Презумпция невиновности

Ева Львова

Презумпция невиновности

По себе знаю, что приезд дальних родственников – радость довольно сомнительная. А незапланированный визит двоюродного брата из Питера с десятилетней дочерью – и подавно. Оживление Бориса от внезапной встречи с родней сменилось растерянностью сразу же после того, как питерский родственник умчался в Тюмень покупать активы никелевых компаний, оставив дочь Викторию для того, чтобы Устиновичи показали девочке Москву. С появлением Вики спокойная жизнь адвокатской конторы «Устинович и сыновья» безвозвратно закончилась. Вместо плодотворной работы на благо клиентов мы каждый день наблюдали, как дитя неприкаянно слоняется по офису, думая, чем бы себя развлечь. Мы – это адвокаты Маша Ветрова, мой приятель Борис Устинович по прозвищу «Джуниор», младший из тех самых «сыновей», и ваша покорная слуга. Зовут меня Агата Рудь, и я тоже, как вы, наверное, догадались, адвокат. С нами вместе за страданиями ребенка наблюдала бессменная секретарша адвокатского бюро Кира Ивановна Пермская, однако она тоже не знала, как помочь Виктории.

Глава конторы пробовал оставить девочку дома, но это ему аукнулось непредвиденными проблемами – пытливый ребенок залез в Интернет и заразил вирусами все три имевшихся в доме компьютера, лишив гостеприимное семейство Сети. Наученный горьким опытом, Эд Георгиевич теперь каждый день привозил племянницу с собой на работу и поручал заботам Бориса, а Устинович-младший перекладывал эту обузу на плечи коллег. В конторе завелась внушительная стопка компьютерных игр, к которым Вика остывала так же стремительно, как и загоралась желанием их приобрести. В порыве отчаяния Джуниор поставил девочке первый сезон «Правосудия Декстера», но зашкаливающее количество ненормативной лексики, которой виртуозно владеет сестрица главного героя полицейская эмансипе Дебра Морган, вызвало нарекания со стороны Киры Ивановны, женщины интеллигентной и застенчивой. После особенно удачного пассажа полицейской дивы секретарша не выдержала и сделала выговор Борису, и приятель был поставлен перед выбором: либо вставить в уши Виктории наушники, либо лишить племянницу культового сериала. Прикинув возможные последствия, Борис выбрал последнее, и теперь девочка, отлученная от экрана компьютера, в задумчивости стояла перед пятисотлитровым аквариумом и внимательно рассматривала рыб.

– Вика, ты была на Красной площади? – вдруг спросила Кира Ивановна.

– Что я там забыла? – вяло откликнулась родственница Устиновичей, не отрывая взгляда от неторопливо двигающихся в воде астронотусов.

– Когда я была школьницей, в нашем классе считалось постыдным не побывать в Кремле, – значительно проговорила секретарша. – Если хочешь, могу тебя сводить в Грановитую палату.

Вика оторвалась от созерцания рыб и обернулась к стойке ресепшен, за которой расположилась секретарша.

– А в нашем классе считается постыдным не иметь четвертый «Айфон», – прищурилась она, демонстративно рассматривая старенькую «Нокиа» Киры Ивановны.

Старейшая сотрудница нашей конторы обиженно поджала губы, а Вика протяжно позвала:

– Бо-орь, а Бо-орь!

Джуниор вздрогнул и, оторвавшись от изучения документов по делу Синицына, вопросительно посмотрел на девочку.

– Я пойду во дворе погуляю, – сообщила она и, не дожидаясь ответа, выскользнула на улицу.

– Десять минут покоя, – с облегчением выдохнула Маша Ветрова, в принципе не любившая детей.

Смартфон на моем столе подпрыгнул и завибрировал – в последнее время он звонил довольно часто, и, чтобы не раздражать коллег, я отключила звуковой сигнал. Это снова был Митя. И звонил он, чтобы спросить, где я сейчас нахожусь и не смогу ли приехать. Ехать надо было к Мите в студию на другой конец Москвы, ибо фотохудожник Рындин постоянно нуждался в одобрении своего творчества. Познакомились мы месяц назад на «Красном Октябре». Там в шоколадном цеху выставлялся наш с Борькой общий приятель Вадим Пещерский в компании трех других начинающих дарований фотоискусства. Очутившись в выставочном зале, кудрявый друг тут же позабыл о моем существовании и, ведомый Пещерским, устремился к шумной компании парней, азартно уничтожающих предложенную на презентации выпивку. Я же отправилась бродить между работами, подолгу задерживаясь около тех фотоснимков, которые чем-то цепляли. Изощренный цинизм, к которому, как к средству художественного выражения идеи, прибегал наш друг Пещерский, вступал в резкий контраст с беззащитно-трогательной художественной манерой некоего Мити Рындина. И я, как завороженная, переводила глаза с одной стены, где скинхеды поэтапно добивали свернувшегося калачиком на земле кавказца, на другую стену, откуда смотрели на меня добрые коровьи глаза и трогательные морды коз, заботливо облизывающих своих козлят. Цикл работ Рындина назывался «Скоты», в то время как фотографии Пещерского демонстрировались под вывеской «Цари природы».

– Как тебе? – прозвучал за спиной неуверенный голос.

Я обернулась и увидела смущенного парня в прямоугольных очках в роговой оправе, с тщательно взлохмаченной челкой и небрежной щетиной, заменявшей ему бороду. На парне были такие же красные кеды, как у Пещерского, желтая рубашка в бирюзовую клетку – Вадик носил похожую, и узенькие зеленые брючки, из чего я сделала вывод, что это один из тех самых фотохудожников, которых Борька пренебрежительно называл индии-кидами. И, судя по волнению в голосе, не кто иной, как Митя Рындин.

– Классно, Митя, – ответила я, ни капли не покривив душой.

– Мы знакомы? – улыбнулся фотограф, глядя на меня лучистыми глазами.

– Некоторым образом, – ушла я от ответа. – Можно после выставки купить твои работы?

– Зачем покупать? – порозовел от удовольствия фотограф. – Выбирай все, что понравилось, я подарю.

– Даже не знаю, все снимки такие милые, – растерялась я, разглядывая фотографии.

– Я должен посмотреть твою квартиру, чтобы решить, что больше подходит под интерьер, – робко сказал Рындин и отчаянно покраснел. – Ты как, не очень занята?

Через сорок минут мы сидели в кофейне на Маяковке, сбежав с презентации и никого не поставив об этом в известность. Через день бесцельно шатались по улице, взявшись за руки и не глядя по сторонам. А через неделю жили в моей квартире, изредка заглядывая в Митину студию на верхнем этаже пятиэтажки, чтобы забрать книгу контркультурного автора в оранжевой обложке или какую-нибудь «эппловскую» ерунду, до которой Митя был большой охотник. Узнав о том, что мы с Рындиным встречаемся, кудрявый друг принялся топтать мои светлые чувства, называя скандал, который закатил, попыткой образумить свихнувшуюся подругу.

– Ты видела его надменное лицо? – вопрошал Борис. – Он же самодовольный хипстер[1], у него запредельное чувство собственного великолепия, и за снисходительное отношение ко всем, кто не понимает его «независимое искусство», Рындина бьют даже эмобои[2]. Хотя вкуса у твоего Мити нет по определению. Достаточно взглянуть, как он одевается. Он еще не купил тебе в «Zar’е» лосины в термоядерный горошек?

– На себя посмотри! – не выдержала я, хотя поначалу и собиралась сохранять спокойствие. – Сам носишь клетчатое пальто!

– Я его ношу от безысходности, мне трудно подобрать на свои габариты подходящую одежду, а твой мальчик-светофор осознанно делает выбор и рядится с вызывающим шиком! Чего стоит один пиджак из «секонд-хенда», купленный якобы в Амстердаме, где твой Рындин не разу не бывал, но говорит об этом городе так, будто родился в нем и вырос.

– Митя творческая личность, и манера ярко одеваться – это способ общения с миром! – встала я на защиту сердечного друга.

– Скажите, какие мы оригиналы! – злился Джуниор. – Как мы не хотим сливаться с серой массой! Я вижу таких умников насквозь! Знаешь, какие у твоего Мити цели в жизни? Выучить наизусть имена всех инди[3]-музыкантов, носить джинсы у́же, чем у него ноги, переехать в Англию навсегда, и самая глобальная жизненная мечта – стать олигархом, при этом оставаясь алкашом!

– Он гений, Борь, и ты ему банально завидуешь, – отрезала я и, выплеснув недопитый чай в мойку, покинула кухню нашей конторы, где разгорелась эта нешуточная битва.

Безусловно, я отдавала себе отчет, что увлеклась человеком талантливым, и многие заскоки Мити мне казались милыми чудачествами. Многие, но далеко не все. Привыкнуть к ежеминутным звонкам с одним и тем же вопросом «Агата, где ты? Что делаешь? Кто с тобой рядом?» было невозможно. Со временем я поняла, что Митя не очень уверен в себе, поэтому хочет быть абсолютно уверен во мне, своей подруге. Это жутко отвлекало от дел и потому злило.

– Рындин тебя домогается, – мрачно проговорил Борис, кивая на мобильник. При каждом удобном случае приятель ясно давал понять, что не одобряет мой выбор.

* * *

Сняв трубку, я выслушала обычные расспросы о месте моего пребывания, дежурно ответила: «Cижу в конторе, работаю над делом, а окружают меня коллеги женского пола» – и, не спуская глаз с кудрявого друга, успокоила Митю, что Устиновича-младшего сейчас в офисе нет – он уехал по служебным делам.

– Строг он у тебя, – покачал головой Джуниор, как только я повесила трубку.

– Ревнивый мужчина – это наказание господне, – глубокомысленно изрекла Кира Ивановна и кокетливо поправила выбившийся из пучка локон. – Коллеги, вы решили, кто будет вести дело Казенкиной? Звонил ее муж, требовал ответа.

Дело Светланы Казенкиной было довольно сложным, но не с юридической, а с моральной точки зрения. Юная красотка поздним вечером не справилась с управлением «Кадиллаком Эскалейд» и врезалась в автобусную остановку, убив пять человек – трех детей и двух взрослых, многодетную семью, возвращавшуюся из гостей. С места преступления девица скрылась, бросив пострадавших умирать на дороге. Муж Светланы – сенатор Казенкин – пришел лично к Эду Георгиевичу и попросил дать хорошего адвоката, чтобы спасти супругу от грозящего срока. Дело получилось громкое – средства массовой информации тут же принялись освещать ход следствия, и Казенкиной срочно был нужен грамотный защитник. Глава конторы тут же подкинул денежное дельце Устиновичу-младшему, однако Борис наотрез отказался браться за защиту мадам Казенкиной, заявив, что, если клиентку оправдают, он не сможет спокойно спать по ночам, а если не оправдают, значит, он, Борис Устинович, плохой адвокат. Тогда вперед выступила Маша Ветрова и предложила свою кандидатуру в качестве защитницы Светланы.

– Если еще раз позвонит сенатор, передайте ему, что я согласна защищать Казенкину, только пусть гонорар удвоят, – обернулась Ветрова к секретарше. – И поставьте чайник – надо чайку попить, раз уж выдалась спокойная минутка. Думаю, девчонка проторчит на улице полчаса, не меньше – я сама в детстве любила собирать цветочки, плести веночки и делать секретики.

Однако Вика вернулась гораздо раньше отмеренного Ветровой срока. Лишь только Маша поднялась со стула, как входная дверь распахнулась от удара детского плеча, ибо руки девочки были заняты: в сложенных лодочкой ладошках Виктория что-то несла. Ввалившись в контору, девочка сосредоточенно протопала к аквариуму, влезла на стул, сдвинула локтем аквариумную крышку и без лишних разговоров кинула в воду крохотного лягушонка. Красно-оранжевый астронотус размером с утюг тут же подплыл к подношению и, распахнув внушительный рот, строением сходный с ковшом экскаватора, в мгновение ока заглотил добычу. Проводив лягушонка исследовательским взглядом, Вика удовлетворенно произнесла: «Земноводное сожрал, а сожрет ли птицу?», и спрыгнула было на пол, чтобы снова отправиться на улицу и принести добычу покрупнее, но Эд Георгиевич нарушил ее планы. Глава адвокатской конторы вышел из кабинета и остановился прямо перед Викторией.

– Ну-с, барышня, – строго проговорил он, – не пора ли вам обедать?

Это означало, что Борис должен бросить все свои дела и отвести девчонку в ближайший «Макдоналдс». Тяжело вздохнув, Борька отложил в сторону папку с делом Синицына и обреченно поднялся со стула.

– Агат, ты как насчет обеда? – с надеждой спросил он.

– Можно и пообедать, – поддержала я кудрявого друга.

– Борис, можно тебя на пару слов? – окликнул сына Эд Георгиевич.

Одергивая мятый пиджак, Борька прошествовал через офис в начальственный кабинет и застыл в дверях в позе предельного внимания.

– У меня во второй половине дня важные переговоры, отведите Вику в кино, – тихо попросил шеф.

– То есть в контору можем не возвращаться? – обрадовался Джуниор.

Эд Георгиевич секунду подумал, а затем утвердительно кивнул головой. Я подкрасила губы, сунула косметичку в сумочку и, сменив офисные туфли на уличные, твердо решила, что в кино мы не пойдем, а отправимся в иллюзариум.

* * *

Красивое двухэтажное здание начала двадцатого века, в котором ныне находится иллюзариум, я помню с раннего детства. Дом расположен сразу же за Аптекарским переулком в глубине сада Малютина, в непосредственной близости от Новой Басманной улицы, где прошло мое детство. Когда-то в этом особняке был музей истории цирка, и, возвращаясь из школы, я частенько забредала туда поглазеть на яркие костюмы или просто посидеть в гулкой прохладе холла с мраморными колоннами, благо вход для школьников был бесплатный. Помню, как в первый раз я заглянула в музей, спасаясь от дождя, да так и застыла перед картиной «Гуттаперчевый мальчик». Неизвестный художник изобразил бледного худенького подростка с огромными недетскими глазами, полными затаенного страха. Широко раскинув руки, мальчик шел под куполом цирка, и черные трико и шапочка на нем переливались в свете прожекторов, как кожа волшебной змеи. При взгляде на полотно казалось, что еще секунда – и нога мальчишки соскользнет с каната, и он полетит, взмахнув руками, в свой прощальный полет. От этого становилось страшно, но в то же время неотвратимость падения притягивала взгляд. Хотелось смотреть на картину не отрываясь, что я и делала, подолгу застывая перед полотном и изучая выражение бездонных глаз юного гимнаста. Картина производила сильное впечатление, но не только она привлекала меня в музее. Пожилая искусствовед в строгом синем костюме охотно рассказывала о цирковых артистах и удивительных номерах, а также о создателе первого в стране иллюзионного театра – иллюзариума – Казимире Крестовском. Потомок цирковой династии получил это здание в подарок от самого Луначарского, чем очень гордился. Дом был и в самом деле непростой, а с историей.

В начале двадцатого столетия известный антрепренер Яков Малютин взял в аренду пустырь, на который со всей Москвы свозили обломки старых карет. Место для развлекательного заведения было хорошее – недалеко от Разгуляя, где вечерами собиралась праздная публика с достатком. Расчистив свалку, арендатор попробовал посадить на пустыре цветы и деревья, но, как он ни усердствовал, на бедной минералами почве ничего не росло. Тогда Малютин велел срезать верхний слой земли и привезти столько чернозема, сколько понадобится для создания райского сада, как он себе задумал. На озеленение ушло немало заемных средств, но антрепренер твердо верил, что со временем проект окупится. Следом за облагораживанием территории он планировал постройку единственного в своем роде театра с необычной сценой – в форме сферы. Похожая на арену, она давала возможность со всех сторон видеть актеров и при этом исключала декорации в привычном понимании этого слова: кулис, как таковых, не предусматривалось. Возведя здание театра и отделав его гранитом и мрамором, Малютин собрал театральную труппу и начал давать спектакли. Но представления, к немалой досаде антрепренера, не вызывали интереса публики. То ли актеры подобрались бездарные, то ли сама идея пугала привычных к классическому видению действа господ-театралов, но факт остается фактом – проект не отбивал вложенных в него средств. Тогда Малютин свернул все пьесы и попытался сдать театр в аренду. Снял его хозяин заезжего цирка Поль Крестовский, но долго не продержался и тоже съехал. Затем началась революция, Малютин успел эмигрировать, а здание национализировала молодая Советская республика и передала сыну Поля, Казимиру Крестовскому, талантливому ученику иллюзиониста Жанарэ, который прославился созданием в Париже первого в мире иллюзариума. Особенность иллюзариума заключалась в том, что представления соединяли в себе цирковые жанры с театральным искусством и имели единую сюжетную линию, обыгрываемую при помощи цирковых приемов. И вот, заручившись поддержкой новой власти, Казимир Крестовский создал наш, российский иллюзариум, где проходили волшебные спектакли с удивительными мистериями и экзотическими превращениями. Для метаморфоз использовались сложные механизмы, которые теперь, когда иллюзариума не стало, были выставлены на всеобщее обозрение в холле первого этажа по обе стороны от «Гуттаперчевого мальчика», составлявшего ядро композиции.

Удивительный цирковой театр закончил свое существование вместе со смертью его основателя: дочь великого Казимира Регина Крестовская не смогла или не захотела продолжить дело отца, хотя и стала артисткой цирка. Как бы то ни было, замены великому иллюзионисту не нашлось, и в начале семидесятых годов в саду Малютина Министерство культуры организовало музей истории цирка. Каково же было мое удивление, когда лет пять назад над музеем вдруг снова появилась вывеска «Иллюзариум»! Прочитав знакомое название, я дала себе слово, что непременно схожу на представление, но как-то все не предоставлялось случая. Теперь же у меня появилась такая возможность, и я не собиралась ее упускать.

* * *

Отогнав детские воспоминания, я легонько подтолкнула Викторию в спину и вышла следом за ней на улицу.

– Ну что, сначала в «Макдоналдс», потом в кино? – захлопнув за собой дверь конторы, безрадостно осведомился Борис, которому все это порядком надоело. Мы остановились на парковке перед Борькиной машиной, и кудрявый друг красноречиво посмотрел на меня.

– А у меня другое предложение, – отозвалась я, беря в руку горячую Викину ладошку. – Виктория, как ты смотришь на превращения и фокусы?

– Да ну-у, фигня-я, – заныла юная родственница Устиновичей, вырывая у меня ладонь. – В прошлом году я была в Диснейленде, там тоже говорили, что в доме живых мертвецов все будет по-настоящему, а на самом деле были ряженые уродцы. Я думала, там будет вырванное клоками мясо и лужи крови, а мне показали только дурацкие резиновые костюмы. Что я, дура, что ли, не разберу, где настоящий ужас, а где фальшивка?

Вика скептически усмехнулась, дернув розовой щечкой, и Борька, заведя очи долу, отчетливо застонал. В принципе, я понимала маму кудрявого друга, сказавшуюся больной почками и на второй день присутствия питерской гостьи сбежавшую в профильный санаторий. Я бы тоже поостереглась целый день один на один оставаться с продвинутым ребенком.

– Вик, это здесь рядом, давай попробуем сходить, не понравится – всегда можно уйти, – настаивала я, обнимая девочку за плечи и настойчиво подталкивая к машине.

– Купишь большую колу и чипсы «Принглз», тогда пойду, – продолжала торговаться Вика. – Кстати, изобретатель упаковки этих чипсов так гордился своим изобретением, что завещал похоронить себя в своем детище. В смысле кремировать, а прах пересыпать в баночку от «Принглз». Круто, правда?

– Что ты мне зубы заговариваешь! Какая кола, у тебя гастрит! – заволновался Борис. – Отец запретил тебе пить шипучку!

– Да ладно, Борь! Купим ей баночку ноль тридцать три, от такого количества ничего не будет.

– Как же, нужна мне маленькая баночка! – разозлилась Вика. – Сама ее пей!

– Вик, большую колу тебе точно не купят, а маленькая все же лучше, чем ничего, – философски заметила я, искоса поглядывая на собеседницу.

Досадливое сопение девчонки я расценила как нашу победу и подмигнула кудрявому другу. Устинович-младший кинул на меня кислый взгляд, в котором помимо отчаяния все же сквозила некоторая доля признательности, и, уныло опустив плечи, плюхнулся за руль. Вика тут же устроилась на переднем пассажирском сиденье, скинула босоножки и положила голые ноги на торпеду, предоставив мне располагаться сзади. Что я и сделала, скромно усевшись в стареньком «Форде Фокусе» кудрявого друга. На своей машине я решила не ехать – после представления заберу.

К иллюзариуму мы подъехали через пять минут – наша адвокатская контора находится в шаговой доступности от развлекательного заведения. Оставив машину в парковой зоне, где теперь вместо левкоев и роз протянулась асфальтированная парковка, мы проследовали к кассам и без особых проблем купили билеты на представление под названием «Волшебная лампа Аладдина». Да это и не удивительно – цена билета на имевшиеся в продаже места равнялась приблизительной стоимости перелета из Москвы в Анталию, поэтому у касс никто особо не толпился.

– Когда мы будем обедать? – надула губы Вика, наблюдая, как Устинович-младший рассчитывается за билеты. – Между прочим, я хочу есть.

– Думаю, в буфете мы сможем купить бутерброды и кофе, – предположила я, следом за Джуниором покидая кассу и направляясь по мощеной дорожке в глубину парка. Дорожка начиналась от дверей иллюзариума и вела прямо к летнему кафе под полосатым зонтиком.

– Хочу поесть прямо здесь, – захныкала Вика, поглядывая на пластиковые столики, к которым мы приближались.

– Пицца тебя устроит? – хмуро осведомился Борис, притормаживая у стойки и изучая прейскурант.

– Можно и пиццу, только запивать я буду колой, – быстро выпалила девчонка.

Оставшиеся до представления полчаса мы ели сухую лепешку, намазанную томатной пастой и сдобренную колбасой и сыром вперемежку с водянистыми овощами, и запивали ее холодным чаем, купленным кудрявым другом взамен колы.

– Плевать я хотела на чудеса, – тянула Вика, дожевывая резиновую пиццу. – Я, например, уверена, что ничего интересного не будет.

– Ого, как категорично! – хищно улыбнулся Борис, сжимая стакан так, что побелели костяшки пальцев. При этом глаза его сделались колючими и злыми.

– Я уже была на двух мюзиклах, скукотища жуткая, – не замечая настроения родственника, продолжала Вика. – Только поют да танцуют.

– А тебе надо, чтобы кому-нибудь шею свернули?

– Ну да, конечно, дождешься тут, – разочарованно вздохнула девочка, отодвигая опустевшую тарелку.

Я уже давно сидела как на иголках, мне не терпелось как можно скорее заглянуть в фойе и посмотреть, что же изменилось в иллюзариуме. Оставив после себя кучу мусора, Вика выбралась из-за стола и двинулась ко входу в особняк.

– Эй, а посуду кто будет убирать? – окликнул ее Борька.

– Уж точно не я. Для этого есть специально обученные люди, – не поворачивая головы, откликнулась курносая крошка.

Не будучи специально обученной, я все же собрала пластиковую посуду с остатками Викиной еды и выбросила все в ближайший мусорный бак. Мне помогал Борис, собственноручно донесший до мусорки пластмассовую вилку и обглоданную корку от пиццы.

– О, смотри-ка, музей циркового искусства, – оживился приятель, указывая на скромную вывеску над боковым входом с торца здания.

– Между прочим, я в детстве в нем бывала, – похвасталась я.

– И что там?

– Много чего интересного. После представления можно заглянуть.

– Давай сначала досидим до конца спектакля, – без особой уверенности отозвался Борька, неприязненно глядя на узенькую детскую спину, независимо мелькающую впереди.

Девочка подошла к входным дверям и теперь чуть в стороне поджидала нас, ковыряя пальцем штукатурку и пропуская народ внутрь здания. Несмотря на будний день, публика охотно шла на представление иллюзариума. В этом не было ничего странного – в дни школьных каникул родители стремятся сводить ребенка в интересное место, особенно если удается раздобыть билеты подешевле, заблаговременно заказав их в Интернете. Я же была не рада, что мы пришли на представление, и очень жалела, что не отговаривала Бориса выкладывать бешеные деньги за оставшиеся места в вип-зоне первого ряда. А между тем по фойе фланировали довольные жизнью зрители, купившие билеты по умеренной цене за месяц до представления, и рассматривали старинные цирковые афиши, оставшиеся здесь со времен музея. «Гуттаперчевый мальчик» тоже был здесь – полотно по-прежнему висело посреди стены недалеко от входа и привлекало внимание зрителей выражением смертельного ужаса на бледном мальчишеском лице.

– Лютая хрень, – отшатнулся от картины Джуниор, повернувший за угол и неожиданно наткнувшийся на шедевр неизвестного автора, датированный тысяча девятьсот шестнадцатым годом.

– Что, понравилось? – подтолкнула я приятеля.

– Впечатляет, – согласился тот.

Пока я приглаживала вихры перед большим зеркалом, Борис озирался по сторонам в поисках Вики. За то время, что мы провели в дверях, предъявляя билеты, девчонка куда-то убежала. Обнаружилась она у входа в зрительный зал, болтающая с продавщицей программок. Перед сухонькой старушкой с тщательно уложенным начесом седых волос и бейджиком «Администратор» на узенькой груди возвышался пластиковый стол, на котором были разложены программки, рекламные проспекты и несколько экземпляров книги «Иллюзариум мечты» за авторством Регины Крестовской.