Количество ступенек не имеет значения

Пока не подошла земля другая – Польша.

И вот совсем уже была ночь, когда автобус свернул наконец с шоссе и остановился у светящейся огоньками гостиницы, на крыше которой красовался застывший перед прыжком олень. В холле горел неяркий свет, освещавший стойку и огромных размеров картину, на которой пышная нагая женщина, забыв себя, куда-то мчалась меж красных облаков на красном же бешеном быке. Алексей, в отличие от всех ехавший в первый раз и первый раз оказавшийся в такого рода незнакомом фешенебельном месте, получив ключи, открыл свою комнату и застыл заворожённый: в комнате с мягким, приглушённо-коричневым убранством во всю стену протянулось окно. Шторы были раздвинуты, и в окне, в тишине, в обнимку с идущим откуда-то светом медленно падал снег. Сердце ёкнуло, он сел на пол, наткнулся рукой на радио, встроенное в тумбочку, включил, выключил и под музыку тишины смотрел и смотрел на снег.

Утро наступило в один миг, и утром дали лёгкий завтрак и повезли на запланированную экскурсию в кажущийся пустым старинный город. В этом городе, как сказала, заметив его чёрную шевелюру, экскурсовод, раньше жили евреи.

А ужин был очень весёлый. Мужчины и женщины из автобуса сидели за столами, пили обещанное усиление – водку и рассказывали друг другу анекдоты, тонувшие во взрывах хохота. Между делом, в процессе общения, они непринуждённо разбивались на пары, чтобы ночью не было уж очень скучно после тяжёлых трудовых будней.

Алексей, оторвавшись, вышел покурить в холл и принялся рассматривать картину, на которую ещё вчера обратил внимание.

– Нравится? – кто-то его спросил.

Он обернулся: позади стоял поляк и пошатывался.

– Нравится, – ответил с вызовом.

– Что?

– Бык.

– Мою любимую картину, пся крев! – запальчиво сказал поляк. И вдруг рассмеялся: – Анджей, меня зовут Анджей, а тебя?

– Алексей.

– С автобуса?

– Да

– Ладно, хорошо, ну что, пошли?

– То есть как пошли? Куда? – Алексей не понял.

– Как куда? Ко мне домой. Да это тут рядом. Не бойся…

И неожиданно для себя Алексей кивнул головой:

– Пошли.

Всё, что было дальше, он запомнил очень плохо. Единственное – что, разгулявшись, дал бесплатный концерт, спев все песни, которые знал. А когда кончилась водка, вызвался её искать, нашёл и главное – сумел вернуться обратно. Тут его взяли за руку и увели. Очнулся Алексей в комнате, где мирно тикали часы, а в правом верхнем углу висел портрет Папы в золоченой рамке. Женщина расстегнула кофту и потянула его на себя, в живое, подвижное тепло.

Вообще в этой стране, несмотря на обилие джинсов, было не совсем благополучно. Потому что женщине пришлось встать в пять часов утра, чтобы занять очередь за молоком для ребёнка. Алексей тоже встал, поглядывая на укоризненный портрет Папы, оделся и пошёл вместе с ней к продрогшей короткой цепочке женщин у закрытого магазина. Когда вернулись, дверь открыла девушка во всём цветастом, как бы цыганском, тоненькая, гибкая, с серьёзными, внимательными глазами. Женщина, увидев взгляд, покорно вздохнула и представила:

– Моя сестра Данута. Она только что вернулась из Австралии.

Девушка молча стояла в дверях, потом, видно, что-то решив для себя, отошла в сторону:

– Прошу пана… Заходите…

Они накормили его завтраком, а потом ушли на работу. Алексей, опоздав на свой деловой автобус, отправился отсыпаться в гостиницу, а затем бесцельно слонялся по маленькому, в кружении зимы, городку, где люди жили так же, как и в его родном городе, но всё-таки чуть иначе. Он пытался поймать эти ускользающие черты. Смотрел, как одеты люди, какие фильмы показывает местный кинотеатр, как продают цветы, заворачивая их в блестящую фольгу и украшая букет разноцветными ленточками. Как надменно смотрятся в зеркала, улыбаясь только себе, женщины с новыми причёсками, видные сквозь витрины парикмахерских… Пока не наступил вечер, и он опять не пришёл к той двери и не позвонил. И ему опять открыли.

Два-три незначащих слова, торопливый ужин, и вот втроём они сидят рядом на диване. По телевизору какой-то политический фильм про их новых руководителей. Потом ещё фильм, где голые актёры обнимали друг друга. Старшая сестра пошла спать в свою комнату. А младшая вдруг резко поднялась, напряжённая, как струна.

– Мы сейчас пойдём в костёл, – сказала раздельно, тщательно выговаривая слова.

– В костёл?

– Да.

– Хорошо, в костёл так в костёл… – турист ничего не понимал.

Сумрачный, поднявший крылья костёл был открыт и ночью. Девушка встала на колени перед девой Марией. Шептала что-то вполголоса, шептала… Он смотрел на неё издали, и её горячий шёпот постепенно начал упруго заполнять весь величественный, пустой, принадлежащий только ей зал и подниматься вверх, изнемогая от веры. Алексей выскочил во внутренний двор и в полосах света, гонимого ветром, стоял один на один с переменчивыми ликами святых, отворачивающихся от него.

Она вышла успокоенная, притихшая, но позже, дома, в сладкой постели, неистово отдавалась, и стоны её напомнили ему, этому всё помнящему быдлу, шёпот костёла.

А утром было пиво. Пиво было теперь всегда, когда она уходила на работу. Он приходил в местный бар, платил, и продавщица с постоянной сигаретой в крашенных красным губах, улыбаясь, протягивала кружку, зная, что это только начало. Польский он не знал, но, удивительное дело, по мере опьянения, заполнения себя холодным, тяжело-соломенным пивом он начинал всё более и более понимать соседние разговоры и даже вступал в них, говорил… Его хлопали по плечу, и вот он уже внутри, и день проходит, темнея, и скоро вернётся его девушка, и сладостный ток ожидания пробирает тело.

На базар он так и не поехал. И в Освенцим тоже. На базар – потому что не было денег. А в Освенцим – потому что не хотел портить себе настроение. Да и какой Освенцим, когда член стоит и оказалось, что есть куда его пристроить. А в голове при этом нежнейшая, сладостная муть. Вообще коллеги по автобусу, озабоченные куплей-продажей, больше его не видели.

В последний перед отъездом вечер Данута пригласила его в ресторан. Он пошёл, но пошёл с ужасом, боясь, что не хватит расплатиться. Вместе с ними были друзья Дануты – светленькая, с подвижным смешливым лицом её подруга и жених при ней, молчаливый парень с шахты. Лёгкое вино, закуска, светлый просторный зал. Вдруг из-за соседнего столика кто-то встал с шумом, опрокинув стул.

– Эй ты, рыло свиное, коммунист! Мало натерпелись из-за вас! Ну куда ни придёшь – всюду они! Загадили всё, на базар иди, вон отсюда!

Алексей напрягся, но почувствовал на плече лёгкую, успокаивающую ладонь Дануты. Его девушка быстро шагнула навстречу буяну и, остановившись перед ним, начала быстро, вполголоса говорить, а тот, растеряв пыл, угрюмо молчал.

Денег с Алексея не взяли. Когда он полез в карман, Данута покачала головой:

– Ты наш гость. Не надо.

– Но я же не могу совсем не платить, – возразил Алексей, – хоть что-нибудь возьми…

– Ну хорошо, – вздохнула, – вот приедешь домой, – задумалась на секунду, – и пришли халвы.

Утром он собрался уходить, но она не пошла провожать. Сидела, нахохлившись, в постели. А когда Алексей, не решаясь выйти, начал топтаться в дверях, тихо сказала:

– Я буду скучать. Как выйдешь, хлопни дверь посильней…

Ну что, обратный путь был быстрее. Нагруженные ленивые коробейники набирались сил перед таможней. И он, не пришей рукав, болтался между ними. Выйдя около универсама, поехал на троллейбусике домой. И в первую же неделю отправил в Польшу посылку, набитую вкусной подсолнечной, аккуратно завёрнутой в бумагу с цветочками халвой.

Да, Господи, конечно. Всё правильно. Закончим всё халвой.

Ошибка

В маленьком книжном магазине, что на улице Яффо, Алексей, стоя, во все глаза разглядывал картинки в толстой книге «Хиромантия», сравнивал их со своей ладонью и пытался угадать судьбу. Но картинки с реальностью не совпали, и о себе он ничего и не узнал. Книга осталась на месте, и через замусоренный коридор с лестницей Алексей спустился вниз, в солнечную теплынь полуденной улицы, и с толпой втянулся в недра иерусалимского базара с его гортанно кричащими продавцами и несмолкаемой восточной музыкой. Время было пятница, и перед наступлением шаббата он покупал продукты, складывая их в потрёпанный рюкзак из джинсовой ткани, который всегда носил с собой. Потом направился к остановке, сел в автобус и по старой привычке немедленно уставился в окно. Автобус тронулся с места и начал пробираться по узкой, наполненной машинами дороге.

Приехав домой, Алексей принялся распаковывать рюкзак. Зазвонил телефон, и хозяйка крикнула:

– Тебя!

Взяв трубку, он услышал голос Игоря.

– Что делаешь? – спросил Игорь.

– Что делаю? Дома сижу, только с базара пришёл.

– Тогда собирайся гулять. Я попозже заеду за тобой, ладно?

Приехал Игорь, когда уже совсем стемнело. Кроме толстого Игоря в машине сидела молодая, незнакомая Алексею пара.

– Всем привет! – сказал им Алексей и полез на переднее сиденье.

С Игорем они когда-то вместе работали и с тех пор дружили. Иногда Игорь, обременённый родственниками, детьми, родителями, вырывался к нему поговорить по душам, и в грязноватой комнате с облупившейся штукатуркой становилось веселее. По дороге, ведя машину, он сказал:

– Белла и Эдик собираются покупать квартиру в Неве-Якове, хотят посмотреть, я и подумал, возьму-ка я тебя с собой. Ребята будут бегать, а мы посидим, поболтаем.

– Правильно подумал, – согласился Алексей и стал смотреть на дорогу.

На обратном пути, выйдя на шоссе, Игорь развил хорошую скорость, и ехать было приятно. Тут что-то щёлкнуло, и машина вильнула. Алексей в первый момент ничего не понял, лишь ошарашенно посмотрел на задыхающегося, как-то странно нагнувшегося вперёд, с открытым ртом, друга. И лишь потом увидел дыру в лобовом стекле.

Остановившись у края дороги, Игорь открыл дверь и с трудом выговорил:

– Вот и мы… поучаствовали в интифаде…

Медленно, держась за грудь, вышел из машины. На сиденье остались стёкла и хорошего веса булыжник, скинутый с колен Игоря. Алексей, убедившись, что с другом ничего серьёзного не случилось, перепрыгнул ограждение и бросился вверх по горе, туда, откуда кидали камни. Но на вершине никого уже не было, только стояли, мирно светясь открытыми окнами, приземистые арабские дома. Вид с горы открывался прекрасный, и хорошо просматривалась дорога с двигающимися по ней автомобилями с зажжёнными фарами. Когда он спустился, Игорь стоял и тёр глаза:

– Что-то попало, – сказал.

– Нельзя, – схватил друга за руку Алексей, и в это время подъехала полиция. Полицейский вышел из машины и подошёл к ним:

– Камень? – спросил.

– Камень.

– Этот? – показал на сиденье.

– Этот.

Он взял камень, покачав на руке, взвесил и выкинул за бордюр.

– Езжай в больницу, можешь?

– Могу, – ответил Игорь.

– Вот и езжай, а завтра к нам, напишешь, как было.

– И всё? – спросил Алексей.

– А что ты ещё хочешь?

– Да нет, ничего.

Они сели в машину и медленно поехали в больницу.

Больница, куда они добрались, была религиозной и носила безумное название «Ворота справедливости». Медбрат записал, что случилось, и Игоря отправили на консультации. Чуть позже прибыли его встревоженные родственники, а совсем под утро Алексей на такси поехал домой. Чтобы не разбудить хозяйку, зашёл очень тихо, лёг в кровать, но спать не хотелось. Тогда он взял ручку, чистый лист бумаги и, устроившись поудобнее, занялся любимым делом – начал писать рассказ. Но написав первую строчку: «В маленьком книжном магазине на улице Яффо Алексей, стоя, во все глаза разглядывал картинки в толстой книге “Хиромантия” и пытался угадать судьбу…» – задумался. И задумался надолго.

Рассказы Алексей писал чисто для своего удовольствия. А вот деньги, чтобы существовать, зарабатывал, собирая на продажу компьютеры в задней комнате одного магазинчика. Магазинчик этот располагался в большом, усевшемся между базаром и улицей Кинг Джордж торговом центре, ежедневно пропускавшем через себя массу народа. Там они и познакомились с Юлей, когда Алексей, оторвавшись от дел, вышел покурить. Встретился с её смеющимися глазами и, повинуясь внезапному порыву, спросил:

– Извини, а как тебя зовут?

– Юля.

– Ты сильно спешишь?

– Работа ждёт.

– Так оставь телефон?

– Ладно. Звони, поболтаем.

И пошла к лифту, неся в руках какие-то бумаги.

Позвонил он на следующий день:

– Это я, Алексей, мы вчера познакомились, если помнишь…

– Конечно, помню! Алексей, у меня где-то в четыре будет свободное время, приходи…

– А куда?

– На шестой.

В четыре он поднялся к ней. Комната оказалась чистая, весёлая, с компьютерами и открытым окном.

– Привет, – рассеянно сказала Юля, нагнувшись к столу и что-то исправляя в длинных, исписанных красным таблицах, – все ушли, а я ещё сижу, правда, мне платят за это. Подожди немножко, я сейчас закончу.

– Хорошо.

Алексей прошёлся мимо ряда покинутых стульев, скользнул взглядом по фотографиям, разноцветным календарям, подошёл к окну и чуть высунул голову: за окном кружилось лето.

– Ну, я всё, – услышал голос за спиной. – Ты что будешь? Чай? Кофе?

– Кофе.

Юля включила чайник, села на высокий вертящийся стул и привычным движением встряхнула своими лёгкими золотистыми волосами.

– Ой, подстричься надо, – сказала.

Вечером Алексей поехал на английский, за курс которого выложил в своё время столько денег, а на следующий день опять зашёл к Юле. Ему налили чай, а в середине разговора он вдруг ляпнул:

– Ты знаешь, я пишу рассказы… – и замолчал, ожидая реакции.

– Да ну? – удивилась Юля. – Печатаешься?

– Немножко, – ответил с запинкой. И пытаясь скрыть неловкость, пошутил: – Это моя манера ухаживать – преподносить себя так.

– Ну раз такая манера, – Юля весело посмотрела, – то дай почитать! Без этого нельзя. А про что пишешь?

– Разное…. Есть и про любовь.

– Про любовь? Стеклянные цветы похожи на тебя, похожи на тебя-а… – Юля начала петь и кружиться по комнате. – Помнишь?

– Помню. Знаешь, я сейчас хочу написать сказку. Сказку об одном человеке. Как только этот человек делает что-то неправильное – это сразу отражается у него внешне. Понимаешь? Люди лгут, совершают подлости – и ходят, как ходили. Но так нельзя – всё должно быть видно. Сделал гадость – и захромал на левую ногу, ещё гадость – зашепелявил. Как тебе?

– А почему на левую ногу?

– Можно и на правую, можно – присвистывая левым зубом. Так, в голову пришло, – Алексей пожал плечами.

– Интересно… Слу-ушай! – Юля посмотрела на часы и вскочила с места. – Мне ведь давно пора идти. Закрываемся – и вперёд!

– Я провожу?

– Нет, Лёша, спасибо. Я уже бегу, мне ещё с родителями надо встретиться. Ну пока… Пока!

Встреча закончилась, и Алексей решил пойти в гости к Семёну. Семён был врачом в России и врачом здесь. Открыв дверь, он изумился:

– Лёха! Ты вовремя! Чуешь что ли?

– Да на остановке объявление висело – вечеринка, мол, и прочее… – отшутился Алексей и быстренько сел с остальными. – А что вообще отмечаем?

– Ещё один день нашей пропащей жизни здесь, – рассмеялся Семён.

За столом шумно говорили, много пили, вкусно закусывали, просидели до одиннадцати. Ночью, уже лёжа в кровати, Алексей вспомнил золотые волосы Юли, да так и заснул с мыслью, что завтра опять её увидит. Но завтра Юли не было на работе, и послезавтра Юли не было на работе. Встреча состоялась лишь через неделю.

– Представляешь – звонок! – сказала загоревшая, с блестящими глазами Юля. – Друзья говорят: «Мы тебя забираем и слушать ничего не хотим». Хорошо, что у меня с начальством всё нормально, договорилась – и вперёд! Какое же море в Эйлате, никакого сравнения с Тель-Авивом, с ума сойти! Так в кайф пошло. А как у тебя? Где был? Что видел? Что делал?

– Жил, – Алексей пожал плечами. – Английский учу. Хорошо, но не Эйлат. На работу хожу – нормально, но не Эйлат.

– Эйлат – прелесть, – сказала Юля. И искоса посмотрела на него. – А как твои рассказы, принёс?

– Принёс, – Алексей улыбнулся. – Понравятся тебе или нет, но принёс…

Юля начала читать, стоя у окна и чуть прищурившись от яркого солнца.

– Ничего, – сказала, вернув, – ничего.

Алексей забрал листы.

– Ладно, – буркнул, – ладно. Послушай, давай сходим куда-нибудь. Встретимся вечером?

– Я даже не знаю, – Юля посмотрела извиняющимся взглядом. – Так сейчас занята, но мы сходим, обязательно сходим. Я кино люблю смотреть, особенно если что-то такое романтичное. А ты?

Но ни в кино, ни в какое-то другое место они не пошли – Юля действительно была очень занята. Они встречались только на работе. Алексей уже всё понял, но звонить не переставал… В очередной раз сделал попытку:

– Юля, что хотел… Есть хороший фильм. Пойдёшь?

– В каком кинотеатре?

Алексей назвал.

– Конечно, пойду, – Юля улыбнулась. – Когда встречаемся?

– В пять?

– Конечно.

Алексей купил билеты, но в пять Юля не пришла. Тогда он их выкинул и начал слоняться по улицам, пока не зашёл в русское кафе, где начал, насыпая серую соль на край бокала, медленно пить холодное пиво. Рядом сидела компания грузин, и один всё кричал:

– Ты мне говоришь, да! Ты мне говоришь! Кандашвили – вот это был человек! Всю Грузию купить мог! Весь Израиль!

Допив пиво, Алексей зачем-то пошёл на концерт очередных русских гастролёров – ему всегда везло на лишний билетик. Как выиграть в лотерее или ещё что-то – так нет. А вот лишний билетик – пожалуйста.

Но выдержал на представлении только минут пятнадцать.

А в четверг к нему приехал Игорь:

– Привет, оболтус, собирайся!

С Игорем всегда так: то нету, нету, то появится – и бегом: ехать, пить, говорить. Авария на него нисколько не повлияла, разве что с работы выперли, пока был на больничном, – прислали письмо с извинениями и хорошими пожеланиями.

– Нет так нет, – сказал Игорь по этому поводу. – Жалеть не будем.

– Так ты собираешься? – повторил он, прошёлся по комнате и зачем-то заглянул в шкаф.

– Собираюсь, но куда?

– Знакомиться.

– С кем? – удивился Алексей.

– А тебе не всё равно? Тебя что, жениться заставляют?

– Да вроде нет.

– Ну вот, сам и увидишь. Есть одна – две руки, две ноги. Ничего не сломано. Ну, ты всё?

– Всё.

Приехали они к Игорю домой. Стол уже был накрыт, и около Алексея оказалась небольшого роста девушка с чёрными глазами. Звали её Анжела. Она сбоку всё посматривала на него, посматривала. А Алексей всё ел, ел. И сам подливал себе водку. Кроме питья и еды разговаривали разговоры – обсуждали банковские ссуды, сравнивали Израиль с Америкой и вспоминали Россию – как там, что там. Алексей поднялся и, извинившись, сказал:

– Пора идти.

Анжела тоже встала, они вышли вместе.

– Ты работаешь? – спросил Алексей.

– Пока на курсах, – как-то робко проговорила Анжела и посмотрела на него снизу вверх.

– Ты извини, – Алексей потёр рукой подбородок, – я тебя проводить не смогу – уже поздно, а тебе аж в Неве-Яков.

– Ничего-ничего, – быстро сказала Анжела.

Она села в автобус, и Алексей помахал рукой, увидев, что девушка через стекло всё ещё смотрит на него, медленно поворачивая голову.

С тех пор прошёл примерно месяц. Жизнь текла ровно, спокойно. Алексей ходил на работу – работать, в русское кафе – пить пиво, в литературный кружок – читать рассказы. И слава богу.

Игорь не звонил – пропал опять, а Семён вообще никогда не звонил, это Алексей звонил ему. И вдруг встретил Юлю. Увидел, как, спускаясь по лестнице, она смотрит, и кивнул:

– Привет.

– У меня такие неприятности, – тихо сказала Юля, – такие неприятности…

– Что случилось?

Не ответив, Юля махнула рукой:

– А как у тебя?

Алексей пожал плечами:

– Да и сказать особо нечего – по-разному.

В обед она позвонила. А потом зашла.

– Может, пройдёмся после работы?

Алексей изумлённо посмотрел.

Они пошли в кино, потом направились есть какое-то красивое мороженое.

– Всё хотела сказать тебе, – Юля облизнула ложечку, – ты так хорошо пишешь, в том рассказе мне одно место понравилось – никак не могу забыть.

Алексей улыбнулся – ему стало приятно. Немного погодя он доел своё мороженое и пожаловался:

– Изучал хиромантию, смотрел на руку, сравнивал… Одной линии не хватает. Вот только не пойму какой? Ума или сердца?

– А ну, а ну, – заинтересовалась Юля, – покажи!

Алексей протянул ладонь.

– И действительно, – тихонько сказала, – вот чудеса бывают… Только мне, Лёша, домой пора, уже поздно.

– Я провожу?

– Конечно.

Около дома Юля спросила:

– Зайдёшь?

– У тебя родители, неудобно как-то…

– Родители в Ашкелоне.

Алексей зашёл, выпил кофе, посмотрел семейный альбом, а когда хотел уходить, обнял и поцеловал в сухие губы.

А под утро, белесое мутное утро, не вовремя проснувшись, услышал, как она плачет. Тихо плачет, шмыгая носом и отвернувшись. Алексей встал, оделся, вышел и, осторожно закрыв за собой дверь, стал спускаться вниз по ступенькам этого молчащего дома.

Чуть приволакивая левую ногу.

Отчего. Так. Тает. Сердце

Он встречался с ней поздно вечером, чтобы не видеть ее лица. Целовал, потом трогал слабые груди, и она защищалась понарошку.

– Не приставай, – угрожала, – а то я тебе пощёчину дам…

Пара садилась, и девушка, осторожно вытягиваясь на скамейке, клала свою голову мужчине на колени. Тут небо начинало сыпать звезды вниз, затихали шаги прохожих, и вся сегодняшняя ночь собиралась в ее глаза.

– Вот, хочу выучить английский, – вдруг говорил он.

– И я.

– Люблю читать Булгакова.

– И я.

– А что ты делаешь? – спрашивал он.

– Работаю. Иногда до девяти часов сидим. Я раньше в магазине работала, потом эта мастерская открылась.

– Хоть сверхурочные платят?

– Платят. Но так устаю.

– Ты была замужем?

– Была.

– Разошлась?

– Разошлась.

– А почему?

– Не тот человек.

Он опять трогал груди, а она, позволив, просила:

– Давай поговорим, ну давай… Неужели только это?

Нет. Не только это. Утром, пряча догорающий взгляд, он отвозил ее домой, в машине договаривался о встрече, и она, принимая за правду, важно думала – когда.

В промёрзшем переполненном автобусе, беспомощными тоненькими ладонями-стёклами закрывшемся от холода распахнутой зимы, пацан с худым, смурным лицом стоял, тесно прижимаясь сзади к одной с очень мягким округлым под хлипким пальто, и при скользящих по вечной гололедице поворотах ещё больше наваливался, прилипая. Но вот на одной из остановок она резко повернулась и, посмотрев неожиданно смеющимися, приглашающими глазами, шагнула, прорвавшись сквозь шубы, наружу, в темноту и вьюгу зимы, и опять посмотрела: ну же!

Но он трусливо закрылся, и двери закрылись. Женщина, оставшись, махнула вслед.

Потом дома, на Лиговке, где собственная тень черным демоном металась по жёлтым с пятнами обоям, пацан катался, обезумев от ненависти к себе, по полу, пока, подобрав нож, не резанул руку, чтобы остановиться. Остановился. И замотав тряпкой кровь, побежал в больницу, именно в ту, в которой, так случилось, через пару лет и сам сподобился работать. Там, сидя под ярким безжалостным светом в манипуляционной, впервые вдруг почувствовал, что такое и как болит сердце.

А утром падал снег, просто падал. И боль в перебинтованной руке начала проходить.

В комнате, где окна узкими длинными проемами тянулись к потолку и остатки лепки пригнули вниз перегородки коммуналок, под тихую музыку сидела и обнималась пара.

– Ах, ах, – вздыхала девушка. – Знаешь, – неожиданно сказала упавшим голосом, – а ведь я буду потом себя презирать.

– Презирать? – он нерешительно посмотрел на нее и отодвинулся.

По комнате бродили синие сумраки, и вдруг стало слышно, как у остановившегося внизу за окном трамвая открылись двери.

Девушка, чуть помедлив, надела кофточку.

– Катя, вот хотел спросить: а как тебе эта музыка?

– Хорошая.

– А импрессионисты тебе нравятся?

– Нравятся.

– А…

– Не надо. Извини, ладно? Я… я, пожалуй, пойду.

Так что вот такой я. Толстый, лысый, в очках. Ничего не понимающий. Влюбился недавно в женщину с карими глазами, которая заглядывала ко мне в гости от скуки. Ходил на цыпочках. Разводил джентльменство. А она искала мужа. Всё спрашивала меня:

– Почему тебе не сделать докторскую? Ты же умный, сможешь. Ну пойди, сделай докторскую…

– Не хочу.

– Почему?

– У меня есть дело.

– Какое?

– Я пишу.

Она непонимающе пожимала плечами:

– Что ж, пиши…

Вот прекрасно понимал, что не моё. А – тянуло. Ничего не мог поделать. Чуть не в домашнего пса превратился при ней.