Времена и темы. Записки литератора

Еще одной жгучей и, наверное, самой заповедной лично для Твардовского темой была «деревня», судьба крестьянства. Эта тема присутствовала в каждом журнальном номере, ей посвящались произведения художественной и документальной прозы, публицистические и критические статьи. В «Новом мире» постоянно выступали наиболее известные публицисты-деревенщики В. Овечкин, Е. Дорош, Ю. Черниченко. Здесь были опубликованы повесть С. Залыгина «На Иртыше» – первое тогда произведение о раскулачивании крестьян, повесть Б. Можаева «Из жизни Федора Кузькина», роман Ф. Абрамова «Две зимы, три лета», «Вологодская свадьба» А. Яшина, «Плотницкие рассказы» В. Белова… Так, через литературу, я, городской житель по рождению и служивый человек по своей многолетней армейской судьбе, подошел к осознанию трагедии, совершившейся с российским крестьянством в советское время.

Оказалось, что подлинная история изрядно отличалась от того, как была художественно представлена Шолоховым в его известном романе «Поднятая целина», многократно издававшемся при Сталине (да и потом тоже), и от того, как она излагалась в школьных и вузовских учебниках. Не говоря уже о главном нашем катехизисе

– «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)», опубликованной впервые в 1938 году, после окончательной расправы Сталина с соратниками Ленина, занимавшими еще ответственные посты в партии и в правительстве. В повседневном обозначении эта книга в соответствии с подзаголовком чеканно именовалась «Краткий курс», который, как это также значилось на обложке, был «Одобрен ЦК ВКП(б)». Было широко известно, что в «Кратком курсе» одна глава – знаменитая философская глава «О диалектическом и историческом материализме» – написана лично товарищем Сталиным. И все наши учебники по советской истории основывались на данной «сакральной» книге.

А другую, подлинную, историю мы собирали потом по крупицам из разных источников (не только из художественной литературы). И все это познание сопровождалось для меня неожиданными открытиями.

В разоблачительном докладе Хрущева крестьянская тема была обойдена. Там говорилось, прежде всего, о репрессиях, которым подвергались известные партийные и государственные деятели, объявленные «врагами народа» и чей смертный приговор был предопределен Сталиным; о расстрелянных во второй половине 30-х годов советских маршалах (трех из пяти имевших это высшее воинское звание) и о репрессированных в Красной Армии командирах всех уровней, попавших в широкозахватный прокос военных кадров; упоминались понесенные потери и среди видных работников промышленности. Позднее, на этой волне стали появляться в печати сенсационные материалы о погибших тогда же знаменитых писателях, ученых, артистах. И в общественном сознании именно эти годы с их раскаленным громкими арестами 1937-м, ставшим знаковым, определились как годы Большого террора. Но при всей интенсивности этой волны репрессий, впоследствии оказалось, что наиболее массовыми они были еще раньше – в конце 20-х – начале 30-х годов. И пришелся тот первый ударный накат на деревню, на российское крестьянство – самую многочисленную часть народа.

Это явилось для меня неожиданностью. Со временем, читая честные книги, я постарался хотя бы примерно разобраться в злосчастной судьбе наших земледельцев, «братьев по классу», как их называли советские идеологи. То был период реконструкции хозяйства с целью перестроить Россию, решительно характеризовавшуюся большевиками страной технически и экономически отсталой, аграрной, с пережитками феодализма, крепостничества и патриархальщины, – в передовую, социалистическую страну. Реконструирование экономики России большевики во главе со Сталиным решили осуществить уже на плановой основе. А провозглашение «планового начала» означало конец нэпа – ликвидацию всех рыночных отношений в сфере производства и потребления, которые срочно ввел Ленин, чтобы спасти свою власть после экономического краха военного коммунизма.

Но самым острым в период реконструкции оказался для большевиков аграрный вопрос. В него упиралась вся их стратегия построения социализма в СССР, ибо только через деревню, через продажу за границу хлеба и сельскохозяйственной продукции они могли тогда получить валюту на закупку там машин, станков, оборудования для целых заводов и фабрик, чтобы произвести таким образом свою социалистическую индустриализацию страны. И началась реконструкция сельского хозяйства с наступления на кулака – на наиболее самостоятельного, зажиточного, предприимчивого хозяина в деревне, использовавшего труд наемных работников для товарного производства продукции. От экономических мер побуждения кулака к увеличению продажи хлеба государству большевики быстро перешли к радикальному решению этого вопроса – к раскулачиванию, используя свою укрепившуюся государственную власть. Одновременно они перешли к форсированной коллективизации бедняцких и середняцких хозяйств. Вскоре был провозглашен окончательный приговор – «ликвидация кулака как класса», сопровождаемая «сплошной коллективизацией» всех остальных крестьян без каких-либо оговорок насчет объявленного ранее принципа добровольности. Массовый результат этой силовой политики был достигнут в 1929 году, названном Сталиным в его одноименной статье «годом великого перелома».

Так, при всей переломности, которая вообще происходила в жизни страны после отмены нэпа, исповедуемый большевиками революционный, идеологический подход к переустройству общества прошелся своим безжалостным катком, в первую очередь именно по деревне. Не зря на Руси издавна говорилось: «Любой изъян ложится на крестьян». По подсчету одного из наших известных историков, только от раскулачивания в те годы пострадало около девяти миллионов человек.

У раскулачиваемых изымались земля, скот, сельскохозяйственный инвентарь, все прочие средства производства, и все это распределялось между бедняками и середняками – так власть, продолжая политику и практику «ожесточенной классовой борьбы», перетягивала середняка на свою сторону, приобщая его к своему «социализму». А раскулаченные – целыми семьями (мужчины, женщины, старики, дети) выселялись из своих домов и ссылались в Сибирь, на Север, в глухие таежные места. Тысячи их погибли по дороге в телятных вагонах или были расстреляны за сопротивление при лишении их отчего крова. Немало было раскулачено и середняков. Фактически под это насилие можно было подвести каждого имущего, крепкого и трудолюбивого крестьянина. В составленном по указанию Сталина специальном документе кулаком признавался любой сельскохозяйственный производитель, занимавшийся также торговлей, построивший мельницу, маслобойню, имеющий кузницу…

О трагедии российского крестьянства при большевиках имеется множество документальных публикаций, исторических исследований, публицистических и художественных произведений. Изучены и различные позиции большевистских вождей «по аграрному вопросу», в сопоставлении которых исследователи находили реальные, на их взгляд, возможности избежать этой чудовищной трагедии. Но даже оставляя в стороне утверждение о неприменимости сослагательного наклонения при рассмотрении исторического процесса, приходишь к выводу, что крестьянство в России в ХХ веке после Октябрьского переворота и победы большевиков в Гражданской войне было обречено на такую страшную участь. Как известно, одно из главных положений горячо воспринятой и выправленной Лениным на свой лад революционной теории Маркса твердо определяло, что построение социалистического государства происходит через диктатуру пролетариата, а недостаточно сознательному из-за приверженности к частной собственности крестьянству отводилась при этом роль ведомого рабочим классом необходимого, но послушного союзника. Так сказать, «младшего брата» или даже просто попутчика на всемирно-исторической дороге в светлое будущее. И судьба его была полностью подчинена осуществлению этой манящей цели, указанной революционной теорией.

В читанных мною книгах писалось, конечно, и о долгосрочном кооперативном плане Ленина (к которому тот пришел в ходе нэпа), и о позиции Бухарина, крестьянского заступника в период реконструкции, и о прицельной критике Бухарина, как «защитника кулаков», Сталиным (уже тогда готовившим грядущее уничтожение своего наиболее авторитетного после Троцкого соперника в партии). В споре этих двух курсов – эволюционного (весьма краткого, остаточного от нэпа) и революционного – решением руководящих органов большевистской партии был утвержден насильственный курс Сталина, возведенный им в систему. В партии было много радикально настроенных коммунистов, желавших одним махом, одним ударом по «врагам» переделать страну, их и привлекал на свою сторону, на них и опирался Сталин. Владевший обществом дух насилия сделал преимущественным именно такое развитие событий.

И даже охвативший в 1932 году обширные территории страны голод нисколько не изменил политику Сталина. Планы поставок колхозами зерна государству оставались прежними. В районах, охваченных голодом (Северный Казахстан, Северный Кавказ, Поволжье, Украина), насчитывалось 25—30 миллионов человек. Однако Сталин не только не оказал никакой помощи голодающим, но, не считаясь с жертвами, продолжал производить плановое изъятие хлеба на экспорт даже отсюда. Это был второй акт трагедии крестьянства в СССР, получивший название голодомора, и, по современным данным, число жертв в нем составило около восьми миллионов человек (дополнительно к девяти миллионам пострадавшим при раскулачивании).

Такова была почва, на которой после произведенной в стране реконструкции возрастали в период социалистической индустриализации знаменитые стройки – Днепрогэс, Магнитка, Челябинский тракторный… Возрастали на деньги, добытые ограблением деревни и превращением крестьянина, хозяина на земле, в бесправного работника, фактически отстраненного при колхозной системе от распределения продукта своего труда.

А чрезвычайные меры для ускорения коллективизации и такие же бешеные темпы последовавшей за нею индустриализации широко мотивировались       грозным доводом о необходимости быстрого создания мощной обороноспособности первого в истории человечества государства рабочих и крестьян, на которое точат зубы империалисты всего мира. Утверждалось, что история оставляет нам слишком мало времени, чтобы выстоять во враждебном империалистическом окружении, где готовятся силы для уничтожения СССР, являющегося оплотом грядущей мировой революции трудящихся. Но ведь при создании Советского государства в принятом тогда гимне

– «Интернационале» главной целью провозглашалось разрушение старого «мира насилья» и построение нового, в котором «кто был ничем, тот станет всем!». И далеко не все вокруг желали обещанных перемен…

Так, на практике замыкался круговорот основополагающих идеологических установок большевиков, с которыми они совершали в России свою социалистическую революцию. Круговорот, при котором коренной изъян в аграрном вопросе стал со временем необратимым изъяном самого государства, уже обладавшего атомной и водородной бомбами, ракетами, атомными электростанциями и успешно запускавшего космические аппараты с человеком на борту, но при котором колхозники, окончательно утратив интерес к работе, не могли накормить свой народ несмотря на все сельскохозяйственные эксперименты и ухищрения властей, не изменявших саму систему землепользования.

За два с половиной десятилетия до такого финала, в постсталинское уже время, поднять эффективность советского сельского хозяйства взялся Хрущев, считавший себя прирожденным специалистом в этой области. Он освободил жителей деревни от «крепостного права», выдав им общегражданские паспорта, снял с колхозов принудительные поставки зерна государству и разрешил там, на местах, некоторую свободу планирования. Хрущев осваивал огромные целинные площади, укрупнял колхозы, увеличивал количество совхозов, проводил ряд других преобразований.

В 1959 году Н. С. Хрущев совершил свой знаменитый миротворческий визит в США, во время которого побывал также на превосходно организованной и высокопродуктивной ферме, хозяин которой специализировался на возделывании кукурузы. Возвратившись домой, Хрущев сразу провел две сугубо «бытовые реформы»: демократизировал наш общепит, введя по примеру американцев самообслуживание в столовых и кафе, и прекратил царствовавший на наших улицах автомобильный перегуд. Но не предпринял ни единой попытки провести эксперимент по фермерскому способу хозяйствования. Это было бы покушением на основы. Он лишь ухватился за американскую практику широкого использования кукурузы в общем зерновом обороте страны, увидев в ней панацею для решения проблемы нехватки зерна в СССР. И принялся повсеместно, по-большевистски, внедрять эту культуру у нас. За что и получил прозвище «кукурузник»…

Многие его реформы при всем старании не давали нужных результатов, оказывались и вовсе неудачными, ибо проводились волевыми методами, сохраняя несвободную суть хозяйствования.

И в 1963 году Советский Союз вынужден был – в связи с резким падением урожаев на целине – перейти на постоянные закупки зерна за границей, прежде всего в США. Это произошло всего через два года после полета Гагарина, принесшего нам всемирную славу первопроходцев в космическое пространство.

Затем – уже при Брежневе – рухнуло и животноводство. И в Москву из окружающих ее центральных областей России потянулись «колбасные» автобусы и электрички…

Горькая судьбина российского крестьянства, которое при «отсталом царизме» успешно, в массовых количествах продавало свою сельскохозяйственную продукцию в Европу (пшеницу, вологодское сливочное масло, прозванное «парижским», и многое другое), определила в конце концов судьбу выстроенного большевиками государства.

Значение, какое литература, искусство и вообще печатное слово обрели в оттепельном пробуждении общества, неизбежно должно было вызвать применение к ним запретительных мер. Это была органика власти.

Но несмотря на угрозные и даже разгромные встречи Хрущева с писателями и художниками, несмотря на его вынужденные попятные оценки Сталина, период оттепели в СССР был неразрывно связан с его пребыванием у власти. В то хрущевское десятилетие произошло у нас высвобождение общественной мысли. И загнать обратно этого выпущенного из бутылки джина казалось уже невозможным, при том что консервативные силы, находившиеся под началом того же Хрущева, все чаще и жестче расправлялись с проявлениями оттепельного свободомыслия. Однако сам он испытывал расположение к Твардовскому, уберег его «Новый мир», разрешил напечатать Солженицына, поддержал Твардовского в публикации его «Тёркина на том свете», о котором резко отрицательно высказывались все идеологические цензоры, а в одном из своих выступлений по радио, снова говоря о Сталине, в сердцах обронил пословицу, что «черного кобеля не отмоешь добела»…

Никита Хрущев был отстранен от власти по сговору своих ближайших соратников в октябре 1964 года. Его лишили высших должностей в партии и правительстве, обвинив в «субъективизме» и «волюнтаризме» при принятии государственных решений. Но он не был ни расстрелян, ни заключен в тюрьму. Его просто отправили в отставку, на пенсию, проведя всю эту экзекуцию на специально собранном заседании ЦК КПСС, согласно соответствующим положениям Устава партии. Этот послесталинский феномен сам Хрущев отметил потом в воспоминаниях как свое самое значительное политическое достижение.

По тем высшим партийным и государственным должностям, которые он занимал, его полагалось похоронить с почетом у Кремлевской стены на Красной площади. Но похоронили «волюнтариста» и пенсионера на Новодевичьем кладбище, и никто из бывших его соратников на похоронах не присутствовал.

Противоречивость Хрущева – в характере и во всей его деятельности – была позднее запечатлена в черно– белом мраморе памятника на его могиле, изваянном знаменитым скульптором Эрнстом Неизвестным, фронтовиком, не побоявшимся некогда схватиться с ним в споре во время его разгромного посещения выставки художников– абстракционистов. (Куда Хрущев направился со своими лукавыми идеологическими помощниками.) И памятник этот стал привлекать к себе живой интерес всех приходящих на кладбище.

Отставка Хрущева развязала руки всем тем идеологам, кто вообще был убежден в недопустимости оттепели.

На повсеместное жесткое подавление свободомыслия были теперь нацелены властью оправившиеся от оттепельного шока карательные органы государства. Суть противоборства состояла в том, что дух свободы не мог ограничиться указанными ЦК КПСС рамками и влек ищущие умы и сердца к поискам всей, а не частичной правды.

«Пепел Клааса» застучал тогда во многих сердцах. Но в тех поисках неизбежно было

добиваться ответа на вопрос: почему оказался возможным пресловутый культ личности со всеми его страшными последствиями для народа. Только ли характер Сталина был тому причиной, или сама насаждавшаяся система социализма несла в себе (и несет вообще) такую напасть, как диктатура, репрессии, превращение людей в «щепки» и «винтики»? И что действительно ведет к благотворным переменам – революция с насильственным переустройством общества или эволюция с постепенным его усовершенствованием? И вот теперь, сводя на нет оттепель, власть потребовала все это забыть.

Служа в армии, я следил за этими переменами прежде всего по книжной серии «Военные мемуары», которая стала издаваться Воениздатом вскоре после доклада Хрущева о «культе личности». Ее книги были весьма популярны среди военных, да и не только среди них. Тогда, в оттепель, приоткрылась свобода духа, и в этой серии появились книги с невозможной ранее правдой о войне. Дозированной, разрешенной, но – правдой. В них были свидетельства того, что в действительности происходило в войсках накануне и в начале войны, приводились факты противоречивых приказов, поступавших с самого верха. Все это подтверждало допущенные лично Сталиным военные и политические просчеты, его вину за катастрофу 1941 года.

Так, в воспоминаниях маршала С. С. Бирюзова, командовавшего в то время стрелковой дивизией, говорилось о наглых вторжениях немецких военных самолетов в глубь нашего воздушного пространства еще за несколько месяцев до начала войны. Было очевидно, что это разведывательные полеты с аэрофотосъемкой советских военных объектов и мест расположения войск. Но приказ Сталина категорически запрещал открывать по ним огонь. Дабы не спровоцировать войну…

Другой автор, генерал армии И. И. Федюнинский, вступивший в апреле 1941 года в командование стрелковым корпусом на Западной Украине, свидетельствовал о мощном сосредоточении немецко-фашистских войск непосредственно у советских границ. Такие данные непрерывно сообщались пограничной и армейской разведками. Однако официально утверждалось, что отношения между Советским Союзом и Германией оцениваются как нормальные и соответствующие пакту о ненападении.

А в книге генерала армии А. В. Горбатова прямо рассказывалось и о репрессиях, которым были подвергнуты военные кадры. Целая глава книги посвящалась аресту, тюремным допросам и истязаниям, затем пребыванию в ГУЛАГе самого автора. Глава эта, написанная честно и смело, называлась «Так было». Книга генерала А. В. Горбатова вышла в свет в начале 1965 года (после журнальной публикации в «Новом мире»). Но в 1968 году в той же серии была издана книга маршала К. К. Рокоссовского, также хватившего тюремного лиха в течение трех лет. И рукопись смертельно больного маршала, хотя он сам решил не писать о своем аресте и пребывании в тюрьме, уже подверглась долгой изматывающей правке в кабинетах Главпура, из нее было изъято много страниц с размышлениями и оценками действий высшего руководства, как накануне войны, так и в ходе ее, на самых важных стратегических направлениях. Опять нельзя стало говорить об очевидностях, более того – о том, о чем вчера говорить было можно.

Как и полагалось, из ЦК КПСС повелели руководству Союза писателей навести, наконец, в крамольном «Новом мире» должный порядок. Мол, ваш журнал – действуйте. Руководство постаралось. Была разработана и проведена иезуитская трехходовка по обезглавливанию журнала: сперва уволили самых близких Твардовскому членов редколлегии, с которыми он прошел весь свой славный оттепельный путь; их сразу заменили чуждыми, даже враждебными ему людьми; а затем, после тщетной попытки главного редактора журнала попасть на прием к Брежневу, приняли его отставку.

Через полтора года Твардовский умер – рак легких. Оттепель кончилась.

Застой

Этот глухой период в жизни страны более полно именовался как брежневский застой. К продовольственному кризису добавился еще тупик, в который плановая экономика завела производство промышленных товаров для населения. А экономическая реформа рыночной направленности, проводившаяся главой правительства Косыгиным (и начатая при Хрущеве), была прекращена. Выявилось ее несоответствие основам советского государственного строя с единовластным руководством КПСС. Как тогда говорили:

«Брежневские партийные геронтократы побили совминовских косыгинских технократов». (Имелось в виду, что члены Политбюро, принимавшие эти решения, были весьма пожилого возраста.)

Должен сказать, что материальные обстоятельства, возникшие в застой и осложнившие повседневный быт стоянием в очередях и прочими подобными заботами, не оторвали людей, с которыми я близко общался, от всех вопросов, захвативших их в оттепель. Я не ставлю им это в заслугу. Конечно, в столице нехватки продуктов и других товаров были несопоставимы с положением вне ее. Но я уверен, что большинство людей, которых я имею в виду, и в других обстоятельствах остались бы «при своих интересах». Такова была их природа, их существо. Посему и продолжу именно эту тему.

Естественным ответом властям на тотальный зажим духа свободомыслия, правды и совести было возникновение самиздата. Как широкое явление, самиздат вобрал в себя весь спектр неподцензурной – написанной, сказанной и спетой – продукции слова. Все, что отвергалось единосущей в стране партийно-государственной печатью, быстро превращалось в многочисленные машинописные или иные нетипографские копии и передавалось по рукам, а то, что не пропускали на радио и телевидение, становилось магнитофонными записями и слушалось по компаниям. Помню, как мне удалось еще в оттепель перепечатать у своей знакомой машинистки весь роман Хемингуэя «По ком звонит колокол» (получилось около 700 страниц). Рукописное и магнитофонное половодье внутри страны дополнялось просачиванием тамиздата – зарубежных изданий здешних и тамошних авторов на русском языке, а главное, интенсивным накатом радиопередач иностранных станций, работавших специально для населения Советского Союза, – «Голоса Америки», Би-би-си, «Немецкой волны», «Свободы», «Свободной Европы».

Безусловно, главной, сквозной книгой, нашей «библией» во всем процессе прозрения стал «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, изданный тогда за границей и подпольно проникавший в СССР. Ловили мы и передачи Би-би-си, в которых Солженицын сам читал главы своего «художественного исследования» – читал замечательно, звонко, захватывающе, артистично. Он был в то время светочем правды, недосягаемым примером бесстрашия и силы духа. Пророком в своем отечестве. В него верилось тогда абсолютно, его считали сверхчеловеком – победил в схватке один на один всесильную партийно-государственную репрессивную машину, пройдя перед этим испытание фронтом, лагерем, раком…

Сообщали, конечно, «вражеские» радиостанции и скрываемую властями информацию о том, что происходило в стране сейчас, о преследовании правозащитников, борющихся за права человека, политических критиков режима, выступающих против подавления гражданских свобод, о цензурных запретах произведений литературы и искусства и наказании их авторов.

И тут началось яростное тотальное преследование этого «антисоветского» духа свободы. Зловещая карательная машина, быстро восстановленная во всей прежней мощи и дополнительно оснащенная по сравнению со сталинскими временами современной электронной техникой, снова заработала на повышенных оборотах. Весь диапазон имевшихся на отечественных приемниках радиоволн, на которых вещали «вражеские голоса», стал напрочь забиваться мощными глушилками. «Голос социализма» – так называли мы это раздражающее зудение в эфире. Глушилки работали плотно, без щелей, днем и ночью. Государство не жалело электроэнергии и боролось с поступавшей по радиоэфиру информацией безо всякой дипломатии. Приходилось искать иностранные приемники с расширенным диапазоном волн. Или находить умельцев для переоборудования своих. Самым популярным приемником (и магнитофоном) был немецкий «Грюндик». (Это зафиксировал и Владимир Высоцкий в своей песне про Канатчикову дачу, взбудораженную телепередачей о Бермудском треугольнике, где упоминался «дантист-надомник Рудик»: «…у него приемник «Грюндик», он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ».)

На первых порах с активными своевольниками власти разделывались методами административного давления по месту работы и жительства, общественной компрометации и травли. Потом, вскоре, включили в дело судебные расправы. Эти процессы подгонялись под специально и срочно принятые статьи Уголовного кодекса, дабы продемонстрировать, что социалистическое государство карает лишь хулиганов, тунеядцев, уголовников, а не политических инакомыслящих. Вот этих последних и преследовали беспощадно. И еще один способ обезвреживания смутьянов вошел тогда в широкую практику – объявление их психически больными и насильственное помещение в особо определенные для них психушки. И в самом деле, какой нормальный человек станет бороться против самого передового и справедливого общественного строя…