Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Егор Яковлев

Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Издание 2-е, перераб., доп.

© ООО Издательство "Питер", 2021

Вступление

7 января 1946 года на Нюрнбергском процессе состоялся допрос обергруппенфюрера СС Эриха фон дем Бах-Зелевского[1]. Этот эсэсовский генерал оказался едва ли не самым везучим палачом среди всех, кто подвизался на службе у Третьего рейха. Несмотря на то что руки его по локоть были в крови, перед международным трибуналом он предстал не как подсудимый, а как свидетель обвинения. Бах-Зелевский – наместник Генриха Гиммлера в Белоруссии и Центральной России, который методично уничтожал евреев и рьяно сжигал деревни со всем населением, сдался американской армии и сразу же изъявил готовность сотрудничать. Его пощадили – в обмен на откровенные показания против элиты нацистской Германии. И среди прочего бывший обергруппенфюрер сообщил о совещании в замке Вевельсбург, состоявшемся незадолго до начала войны против Советского Союза: на этой встрече глава СС сказал своим ближайшим соратникам, что «целью похода на Россию является сокращение числа славян на 30 миллионов человек»[2].

По понятным причинам эти показания вызвали особый интерес у советской стороны. На прямой вопрос прокурора Юрия Покровского, выполнялась ли истребительная установка Гиммлера под прикрытием антипартизанских операций, свидетель ответил утвердительно: «Я считаю, что эти методы действительно привели бы к истреблению 30 миллионов, если бы их продолжали применять»[3]. Гитлер и Гиммлер были уже мертвы, и обвинители пытались добиться подтверждения сенсационной информации от главного нациста, сидевшего на нюрнбергской скамье подсудимых, – Германа Геринга, бывшего преемника фюрера, руководителя военной экономики и люфтваффе. Тот, однако, не собирался ни в чём признаваться. Защитная тактика рейхсмаршала заключалась в том, чтобы, во-первых, ловить своих противников на противоречиях и раздувать неточности в их речах, во-вторых, валить все очевидные преступления на покойных соратников и, наконец, не признавать ничего, под чем не стояла бы его подпись. С помощью этих уловок Геринг отправил в нокдаун американского прокурора Роберта Джексона, который во время допроса «наци № 2» допустил ряд ошибок. В частности, Джексон попытался уличить своего визави в поджоге рейхстага в 1933 году: версия обвинения – ложная, как полагает большинство современных историков[4], – состояла в том, что это была нацистская провокация с целью возложить ответственность за пожар на коммунистов, разгромить их и установить в стране гитлеровскую диктатуру. Обвинитель от США ссылался на показания генерала Франца Гальдера, который якобы слышал, как в 1942 году, во время завтрака у фюрера, Геринг сказал: «Единственный человек, который действительно знает рейхстаг, – это я, потому что я поджёг его!»[5]. Это свидетельство ничуть не смутило рейхсмаршала, который спокойно ответил, что подобного разговора не было, и потребовал очной ставки с Гальдером (она так и не состоялась). Дав понять, что американский свидетель – лжец, экс-преемник фюрера через несколько секунд намекнул на то, что он ещё и бездарь. На вопрос Джексона, знает ли он, кто такой Гальдер и какой пост занимал этот человек, рейхсмаршал язвительно ответил: «Он был начальником штаба сухопутных войск. Когда началась война, я беспрестанно указывал фюреру, что он должен взять себе такого начальника штаба, который что-то понимает в военных делах»[6]. Обвинитель не нашёлся, чем парировать этот выпад. На следующий день газеты вышли с заголовками о моральной победе Геринга.

Британский и советский прокуроры, Дэвид Максвелл-Файф и Роман Руденко, вернули инициативу обвинению и поставили Геринга в тупик убийственными документами о тотальном разграблении советских земель под бдительным контролем обвиняемого. Рейхсмаршал был уличён в планировании захвата восточных территорий и закабалении миллионов людей в фактические рабство (термин «рабство» Геринг отвергал, предпочитая словосочетание «принудительный труд»). Однако вопрос о тридцати миллионах, подлежавших уничтожению в ходе войны на Востоке, повис в воздухе. Когда Руденко завёл разговор на эту тему, нацист, образно говоря, развёл руками: об истреблении славян говорил Гиммлер, а не он. Кроме того, это «был не приказ, это была всего лишь речь». Руденко, к его чести, этим не удовлетворился. Он заговорил о том, что в нацистской Германии имелся единый руководящий центр – Гитлер и его ближайшее окружение, в том числе правая рука фюрера – Геринг. Мог ли Гиммлер самостоятельно давать указание об уничтожении славян, без ведома фюрера или его преемника?[7]

Роман Андреевич ставил вопросы остро и в целом верно. Однако в распоряжении советского обвинителя было не так много показаний или документов, подтверждающих план истребления. Это позволило Герингу постоянно твердить одно и то же: «Нет. Не знаю. Мне ничего не известно о таком указании или распоряжении»[8].

Тогда, в Нюрнберге, рейхсмаршалу удалось уйти от этой опасной для него темы. Накопленных доказательств с лихвой хватило, чтобы приговорить Геринга к петле как военного преступника, но геноцид советского народа – массовое уничтожение, умышленное заблаговременно – не был расследован до конца. Печально, что обвинение не задалось вопросом, почему в речи Гиммлера фигурировали именно тридцать миллионов славян. Почему не десять, не пятьдесят, не семьдесят? Это соображение уже в 1946 году могло бы привести следователей к бывшему министру сельского хозяйства и продовольствия Герберту Бакке, подчинённому Геринга и другу Гиммлера, который пролил бы свет на предвоенное планирование массового истребления. Увы, этого не произошло.

Впрочем, осуждать за это Руденко и других советских прокуроров, конечно, не стоит: процесс над нацистами готовился в авральном режиме, а преступления их были столь многочисленны, что на многое просто не хватало сил и времени. Но факт остаётся фактом: в Нюрнберге замысел уничтожения народов Советского Союза (за исключением еврейского) окончательно вскрыт и описан не был.

А между тем главный подсудимый на процессе отчаянно лгал, пытаясь спасти свою жизнь. На самом деле он прекрасно знал, откуда взялась установка Гиммлера. Ему был хорошо известен источник цифры в тридцать миллионов. Он сам называл её – обозначая масштабы истребления – министру иностранных дел Италии графу Галеаццо Чиано в ноябре 1941 года[9]. Он был одним из вдохновителей и творцов чудовищной истребительной политики.

О том, как она зрела и чем обернулась, написана данная книга.

* * *

Агрессию Германии против Советского Союза можно рассматривать под разными углами. Несомненно, она была идеологической войной, схваткой между двумя противоположными социальными системами, нацизмом и коммунизмом. Но вместе с тем эта война на уничтожение была последней – во всяком случае на данный момент – крупной колониальной войной, что часто уходит от сознания наших современников. Атакуя противника на Востоке, нацисты видели себя белыми господами, которых история бросила в сражение против дикарей, возглавляемых жестокими еврейскими вождями. Это может вызвать недоумение: дикари не воюют на танках ИС и Т-34, у них нет «Катюш» и пистолетов-пулемётов Шпагина – ППШ, они не берут европейские столицы и не водружают свои знамёна (есть ли у дикарей вообще знамёна?) над зданием вражеского парламента. Но всё это послезнание, совершенно непредставимое для Гитлера и его окружения до начала похода на Восток. Тогда, в июне 1941 года, коренной житель СССР представлялся берлинским бонзам кем-то вроде индейца или аборигена Австралии, который лишь по недоразумению владеет землёй, что «велика и обильна». Они были уверены, что человек культуры и цивилизации, человек из «расы господ», как называла германцев нацистская терминология, сможет легко забрать эту землю себе, вышвырнув с неё туземцев. Гитлер и Гиммлер не случайно были адептами расовой теории: она помогала представить жителей Востока нелюдями, уничтожать которых не преступление.

В этой книге я предлагаю взгляд на события той войны, который многим покажется неожиданным, но далее будет представлена целая россыпь доказательств в его пользу. Я рассматриваю эту Vernichtungskrieg не как уникальное событие, а как частный случай поселенческого колониализма – попытки захвата территории с целью заселения её колонизаторами и – соответственно – очищения от коренного народа. Эта стратегия применялась и ранее: она была успешно воплощена в жизнь при покорении европейцами Тасмании, Австралии и Северной Америки. Гитлер не только знал об этом; он взирал на эти события как на истории успеха. Его новация заключалась только в том, что он решил применить старые приёмы к землям и народам Европы и при максимальном участии своего тоталитарного государства.

Эти чисто колониальные соображения, сплетаясь с экономическими (конкуренция за ресурсы) и военно-демографическими («нас 90 миллионов, а советских – 190»), привели к тому, что накануне вторжения у нацистов имелась чудовищная программа геноцида, согласованная всеми высшими фигурами Третьего рейха. В том числе Германом Герингом, который так убедительно изображал неведение перед высоким судом. Уничтожение советских военнопленных, блокада Ленинграда, искусственно созданный голод в городах, истребительные карательные операции и – отчасти – холокост, как будет показано далее, базировались на одном фундаменте, были звеньями одной цепи и результатом единых установок. И это только то, что удалось подчинённым фюрера. А ведь их планы включали и другие злодеяния вроде программы массовой стерилизации для восточных народов или блокады Москвы. О них мало кто слышал по той причине, что эти замыслы остались на бумаге, в приказах военного командования или отчётах эсэсовских медиков из Освенцима. Но они были.

В Советском Союзе наличие планов истребления советских людей в широком смысле этого словосочетания никогда не подвергалось сомнению. Действия нацистов по отношению ко всему населению нашей страны называли геноцидом классики изучения гитлеровской агрессии В.И. Дашичев[10] и Л.А. Безыменский[11]. Однако советские историки этот факт предпочитали скорее констатировать, нежели исследовать. Работы c детальным описанием нацистской стратегии истребления народов Советского Союза были чрезвычайно редки. Наиболее пространный текст по теме написали Д. Мельников и Л. Чёрная в шестой главе своей книги «Империя смерти», но его сложно признать особенно удачным[12]. В качестве главного доказательства истребительного умысла фашистов исследователи выставили записку «Замечания и предложения по плану “Ост”», написанную в апреле 1942 года влиятельным, но не первостепенным бюрократом из министерства Восточных территорий Эрхардом Ветцелем. Это действительно людоедский и красноречивый документ. Но анализируя его, исследователи (сознательно или бессознательно) допустили два серьёзных искажения. Во-первых, они попытались убедить читателя, что записка была руководством к действию во время войны на Востоке, а это очевидно не так: изложенные в ней соображения носили гипотетический характер и относились ко времени после нацистской победы. Во-вторых, Мельников и Чёрная прямо заявили, что Ветцель записывал идеи рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, и сказанное в тексте – это не позиция чиновника среднего звена, а по сути директивы одного из лидеров рейха!

На самом деле такой трактовки не допускает ни один источник. Гиммлеру в принципе не было нужды привлекать человека из другого – в некоторой степени конкурирующего! – ведомства для записи своих мыслей, ведь у него был собственный секретариат. Остаётся только гадать, что послужило основанием для такого странного вывода – грубая ошибка или желание резко повысить статус «замечаний и предложений»? Неудивительно, что эта и подобные ей натяжки в постсоветское время привели некоторых авторов к радикальному ревизионизму. Так, популярный исторический публицист Марк Солонин сначала констатирует, что текст Ветцеля не имел отношения к событиям 1941 года, а потом прямо пишет про «несуществующий план геноцида русского народа», который стремилась и стремится найти «коммунистическая и современная неосталинистская историческая пропаганда»[13].

Ухватившись за «Замечания и предложения», исследователи долгое время практически не касались куда более важной для оценки происходившего в 1941–1944 годах темы голода как средства уничтожения. Если в историографии о ней и упоминалось, то мельком, без достаточной проработки. Примером могут служить замечания В.И. Дашичева[14], а также важные работы об оккупации американца Александра Даллина[15] и учёного из ГДР Норберта Мюллера[16], где связи планов экономического штаба «Ост» с истребительной политикой оккупантов уделено довольно скромное место. На наш взгляд, невнимание к этой важнейшей проблематике и обернулось известным скепсисом в вопросе о том, чтобы квалифицировать действия нацистов по отношению к советскому населению как геноцид. В принципе все учёные мира соглашались: захватчики совершили на территории Советского Союза ужасные преступления, но тезис, что их целью было именно спланированное истребление «восточных народов», не находил какой-то особенной поддержки и развития.

Юридическое определение геноцида было сформулировано юристом Рафаэлем Лемкиным и вошло в конвенцию ООН «О предупреждении преступлений геноцида и наказании за него» (1948). Согласно этому документу, геноцидом считаются «действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую, а именно:

а) убийство членов такой группы;

б) причинение серьёзных телесных повреждений или умственного расстройства членам такой группы;

в) предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение её;

г) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы;

д) насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую»[17].

Таким образом, чтобы доказать геноцид советского народа, мало описать бесчинства айнзацгрупп и полицейских батальонов, мучения жителей блокадного Ленинграда и сожжённых деревень. Нужно, во-первых, продемонстрировать изначальные истребительные намерения руководства нацистской Германии, удостоверить, что все эти события были следствием общей государственной линии Третьего рейха, а не суммой эксцессов; во-вторых – обосновать, что советских людей уничтожали как этническую или национальную группу, а не как пособников партизан, подстрекателей или диверсантов.

За последние тридцать-сорок лет, преимущественно благодаря работам и находкам иностранных учёных, появилось немало доказательств в поддержку этого взгляда.

Большой вклад в изучение проблемы внесла тысячестраничная монография профессора Бернского университета Кристиана Герлаха «Просчитанные убийства»[18], в которой досконально изучены экономические предпосылки истребительной политики оккупантов на территории Белоруссии. Ту же тему превосходно проработал Адам Туз в книге «Цена разрушения»[19]. Завесу над зловещими замыслами уничтожения, которые вынашивало гитлеровское руководство, приоткрыли последние исследования Гётца Али[20], Сюзанны Хайм[21], Рольфа-Дитера Мюллера[22], Алекса Кея[23] и других авторов. Сюжеты, связанные с перспективами уничтожения и планом «Ост», описал Чеслав Мадайчик[24]. Нацистский геноцид населения Украины привлёк внимание Карела Беркгофа[25]. Блокаду Ленинграда как элемент истребительной политики показали Иоганнес Хюртер[26] и Йорг Ганценмюллер[27]. Благодаря этим исследованиям термин «план голода» – символ нацистских истребительных планов – стал общеупотребительным в западной историографии[28] и даже вошёл в учебную литературу. Однако тема далеко не закрыта.

На постсоветском пространстве исследования нацистской истребительной политики были единичны. Вопросы о признании геноцида советского народа ставила интересная, мощно написанная книга Александра Дюкова «За что сражались советские люди»[29] и целый ряд других текстов этого историка, в том числе вступительных статей к сборникам документов о преступлениях нацизма[30]. Большую роль в осмыслении блокады Ленинграда как геноцида сыграли очень важные содержательные работы петербургского профессора Никиты Ломагина[31]. О нацистских планах уничтожения советского населения писал живущий в Мюнхене историк Игорь Петров[32]. Много материала дают также вступительные статьи к сборникам документов из серии «Без срока давности»[33], где собраны свидетельства о преступлениях оккупантов в каждой области России и Белоруссии. Но всё же отечественная историография пока что серьёзно уступает западной в изучении и осмыслении нацистских истребительных намерений накануне и во время войны на Востоке. Неудивительно, что даже сама идея о существовании рамочных планов Гитлера уничтожать советское население в широком смысле некоторыми публичными фигурами продолжает восприниматься весьма критически. Так, известный журналист, историк по образованию, Николай Сванидзе резко раскритиковал решение российского суда признать геноцидом массовые убийства мирных жителей в деревне Жестяная Горка Новгородской области, совершённые оккупантами в 1942 году. По его словам, геноцида советского народа «как такового не было»[34]. Сванидзе полагает, что этнический мотив в расправах над мирными советскими гражданами нееврейских национальностей отсутствовал. C ним солидарен член-корреспондент РАН, специалист по эпохе Александра I Сергей Мироненко[35]. На наш взгляд, это большое заблуждение. Представление о «восточных народах», то есть жителях СССР, как о «смеси рас и народностей, чьи имена нельзя выговорить и чей внешний вид таков, что их можно просто перестрелять без всякой пощады и милосердия»[36] (Гиммлер) было важной предпосылкой уничтожения. Однако, с другой стороны, реакция Николая Сванидзе и Сергея Мироненко понятна. Признание отдельных убийств геноцидом состоится только тогда, когда будут представлены доказательства существования изначального рамочного плана. Дать их – одна из целей настоящей книги.

Данное исследование является первым опытом обобщающей работы о планировании геноцида советского населения и его последствиях. При её написании использовался широкий круг источников. В первую очередь, это делопроизводственные материалы различных ведомств Третьего рейха – СС, вермахта, министерства восточных территорий и экономического штаба «ОСТ». Часть этих материалов отложилась в Федеральном архиве Германии в Кобленце; на мой взгляд, особое место среди них занимает ускользавший до сей поры от внимания исследователей приказ начальника штаба ОКВ Кейтеля об организации опорных пунктов для борьбы с партизанами и подавления голодных бунтов, ожидаемых зимой 1941–42 года[37]. Этот документ открывает дополнительное измерение «плана голода».

Вторая группа – речи, брошюры, книги руководителей Третьего рейха, в которых даётся оценка тем или иным аспектам будущей войны с Советским Союзом. Часть этих документов ещё не вводилась в отечественный научный оборот. Особый интерес в этом смысле представляют выступления Генриха Гиммлера, в том числе не публиковавшиеся ранее на русском языке две речи в Веймаре, произнесённые перед узким кругом в декабре 1943 года, где рейхсфюрер СС откровенно признаётся: он отдаёт приказы о массовом уничтожении, в том числе женщин и детей, с целью уничтожить противника как расу.

Третья группа источников – это философская, научная и публицистическая литература, которая оказала влияние на формирование нацистской идеологии и политики истребления. Это книги и статьи Фридриха Ратцеля[38], Карла Хаусхофера[39], Жозефа Артюра Гобино[40], Рихарда Вагнера[41], Хьюстона Стюарта Чемберлена[42], Джона Фиске[43], Мэдисона Гранта[44], Лотропа Стоддарта[45], Генриха Класса[46] и других авторов.

Четвёртая группа – материалы Нюрнбергского и других процессов, где судили нацистских преступников. Значительная часть из них опять же никогда не переводилась на русский язык. Особую важность здесь представляют впервые публикуемые в нашей стране показания Эриха фон дем Бах-Зелевского на процессе Карла Вольфа[47], которые дополняют его свидетельства в Нюрнберге, а также документы и показания суда над доктором Адольфом Покорным[48], который был связан с нацистской программой массовой стерилизации восточных народов.

Пятая группа источников – дневники и мемуары участников событий как со стороны агрессоров, так и со стороны жертв. Такие документы, как дневники Йозефа Геббельса, из которых на русский переводилась лишь малая часть, или недавно изданные заметки генерала вермахта Готхарда Хейнрици, прекрасно иллюстрируют нацистские планы уничтожения. В то же время я много цитирую и свидетельства советских людей, чтобы создать объёмную картину происходившего во время оккупации.

И наконец, шестая группа источников – документы Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Среди них особую роль играют бесхитростные показания сельских жителей, которые простым языком пытались описать ужасные события, увиденные и пережитые ими.

Считаю своим долгом предупредить вас: читать эту книгу будет тяжело. Редактор, которая работала с первым вариантом «Войны на уничтожение», сказала мне, что некоторые фрагменты текста она хотела бы забыть, и я её понимаю. Я нигде не отступал от критериев научности, однако в том-то и дело, что реальная история, наполненная болью, кровью и страданиями, выглядит гораздо страшнее, чем вымысел. И всё же помните: эта история с хорошим концом. Зло, которое вырвалось из берлинских коридоров власти и кровавым смерчем прошло по землям востока Европы, было побеждено. И перед тем, как начать повествование, я склоняю голову в память о тех, кто переломил ему хребет.

Часть первая

Зло зреет: предпосылки нацистской политики уничтожения

Гитлер и Виннету: война на Востоке в контексте поселенческого колониализма

Начиная с конца 1970-х годов западные антропологи стали выделять в качестве отдельного социально-исторического явления поселенческий колониализм. В настоящее время этим термином описывают такую стратегию метрополии, при которой представители титульного имперского этноса массово переселяются на новые территории, чтобы жить и возделывать там землю. Эта стратегия противопоставляется военно-экономическому контролю за колонией, при которой местное население в той или иной степени подчиняется, но не замещается. При поселенческом же колониализме претензия новоприбывших на фактическое обладание землёй неизбежно приводит к конфликту коренных народов и колонизатора, который считает себя законным владельцем «открытых» им территорий[49]. Австралийский антрополог Дебора Бёрд Роуз образно описала эту коллизию такими словами: «Чтобы встать на пути переселенца, местному жителю достаточно просто остаться дома»[50].

Историк Роксана Данбар-Ортиз рассуждает об этом в статье, посвящённой трагической судьбе североамериканских индейцев: «Люди не отдают свою землю, ресурсы, детей и будущее без боя, и эта борьба порождает насилие. Используя жестокость для своих экспансионистских целей, колониальный режим превращает насилие в закон. Представление, что конфликт “поселенец – абориген” является результатом культурных различий или недопонимания или что насилие колонизаторов и колонизируемых – это одно и то же, размывает исторические процессы. Евро-американский колониализм… с самого начала имел тенденцию к геноциду»[51].

При этом, как отмечают Фиона Бейтман и Лайонел Пилкингтон, эта тенденция искусно маскируется, так как чаемые земли официально провозглашаются «незанятыми» и «доступными», а их населению отказывают в праве считаться полноценными людьми[52]. На новые территории быстро переносят социальные структуры государства-захватчика, его культуру, а также географические названия, такие как Нью-Йорк или Сидней[53]. В результате очень скоро эти пространства начинают выглядеть естественным продолжением метрополии.

Ещё одной важной характеристикой поселенческого колониализма является ничтожно малая вероятность деколонизации. Другие стратегии колониализма допускают возможность освобождения, в то время как эта, после прохождения определённой точки невозврата, носит необратимый характер. Патрик Вульф справедливо констатирует, что сказать сегодня индусу или алжирцу, что он колонизирован, – значит оскорбить его; но те же самые слова, обращённые к индейцу или аборигену Австралии, будут лишь отражением реальности[54]. Для описания поселенческого колониализма австралийский антрополог использует формулу «вторжение – не событие, а структура»[55], имея в виду, что после закрепления поселенцев на земле и прекращения фронтирного насилия колониализм начинает воспроизводиться в других дискриминационных практиках, ведущих к исчезновению или минимизации коренных народов: этническим трансформациям, депортациям, медленной смерти от истощения или немедленной от убийства.