Никогда не говори мне «нет». Книга 4

Чем больше я здесь нахожусь, тем больше понимаю, что люди тут живут очень просто, очень бедно, если сравнивать даже с сельской Россией. Исключение составляют мои новые родственники и ещё, наверное, несколько семей, чьи домовладения отличаются от общей убогости. На речку приходится идти почти через весь аул, и я понимаю, что домовладение Шагиевых одно из самых больших и ухоженных. А двухэтажный дом братьев выделяется среди общей массы хижин, слепленных в основном из глиняных кирпичей, как в российской глубинке выделяется, допустим, клуб или здание администрации. Но, несмотря на то, что родственники живут по сравнению с другими очень даже неплохо, жизнь здесь нелёгкая. И я рада, что скоро лето закончится, и мы сможем вернуться в Белгород, где я смогу ощутить такие блага цивилизации, как вода, бегущая из крана, горячая ванна, обычный чёрный хлеб и сливочное масло из магазина.

На следующей неделе день рождения у младшего сына Акмаля, ему исполняется пять лет. В честь этого намечается празднование с большим количеством приглашённых. Три дня мы с Надирой проводим в доме Зухры, помогая ей готовить, убирать, а заодно следить за тремя её детьми. По-другому нельзя, она же помогала готовить мою свадьбу!

Не успели отгреметь именины малыша, как приближается годовщина свадьбы старшего сына. Нурмат и Абигайль вместе живут уже пятнадцать лет. Для меня все праздники сливаются в постоянное нахождение на кухне в толпе не говорящих по-русски женщин. От этого я очень устаю и физически и эмоционально. Да и растущий ребёнок даёт о себе знать. А ещё меня очень тяготит то, что я практически не вижу мужа. Даже не знаю, где и с кем он проводит все дни. Мне сообщается, что с братьями. Я ничего не имею против его общения с родственниками, но иногда так хочется оказаться с ним рядом, поговорить, прижаться к плечу. Но днём, даже если я вижу его, позволить такую вольность по отношению к мужчине, да ещё на глазах посторонних, я не имею права. А в спальне либо я засыпаю, не дождавшись его, либо он уже спит, когда я возвращаюсь после того, как помогу убрать посуду с праздничного стола. И у нас остаётся только несколько минут для общения, когда я прихожу его будить утром, после традиционного подметания улицы и приготовления завтрака.

В один из таких моментов и состоялся разговор, который перевернул всё моё представление о нашем будущем.

– Рустам, уже август, думаю, нам пора возвращаться. Тебе ведь нужно устроиться на работу, – говорю я, подавая мужу рубашку.

– Возвращаться куда? – спрашивает он недоуменно.

– Как куда, в Белгород, конечно!

– Зачем нам туда возвращаться? – всё так же недоумевает Рустам.

– Чтобы жить, работать, – чувствую, как меня охватывает тихая паника.

– Нам есть, где жить, у меня уже есть работа, мы никуда не едем.

– Как!!! – я сажусь на кровать, так как ноги не держат.

– А с чего ты взяла, что я собираюсь возвращаться в Россию? Я никогда не говорил этого.

– Но я думала…

– Даша, думать должны мужчины. А женщины принимать их решения.

– Но ты не сказал мне о своём решении.

– И что бы это изменило? Ты не вышла бы за меня замуж? Не поехала бы со мной? Убила бы ребёнка? Что? – чувствую, он злится.

– Ничего, – вдруг понимаю я. – Но как же моя учёба?

– Зачем она тебе? У нас женщины не работают, они заботятся о детях и о доме, деньги должны зарабатывать мужчины.

– Но где ты будешь здесь работать? Я знаю, что отсюда люди уезжают, потому что нет работы.

– Вот именно поэтому у меня работа есть. Все едут в Россию на заработки, а языка не знают, у нас последнее время плохо было с преподаванием русского. Я специально получил эту профессию, чтобы преподавать в таджикской школе русский язык, место мне здесь уже гарантировано. Даже больше: вечером я буду вести курсы для взрослых. Так что без работы не останусь. И здесь я буду уважаемым учителем, «маллим», а в России кем? Одним из бюджетников, которому платят копейки, неудачником. Нет. Уволь. И, к тому же, я младший сын, по праву наследования этот дом принадлежит мне. Так что, Дарига, у нас здесь есть и дом и работа, и никуда ехать не нужно.

– А как же я? Я не думала, что в Россию больше не вернусь, у меня даже зимней одежды и обуви нет.

Рустам смеётся:

– Даша, ты забыла, где находишься? Нашла проблему! Тут ни у одной женщины нет зимней одежды и обуви.

– Но почему? Ты говорил, что зимы здесь не суровые, но они есть.

– Наденешь на себя несколько платьев, как делают таджички, вот и вся зимняя одежда, а на ноги надевают тёплые носки из овечьей шерсти. А вообще, женщине некуда ходить зимой, она должна сидеть дома, поэтому ей не нужны тёплые вещи.

Я не знаю, что сказать. Как в известной мужской байке: идеальная жена – босая, беременная и у плиты. Для меня всё подходит! Но я сама загнала себя в эту ловушку, винить некого. Молчу, прокручивая в голове, что теперь моя жизнь здесь, что я никогда не увижу тётку, что моя мечта сбежать из села и жить в квартире в большом городе теперь никогда не осуществится. Я даже работать не смогу! Я должна буду посвятить всю свою жизнь бесконечному сельскому хозяйству. Даже не замечаю, что по щекам текут слёзы.

– Птичка моя! – Рустам обнимает за плечи, – Всё будет хорошо, ты скоро привыкнешь здесь. Я тебя люблю, слышишь, я очень тебя люблю.

Улыбаюсь, вытираю слёзы. Что это я! Что я раскисла! У меня есть самое важное, что только может быть у женщины – любовь. А скоро будет ребёнок от любимого человека. Ради этого стоит жить и смириться с любыми условиями.

Мне кажется, последнее время я только и живу ожиданием ночи. Во-первых, я могу наконец-то отдохнуть, только ночью я не вижу бесконечной толпы родственников. Только ночью, в объятьях любимого я понимаю, что в моей жизни не всё так плохо и волна усталости, а порой и отчаянья, отступает под его нежными руками, его ласковыми губами. Его слова заставляют забывать об обидах, испытанных днём, о несправедливых упрёках, которые так и сыплются на меня от свекрови. Несмотря на все старания, у меня никак не получается быть примерной невесткой и образцовой женой, «чтобы все соседи завидовали». То мясо у меня сухое, то хлеб непропечённый, то белье недостаточно тщательно постирано. Я стараюсь сдерживать себя, не отвечаю на её упрёки, но иногда не выдерживаю, пытаюсь защищаться и оправдываться, в ответ получаю презрительную гримасу и пренебрежительное молчание на несколько дней. А так как поговорить здесь мне совсем не с кем, не считая десятилетней Медины, через некоторое время я сама стараюсь наладить отношения и униженно прошу прощения. Свекрови это очень нравится. Медина часто приходит к «биби» – бабушке – в гости, и любит подолгу сидеть рядом со мной, пока я сбиваю масло или чищу овощи, и слушать мои рассказы о России. Я уже рассказала ей всё из своей жизни и теперь просто придумываю истории, чтобы не забыть русский язык, так как со свекровью не столько говорю, сколько слушаю её поучения.

В сентябре муж вышел на работу, и теперь я его практически не вижу. Он очень поздно возвращается после вечерних курсов, так как работает в Хорогской школе, и ездит туда на машине брата. Я стараюсь дождаться его, иначе теряю смысл жизни, и весь следующий день кажется тоскливым и унылым. Но у него не всё ладится на работе, он возвращается уставшим и раздражённым, и порой мне приходится поддерживать его и повторять «всё будет хорошо», в то время как сама отчаянно нуждаюсь в его поддержке и уверениях. Особенно сейчас, когда мой живот вырос и округлился, сделав некрасивой. Рустам уже месяц не прикасается ко мне, говорит, что боится навредить ребёнку. Я стараюсь верить ему, гоню мысли о том, что моя фигура стала ему противна.

Я понимаю, что медицина здесь не на должном уровне. Я понимаю, что свекровь родила четырёх сыновей, а её невестки родили ей девять внуков, не прибегая к услугам врачей, по крайне мере, мне так сказано. Но это понимание не даёт мне уверенности, что со мной и с ребёнком будет всё в порядке. Два месяца до родов, а меня не осматривал ни один врач. Я очень боюсь, тем более что последнее время постоянно чувствую тянущую боль в спине. Надире говорить бесполезно. Она уже вынесла свой вердикт: рожать будешь, как все, дома, а боли от головы – поменьше думай. Сегодня не думать не получается вовсе: боль охватывает поясницу, скручивает живот. Рожать рано, мне страшно за ребёнка. Сегодня у Рустама выходной, надеюсь убедить его отвезти меня в больницу. Как всегда, днём я его не вижу, даже в выходные. Знаю: он может быть у кого-то из братьев. Натягиваю поверх обычного платья тёплый халат, убираю волосы под косынку. Выход на улицу, где меня могут увидеть соседи, только в определённой одежде – это правило выучено до автоматизма.

Иду в соседний дом. Сдружиться с золовками у меня не получилось, поэтому без свекрови я к ним не ходила. С трудом забираюсь на высокие ступеньки, ближнее крыло дома – владения старшего Нурмата. Нахожу на кухне Абигайль и Зухру, пытаюсь объяснить, что ищу мужа, они недоуменно смотрят на меня, потом зовут Медину.

– Они все у амакджон Акмаля, – сообщает девчушка.

Хотя дом один, но двор разделён забором, потому приходится снова выйти на улицу, зайти в соседний двор. Дом большой, ориентируюсь в нём плохо, поэтому иду на звук мужских голосов. Трое братьев и ещё несколько незнакомых мужчин сидят за достарханом на неизменных скрученных одеялах – курпачах, и что-то обсуждают, покуривая кальян.

– Рустам! – пытаюсь привлечь внимание мужа.

Привлекаю внимание всех, на меня с любопытством смотрят. Муж с недовольством.

– Дарига! Что ты здесь делаешь?

– Тебя ищу!

– Почему зашла на мужскую половину, почему одна? – его недовольство сменяется яростью, особенно после того, как мужчины что-то комментируют на своём языке.

– А с кем мне быть, если мужа постоянно нет рядом! – возмущаюсь я.

– Немедленно иди домой!

– Без тебя не пойду! Мне плохо, мне нужна медицинская помощь! Ты не забыл, что я беременна!

– При чём здесь я? Спроси у мамы, что тебе делать, она поможет!

– Твоя мама врач? Мне нужно в больницу! Отвези меня!

Я срываюсь на крик, меня трясёт от негодования, на мгновение забываю о боли. Рустам вскакивает из-за стола, быстро идёт ко мне, его сопровождают высказывания друзей, смех. Среди непонятной речи вдруг отчётливо слышу голос Нурмата:

– Русские жены любят, когда муж привязан к их юбке.

Рустам стискивает мою руку поверх локтя и пытается вывести из комнаты.

– Прекрати позорить меня! – шипит он.

– Ах, вот что тебе важнее всего! – вырываю руку, с вызовом гляжу в глаза, – То, что жизнь жены и ребёнка подвергается угрозе – неважно! Главное, что о тебе подумают!

– Главное, чтобы о тебе плохо не подумали! – Рустам пытается не повышать голоса, но его злобный шёпот звучит оглушительнее любого крика.

– А мне плевать, что обо мне подумают! Главное, чтобы с ребёнком всё было в порядке! Но если тебе это неважно, сиди, кури, развлекайся! Не буду отвлекать!

Не говоря ни слова, он неожиданно бьёт меня по щеке. Не столько боли, сколько обиды и унижения. Она вспыхивает во мне, я размахиваюсь, чтобы ответить тем же, но он перехватывает мою руку, заводит за спину, и, прижав к себе, тихо говорит на ухо:

– Если ты сейчас же не уйдёшь домой, я потащу тебя за волосы по всей улице. Тогда никто не посмеет сказать, что я подкаблучник.

– Да пошёл ты!

Я вырываю руку, выбегаю из комнаты, хлопнув дверью, быстро иду домой. Влетаю в спальню. Останавливаюсь, в недоумении. Вспышка ярости прошла, боль – нет. Что делать дальше? Вспоминаю, что из города ехать в посёлок полчаса. Пешком часа три, в моём положении. Хватаю сумку, заталкиваю в неё халат, тапочки, полотенце, на входе в спальню сталкиваюсь с Рустамом.

– Куда ты собралась? – слышу виноватые нотки, но мне всё равно.

– Спасать своего ребёнка. Мне нужно в больницу, надеюсь, в городе она есть.

– Ты пойдёшь пешком и без документов? – он ещё может язвить!

– Ты что, мне не отдашь паспорт?

– Нет.

– И не надо! Уйди с дороги!

Хватаю сумку и пытаюсь пройти мимо, он за руку тащит обратно, буквально швыряет на кровать.

– Уймись! Я уже сказал матери, чтобы позвала Фариду. Она тебя осмотрит и поможет, если у тебя действительно что-то болит.

– Ах, так ты ещё и не веришь мне! Думаешь, я симулирую!

В негодовании резко вскакиваю с постели, но тут же меня пронзает такая острая боль, что, скрутившись пополам, со стоном падаю обратно. Рустам подбегает к кровати, наконец-то он верит.

– Даша, что с тобой! Где болит?

– Везде! Мне нужна помощь специалиста, а не какой-то знахарки, пожалуйста, Рустам, это же и твой ребёнок! – молю я.

Через несколько минут в комнату входит свекровь и какая-то худая пожилая женщина с цепким взглядом и очень холодными руками. Мужа выгоняют. Фарида осматривает меня, мнёт живот, потом что-то тихо говорит Надире. От боли я уже ничего не понимаю, мне хочется забыться, заснуть, но боль даёт мне передышку на несколько минут и начинается снова. Мне дают выпить какой-то чай со странным вкусом, от которого я перестаю чувствовать не только боль, но и вообще что бы то ни было, я проваливаюсь в небытие и, кажется, летаю над своим измученным телом.

Через три дня безрезультатного лечения Фариды, я полностью теряю ощущение реальности, но как только в неё возвращаюсь, возвращается и боль. Нурмат везёт меня на своём джипе в больницу, в Хорог. Я лежу на заднем сиденье, так как сидеть не могу, Рустам удерживает меня, чтобы не слетела на ухабах.

Медицина в Таджикистане оставляет желать лучшего, но благодаря самоотверженности и настойчивости врача Мирзы Турганбалиева, удалось спасти и меня и ребёнка. Он каким-то чудом предотвратил преждевременные роды, и я ещё почти месяц могла его вынашивать. Вынашивать – громко сказано: я лежала, не вставая, прикованная к постели капельницами. Изучила все трещины на обшарпанном потолке бедной больничной палаты. Муж каждый день навещает меня, ведь школа, где он работает, находится в нескольких метрах от больницы, но я жду его только потому, что он приносит продукты и необходимые лекарства. Питание в этом заведении просто невыносимое, а питаться я должна, ради ребёнка. Не знаю, в какой момент у меня изменилось отношение к Рустаму. Кажется, даже раньше того, как он меня ударил. Во мне будто что-то умерло, то, что согревало меня, дарило надежду, поддерживало мою любовь к нему. А теперь я прислушиваюсь к себе и понимаю: ничего нет. Я смотрю на мужа и ничего не чувствую. Когда-то думала, что умру без его любви, когда-то именно любовь к нему заставляла стоически переносить все трудности и стремиться к тому совершенству, о котором мечтает каждый восточный мужчина, по словам свекрови. Но вопроса о том, как жить дальше, я себе не задаю. Я знаю, как жить, ради чего жить. Мой ребёнок! Ради него стоит жить, бороться. Мысли о ребёнке, мечты о нём занимают всё моё существо. Понимаю, насколько мне безразлично отношение мужа, главное, чтобы моё дитя родилось здоровым. Поэтому волнения и стрессы прочь! Хорошо питаться, дышать свежим воздухом во время коротких прогулок в больничном дворе, и выполнять все предписания врача.

И всё же моя девочка родилась немного раньше положенного срока. Врач сказал: ничего страшного нет, она быстро догонит в весе и в развитии. Было страшно первый раз взять её на руки, такая маленькая, такая хрупкая. Такая красивая. Ослепительно белая кожа, огромные синие глазки, чёрные курчавые волосики. Она похожа на цветок, нежный, ранимый, прекрасный. Лилия. Лиля – всплыло у меня в голове, как только я задумалась об имени.

– Лейла, – сразу же подобрал похожее имя Рустам.

Хорошо, пусть будет Лейла. Для меня она всё равно Лиля. И она будет знать своё русское имя, будет знать русский язык, побывает в России, такой родной и далёкой сейчас для меня, что щемит сердце при воспоминании. Я всё сделаю, чтобы моя доченька была счастлива!

Мы дома. В Таджикии, как называют местные жители и их любимый президент, зима. Она, конечно, больше походит на нашу позднюю осень. Снега здесь почти никогда не бывает, кроме высокогорных районов, но холодные ветра дуют постоянно. Температура редко опускается ниже нуля, наверное, поэтому в доме не предусмотрено никакого отопления, кроме небольшой печки, на которой можно приготовить еду в особо ненастные дни. Для всех действует основное правило: одеваться теплее. Но как быть с маленьким ребёнком в комнате при температуре не выше плюс пятнадцать? Я заставила принести в спальню электрический обогреватель, хотя он мало помогал, так как электричество здесь часто отключается. И всё же в нашей комнате было теплее, чем во всём доме, поэтому я почти месяц не выношу ребёнка из спальни. Я так боюсь за неё. Она кажется мне такой слабенькой и хрупкой. Всё время спит, мне даже иногда приходится будить её, чтобы покормить. А когда она просыпается сама и начинает плакать, для меня это звучит как музыка, потому что Лиля такая тихая девочка, что я иногда с замиранием сердца прислушиваюсь к её дыханию и трогаю тёплые щёчки, чтобы понять, что она жива.

Почти месяц нас никто не беспокоит, я занимаюсь дочерью, отдыхаю и практически не выхожу из комнаты, так как боюсь оставить ребёнка одного даже на минуту. Родственники с пониманием относятся к моему желанию отгородить слабого ребёнка от всяких опасностей. Не докучают посещениями, свекровь только развесила и разложила вокруг детской кроватки какие-то травы, острые ножи, горький перец, лук и чеснок – предметы, защищающие, по её мнению, ребёнка от злых духов. А так же строго настрого запретила тушить свет в спальне – это тоже один из обычаев. Муж переселился в другую комнату и только заходит к нам иногда утром или вечером, чтобы узнать, как дела. Мне кажется, он боится подходить к дочери, и не хочет прикасаться ко мне, а его приходы напоминают тяжкую обязанность. Мне не нравится это, пытаюсь наладить хотя бы видимость отношений, говорю, что это и его спальня. Он шутит, что в детской ему не место. А свекровь в тот же день поясняет, что мужчине нужно хорошо высыпаться перед работой, а ребёнок будет мешать. Моя тихоня будет мешать?! Но меня особо не волнуют решения мужа и свекрови. Не хочет быть с семьёй – и не нужно. Нам и вдвоём хорошо. Только Медина иногда навещает меня после школы. Она тихонько садится на стульчик возле кроватки и смотрит на свою двоюродную сестричку. Эта девочка становится иногда для меня в роли радионяни. Если она в спальне, я могу безбоязненно выйти по своим делам. Как только Лиля беспокоится, Медина тотчас бежит за мной.

Я понимала, что счастливое время, когда обо мне словно забыли и оставили в покое наедине с дочерью, не может длиться вечно. Через месяц состоялся разговор с мужем, в котором он деликатно намекнул, что я и так достаточно отдыхаю, что в доме полно работы, а мама не справляется, что я молодая и сильная, а мама уже стара и быстро устаёт, и я могла бы с ней ненадолго меняться местами. Я работаю по хозяйству, а свекровь смотрит за ребёнком. И ещё: Лейла не моя собственность, и уже пора подпустить к ней и других родственников. Рустам умеет убеждать, если хочет.

После разговора с ним у меня просыпается комплекс вины: получается, я с дочерью являюсь обузой, так как ничего не делаю. Я соглашаюсь оставлять Лилю с Надирой, пока буду убирать, стирать и готовить. В этот же день детская кроватка перекочевала в спальню к свекрови, а я, выйдя на кухню, обнаружила столько работы, что смогла увидеть ребёнка только ночью. Но жаловаться некому.

Через неделю выяснилось, что мы не соблюли несколько обрядов, касающихся появления ребёнка. Свекровь уверена, именно поэтому девочка такая слабенькая, плохо ест и развивается. И вообще, прошли «чилла» – сорок дней с момента появления ребёнка – теперь следует отпраздновать наречение имени. Иначе все подумают, что с ребёнком что-то не то, и мы его просто прячем. Для меня это значит одно: два дня я не выхожу из кухни, готовя праздничный обед для родственников и соседей, которые соберутся для торжества.

Как проходит само событие, помню плохо, так как не спускаю глаз с малышки, которую держит на руках сначала дед, потом отец, потом её берет очень старый седой старик с трясущейся головой и руками, мулла, и у меня сердце останавливается от страха, что её уронит, пока долго и нудно говорит. Потом о ребёнке забывают, и я наконец-то уношу в спальню, с тревогой всматриваюсь в маленькое личико, трогаю лобик, чтобы убедить себя, что с дочерью всё в порядке.

Через какое-то время следует провести новый обряд – надевание первой рубашки, потом – первое купание, потом прорезался первый зуб «дандонмужак», потом «муйсаргирон» – первая стрижка. И всегда толпа гостей, всегда нудная национальная музыка на народных инструментах, снова тревога и беспокойство, и снова вижу ребёнка только ночью, так днём занята по хозяйству и на кухне.

Обычай «чиллагурезон» означает, мать с ребёнком должна первый раз выйти из дома, чтобы навестить родственников и поблагодарить тех, кто до этого приходил поучаствовать в соблюдении традиций, приносил для Лейлы подарки. Это означало, что обеды на несколько десятков человек мне готовить не придётся. Наоборот, меня будут ждать за праздничным столом. Но от этого обычай для меня не становится лёгким. Я должна с ребёнком на руках сидеть определённое время в чужом доме, с улыбкой кивать головой, особо не понимая, о чём идёт речь, с тревогой следить, чтобы те, кто захотел подержать мою девочку на руках, не причинили ей вреда.

И всё-таки я проглядела свою дочь. Только себя виню в том, что не отстояла покой в детской, что из-за слабости характера не послала всех к чёрту с их обычаями и традициями, что делала «как надо». А надо было всего лишь помнить наставления врача в том, что у Лили ослабленный иммунитет и она требует особой защиты и особого внимания. А я не защитила её.

Как-то вечером, забрав спящую дочку от свекрови, я просто поставила её колыбельку рядом со своей кроватью, легла на постель и моментально провалилась в сон. Да, я очень устала за день, но как я могла не поцеловать её, не коснуться её лобика. Я же всегда это делала! Только глубокой ночью меня что-то разбудило. Видимо, во сне усталость прошла, и тогда нахлынуло беспокойство. Подскакиваю в кровати, и, ещё не подходя к колыбели, по дыханию понимаю: что-то не так. Моя девочка горит, глазки закрыты, ротик приоткрыт, щёчки пылают, дыхание с трудом вырывается из лёгких.

Хватаю ребёнка на руки, ручки и ножки безвольно висят. Меня охватывает такая дикая паника, что хочется выть. Беру себя в руки, понимаю: от меня сейчас зависит жизнь моего ребёнка. Укладываю Лилю в колыбель, бегу в спальню к мужу, обнаруживаю, что она пуста. Врываюсь к родителям, ору: где Рустам, Лиля больна! Свекровь пытается объяснить, что я не должна так врываться. Я трясу её за плечи и кричу о том, что ребёнок в опасности. Как только добиваюсь, что Рустам остался ночевать в городе, понимаю: больше она мне ничем помочь не сможет. Бегу в дом к братьям. На половину Нурмата достучаться не смогла, а вот жена Акмаля открыла почти сразу.

– Где Акмал?

Объяснять ей что-либо не имеет смысла, мы так и не научились общаться, но надеюсь, хотя бы имя мужа она поняла. Понять-то она поняла, но помочь мне ничем не собирается, стоит и удивлённо хлопает глазами. Отталкиваю её, бегу в дом, нарушая все запреты и приличия, кричу «Акмал!», знаю, что перебужу детей, но сейчас это мелочь.

Брат Рустама спускается со второго этажа, на ходу завязывая халат. Подлетаю к нему, задыхаясь, пытаюсь объяснить:

– Лейла заболела, горит вся, нужна машина, нужно в больницу, Рустама нет дома!!!

Акмал молча идёт вперёд, я бегу следом. Во дворе вижу Нурмата, видимо, мой крик переполошил и соседний дом.

– Я завожу машину. Иди, собирай ребёнка, – лаконично отдаёт приказы Нурмат.

Бегу домой, в спальне свекровь и Фарида – местная знахарка, лечившая меня перед родами. Они склонились над детской кроваткой. Яростно отталкиваю их, свекровь пытается загородить собой мою девочку, хватает меня за руки, но удержать не может. Беру дочку, прижимаю к себе.

– Дарига, она уже не дышит, – говорит Надира, глядя мне в глаза.

– Мы сейчас поедем в больницу, помогите собрать вещи, Нурмат отвезёт нас, там спасут её! – торопливо говорю я, укутывая Лилю в одеяло.

– Дарига! Она умерла! – повторяет свекровь.

Смотрю на неё, как на полоумную, крепко прижимаю дочку к себе. Что она такое говорит? Как такое может быть? В комнате оглушительная тишина. Все смотрят на меня. Появляется Нурмат, он разжимает мои оцепеневшие руки, кладёт ребёнка на кровать, разворачивает одеяло. Я смотрю на свою красавицу, она спит, она всегда так тихо спит!

– Даша, поздно, Лейла умерла, – врывается в моё сознание голос Нурмата и почему-то только он доносит до меня правду.

Я слышу крик, звериный дикий крик, и не сразу понимаю, что это кричу я сама. Я кидаюсь к дочери, мне кажется: если прижму её к себе покрепче, она проснётся.