Лизочкино счастье

– Неправда, неправда, – снова зашумели дети, – для кого же мы играть будем, если там одни волки да лисицы, как вы говорите?

– Кто вам сказал, что мы для людей играть будем? – совершенно серьезно спросил детей Павел Иванович.

– А то для кого же? – недоумевали те.

– Для лисиц, волков и медведей, – еще серьезнее прежнего проговорил директор.

– Ай! – вскрикнула Валя, испугавшись самым искренним образом при одной мысли о такой публике, – Ай! я боюсь медведей.

– Не бойся. Я буду там с тобою и смогу защитить тебя каждую минуту, – важно произнес Павлик.

– Ну, уж ты, защитник! – насмешливо произнесла Мэри, молчавшая все время, – знаем мы тебя. От медведей Валю спасать собираешься, а кто давеча заревел от страху на сцене, когда тебя сажали на лошадь?

– Да, но лошадь-то была настоящая, – протянул в свое оправдание сконфуженный Павлик.

– А медведи будут игрушечные, по-твоему, что ли? – не унималась та.

– Перестань дразнить Павлика, Мэри, – строго прикрикнул Павел Иванович на девочку. – Ну-с, – снова принимая свой добродушный вид, обратился он к детям, – теперь надо готовиться в путь, а не сердиться и вздорить. В В. мы будем ровно через три дня и, отдохнув немного, снова примемся за дело. Эльза теперь вполне готова для своего выхода на сцену. Она у нас молодец. С неё мы и начнем. – И Павел Иванович ласково погладил золотистую головку Лизы.

– Посмотрим еще, какой молодец она будет на сцене, – прошептала Мэри.

– Что ты там ворчишь? – услышав её шепот, обратился к ней с нахмуренным лицом директор.

– Ничего, Павел Иванович, – сразу переменив тон, ответила хитрая девочка, – я только сказала, что если в В. вместо публики нас будут смотреть волки и медведи, то для них такая актриса, как наша Эльза, будет вполне хороша.

– О, какая ты злая девочка, – окончательно вышел из себя обыкновенно снисходительный и добрый Павел Иванович. – Сколько в тебе злобы и насмешки! Так послушай же, что я тебе скажу на это: Эльза вдвое толковее и понятливее тебя. Что бы ты ни делала, как бы ты ни злилась и ни выходила из себя, а тебе придется уступить ей свое место.

– Да я и уступаю, Павел Иванович, – с деланным смирением проговорила Мэри, – я сама вижу, что Лиза Окольцева прекрасная девочка, и я сама за это полюбила ее.

И с этими словами Мэри, в доказательство своих слов, потянулась поцеловать Лизу.

– Берегись, Эльза, она тебе нос откусит, – предупредительно шепнул Костя Корелин Лизе, но так громко, что все дети услышали его слова и дружно рассмеялись.

Действительно, черные глаза Мэри не предвещали ничего доброго, и если б Лиза не была занята своими мыслями, то наверное испугалась бы злого выражения этих, горевших ненавистью, глаз. Но Лиза мысленно была очень далеко в данную минуту. Как только она услышала, что отъезд в В. решен на завтра, сердечко её болезненно сжалось.

«Как? Она уедет, не повидавшись с мамой, не поцеловав ее на прощанье, не зная даже в каком состоянии находится здоровье дорогой болной? О нет, это было бы слишком тяжело! Она не может уехать отсюда, не повидавшись с ней».

И, собрав всю свою храбрость, Лиза обратилась к Павлу Ивановичу тихим, взволнованным голоском:

– Г-н директор, прошу вас… очень вас прошу, отпустите меня к маме… проститься… Я скоро вернусь… только поцелую ее… Отпустите, пожалуйста!

– Проститься с мамой? Что же! Я ничего не имею против, – отвечал Павел Иванович. – Ступай, но у нас правило, по которому мы строго запрещаем детям выходить одним на улицу. M-lle Люси проводит тебя… M-lle Люси, – обратился он к девушке, занимавшейся в это время с Марианной повторением роли, – вы потрудитесь проводить Эльзу в больницу к её матери.

– Хорошо, – отвечала всегда на все готовая m-lle Люси. – Когда прикажете?

Павел Иванович взглянул на часы, потер себе лоб и сказал, что если идти в больницу, то уж сейчас, конечно, потому что теперь как раз там час приема и их пропустят без всяких затруднений.

Лиза чуть не прыгала от радости. Такого огромного счастья она и не смела ожидать. Через какие-нибудь полчаса она увидит маму, будет говорить с ней.

Мигом оделась девочка и от души благодарила директора.

ГЛАВА XV

В больнице

Время по пути в больницу показалось Лизе коротким, счастливым сном. Добрая, кроткая m-lle очень любила детей. Лиза же понравилась ей с первого дня её поступления в труппу, и она всю дорогу проговорила с нею, расспрашивая ее о матери и её прежней жизни дома. Лиза, обрадованная ласковым обращением и сочувствием наставницы, рассказала ей подробно обо всем: как они жили с мамой, хотя и бедно сначала, но без особых лишений, и как потом болезнь подточила мамины силы, и они узнали голод и нужду.

M-lle Люси, сама видевшая много горя в жизни и прожившая всю свою молодость у чужих людей, с искренним сочувствием слушала Лизу. Незаметно прошли они недолгий путь и очутились у подъезда больницы.

– В какой палате лежит Мария Окольцева, вдова чиновника? – спросила m-lle Люси при входе в больницу у бородатого и сурового на вид швейцара, отворившего им двери.

Тот сердито посмотрел на обеих посетительниц, потом подошел к столу и, заглянув в большую толстую книгу, важно произнес сквозь зубы:

– Двенадцатая палата. По грудным болезням. Только сейчас прием окончился и больных видеть нельзя.

– Как нельзя? – вырвалось из груди Лизы, и её маленькое сердечко томительно сжалось.

– Ну да, нельзя, – безжалостно подтвердил швейцар. – Прием окончился, вам же сказали!

– О, пожалуйста, – умоляюще сложив ручки у груди, произнесла Лиза, – пустите меня, ради Бога! Только на минутку. На одну маленькую минутку. Я завтра уезжаю далеко-далеко отсюда и долго не увижу маму.

Но сурового швейцара мало тронул нежный голосок девочки: он преспокойно повернул ей спину и отошел к дверям.

Лиза не выдержала больше и, бросившись в объятия Люси, горько и жалобно заплакала.

Бедная Люси испугалась не на шутку. Она не знала что делать – просить ли снова о пропуске неприступного швейцара, или успокаивать Лизу, рыдавшую навзрыд на её груди.

– О чем так горько плачет этот ребенок? – неожиданно раздался над ними густой, громкий голос.

Подняв головы, они увидели высокого, полного господина, сочувственно и ласково смотревшего на Лизу. Люси, рассчитывая, что незнакомец может оказать им защиту, поторопилась пояснить ему в чем дело.

– Как! – воскликнул незнакомец, узнав причину Лизиных слез, – наш строгий швейцар не хотел пускать эту милую девочку к её маме? В таком случае, малютка, утри твои слезки и пойдем со мною. Я отведу тебя к ней… Надеюсь, Осип, – обратился он к швейцару с добродушной улыбкой на лице, – меня-то ты туда пропустишь, любезный?

– Ваше превосходительство шутить изволите, – осклабился во весь рот Осип. – Разве мы можем вам перечить, ваше превосходительство?

– Ну, вот и отлично! Пойдем же, малютка, – весело проговорил незнакомец и, попросив Люси обождать их немного в швейцарской, стал подниматься с Лизой по широкой, устланной коврами лестнице.

Они незаметно миновали второй и третий этаж и вошли, наконец, в длинный коридор, по обе стороны которого находились небольшие светлые комнаты, где стояли постели с больными и гуляли выздоравливающие в белых халатах и чепцах на голове.

– Ну, деточка, узнай-ка свою маму, – весело проговорил новый Лизин друг, вводя девочку в большую комнату, где стояло до дюжины постелей, на которых лежали больные женщины.

В один миг Лиза окинула взглядом комнату и с легким, радостным криком кинулась к крайней постели, где лежала её милая мама.

– Деточка моя ненаглядная, – со слезами на глазах шептала мама, прижимая к груди Лизу, – вот мы с тобой снова увиделись. Рассказывай же мне скорее про твое новое житье-бытье.

Но Лизу уже нечего было просить об этом. В каких-нибудь несколько минут она поделилась с мамой всем, что произошло с нею за последнее время. Таким образом мама узнала, что у неё есть уже друг – Марианна, и что после Марианны и Вити она больше всего любит Павлика и Валю, что Павлик немного капризен, потому что его пичкают лекарством, когда он и не болен вовсе, что Павел Иванович очень добр ко всем и сердится только на Мэри, а Григорий Григорьевич и Анна Петровна Сатина очень строги, но ею, Лизой, они довольны за её прилежание и еще ни разу не сердились на нее, и что Мэри злюка и всячески, чем может, досаждает ей. И даже о Люси, о суровом швейцаре и о добром господине, выручившем ее, успела сообщить Лиза матери.

– Он очень важный, мамочка, – рассуждала девочка, – швейцар называл его «ваше превосходительство».

– Да, деточка, очень важный. Он старший врач здешней больницы. Самое главное лицо здесь и имеет звание генерала.

– Неужели, мамочка? а какой он добрый, какой простой, ласковый и милый.

– Да, дитя мое, он очень хороший человек и любит детей. У него самого, говорят, есть девочка, которая постоянно болеет. Но скажи мне, родная, хорошо ли живется тебе в пансионе?

– Очень хорошо, мамочка, только тебя не хватает, – не задумываясь отвечала Лиза и снова, не умолкая ни на минуту, стала торопиться рассказывать матери про свою жизнь в детском кружке.

Мария Дмитриевна, слушая свою девочку, с нежной улыбкой любовалась ею. Лиза очень пополнела и поправилась за короткое время их разлуки, и это не могло ускользнуть от глаз матери.

«Слава Богу, она сыта и довольна, – подумала с облегчением больная. – Как хорошо сделала я, что отдала ее в кружок Сатина. По крайней мере, девочка не увидит нужды и не будет голодать и холодать по сырым углам, где нам пришлось бы ютиться».

Ни мать, ни дочь не заметили, как миновало время, и опомнились только тогда, когда новый знакомый Лизы вошел в палату и напомнил девочке, что m-lle Люси заждалась ее в швейцарской и что маму не следует утомлять долгим разговором, так как она еще очень слаба.

Лиза беспрекословно исполнила приказание доктора. Крепко обняла она мать и, шепнув ей на ушко: «До свидания, родная», – храбро пошла из комнаты, подавив свои слезы.

– А я и не знал, малютка, что ты такая важная птица, – шутливо произнес её спутник, выходя с нею снова на лестницу. – Мне твоя наставница поведала внизу, что ты маленькая актриса и, несмотря на свои детские годы, уже зарабатываешь хлеб…

– Ах, я тоже не знала… – начала было сокрушенным тоном Лиза и вдруг внезапно смолкла.

– Чего не знала? – удивился доктор.

– Да что и вы такой важный.

– Что? Что такое?

– Что вы такой важный, – набравшись храбрости, проговорила девочка, – что вы генерал.

– Почему же я не могу быть генералом? – засмеялся добродушно доктор.

– Ах, все генералы с орденами и звездами и ужасно сердиты, а вы такой добрый, – неожиданно заключила Лиза. – Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы позволили мне увидеть маму.

– А я вот как раз и потребую от тебя благодарности, – произнес он шутливо. – Слушай, девочка, в первый же спектакль, который ваш директор даст здесь, я приеду смотреть, как ты играешь на сцене. Только ты должна будешь известить меня письмом. Согласна? – спросил доктор, протягивая ей руку, так как они спустились уже в швейцарскую.

– О, да, конечно, согласна, – поспешила ответить Лиза.

– А я за это постараюсь как можно скорее поправить твою маму, – заключил тем все добродушным, шутливым тоном доктор.

– Да, да, – подхватила Лиза, безо всякого смущения протягивая обе ручки своему новому знакомому, – поправьте ее поскорее! Я буду совсем, совсем счастлива тогда.

– И я также, – растроганный её детским порывом, произнес доктор, – буду очень, очень доволен, если принесу пользу и облегчение больной.

Когда Лиза, в сопровождении Люси, выходила из здания больницы, старший доктор еще долго стоял на одном месте и смотрел им вслед. Потом, когда Лиза исчезла за углом дома, он тихо побрел снова наверх для обхода больных, невольно размышляя о девочке:

«Чудный, редкий ребенок. Вот если б моей бедной Зое такую подругу, она наверное бы куда легче переносила болезнь и была бы много счастливее, нежели теперь».

ГЛАВА XVI

Отъезд. – Выходка Мэри

На другой день детская труппа г. Сатина выезжала из Петербурга. На вокзал как взрослых, так и детей доставили те же громадные шестиместные кареты, которые возили их в театр. На платформе собрались некоторые родные, пришедшие проводить маленьких актеров и актрис.

С Марианной и Витей пришла их старушка-бабушка, заменявшая им родителей, которые рано оставили их сиротами; к Косте Корелину забежал его брат студент, так как других родственников у него не было. Хохотушку Мими провожала её мама – такая же маленькая и подвижная, как сама Мими. Мама горько всхлипывала, целуя свою девочку, но Мими, несмотря на тяжесть разлуки, все таки сумела рассмешить ее какой-то шаловливой выходкой, и мать и дочь и плакали и смеялись в одно и то же время. К Але Большой пришел отец, служивший актером в одном из петербургских театров, и долго просил девочку быть усердной и прилежной. Мэри никто не провожал: хотя у неё были и отец и мать, и сестры и братья, но она так всем им надоела своими выходками и тяжелым характером, что никто не пожелал увидеться с нею еще раз на вокзале.

– Очень нужны все эти проводы, – сердито говорила Мэри, разгуливая по платформе под руку с Кэт, которую она, если и не любила, то выносила больше, нежели других детей. – Я и не жду родных. Только бы они догадались прислать лакомств на дорогу, да побольше, – продолжала она и, внезапно увидя появившегося на станции посыльного, с большим пакетом в руках, кинулась к нему, в полной уверенности, что пакет этот прислан ей родными.

– Вы это мне? – чуть ли не вырывая пакет из рук посыльного, закричала она на всю платформу, – да говорите же скорее, мне или нет? Или вы онемели? Я – Мэри Ведрина. Давайте мне скорее мои гостинцы.

– Никак нет, барышня, пакетик не вам-с, – насмешливо улыбнувшись её поспешности, произнес посыльный, – мне велено передать эту посылку маленькой барышне Лизочке Окольцевой.

Лиза, находившаяся поблизости и услышав свое имя, подошла узнать в чем дело.

– Тебе посылка, – крикнула Мэри сердито и, прежде чем кто либо мог остановить ее, швырнула пакет, которым уже успела завладеть, на доски платформы.

Бечевка, плохо сдерживавшая туго набитый сверток, разорвалась, и оттуда покатились апельсины, яблоки, пряники и конфеты по всей платформе.

– На, подбирай свои богатства! – крикнула Мэри, рассмеявшись злым смехом прямо в лицо растерявшейся Лизе. – Очень рада, что эту дрянь придется есть не мне! Я терпеть не могу дешевых лакомств, а ты невзыскательна и скушаешь их в лучшем виде.

– Как тебе не стыдно, Мэри! – вскричали находившиеся тут же поблизости Пика и Ника и бросились подбирать гостинцы с пола. – Пожалуйста, не плачь, Лиза, мы мигом поправим дело, – утешали они девочку.

Но Лиза и не думала плакать, хотя поступок Мэри очень огорчил ее. Она раздумывала, – кто бы мог послать ей все эти вкусные вещи, когда у неё, кроме матери, никого из близких не было на свете, а мама, Лиза знала это прекрасно, не могла послать ей ничего подобного.

Посыльный, видя смущенный вид девочки, сжалился над нею и помог ей разгадать загадку.

– Мне передал этот пакет высокий, очень хорошо одетый барин, – сказал он, – и велел передать вам, если бы вы спросили от кого посылка, что она от генерала – самого скромного из всех генералов в мире.

Как ни грустно было на душе Лизы, но она не могла не улыбнуться этой шутке, поняв, что посылка с лакомствами послана ей её новым знакомцем-доктором, лечившим её маму.

Первый звонок прервал мысли Лизы. Павел Иванович, приехавший немного позднее со своей супругой и Григорием Григорьевичем Томиным, построил детей в пары и под предводительством Люси послал их садиться в вагон. Лиза поместилась по соседству с Марианной в самом дальнем углу купе. Мальчики в обществе г. Сатина и Томина заняли соседнее отделение, за исключением маленького Павлика, который был помещен в одном отделении с матерью.

Вслед за третьим звонком поезд тронулся. Провожавшие детей родные пошли следом за ним по платформе, махая платками и крича последние напутствия. Лиза невольно подумала в эту минуту, что охотно бы отдала все лакомства, присланные ей добрым доктором, лишь бы только увидеть, хотя на одну минутку, свою милую, дорогую мамочку, оставшуюся теперь совсем одинокой в большом и скучном городе.

ГЛАВА XVII

На новом месте. – Сестры

Дорога от Петербурга до В. показалась всем детям очень долгой и скучной. Анна Петровна Сатина не покидала их ни на минуту, а дети, боявшиеся строгой директорши, всю дорогу говорили шепотом и старались вести себя так, чтобы как можно меньше обращать на себя её внимание. Лиза угощала все маленькое общество своими лакомствами, не забывая предлагать их и Мэри, которая, однако, отталкивала их и несколько раз презрительно заявляла, что она ест только кондитерские торты и конфеты, потому что у неё очень тонкий вкус. За то Павлик, обожавший сладкое, ни разу не отказался от предложенного ему Лизой угощения.

– Это ничего, что Мэри не хочет есть твоих гостинцев, – утешал он по-своему Лизу, – я охотно съем её порцию, только ты не грусти, голубушка Лиза!

Через двое суток дети благополучно приехали в В. Был темный зимний вечер. Фонари горели только на главных улицах, да и то так слабо и тускло, что почти не освещали их. Извозчиков всех разобрали другие пассажиры и приходилось идти пешком. Детей выстроили парами и повели темными улицами, через весь город, на площадь, где находился театр и дом, нанятый господином Сатиным для помещения труппы.

Усталые, иззябшие добрались они, наконец, до своего нового жилья, где их ждали ужин и теплые постели. Проголодавшиеся путешественники жадно накинулись на еду, после чего, еле живые от усталости, разошлись по своим постелям. Девочки разместились в том же порядке, как и в Петербурге, только Павлик, привыкший за все время дороги не разлучаться с Валей, начал хныкать и капризничать, требуя, чтобы его оставили в спальне девочек.

M-lle Люси стала было уговаривать расходившегося ребенка, но раз Павлик что-нибудь решал, изменить его решение уже не было никакой возможности.

Слезы и всхлипывания его мало-помалу перешли в рев, рев в рыданья.

– Боже мой, – зажимая уши, вскричала Аля Большая, разбитая усталостью, – да перестанешь ли ты, Павлик? Ведь опять меня пошлют в аптеку, если ты будешь реветь, а я не знаю, где здесь аптека, да и устала до смерти. Уж сделай милость, не реви.

– Вот несносный мальчишка, – зашипела из своего угла Мэри, – ну, скажи на милость, чего ты ревешь, как зарезанный теленок?

– Зарезанные телята не могут реветь, потому что они не живые, – протянул Павлик, всхлипывая уже через силу, так как ему на самом деле вовсе не хотелось плакать.

Как раз в эту минуту вошла Анна Петровна Сатина посмотреть, как устроились девочки, Лиза, уставшая и измучившаяся не меньше других, завернулась было в одеяло с головкой, чтобы не слышать рева Павлика и храпа мальчиков, доносившегося из соседней комнаты, как вдруг почувствовала, что кто-то легонько трясет ее за плечо. Она быстро вскочила и протерла глаза, начинавшие было сильно слипаться.

– Тсс! Это я, Марианна, – послышалось с соседней кровати, – я хотела напомнить тебе, что завтра ты выступаешь первый раз на сцене. Ты не забыла?

– Не забыла, – отвечала Лиза, которая ужасно волновалась всю дорогу за завтрашний день.

– И тебе не страшно? – допытывалась у неё Марианна.

– Ах, страшно, – чистосердечно призналась Лиза. Она, действительно, очень трусила завтрашнего представления.

– Я понимаю тебя, – сочувственно проговорила Марианна, – я так же боялась, как и ты, когда в первый раз играла добрую фею в Золушке. А потом понемногу привыкла. А знаешь ли, – помолчав немного, снова проговорила она, – как я перестала бояться?

– Нет, не знаю.

– Весь мой страх миновал, когда Витя догадался перекрестить меня перед выходом на сцену. Теперь каждый раз, когда я играю, Витя делает это, и я совсем перестала трусить. Хочешь, я тебя буду крестить, чтобы ты также не боялась?

– О, да, – произнесла чуть слышно растроганная Лиза. – Какая же ты добрая, Марианна, и как я люблю тебя за это!

– Нет, ты не знаешь меня, я вовсе не добрая, тебе это только так кажется, Лиза, – покачала головкою девочка. – Вот Мэри я бы не перекрестила ни за что, потому что терпеть её не могу. А тебя мне жаль. Мне легко здесь живется, потому что со мною мой брат, который в случае надобности и защитит меня, и поговорит со мною обо веем. А ты совсем одинока и такая еще тихонькая и кроткая. Тебя каждый может обидеть. Знаешь, что я придумала: хочешь, я буду твоей сестрой, а Витя твоим братом? Он так же будет заступаться за тебя, как и за меня, и мы все трое будем делиться всем, что у нас есть. Хочешь?

– Конечно, хочу, – радостно прошептала Лиза, – конечно, хочу. И как мне только отблагодарить тебя за это, Марианна?

– Никак не надо меня благодарить, – возразила та, – потому что никаких благодарностей не может быть между сестрами. Я ведь предложила тебе быть моей сестрой. Только ты подвинься немного и дай мне место в твоей постели, а то мне что-то жутко здесь на новом месте. Я порядочная трусиха, знаешь ли! Можно лечь с тобой рядом?

– Конечно, можно, – поторопилась ответить Лиза и отодвинулась в самый дальний угол постели.

Марианна перепрыгнула к ней со своей кроватки и, спрятавшись под одеяло, обе девочки крепко поцеловались в знак заключения новой, неразрывной дружбы между ними.

Минут через 15 они крепко спали безмятежным, без всяких грез и сновидений, детским сном.

ГЛАВА XVIII

Первый выход

Огромный театр сиял огнями. К подъезду то и дело подкатывали экипажи, подходили пешеходы, и нарядная и скромная публика со смехом и шутками скрывалась за тяжелыми дверьми театра.

На большой афише, прибитой к дверям, было написано крупными буквами, раскрашенными в красный, синий, зеленый и желтый цвета:

ДЕТСКИЙ ТЕАТР САТИНА

–

СЕГОДНЯ ДЕТСКОЙ ТРУППОЙ АРТИСТОВ ИЗ ПЕТЕРБУРГА

будет представлено:

=ЗОЛУШКА=

Большая феерия в 4 действиях и 5 картинах с удивительными превращениями апофеозом.

Первый выход новой актрисы

M-lle ЭЛЬЗЫ.

Если б скромная, маленькая Лиза видела, как самая избранная публика теснится у афиши, читая её имя, она наверное бы страшно оробела. Но к счастью, Лиза ничего не видала и не слыхала, потому что сидела перед зеркалом в маленькой уборной и подставляла безропотно свою золотистую головку искусным рукам Люси, которая заплетала её густые волосы в две ровные толстые косички.

Лиза была уже одета в простенькую коричневую, нарочно заплатанную во многих местах, юбку и синюю кофточку с продранными локтями, какие носила бедняжка Золушка по желанию её мачехи.

– Ну, Эльза, ты готова? – раздалось с порога, и Григорий Григорьевич просунул голову в дверь Лизиной уборной. – Помнишь все мои наставления? – спросил он, – главное: говори громко и внятно, чтобы тебя было слышно от первого до последнего ряда в зале. Постарайся не робеть. Роль ты знаешь отлично и ведешь ее превосходно, только не смущайся и не бойся. Ведь ты, надеюсь, не трусишь?

Лиза, конечно, боялась, как и всякая другая боялась бы на её месте, но, из страха рассердить строгого режиссера, ответила, что она нисколько не трусит.

– Ну, то-то же, – подхватил тот. – Я знаю, ты у меня молодец! Помни одно: бояться будешь, – все дело испортишь.

– Нет, нет, я не буду бояться, – поторопилась подтвердить девочка.

– Ну, вот и прекрасно, – похвалил ее Григорий Григорьевич. – А теперь пойдем. Слышишь, звонят? Через 5 минут начало.

И, взяв трепещущую от волнения Лизу за руку, Томин повел ее на сцену.

– Губернатор приехал, сам губернатор сидит в ложе! – кричал, весь запыхавшийся и красный, как рак, Павел Иванович, внезапно появляясь откуда-то. – Ну, Лизочка, – обратился он к девочке, – и счастье же тебе такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Сам губернатор приехал посмотреть, как ты будешь играть. Право!

Но Лизе было решительно все равно – будет или не будет ее смотреть губернатор, так как она даже плохо понимала, что это была важная особа, и только усиленно оглядывалась по сторонам, отыскивая Марианну, которая обещала придти и перекрестить ее перед выходом на сцену.

Ровно за две минуты до начала пьесы Марианна появилась откуда-то в белом нарядном платье доброй волшебницы и, быстро осенив Лизу крестом, прошептала:

– Ну, дай тебе Бог успеха. Я уверена, что ты сыграешь отлично и Мэрька лопнет от зависти.

– Я ужасно боюсь, – прошептала взволнованная Лиза, – так боюсь, что у меня и ноги трясутся, и зуб на зуб не попадает.

Действительно, девочка не переставала дрожать, как в лихорадке.