В когтях багряного зверя

— Запомни, Проныра: я пощадил этих псов только из уважения к тебе и твоей женщине! Но в следующий раз, если кто-то вздумает меня отравить, а я выживу, тебе не спасти его, будь он хоть твоим родным братом, хоть самим Метатроном!

И, сверкнув глазами, потопал к бочке с водой, чтобы прополоскать испачканный сонным зельем рот и утолить жажду.

— Спасибо, я это запомню, — пообещал я вслед северянину и облегченно выдохнул.

Разыгравшееся на «Гольфстриме» короткое сражение обошлось без погибших и тяжелораненых. По нынешним временам — прямо-таки чудо! Хотя, если по дороге в Великую Чашу Гатри будет рассказывать о том, кто его изуродовал, вряд ли я предстану в его истории благородным и милосердным врагом. Что, впрочем, не помешало мне проявить к паломникам еще одно неслыханное милосердие.

— Подберете свои вещи на берегу! — вернувшись на мостик, прокричал я копошащимся в реке бывшим пассажирам. — Ваше оружие я выброшу подальше отсюда! Отыщите его утром, когда пойдете по нашим следам! И не советую больше искать с нами встречи! Вы смертельно оскорбили северянина, но он вас простил! О чем это говорит? О том, что вы стали свидетелями чуда! Возможно, самого великого чуда в вашей жизни! Если вы чтите заветы Септета, вам известно, что Ангелы не даруют дважды подобную удачу даже святым! Поэтому не нужно искушать их, попадаясь нам на глаза еще раз! Хорошо уяснили или повторить?

— Я повторю, загрызи вас пес! — рявкнул в бойницу Сандаварг, не дожидаясь ответа. — Не ваши Ангелы, а я — Убби Сандаварг! — оказал вам, песьим задницам, великую милость! Теперь знайте, кому вам надо молиться до скончания ваших дней! И молитесь как следует! Потому что, если до меня перестанут доходить ваши молитвы, я разгневаюсь, разыщу вас, где бы вы ни прятались, и живьем зарою в землю!

И, довольный своей шуткой, загоготал так, что на истребителе задребезжала обшивка.

В ответ строители Ковчега призвали на наши головы столько проклятий, что их с лихвой хватило бы на всех огнепоклонников мира. Несколько брошенных нам вслед камней стукнули по броне, не перелетев через борт. Убби на это уже не отреагировал. Продолжая бурчать что-то под нос, он отошел от бойницы и направился к мостику.

— Дерьмовые настали времена, раз теперь даже праведники-септиане озверели, как собаки, — поднявшись в рубку, заметил северянин с порога. — На кой вообще им сдалась наша развалюха, если они в технике ни в зуб ногой?

— Хотели выслужиться перед первосвященником Нуньесом, — ответил я. — Купить себе за наш счет билет на Ковчег. Согласись, щедрый вступительный взнос: плененная банда святотатца Проныры Третьего и его бронекат! Нас отдадут на заклание Нуньесу, а «Гольфстрим» будет искупать наши грехи, работая над строительством Ковчега.

— Ковчег, Ковчег!.. Какой такой Ковчег? — переспросил Убби.

До меня дошло, что он еще не в курсе нашего разговора с Гатри, и я посвятил северянина в эти подробности.

— Час от часу не легче! — подытожил он мою короткую историю. — Эти псы и раньше были психами, а теперь последнего ума лишились! Спасибо, что удержал меня от драки, Проныра. Кабы я сразу догадался, что Гатри, Панфил и все их отребье — юродивые, то не обиделся бы на них. Северяне не пачкаются в крови юродивых, даже если они швыряют в нас собачьим дерьмом… Э-хе-хе, куда ушли те времена, когда мы бились только с достойными противниками! Как думаешь, остались они еще на белом свете?

— Хватит еще на твою долю врагов, — отмахнулся я. — И достойных, и недостойных. Сам видишь: наше хулиганство в Аркис-Грандбоуле не забыто. Хуже того — на нас повесили еще и вактов, что прорвались тогда в столицу, хотя мы были тут уже ни при чем! Так что я бы на твоем месте не грустил, а радовался. Пока мы болтались по Югу, количество наших врагов в Атлантике не уменьшилось, а, наоборот, только выросло…

Кто бы мог подумать, что слова, какими я без задней мысли подбодрил товарища, станут пророческими! Не прошло и трех суток, как мы опять вляпались в неприятности. Да такие, что в сравнении с ними стычка с Гатри могла считаться всего лишь мелочной базарной склокой…

Глава 3

В горах Сьерра-Леоне извергались сразу два вулкана. И все дожди, что шли над равниной, лежащей восточнее этих гор, были грязные. «Гольфстрим», которого я еще вчера регулярно купал в реке, выглядел сегодня не самым лучшим образом. Весь покрытый потеками мокрого пепла, он приобрел тот демонический облик, какой должен быть присущ бронекату врагов Веры и Церкви. Обливая «Гольфстрим» грязью, небеса таким образом выводили нас, негодяев, на чистую воду. Звучит парадоксально, но на деле выглядело именно так.

Крупных рек здесь не было, зато озер хватало с избытком. Больших, малых, красных, бурых, желтых, оливковых, холодных, горячих, гейзерных, а то и вовсе кипящих, как котелок с кипятком, — самых разных озер, на любой вкус и цвет. Не было только прозрачных, какие мы встречали на Юге, в краю талых антарктических вод. Вернее, они были бы, не лей грязные дожди так часто, как будто и впрямь Земля готовилась к Новому потопу.

Однажды мы наткнулись на многокилометровую стену вырывающегося из земли густого пара. Гуго пошутил, назвав это явление стоящим вертикально озером, и отчасти был прав. Оно действительно разлилось бы здесь, если бы в глубине разлома, куда стекали окрестные ручьи и речушки, не было раскаленной лавы. Ее скопилось там так много, что вода попросту не могла ее остудить и испарялась без остатка, едва долетев до дна.

Издали зрелище выглядело фантастически, но приближаться к нему было рискованно. Не все испарения являлись безобидными. Часто это и впрямь оказывался обычный водяной пар. Но по Атлантике гуляли слухи о том, что иногда люди забредали в зону безобидных с виду извержений и сжигали себе легкие буквально за полчаса. А те, кому удавалось выжить, покрывались язвами, теряли зрение и харкали кровью.

Вот почему, подъезжая к очередным гейзерам или кипящему водоему, мы первым делом смотрели, не валяются ли поблизости трупы животных и птиц. И даже если не находили их, в любом случае разбивали лагерь вдали от берега — мало ли что? Береженого бог бережет, как говаривали в старину. Ну а поскольку бог в эти края явно не заглядывал — скорее уж, здесь любил околачиваться сам дьявол, — значит, нам требовалось быть вдвойне бдительными.

Некрупное озеро, к которому мы подъехали на третьи сутки после стычки с паломниками, выглядело вполне обычным. И было холодным, поскольку над ним не клубилась туманная дымка. Но я все равно остановил «Гольфстрим» в полукилометре от берега, хотя все мы были не прочь искупаться. Дождь прекратился еще в обед и, по всем приметам, надолго, поэтому было бы неплохо отмыться от грязи и выстирать одежду. Конечно, завтра или послезавтра опять разыграется непогода, и мы выпачкаемся с головы до пят. Но пока дождь давал нам передышку, было глупо ею не воспользоваться и не привести себя в порядок. Также следовало отмыть палубу. Затем, чтобы не измазаться после купания и побыть чистыми хотя бы до утра.

И все же я велел команде думать забыть о походе к воде. Малабонита и де Бодье попробовали спорить и доказывать мне, что я преувеличиваю вероятную угрозу. Однако Сандаварг пригляделся к водоему и признал, что мои опасения не лишены здравого смысла.

— Тебе тоже кажется, что здесь слишком странные волны? — спросил я у северянина, продолжающего недоверчиво таращиться на озеро.

— «Странные» — это еще мягко сказано, — ответил Убби. — Судите сами: ветерок дует слабенький, да к тому же со стороны берега, а волны на этой грязной луже ходят такие, каких я даже на южных озерах не видывал. И не просто ходят, а прямо бегут против ветра! Так, словно их кто-то подгоняет, загрызи меня пес! Да и прибой такой сильный, что небось камни величиной с куриное яйцо перекатывает. А лужа-то шириной всего ничего — другой берег хорошо виден… Проныра прав: не к добру все это. Нечего нам делать возле воды. Помоемся из бака и переночуем здесь.

— Спрафетлифо! Фота — херьмо! Польшая фота — польшое херьмо! — поддакнул Физз, лишний раз напомнив нам о своей водобоязни.

— Раньше был один параноик в команде, теперь их стало двое! Или трое, если считать того, что с хвостом, — проворчала Малабонита, но выступать против скептически настроенного большинства не стала. Как и Сенатор, который тоже обратил внимание на странность здешних волн и сразу расхотел купаться.

Пресную питьевую воду мы обычно набирали из тех озер, что разливались после дождя (обычного, не грязного), отстаивали ее и давали сначала на пробу Физзу. И если он не воротил от этой воды свой нос, значит, и нам можно было употреблять ее без опаски.

Воду, что извергала земля, было невозможно пить из-за растворенных в ней солей и прочей неаппетитной дряни. Однако их концентрация в каждом водоеме или источнике различалась, и порой сильно. Часто нам попадались реки или озера, чья вода имела отвратный вкус, но была пресной и подходила для других целей. Поэтому с недавних пор на «Гольфстриме» появилось два бака: питьевой и технический. Последний приходилось заправлять гораздо чаще. И немудрено. В мире, где отпала нужда экономить воду, человек быстро приобретал полезную привычку расхаживать с чистой физиономией и в выстиранной одежде.

Заснули мы, как обычно, сразу после ужина, оставив на страже Физза. Иногда — когда обстановка вокруг была тревожной, — к нему присоединялся Убби, у которого хватало времени выспаться днем. Сегодня усиленная охрана нам вроде бы не требовалась. Места эти были оживленными, но мы расположились в стороне от проторенных дорог. Пешие и конные скитальцы старались с них не сходить. От дождей хамада раскисла, и никому не хотелось плутать по щиколотку — а где и по колено — в грязи. А тем более там, где было трудно, если что, докричаться до помощи.

Близ нашего озера могли нарисоваться лишь другие перевозчики, но если они не появились до темноты, ночью не появятся подавно. Пускай мы вернули себе огонь, никто пока не изобрел прожектор, что позволил бы бронекату ездить по хамаде в кромешной тьме. А ясных ночей в отрогах грохочущих и дымящихся гор Сьерра-Леоне не бывало уже давно.

Весь вечер, вплоть до темноты, мы не спускали глаз с озера, но ничего в нем так и не изменилось. Необычайно крупные волны продолжали накатывать на берег, и в конце концов мы решили, что они — лишь отголоски тех преобразований, что протекают сейчас в недрах планеты. Сойдясь во мнении, я, Малабонита, Гуго и Убби растянули над палубой тент и легли спать, а Физз остался скучать возле жаровни с тлеющими углями. Его чешуя тоже фосфоресцировала сегодня бледным, тлеющим светом — не то что в былые времена. Но если прежде наш хвостатый «светоч» по этому поводу сильно расстраивался, то теперь у него был огонь, который, в отличие от солнца, позволял ящеру греть свои старческие косточки не только днем, но и ночью.

Отрадно, что любовь к огню не застила Физзу рассудок, и он не забывал о своих караульных обязанностях. И когда ночью он вдруг почуял угрозу, то тут же громко зашипел и забегал по палубе. Одно только странно: Физз не мог объяснить нам природу этой угрозы. Что было на него не похоже. Обычно у чешуйчатого болтуна хватало словарного запаса объяснить, почему он поднял нас на ноги посреди ночи. И вот в кои-то веки он спасовал и не нашелся, что сказать, кроме «Херьмо! Херьмо!».

Впрочем, долго гадать, о каком дерьме идет речь, не пришлось. Едва мы подорвались с матрацев, как сразу ощутили под ногами вибрацию. Палуба дрожала не настолько сильно, чтобы разбудить привыкших к тряске перевозчиков. Но достаточно сильно, чтобы дать понять: в округе творится что-то неладное.

Дрожал, естественно, не сам «Гольфстрим», а земля под ним. Причем она не только дрожала, а вдобавок издавала низкий гул, слишком странный для обычного землетрясения. И этот гул равномерно нарастал. Точно так же, как гудит вода, когда вы слышите ее приближающийся шум, стоя у сливного отверстия водопровода…

Вода!

Пропади я пропадом, если этот гул не связан с аномальным волнением на озере! Но если оно вышло из берегов, где же тогда плеск волн, который непременно долетел бы до наших ушей? Он отсутствовал. Гул нарастал, но прямых улик, связывающих его с озером, не было.

Проклятая темнота! Лишь свет наших факелов да зарево извергающихся вулканов на горизонте не позволяли назвать ее кромешной. Но в той стороне, где находилось озеро, мрак именно таким и был. Единственное, что мы могли сделать, — это выстрелить из «Эстанты» в том направлении пару факелов. Хорошенько смочив их в горючем растворе, дабы не погасли в полете, Малабонита зарядила осветительные снаряды в баллестираду, после чего подожгла и запустила их по навесной траектории как можно дальше.

Факелы улетели шагов на двести и, упав на землю, продолжали гореть. Правда, ничего интересного в освещаемой ими зоне не происходило. Мы пожертвовали ими, отвоевав у мрака небольшой участок пространства, но ни на йоту не приблизились к разгадке. Какая досада!

Чутье подсказывало мне, что надо срочно проваливать отсюда, да только куда? До рассвета еще несколько часов, а по хамаде впотьмах далеко не уедешь. Гарантированно кувыркнешься в овраг или посадишь истребитель брюхом на скалу — и все, путешествие окончено! С тем же успехом оно может закончиться, останься мы здесь. Но так мы хотя бы избежим неприятностей, если угроза окажется ложной, а зловещий шум — отголоском какого-нибудь далекого землетрясения. То-то огребем позору на наши седые… точнее, седую, полуседую, черную, рыжую и чешуйчатую головы, если наутро «Гольфстрим» будет валяться вверх колесами в канаве из-за того, что ночью мы со страху ударились в панику!

Между тем гул усилился настолько, что стало совершенно очевидно: добром это не кончится.

Так и вышло.

Толчок, сотрясший вскоре землю, был схож с тем, какой вызвала бомба Тамбурини, упав в Новое Жерло и распылив в мгновение ока миллиарды тонн иностали. «Гольфстрим» подбросило вверх на добрых полметра, несмотря на то что он стоял на месте. Мощные рессоры смягчили удар, но мы все равно попадали с ног, а Физз ненадолго лишился дара речи. Когда же он вновь заговорил, мы его почти не слышали, поскольку голос ящера утонул в шуме. В том самом шуме, какой мы до этого тщетно пытались расслышать и какой теперь не расслышал бы только глухой.

Рев несущегося на нас гигантского водяного вала!

Я в жизни не видывал таких волн, но представить, как они выглядят, мне было так же просто, как вообразить великана по одному лишь звуку его топота.

— Все в моторный отсек! — заорал я во всю глотку. — Не стой, спасайся!

Выбор убежища объяснялся просто. Вход в моторный отсек находился рядом, а до лестницы, ведущей в трюм, было гораздо больше. В трюме, конечно, безопаснее, но туда нам не успеть. Хотя дверь отсека де Бодье тоже достаточно крепка. Она не герметичная, но сдержит напор стихии и не позволит нам пострадать или утонуть во время ее удара.

Хорошо, когда тебя понимают с полуслова. Десять секунд, и все мы, включая подхваченного северянином Физза, уже находимся в моторном отсеке, и я поспешно запираю дверь с помощью блокировочного колеса. Последнее, что я вижу, прежде чем захлопнуть ее, — то, как гаснут оба наших факела, которые мы разбросали между озером и истребителем. Эти жалкие островки огня проглотила ревущая, колышущаяся тьма. Она показывается мне лишь на миг — пока не исчезает свет, — но этот жуткий кошмар будет преследовать меня до конца моих дней… Или всего-навсего пару минут, если тьма прорвется к нам в убежище и утопит нас тут, словно крыс — в железной бочке…

Удар стихии приходится на левый борт. От ее натиска «Гольфстрим» содрогается, затем начинает вибрировать… но вода, чьи струи должны хлынуть в дверные щели, почему-то туда не хлынула. Более того, я вижу сквозь них трепещущий свет факелов, какие мы оставили горящими на палубе. Факелы продолжают гореть, хотя я не сомневался, что волна перехлестнет через борт и моментально их погасит. А потом отмоет бронекат и от вулканического пепла, и от застарелой грязи, оставшейся здесь со времен нашего южного путешествия. Вот только кому нужна эта чистота, если к утру на борту истребителя останутся одни утопленники…

Спустя минуту стало понятно, что генеральная уборка отменяется. Шум за бортом начал стихать, переходя в обычное журчание, миролюбивое и успокаивающее. Даже не верилось, что это мурлычет тот самый зверь, который только что яростно рычал и бросался на нас. Может, он лишь притворяется паинькой, а в действительности готовится сейчас ко второму броску?

Но надвигающегося рева снаружи больше не доносилось. Да и вибрация тоже утихла. Отсиживаться взаперти пропал всякий смысл, и мы, отперев дверь, вернулись на палубу.

Такое впечатление, что мы перенеслись во времени на несколько дней назад и снова занимались переправой. Разве что нас выбросило на речной брод не засветло, а среди ночи. Вокруг «Гольфстрима» опять журчала вода, воздух был насыщен влагой, и Физз завел свою песню, какой докучал нам, пока мы работали паромщиками: «Вода — дерьмо!..» и тому подобное… Теперь-то, конечно, ему было что нам высказать, жаль только, объяснить причину наводнения ящер, как и мы, не мог. И не факт, что она откроется нам утром.

Ну да черт с ней, с причиной! Меня больше беспокоила не она, а последствия ночного катаклизма. И то, как мы будем искать теперь в хамаде дорогу. Если мы угодили в очередной стихийный разлив, которые случаются в Атлантике повсеместно (хотя о столь мощных выбросах грунтовых вод нам пока не доводилось слышать), дело плохо. Но до рассвета мы так и так проторчим здесь. И что бы еще ни выкинула стихия, нам придется пережить и последующие ее удары.

Опущенный с борта на веревке факел дал понять, что уровень воды под нами достигает сейчас четверти колеса и она течет в обратную сторону. Хотя утверждать, что озеро возвращается в свои берега, пока рановато — мало ли какие завихрения могут происходить с водным потоком на пересеченной местности. Но все же течение было сильным, и если под нами не образовалась река, вскоре здесь станет сухо.

Делать было нечего, кроме как сидеть и дожидаться утренних сумерек. Мы провели это время в тревожной полудреме, то и дело поглядывая на восток и вздрагивая при каждом подозрительном шуме. К утру вода действительно сошла, оставив после себя наносы из песка и грязи. И когда проглянувшее сквозь рваную пелену туч солнце наконец-то позволило нам осмотреться, все было отнюдь не так уж скверно.

Вода в озере заметно поднялась. Но оно так и осталось озером, а не превратилось в маленькое море, как могло показаться в потемках. О масштабе разразившегося ночью наводнения свидетельствовали лишь лужи: огромные — практически новые озера, — средние и малые. Лужи виднелись на всем обозримом пространстве, указывая, насколько мощным был разлив. Но куда подевалась извергнутая из земли вода, чей уровень, если судить по частично отмытым от грязи береговым скалам, поднимался на десяток метров от первоначального уровня воды в озере? Неужели утекла туда, откуда и появилась? И что вообще за сила смогла шутя выплеснуть на поверхность море? И не постепенно, как это происходило раньше, а за считаные минуты…

Да уж, после такого представления волей-неволей уверуешь вместе с септианами в Новый потоп и помчишься в Великую Чашу завоевывать себе место на строящемся Ковчеге.

Чем дальше, тем больше я убеждался, что планета избавлялась не только от болезней, какими заразили ее Вседержители, но и от человечества. Так, словно мы тоже были застарелым вирусом, который прежняя иммунная система Земли не могла до поры до времени победить. Но теперь, когда ее выздоровление шло полным ходом, окрепший иммунитет вычищал из ее организма всю лишнюю дрянь. Включая и старые вирусы, какие ослабили новую заразу и тем самым вроде бы помогли планете.

Вот такие в нашей Вселенной порядки. И попробуй назови их несправедливыми. Единственная благодарность, какую мы заслужили от спасенной Земли, — она по-прежнему не мешала нам бороться за свое существование, давая самым стойким из нас шанс выжить. Что ж, и на том спасибо. Пришельцы не оставляли нам даже таких перспектив…

Раньше путешествие по раскисшей хамаде отняло бы у нас немало сил и нервов. Но с тех пор, как мы вживили «Гольфстриму» второе сердце — вспомогательный ДБВ, — он мог запросто преодолевать топи глубиной до двух метров. Если бы не низкая скорость, липкие брызги и необходимость часто останавливаться, чтобы изучить впередилежащий путь, езда по грязи мне бы даже понравилась. Так мягко и плавно истребитель не катился даже по песку. А ощущения, какие я при этом испытывал, напоминали наше плаванье на корабле Владычицы Льдов — ровно до того момента, как мы посадили его с разгону на мель.

Огибая лужи и оставляя позади глубокую колею, мы двигались вдоль берега туда, где он постепенно подымался и переходил из пологого в обрывистый. Выброс в том месте наткнулся на прибрежные скалы, и за ними находилась обширная область, что пострадала от воды наименее всего. Там тоже хватало луж, но хамада была размыта уже не так сильно.

Все шло замечательно до тех пор, пока мы не наткнулись на неприятную находку. Она внезапно обнаружилась по левому борту и сразу привлекла наше внимание.

Вернее, находок было две, но они валялись неподалеку друг от друга, и мы заметили их одновременно. Заметили и могли бы проехать мимо — сколько раз мы поступали так, натыкаясь в хамаде на человеческие останки. Но сегодня выдался особый случай, поскольку трупы были достаточно свежими и оба принадлежали северянам.

Их тела зацепились за камни, и потому вода не смыла их в озеро. Но они утонули не во время потопа, а раньше — за два или три дня до него. Мы могли судить об этом с полной уверенностью, поскольку повидали на Юге много утопленников. И тех, которых утопили мы сами, устроив кораблекрушение, и тех, что погибли потом при переправе на берег, когда наши союзники расстреливали из орудий матросские шлюпки. После той бессмысленной и беспощадной бойни матросы еще долго вылавливали из озера мертвецов. И мы поневоле научились различать, какие из них провели в воде сутки, какие — трое, а какие — неделю…

Остановив бронекат, мы сошли на землю и приблизились к первому мертвому северянину. После чего выяснили, что он и вовсе не утонул, а умер еще до того, как очутился в воде. Распухшее, но еще не разлагающееся тело покрывало множество колотых и рубленых ран; их не удалось заметить издали, поскольку труп был полностью обескровлен. Лицо покойника также было изувечено, поэтому Сандаварг не смог определить, знал ли он его при жизни. Помимо свежих ран, на трупе имелись и старые шрамы. Но они в изобилии украшали шкуру любого наемника и не считались среди северян особыми приметами.

Осмотрев первого мертвеца, перешли ко второму. Он лежал ближе к воде и тоже был сильно изранен, но все же рассказал нам побольше своего собрата. На правой стороне его шеи обнаружилась отметина. Издали она походила на трупное пятно, однако на поверку оказалось, что это — татуировка. Распухшая кожа делала ее нечеткой, и все же мы разобрали, что там изображено: собранные «веером», четыре игральные карты разных мастей и значений. Любой картежник назвал бы этот расклад не самым удачным. Но для носителя татуировки он, видимо, однажды стал счастливым и принес крупный выигрыш. Поэтому северянин и увековечил у себя на теле эти карты, сделав их своим талисманом. Возможно, до недавнего времени они и впрямь помогали ему. Но в последнем бою фортуна отвернулась от игрока, выдав все козыри его врагам.

— Загрызи меня пес, если это не Фреки! — воскликнул Убби, вмиг опознав мертвеца по уникальной татуировке. — У кого еще, кроме него, могли быть точно такие же дурацкие счастливые карты! Помнишь Фреки, Проныра?

— Еще бы не помнить! — отозвался я. Меня осенила та же самая догадка, просто Сандаварг озвучил ее раньше. — И не только его, а весь их сквад помню: Фреки, Тур, Квасир, этот, как его… Херлуф и, конечно, сам домар Тунгахоп… Вот уж не думал, что встречу одного из этих парней здесь, да еще мертвым!

— Похоже, не одного, а двух, — поправил меня Сандаварг. — У первого покойника на левом предплечье шрам от лошадиного укуса. Тоже редкая отметина, ведь мы, северяне, на дух не переносим лошадей и обычно держимся от них подальше. Но когда мы со сквадом Тунгахопа и Кавалькадой пробирались к Новому Жерлу, нам хочешь не хочешь пришлось оседлать лошадей. Одна из этих вонючих тварей и цапнула тогда Квасира… Я про это сразу вспомнил, едва на руку тому мертвецу глянул. Да только мало ли, думаю, в Атлантике укушенных лошадьми северян, вот и промолчал. Однако, если никто не спорит, что вот этот покойник — Фреки, значит, вон тот наверняка и есть Квасир… Правильно я толкую?