакомой дорогой тянется в полумраке откинутая рука. Грудь нежно и незряче смотрит вдаль. Тайной жизнью дышит живот, кажется мягкой отмелью, тёплым берегом, крохотным небосводом с отпечатком луны. А дальше, под неразличимой путаницей волос, тело кончается. Нет, творится заново из плоти крошечного младенца, белой ровной долиной возвращается к водопаду волос…
Тонкие пальцы гладили бороду, плечи, грудь, от этих прикосновений замирала кровь. Светящиеся облака соприкасались краями, плыли в чёрном небе. И казалось, они вдвоём тоже медленно парили – на головокружительной высоте, откуда невозможно вернуться на землю прежними людьми.
– …
– …
Слова были похожи на дыхание. Кто начал говорить, о чём, зачем? Глаза давно привыкли к полумраку, Сва увидел маленькую родинку над её ключицей, поцеловал. Поймал пальцы, поднёс к губам, вспоминая их первый поцелуй. И вдруг заметил на запястье три тонких белых царапины.
– Что это у тебя?
– А, это… – Лави помолчала. – Это я пилилась однажды. Но облом всё, неважно.
Он не решился расспрашивать, лишь погладил бледные шрамики, косо рассёкшие кожу:
– Больше никогда так не делай, слышишь!
– Если б ты был со мной тогда, раньше… Боже, как ты опоздал! – Лави тяжело выдохнула и закрыла глаза.
А потом началось ужасное. Она уткнулась носом в его грудь и отчаянно зарыдала.
– Что с тобой? – тряс её Сва, пытаясь целовать в прыгающие губы, в мокрые глаза, ловя невозможные слова:
– Нет… Ты не должен! Не должен… меня… лю… – она никак не могла закончить свою страшную фразу.
– Что ты несёшь? Мы вместе! Навсегда!
Лави замотала головой, сдерживая то ли крик, то ли боль.
Он прижался к ней, гладил, целовал, тряс, целовал опять. Потом вскочил, заставил выпить полстакана воды и сел на кровать.
Несколько раз вздохнул, обтёр мокрой ладонью лицо. Ничто не помогало. Лави сотрясала непрестанная дрожь. Не зная, что делать, он набросил на неё одеяло и глухо спросил:
– Хочешь, выпьем чуть-чуть? Расслабишься. У меня немного вина есть.
Она не ответила.
Старики-соседи спали, похрапывая из-за двери на два голоса. Сва прошёл на кухню, заварил чай, захватил из холодильника еды и вернулся в комнату, нарезал хлеб, достал портвейн, рюмки, чашки, уселся за стол и принялся ждать. Облака тускнели, становились серо-чёрными, звёзды исчезали под рыхлыми краями, опять вспыхивали, вновь гасли. Тускнели окна в соседних домах, из дворового провала поднималась темень и широкими лентами реяла перед окном. Ледяная декабрьская ночь заползала в комнату. Он поёжился, вздохнул и, будто в ответ, услышал её голос:
– Думаешь, я сплю? – Лави сидела на подушках, опершись спиной о стену.
В тёмных глазницах стыл неподвижный, пугающий взгляд.
– Скажи, что происходит? Тебе плохо со мной? – Сва сел рядом, обнял, посмотрел ей в глаза, пытаясь разглядеть в них знакомый тёплый свет.
Она покачала головой:
– Я тебе скажу, кто я, и ты всё поймёшь.
Сва тут же закрыл ей рот поцелуем:
– Не надо, я не мальчик.
– Совсем не то, подожди! – Лави отстранилась и закрыла лицо руками, а когда отвела их, он услышал другой, хриплый голос:
Я пришла в этот мир, чтоб исчезнуть,в поцелуях чужих…Сбилась, миг помолчала:
в поцелуях слепых раствориться.Глупо верить, любить и молитьсяна краю торжествующей бездны.Закрыв глаза, она шептала всё тише:
Как расстаться мне с жизнью убогой,улететь в синеву, словно птица?Вижу всюду мертвенные лица,слышу оклики смерти…– …из гроба, – сквозь зубы выдохнула и в упор, мрачно глянула. Стало нестерпимо. Сва рывком поднялся, шагнул к окну, вплавил лоб в ледяное стекло и с силой зажмурился.
– Дальше там про Бога и ещё… – услышал за спиной. – Не хочу продолжать. Пойми…
Он обернулся, опять сел рядом. Лави прижалась к его плечу, провела ладонью по груди:
– Я должна была встретить тебя намного раньше, тогда бы я так не написала. После всех мэнов, которые у меня были – не обижайся только! – вдруг, под конец, встретился ты.
– Какой конец, ты о чём? – перебил он и, не замечая обиды, с ласковой силой тряхнул её за плечи.
Лави будто ничего не слышала:
– Встретился, когда уже страшно стало полюбить. А так ждала любви, всё бы за неё отдала. Но теперь не могу, ты со мной погибнешь. Лучше я одна…
Он закричал и вскочил с кровати:
– Это креза полная! Забудь эти слова! Забудь свои стихи проклятые!
– Забуду эти – будут другие, ещё хуже.
– Ты должна всё забыть! Все свои мысли чудовищные!
– А как забыть? Неужели не чувствуешь, что смерть всегда рядом?
– Нет, прошёл этот юношеский бред! Осталась только любовь, – Сва опустился на пол перед нею, ужасаясь своей догадке, спросил. – Ты что, на наркоте подсела? Скажи честно! У тебя клины. Брось, Лави, умоляю! Всё пройдёт, мы с тобой будем вместе. Я полюбил тебя, это навсегда.
Она опять сорвалась в бессильный плач:
– Раньше всё было так ясно. Просто, до ужаса. Я только ждала, когда всё кончится. И вдруг появился ты.
– И вдруг появилась ты! – с силой вскрикнул Сва. – Теперь всё будет по-другому! Любовь всё изменит, веришь?
Она жалко улыбнулась и замотала головой, не вытирая слёз:
– Я слишком далеко ушла. Слишком поздно. Невозможно любить, умирая.
– Почему, умирая? Не говори так, не мучай себя и меня!
Она долго смотрела в пустое окно, будто чего-то ждала или слушала в себе:
– Милый, мы ведь не навсегда родились – только на миг. На миг, как ты вчера спел мне, помнишь? С первого удара, ещё девчонкой, я почувствовала, что в жизни всё будет страшнее, что я не вынесу. Так и случилось, судьба моя такая. Если б ты знал… Для меня всё кончено на земле, почти всё, – она отвернулась и закончила ломающимся шёпотом: – Уже столько времени мои поцелуи – как в лицо смерти. Даже с тобой я не могу от этого избавиться. Нет сил жить.
По телу вместе со страхом прошлась летучая колкая дрожь, и Сва похолодел.
– Один монах сказал, что я порченая. Что блудница, грешница, что бесноватой скоро стану… Не знаю, как отсюда вырваться, от себя спастись, – глухо выдавливала она слова и вдруг залилась слезами: – Боже, помоги исчезнуть! Хоть в этом помоги!
– Не могу слышать! – закричал он, вскочил и закачался от неожиданной дурноты: – Тошнит что-то…
Сва не помнил, как и зачем оделся. Будто собрался по непонятному делу уходить из дома, но в последний момент застыл у окна, глядя вглубь комнаты. Лави сидела на кровати, опустив голову. Свесившиеся волосы наполовину закрывали лицо, грудь странно светилась в темноте.
– Что, стрёмно со мной? – посмотрела исподлобья, с тяжёлой усмешкой.
Он не ответил. Не одеваясь, Лави опять подошла, потянулась обнять. Потом передумала и села к столу, нащупала сигареты:
– Куда же ты собрался из собственного дома? А я винца выпить с тобой хотела. Или хоть чаю попить, – она выдохнула дым, рассеянно огляделась и покусала губы. – Жаль, травки нет, было бы в кайф… Ладно, я и так с тобою улетела, даже не верится.
Её нагота тянула и тихо корёжила тело, а душа цепенела, сжималась в бессильный комок. Сва слышал голос Лави, но почти не понимал слов:
– Видишь, я тебе уже всё отдала. И ничего другого, лучшего, у тебя со мной не будет. Вот в чём ужас… Всё бессмысленно. Нет никакого Бога, есть лишь глупые мечты о любви и счастье. Мне надоел этот абсурд, называемый жизнью, а тебе ещё нет. Разница между нами только в этом, только. А в остальном мы слишком похожи. И мне страшно за тебя. Не за себя – я уже давно всё поняла.
Перед глазами темнела, кружилась комната, и посередине сидела Лави. Он отвернулся. Хотелось, чтобы всё превратилось в идиотскую шутку, чтобы она расхохоталась, чтобы исчезла невыносимая тяжесть, повисшая в комнате.
– Ты бы оделась. На ведьму слишком похожа, прости, – прошептал Сва и закрыл лицо руками.
– Да, похожа, время от времени. Ты не первый, кто заметил.
– Хватит! Не могу больше! Ты всё придумала! – сорвался он на крик и сжал зубы, чтобы прийти в себя.
– А мне гнуснейшей придумкой кажется наша жизнь, понимаешь? Даже встреча с тобою – как насмешка, когда жить уже сил не осталось. Внутри всё сожжено. Моя нежность… Кому она была нужна? Только моё тело – как закуска после вайна. От него ведь, чёрт возьми, не убывает! Клёво, скажи? А? – она откинулась на стуле и зашлась в плачущем смехе.
Сва зажмурился, как от пощёчины, руки стали мелко дрожать:
– Что-то мне совсем тяжко стало. Пойду ну улицу, подышу, – пробормотал он и выскочил из квартиры.
Забыв о лифте, стремглав слетел по лестнице вниз. Хотелось сделать что-то непоправимое, разрушить какое-то проклятие, что-то ненавистное сломать в этом мире. Он бессильно вскинул кулаки к небу и неожиданно для себя побежал. На улице не было ни души. Светили никчёмные фонари. Истоптанный, разъезженный шинами снег то скользил, то хлюпал под ногами – детская площадка, кусты, дымящаяся яма теплотрассы, гаражи, соседний двор, опять кусты, дырявый бетонный забор, помойка, заснеженные автомобили, дома, дома…
Сжиженный холодный воздух с шумом втекал и вытекал из груди. Потемнело в глазах от изнеможения, и Сва перешёл на шаг, завершая большой бессмысленный круг. Сбоку показалась красная горящая зазубрина метро. По снеговой тропинке он пересёк знакомый двор – мимо стайки обугленных холодом деревьев, около беседки и обледенелой скамейки – и остановился.
– Наглоталась колёс, накурилась и шизанулась. На мраке съехала… Лучше не думать об этом, не думать ни о чём. Попробовать привести её в чувство, поцеловать, сказать «люблю». И больше никуда не отпускать. Мы вместе пойдём ко врачам. Я вытащу её, ведь есть же в мире что-то сильней наркоты!
Колотило в висках, рвалось наружу сердце. Сва схватился за грудь и вдруг понял, что сделать ничего не сможет.
– Она меня не послушает. И врачей тоже. Как с ней жить? Что делать?
Он не мог представить, что скажет Лави, и бессильно брёл прямо по снегу. У самого дома жалость к ней кольнула так сильно, что Сва остановился:
– Теперь это моя истерика… Но что я могу? У неё креза жестокая. Её лечить надо. А как, если ей жизнь в отврат? – и тут его полоснула по темени страшная мысль: – А если моя любовь, весь мир для неё – отголоски бреда? Если всё сожжено наркотой? Тогда ей только чудо поможет. Чудо, которого нет.
С этими мыслями, едва двигаясь, он повернул за угол. У подъезда на заснеженных ступеньках сидела Лави и смотрела в его сторону. Поднялась и пошла навстречу.
