Россия и мусульманский мир № 12 / 2011

В наименьшей степени молодых мусульман привлекают ценности, мало совместимые с требованиями их религии: карьера (4 %); полезные знакомства (6 %); самореализация (6,5 %); личная свобода, а также труд и работа по призванию (обе позиции набрали по 7 %). Непопулярность первых можно объяснить приоритетом у религиозной молодежи духовных ценностей, отсутствием у них выраженной мотивации к социальным достижениям и престижу. Личная свобода и самореализация характеризуют в основном систему ценностей современного либерально-демократического общества, ислам же ориентирует своих приверженцев преимущественно на традиционные коллективистские ценности.

Приволжский федеральный округ является регионом тесного взаимодействия тюрко-мусульманской и славяно-христианской культур. Он является одним из самых густонаселенных; в то же время здесь самая низкая доля русских по сравнению с другими округами, и здесь же проживает наибольшая часть татар РФ: почти три четверти (73,2 %). В совокупности русские и татары – это 82 % населения ПФО, составляя соответственно 69 и 13 %. В Татарстане по переписи 2002 г. татары составляли 52,9, русские – 39,5 % населения республики.

Ряд авторов рассматривают конфессиональную социализацию в тесной взаимосвязи с этнической (Сафин, Ходжаева, Шумилова). Ориентация на сохранение религиозных традиций татар-мусульман, по мнению исследователей, зачастую сочетается со стремлением членов родительской семьи сохранить этнические традиции и язык, что приводит к тому, что более исламизированная татарская молодежь чаще, чем другие, общается дома на татарском языке. Опросы среди молодежи республики показали: почти 50 % практикующих мусульман говорят дома только на татарском, более одной трети – общаются в кругу семьи на русском и на татарском языках в равной степени. Ориентация на сохранение языка в семьях традиционных мусульман проявляется еще и в том, что они чаще отдают своих детей в школы с татарским языком обучения (39 %) (Ходжаева, Шумилова).

Более 80 % наших респондентов идентифицируют себя с татарским этносом. При этом исключительно свой родной язык используется в домашнем общении у 44 % шакирдов-татар, преимущественно татарский – еще у 23, в одинаковой степени татарский и русский – у 16 %. Язык обучения в медресе также призван способствовать развитию чувства национального самосознания молодых мусульман. Половина респондентов указали, что имеет место обучение на татарском языке в той или иной степени. Тех, кто активно использует татарский язык в общении вне занятий, еще больше – 64 %. Выбор языка преподавания в том или ином учебном заведении, по мнению экспертов, обусловлен потребностями контингента.

Для национальных (этнических общностей качество образования, в том числе и религиозного, определяется и этнической составляющей, той ролью, которую эта система выполняет в процессах этнической социализации. Возможности применения татарского языка в мусульманских медресе большей частью обусловлены домашним языковым воспитанием, а также языком обучения в школе. В контексте этносоциологии в мусульманском сообществе региона в настоящее время выделяются две основные группы. В первую входят национально ориентированные индивиды, для которых религиозные и национальные традиции неразрывно связаны, а религия во многом является фактором сохранения национальной идентичности. Во вторую – религиозно ориентированные, для них ислам – это, прежде всего, мировая религия, изначально не связанная с определенной национальной традицией, а если и связанная, то скорее с арабской, чем с татарской. Существование второй группы обусловлено особенностями исламского возрождения в России начала 1990-х годов, когда в условиях утраты большей части собственных религиозных традиций важную роль сыграла деятельность иностранных миссионеров.

Сложившаяся ситуация во многом определяет противоречивость позиции мусульманской молодежи по национальному вопросу: около 70 % опрошенных молодых мусульман считают, что ислам не акцентирует внимание на этнических различиях и должен быть единым для всех народов, 76 % согласны с тем, что, общаясь с людьми, надо ориентироваться на их личные качества, а не на национальность. Но при этом более половины опрошенных отмечают, что всегда помнят о своей этнической принадлежности (т.е. национальная идентичность для них является значимой), около половины хотели бы воспитывать детей в традициях татарской культуры либо преимущественно татарской с использованием элементов русской и других культур. Аналогичная ситуация возникла при попытке выяснить отношение шакирдов к проблеме так называемого «русского» (т.е. русскоязычного) ислама.

Ведение богослужения и проповеди на русском языке в некоторых мечетях республики, по мнению ряда представителей творческой татарской интеллигенции, может препятствовать процессу языкового и культурного возрождения татар и способствовать их дальнейшей ассимиляции. Часть мусульманского духовенства поддерживает данную точку зрения, другие (из числа «религиозно ориентированных») считают, что ислам прежде всего должен быть понятен и доступен, а третьи признают обоснованность и той и другой позиции.

Столь же неоднозначны и взгляды представителей учащейся молодежи: 57 % считают, что в мечетях, которые посещают верующие разных национальностей, удобнее пользоваться русским языком в качестве языка межнационального общения, 42 % находят использование татарского языка в мечетях Татарстана важным, так как мусульманская религия выступает культурообразующим фактором для татарской нации.

Все сказанное позволяет сделать вывод, что этническая составляющая в процессе социализации мусульманской молодежи, несомненно, детерминирует формирование и развитие религиозности, конфессионального самосознания и способствует повышению уровня конфессиональной идентичности индивида. Особую роль в этом процессе играет этноязыковая ориентированность семейной социализации. Но данная корреляция не является двусторонней, т.е. высокий уровень религиозности мусульманина сам по себе не является определяющим в развитии этнического самосознания и этнокультурной направленности личности.

Особенности этноконфессионального развития региона, а также определенной укорененности в общественном сознании проблемы религиозного экстремизма актуализировали изучение взглядов учащейся мусульманской молодежи на межнациональные и межрелигиозные отношения. Для того чтобы выяснить отношение к русским (православным) как к доминирующей этноконфессиональной группе, была предпринята попытка применения в исследовании шкалы Богардуса (шкалы социальной дистанции). В качестве материала для сравнения использовались данные молодежного проекта, осуществленного в 2001 г. в РТ под руководством Р.Н. Мусиной. Согласно этим данным, более 82 % татарской и русской молодежи готовы видеть представителей контактируемого этноса в качестве коллеги, 75–80 – в соседском или дружеском общении, около 75 % татар и русских вполне приемлют отношение дружбы с православными и мусульманами. Наш опрос показал, что близких друзей среди православных (русских) готовы иметь лишь половина респондентов (48,5 %), 74,5 % – работать с христианами в одном коллективе, 86 % – общаться с ними как с соседями и т.д. Можно констатировать, что уровень толерантности молодых мусульман в целом сопоставим с общим уровнем толерантности в регионе.

Религиозная толерантность в настоящее время расширилась до терпимого отношения вообще к инакомыслящим, в том числе и неверующим или непрактикующим верующим. Нас интересовало отношение представителей мусульманской молодежи не только к другим конфессиям, но и к представителям секулярной части общества. В итоге, к ним доброжелательно и скорее доброжелательно относятся 46,5 % учащихся, спокойно (безразлично) – 17,5, скорее отрицательно и отрицательно – 24 %. Испытывают по отношению к неверующим сочувствие 31,5 % опрошенных, жалость– 31, равнодушие – 10,5, горечь – 15, опасения и настороженность – 11 %. Последнее, возможно, связано с тем, что пятая часть шакирдов в течение своей жизни сталкивались с несправедливым отношением по отношению к себе, связанным с их религиозными убеждениями.

При исследовании степени толерантности учащихся мусульманских учебных заведений нами была сделана попытка затронуть правовые аспекты данной проблемы. На вопрос: «Соблюдаются, ли в России права христиан?», большинство респондентов ответили положительно, а на вопрос: «Соблюдаются ли в России права мусульман?», самым распространенным стал ответ: «В чем-то соблюдаются, а в чем-то нет». Само по себе такое распределение ответов вполне предсказуемо и, в общем, представляет собой субъективную оценку ситуации. Тем не менее эти данные в определенной степени позволяют оценить уровень социального самочувствия молодых мусульман в России, которое выступает одним из факторов, влияющих на формирование толерантных / инто-лерантных установок сознания.

Тем респондентам, которые выразили сомнение по поводу правового статуса мусульман в РФ, был предложен следующий вопрос: «В чем, по вашему мнению, в России нарушаются права мусульман?» Несмотря на четкую формулировку, вопрос был понят достаточно широко и стал поводом для размышлений о проблемах российских мусульман в целом. Решение некоторых из них возможно усилиями самого мусульманского сообщества и не требует вмешательства государства, другие могут быть урегулированы при участии местных, региональных либо центральных органов власти. Наконец, есть проблемы, решение которых в рамках светского государства представляется труднодостижимым.

На первом месте – отсутствие возможности последовательно выполнять предписания ислама, «поддержания религии в том виде, в котором она ниспослана» (из анкет). Молодых людей беспокоит армия, так как там не созданы условия для мусульман (нет халяльной пищи, нет возможности совершать намаз и т.д.), девушки сетуют на то, что нельзя фотографироваться в платках, что дресс-код на многих предприятиях противоречит хиджабу. На работе мусульмане зачастую не имеют возможности совершать в положенное время намаз, как и в общественных местах (вокзалы). На втором месте недостаточно уважительное, предвзятое отношение к мусульманам, непонимание, чрезмерная подозрительность со стороны общества в целом.

Часть вопросов в анкете обусловлены стремлением исследовать конфликтный национальный и религиозный потенциал молодых мусульман. Как показали результаты, около 40 % респондентов считают, что в любых межнациональных спорах человек должен защищать интересы своей нации, половина опрошенных не согласны с тем, что национальная принадлежность всегда будет разъединять людей. На вопрос: «Каковы будут ваши действия, если в том месте, где вы живете, произойдут столкновения на религиозной почве?», 47 % респондентов ответили: «Я сделаю все возможное, чтобы уговорить людей прекратить это», а еще 21 % вообще не представляет себе подобной ситуации на месте своего проживания. Для сравнения приведем данные по Ставропольскому краю 2004 г. (опрашивались секулярное население и представители религиозных общин различных конфессий): «Сделал бы все от меня зависящее, чтобы уговорить людей прекратить это» – 29 %; «Вообще не представляю себе такой ситуации на месте своего проживания» – 20 %. При этом, несмотря на сравнительно низкие (по сравнению с Татарстаном) показатели, авторы исследования трактовали ситуацию как достаточно благоприятную для конфликтного региона.

Таким образом, сопоставление результатов исследований среди населения различных субъектов РФ позволяет утверждать, что учащиеся мусульманских учебных заведений демонстрируют уровень толерантности, в целом соответствующий общему уровню межнациональных и межрелигиозных отношений в Республике Татарстан, зарекомендовавшей себя как один из наиболее устойчивых и гармоничных регионов нашей страны.

«СоцИс: Социологические исследования», М., 2011 г., № 8, с. 123–131.

СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ: СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ И ПАРАДОКСЫ СТАТИСТИКИ

Д. Халидов, доктор педагогических наук (Махачкала)

Создание нового Северо-Кавказского федерального округа (СКФО) означало, что Москва наконец-то признала ограниченность недифференцированного методологического и концептуального подхода к решению проблем в регионе. Тем не менее дискурс свелся к социально-экономическим мерам и дополнительным инвестициям, подкрепленным более жестким контролем. Нет никаких упоминаний об изменении методов проведения контртеррористических операций (КТО) или об учете специфики (социально-политической и культурной) ситуации в регионе. Как известно, правильная постановка проблемы – почти полдела. Постараемся выявить главные, на наш взгляд, факторы и условия, провоцирующие нестабильность в регионе, и предложить некоторые меры по выходу из ситуации.

О неадекватности всех теоретических реконструкций ситуации в регионе свидетельствует тот факт, что тема Северного Кавказа (СК) не сходит с повестки дня России на протяжении вот уже почти 20 лет. Специфические трудности управления регионом связаны со своеобразием социальной структуры и культуры местных обществ (нормы поведения, моральные ценности и обычаи), с особенностями формирования местной элиты и противоречиями между федеральными законами и легитимными (привычными для местных сообществ и воспринимающимися как обязательные) нормами поведения. Социальная структура, за исключением Ставропольского края и Республики Северная Осетия-Алания (РСО-Алания), качественно отличается от общероссийской по многим признакам: территориальным, демографическим, профессионально-образовательным, этническим и конфессиональным. Концентрация таких различий приводит к кумулятивному эффекту отчуждения региона от России и восприятия его как «внутреннего зарубежья». За последние 20 лет в регионе наблюдается слабо выраженный процесс деурбанизации и даже некоторого роста доли сельского населения. На сегодняшний день в сельской местности проживают от 50 до 60 % жителей трех республик (общероссийский показатель – 25–28 %).

Соответственно, воспроизводится и сельский образ жизни, характеризующийся традиционалистским уклоном, наличием приусадебных участков, своеобразием занятости и миграционной активности. За период 1990–1999 гг. промышленное производство в регионе сократилось в 4–5 раз – эта цифра вдвое превосходит аналогичный показатель по России. В совокупном объеме валового регионального продукта (ВРП) республик СК промышленный сектор меньше сельскохозяйственного в 2,2 раза (для сравнения: в РФ промышленный сектор в 5 раз больше сельскохозяйственного). Более или менее современный (модернизированный) облик имеют социально-профессиональные структуры Ставропольского края, РСО-Алания и, с некоторыми оговорками, Кабардино-Балкарской Республики (КБР).

Что касается демографической ситуации, то, по данным на 2007 г., лишь в нескольких субъектах РФ, включая три республики Северо-Восточного Кавказа (СВК), наблюдается положительная динамика естественного прироста населения. Прирост населения в республиках региона за период 1989–2002 гг. (между двумя переписями) составил в Дагестане – около 35 %, в Чечне и Ингушетии – более 50, в КБР – 12 %; доля населения моложе трудоспособного возраста (до 16 лет) в Дагестане составляет 27 %, Ингушетии – 31, Чечне – 33 % (в РФ в целом – всего 16 %). В трех этих республиках ежегодный (естественный) прирост населения составляет около 50–55 тыс. человек. Несколько иная демографическая ситуация сложилась в других республиках: в КБР, РСО-Алания и Карачаево-Черкесской Республике (КЧР) темпы естественного прироста населения замедлились. Этническая ситуация характеризуется сложной мозаикой этнического состава (в особенности – в РД и КЧР, в меньшей степени – в КБР), явной или скрытой конкурен-цией за доступ к ресурсам и государственным должностям между местными олигархами, которые претендуют на представительство тех или иных этносов, либо всего многоэтничного сообщества. Ситуация усугубляется старыми обидами, связанными со сталинскими репрессиями и депортациями населения (1940-е годы), перекройкой административных границ в советский период и взаимными территориальными претензиями различных этнических групп, миграционной активностью и переселением дагестанских горцев на равнину. Еще одной из характерных особенностей региона является процесс реисламизации, усилившийся здесь за последние 20 лет. В трех республиках СВК количество соблюдающих обряды мусульман составляет 60–85 % населения, а в КБР и КЧР – 30–45 %. Существует несколько влиятельных течений традиционного ислама, представленных суфизмом и имеющих поддержку в структурах власти и местной олигархии. Кроме того, имеются сторонники так называемого «чистого» ислама («салафиты» и «ваххабиты»). Оба этих течения находятся в состоянии жесткого конфликта по богословским вопросам. Имеется значительный и неструктурированный слой умеренного мусульманского сообщества (оно состоит из хорошо образованных и социально продвинутых людей), который не идентифицирует себя ни с одной религиозной «партией» и сочетает религиозную традицию и современность. Он выступает против искусственного нагнетания внутриконфессионального конфликта и потенциально является третьей силой; включение его в социально-технологические проекты помогло бы нейтрализовать идеологию экстремизма.

Особенность социальной структуры местных обществ заключается в сочетании патронажно-клиентельных («вертикальных») связей с развитой сетью общинных (гражданских) структур на уровне местного самоуправления. Первый тип социальных связей, как правило, способствует формированию коррупционной, меркантилистской системы, разрывающей общество на множество фрагментов. Второй тип социальных связей формирует мини-гражданское общество на местном уровне. При этом общины (джамааты) существенно различаются в социальном и политическом отношении по степени выраженности патронажно-клиентельного или гражданского начал в своей жизни. К первому, наиболее широко распространенному типу (например, в Дагестане и КЧР) относятся общины с древними гражданскими традициями. Они отличаются тем, что клиентельное (коррупционное) начало выражено слабо, зато во внутренней жизни наблюдается большая демократичность; для них характерен индивидуализм, воплощенный в духе «узденчества» (уздень – свободный человек). У них выше способность к самоорганизации, когда дело касается реализации какого-либо общего социально значимого проекта. Возникновение в таких общинах структур мафиозного и коррупционного типа почти невозможно. Бизнес выходцев из таких общин («патронов»), как правило, носит «цивильный» и сравнительно интернациональный характер. «Патроны» здесь – это всего лишь первые среди равных, которые «сделали сами себя». Семейственность как отражение общинной или родственной солидарности выражается лишь в благотворительности или в участии в социально значимых процедурах и обрядах (свадьбы, похороны и т.п.). Ко второму типу джамаатов относятся носители более выраженных «сословных» моделей поведения. Они отличаются более выраженной «культурной экономией», когда дело касается решения важных для определенной группы политических и экономических вопросов, и правовым нигилизмом, т. е. склонностью к коррупции и криминальному бизнесу. В данном случае ярко выраженная «семейственность» опирается на силу и ресурсы «патрона», что является гарантией процветания группы, которая постепенно трансформируется в полукриминальное / криминальное сообщество. Такая ситуация блокирует формирование подлинно гражданского общества в отдельно взятом регионе. Коррупция – явление вполне легитимное, оправданное в рамках «семейной» системы ценностей. Такая модель поведения транслируется на нижние социальные ступени, расшатывая остатки гражданственности общины. Представители второго типа общин (с «сословными», семейственными началами) составляют меньшинство в аппарате органов государственной власти, тем не менее они добиваются больших успехов в политике, занимая преимущественно «рентные» должности. «Патроны» – выходцы из второго типа общин, быстро формируют свою «пирамиду» клиентельной базы, конвертируя административный ресурс в ликвидный финансовый и формируя мощный сегмент теневой экономики. Можно выделить еще и третий тип общин (существующий, например, в Дагестане), где в рамках небольшой географической зоны сосуществуют носители гражданского и «сословного» (семейственного) начал. Они отличаются бóльшей консолидированностью в своем политическом поведении.

Именно носители «семейственности» (или «сословности») еще со времен государственного социализма представляли собой достаточно сплоченное сообщество в коридорах власти Дагестана. Участвуя в выборах в Верховный Совет РСФСР (1990), автор с удивлением обнаружил существование четкой «вертикали» сословного типа с коррупционными свойствами, пронизывающей от шести до десяти районов республики. В ее клиентельную базу входили высокопоставленные члены райкомов партии и райисполкомов, а «патроном» являлся один из членов бюро обкома КПСС. Всех этих представителей власти объединяло социальное происхождение: они воспринимались в массах как представители некогда (еще в XIX в.) зависимого и даже ущемленного в правах сословия. Их отличали высокие мобилизационные способности и умение добиваться консолидированного голосования массы горцев на нижних ступенях клиентельной базы. Социальные структуры Дагестана и КЧР (и, в некоторой степени, КБР) отличаются от тех, которые существуют в Чечне и Ингушетии. Общину РСО-Алания, в силу высокой урбанизации и более современного типа социальной структуры, нельзя отнести ни к одной из этих групп. Общины, существующие в Дагестане, КБР и КЧР, – это территориальные общины (первого типа), являющиеся своеобразными мини-полисами со своей историей и демократической традицией; влияние родовых связей в них почти отсутствует. В Дагестане достаточно представлены и общины третьего типа, сочетающие в себе гражданскую и посословную модели поведения. Общины Чечни и Ингушетии – это территориальные социальные ячейки, сочетающие гражданское и, в меньшей степени, родовое (тейповое) начала. Представители одного тейпа могут проживать в разных территориальных общинах, и это обстоятельство нейтрализует родовое чувство. В Чечне начиная со времен Кавказкой войны XIX в. родовое начало постепенно вытеснялось на периферию социальной и политической жизни даже на локальном уровне. Попытки возродить родовую солидарность и традиционный институт мехк-халк (выборный орган, формируемый на ежегодном собрании тейпов) с целью усилить политическую самоорганизацию чеченского общества в период правления Дудаева окончились неудачей. Слишком сильные трансформации в социальной структуре, с одной стороны, и очевидная неадекватность чеченских старейшин вызовам времени – с другой, похоронили идею возрождения древних традиций в социально-политической жизни. Тем не менее при формировании «команд» управленцев в Чечне явное предпочтение отдается выходцам из своей общины (тейповой и территориальной). В Ингушетии, в силу ее поздней исламизации и лояльности Российской империи в период Кавказской войны, родовая солидарность и соответствующие модели поведения оказались более живучими. Однако роль родового фактора в политической жизни республики не стоит преувеличивать. События 2006–2009 гг., когда активность гражданского общества Ингушетии вынудила Кремль сменить главу республики, показали, что очаги гражданского общества достаточно зрелы для актуализации общереспубликанских проблем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Доклад на Ассамблее Совета по внешней и оборонной политике 17 апреля 2010 г.

2

После уничтожения войсками Ивана Грозного Казанского ханства большинство вакфов в Поволжье было ликвидировано. Возрождение вакфов в Поволжье фактически с чистого листа началось только с середины XIX в.