Пуля для карателя

Ждать не имело смысла. Выбить дверь несложно – достаточно двоим одновременно засадить пятками. Или одному – выстрелить в замок. Он на цыпочках стал пятиться, выскользнул в комнату, бросился к окну в гостиной. Встал за переплет, прижавшись спиной к стене, начал медленно высовываться. В арке что-то шевельнулось, блеснул глянцевый кожаный плащ, поля шляпы. Пинкертоны хреновы! Дверь подъезда под наблюдением! Судя по их облачению, это гестапо или СД – они не любят надевать форму, воображают, что в плащах и шляпах они идеально сливаются с мирным населением. Хрен они сливаются, их за версту видно! Иван попятился из гостиной, прихватил с кушетки ранец, вздернул на спину, расстегнул кобуру. Споткнулся на пороге, перебегая в спальню, чуть не растянулся. Если не олухи в подъезде, а внимательно слушают, то поймут, что в квартире кто-то бегает… Он бросился к окну, выходящему на задний двор, отдернул пропылившуюся занавеску. С этой стороны пожарная лестница, можно спуститься. Можно спрыгнуть, в конце концов, если не боишься переломать ноги! Главное, сгруппироваться, думать о хорошем… И здесь мимо! Дом обложили, в кустах прохлаждались двое и при этом выразительно смотрели именно на его окно! Не время размышлять, и все же бездна недоумения: как могли узнать про его тайное убежище? Полковник Ритхофен не прост, это и ежу понятно, но чтобы до такой степени не прост… А майору Таврину надо учиться и учиться, как завещал великий Ленин! Филер выхватил пистолет из кармана плаща, вскинул руку. Иван отшатнулся очень кстати. Грохнул выстрел из австрийской «Беретты». Посыпались остатки стекол из оконной рамы. Охренели, парни? Впрочем, били явно не на поражение – а так, для острастки. И своим тонко намекнуть, что фигурант здесь. Но он же не дурак, он все заранее предусмотрел, обследовал квартиру несколько месяцев назад, прекрасно знает все ее особенности…

Иван бросился к тяжелому платяному шкафу, придвинутому к стене, рухнул на корточки, схватился за короткую ножку и принялся оттаскивать тяжесть в сторону. Поздно, черт возьми! Под тяжелым ударом распахнулась входная дверь, и демоны с грохотом полезли в квартиру! Кто-то пальнул для блезира, проделав дырку в рыхлой стене. Поосторожнее бы надо, этот дом на соплях держится… Самый решительный соглядатай уже топал по гостиной. Не успел, мать его в душу!.. Таврин вскочил, выхватывая «Парабеллум», метнулся за шкаф, который проблематично пробить даже очередью, вытянул руку с пистолетом. И когда противник, явно без мозгов под шляпой, вырос в проеме, выстрелил. Он видел перед собой возбужденное, гладко выбритое лицо, мятущийся страх в глазах. Тот тоже начал стрелять, но за пулями не видел противника. Какой-то дикий экзотический танец, шляпа слетела с головы, мужчина ударился плечом об косяк, отлетел, вскричав от боли – пуля продырявила бедерную мышцу. Мог бы и повыше взять, снайпер хренов… Иван выбежал из-за шкафа, дважды выстрелил в проем – не стоит забывать, что есть еще второй. Первый был не соперник – отвалил в сторону, катался по полу, переживая яркие ощущения. Что-то сломалось, обвалилась вешалка в прихожей – видимо, второй пятился, испугавшись, что попадет под пулю. Времени не было, секундная фора, не больше. Он снова рухнул на колени, схватился двумя руками за ножку шкафа, поволок ее на середину спальни, едва не вырывая конечности из «крепежа». Ножка попала в шаткую половицу, тонкая деревяшка хрустнула, переломилась. Шкаф начал крениться, и она совсем отвалилась. Иван отпрыгнул, и громоздкий предмет мебели с шумом грохнулся на пол. Но это уже не играло роли, дело сделано. В стене образовалась дыра, которую он заприметил еще несколько месяцев назад и намеренно загородил шкафом. Осыпались кирпичи, торчали наружу какие-то трухлявые планки. Главное, не увлечься. Иван снова вскинул руку. Выпустил в проем оставшиеся пули в обойме, чтобы не лезли раньше времени, подлетел к дыре, ударом подошвы расширил отверстие. Он кашлял, лез в дыру, цепляясь мундиром за острые края. Рывок – и пробился в соседнюю квартиру, которая находилась в другом подъезде! Грязный, как трубочист, взъерошенный, проклиная все на свете, он вертелся, ориентируясь в перехлестах коридоров и помещений. Метнулся к аналогичному, но не такому тяжелому шкафу, прильнувшему к стене, повалил его, загородив отверстие. Надолго ли? Мешала фуражка, мешал ранец за спиной, в котором обретались секретные документы из отдела разведки. Виляя по коридорам, Иван выбежал в прихожую, ногой вышиб дверь. Лестница такая же, на вид все целое. Ступени вниз, ступени вверх. За спиной уже что-то трещало, ругались люди, отодвигая шкаф. Выстрелы, пинки по сгнившей древесине. Пусть побегают, им полезно… Впрочем, можно усложнить им задачу. Он скинул ранец, выдернул засунутую сбоку гранату – самая ходовая в вермахте, «М-24», прозванная «колотушкой». Пришел ее час! Бросился обратно, отвинчивая колпачок на конце рукоятки. Выпал шелковый шнурок с фарфоровым кольцом. Дернул кольцо, подкинул гранату под сотрясающийся шкаф и припустил обратно по проторенной дорожке. За спиной ухнуло, пыль и взрывная волна помчались вдогонку, но Иван, пристраивая на плечо надоевший ранец, уже устремился вниз, перепрыгивая через ступени. Могут и не додуматься, что эту дверь за углом нужно тоже контролировать… Но нет, тщетны надежды, обложили, бесы! Он влетел в тамбур, когда распахнулась входная дверь, и навстречу влетел очередной «человек в штатском» с решительной челюстью. Пистолет извлечь он не успел, и это спасло Ивана. Он по инерции продолжал бежать, столкновение было неизбежно. Кулак уже летел в решительную челюсть. Злости – через край! Боль в кулаке была адской, продрала до мозга. Голова «секретного агента» откинулась, словно ее не держали никакие позвонки, брызнуло из глаз, из носа, изо рта. Но он схватил Ивана за грудки, не догадываясь, что этим только усугубляет свою участь. Иван ударил по рукам, швырнул бедолагу к стене и, не щадя пострадавшего кулака, проломил челюсть…

Безжизненное тело сползало на пол. А он выбежал из подъезда – и тут же ринулся обратно, когда пуля сбила табличку над головой. «Парабеллум» был пуст, какая незадача! Распахнутую дверь второго этажа проследовал без остановки – в квартире пыль стояла столбом, и такое впечатление, что внутри дрались коты. Он запрыгал выше, на ходу вставляя свежую обойму в «Парабеллум». В доме пять этажей, не такая уж и даль. Некоторые двери были закрыты, других просто не было (очевидно, во время зачистки усердно применялись гранаты), но любая квартира сейчас – западня, вариант защищаться и дорого продать свою жизнь. А до такого Иван пока еще не созрел, он еще на что-то надеялся…

Бежать становилось трудно, вымотался. Пробегая мимо четвертого этажа, он стащил с себя ранец, зашвырнул в открытую дверь. Если выживет – вернется, а если нет, то какая разница? Уж лучше никому, чем немцам. Пятый этаж, последний, лестница от пола до люка. Последний закрыт, но замок отсутствует. Он встал на пару секунд, вцепившись в лестницу, чтобы отдышаться, сунул «Парабеллум» в карман. Обе группы встретились на втором этаже – те, что шли из квартиры, и те, что с улицы. Крики, давка. Муть в голове – что он делает? Все равно перед смертью не надышишься. Как глупо, черт возьми!.. Или нормальная штатная ситуация? Иван лез по трясущейся лестнице, пока не уперся головой в крышку чердака. Не будет десяти попыток, только одна! Он ударил плечом, да так, что весь скелет заныл и затрясся – но крышка послушно вылетела наружу! Выбрался на чердак, увяз в каких-то гнилых половицах, в мусоре, в трухе. Лестницу не сбить, крепко приделана, а жаль. В крыше зияли дыры, лучики солнца перекрещивались, словно прожектора зенитных установок. Солнышко вышло, с какой, интересно, радости? Еще одна лестница, деревянная, к слуховому окну. Он снова карабкался, отдувался, вспоминал расположение дома относительно других. Не сказать, что здание впритык, но перепрыгнуть можно. Другой дом, по улице Румбовой, длинный, где он заканчивается, сразу и не скажешь… Иван локтем выбил раму, выпал на крышу, обитую жестью… и покатился вниз, заорав в страхе! Но сумел уцепиться за какой-то обломок, пополз по скату обратно и, добравшись до слухового окна, из которого выпал, стал осматриваться. Крыши, крыши, повсюду крыши… Переломанные, разбитые, где-то откровенно дырявые. Он выбрал направление, припустил, пригибаясь, по коньку. Сам конек плоский – жестяная лента полметра шириной. Торец здания примыкает к равноценному жилому дому – те же пять этажей, только крыша у соседнего не такая крутая. Терять ему было нечего, высоты Иван не боялся. Желанная крыша приближалась, прыгала перед глазами. Край карниза, в который он должен попасть носком, чтобы оттолкнуться…

Нечисть уже лезла из слухового окна, стреляла вдогонку, доносились злобные выкрики. Но что-то подсказывало, что сотрудники СД не прочь взять его живьем, значит, пугают. Он ускорился на завершающем отрезке, ногой на выступ, оттолкнулся… и, пролетев по воздуху метра три, грохнулся на крышу, как мешок с костями. Дикая боль во всех членах, но приземлился грамотно – без увечий. Яростно перебирая руками и ногами, Иван стал карабкаться вверх. Что-то трещало, сыпалось с крыши, прогибались слабые конструкции. Он заполз за выступ чердачного окна, попутно изучая конструкционные особенности крыши. Отнюдь не крутая, а где-то и вовсе плоская. Выступы, бортики, башенки. Вот только с другими крышами она никак не соседствовала…

А по коньку уже семенил какой-то «мастер оригинального жанра» – невысокий, жилистый, закусив губу от усердия, он старался не смотреть вниз, чтобы не окосеть от страха. За ним мерцали еще двое, но особо не спешили, хотели посмотреть, что получится у первого. В руке у бегуна был пистолет – какая глупость! Последние два прыжка, он уже отталкивался… Но в последний момент споткнулся, испустил испуганный крик и, замахав руками, слетел с крыши – мерзкий шлепок, прилип к земле, размазался…

Остальные гневно кричали, сели на корточки, открыли беглый огонь по соседней крыше. Они видели, где прятался Таврин. Тот и не делал тайны из своего присутствия. Эту парочку он мог бы придержать, даже попытаться их ликвидировать, но нельзя же сидеть вечно на этой крыше. Через пять минут дом оцепят – тогда все. Иван бегло выпалил оставшиеся патроны в обойме, заставив противника попятиться. У одного сорвалась нога, покатился пистолет. Он повис, вцепившись руками в конек. Второй бросился ему помогать. Пользуясь оказией, Иван вскочил, кинулся прочь. Перепрыгнул через борт, шмыгнул за какой-то простенок, дальше бежал, не пригибаясь, набирая скорость. Что-то трещало, хрустело под ногами, а он видел только выступ пожарной лестницы на дальнем торце здания. Еще быстрее… На заключительном отрезке он фактически упал и съезжал мягким местом, бороздя пяткой шероховатости крыши. Быстро вниз! Ноги бились о перекладины. Повис в метре от земли, разжал руки… А за углом вдруг послышался пронзительный треск, рев! Вылетел мотоцикл «БМВ» с коляской и тремя членами экипажа, вооруженными до зубов. Они, виляя, летели прямо на него. А он стоял в растерянности – бежать было некуда и обороняться нечем. В последний момент Иван отшатнулся – и мотоцикл, под улюлюканье солдат, промчался мимо. Они видели, что он безоружен, в противном случае давно бы разрядили все свои обоймы. Водитель дал резкий вираж, и мотоцикл остановился, тряхнув задом. Пулеметчик наставил на Таврина свой «косторез», злорадно оскалился. Остальные вскинули автоматы, стали медленно приближаться, с наслаждением смакуя происходящее. Они перебрасывались шуточками, ржали. «Поздравляю, Курт, вы взяли злодея, это было так просто». – «О да, Ганс, это было очень просто. И незачем, как те идиоты, бегать по крышам». Иван пятился, невольно косил по сторонам. Руки висели плетьми, больше не было сил обороняться. По крайней мере, попытался, – невесело подумал он. Поблизости ни одного препятствия, куда можно шмыгнуть. Да и как тут шмыгнуть? Он перехватил насмешливый взгляд пулеметчика. Тот разминал палец на спусковом крючке, глумливо усмехался и выразительно покачал головой: дескать, даже не пробуй.

Иван поднял кулак, чтобы использовать его в третий, заключительный раз, но это был уже не кулак, а что-то синее, распухшее. Заржал широкоплечий солдат с бляхой полевой жандармерии на груди, как-то проворно развернул приклад от себя и послал пулю точно ему в лоб. Сознание мгновенно вышибло, как электричество от сгоревшей пробки…

Глава шестая

А возвращалось сознание в тело долго и неохотно. По всем правилам и нормам, его должны были пристрелить, но почему-то воздержались от немедленной ликвидации. Видимо, восторжествовал банальный расчет. Иван лежал в какой-то неудобной позе на жестких нарах, голову распирал изнутри огненный колючий шар, а снаружи – стальной обруч. Все болело, любое движение приводило к страданиям. Он медленно поднял руку, ощупал лицо. Возможно, не все так плохо – ни гематом, ни кровавых ран, только на лбу прощупывалась небольшая выпуклость. Попытался встать, но стало только хуже. Мышцы скручивала судорога, тошнота поднималась к горлу. Откровенно хотелось подохнуть…

Нет уж, умереть легко, а ты попробуй поживи… – словно нашептывал кто-то в ухо.

Иван сидел на нарах, сжав виски, и понемногу осознавал себя в этом мире. Покрикивали немецкие надсмотрщики, лязгали запоры, работало освещение – впрочем, на последнем экономили. Картинка в глазах обрастала объемом, отдельными красками. Он находился в маленькой клетке. Потолок – совсем рядом, хотя пространство вне узилища было сравнительно разомкнутым и высоким. Три бетонные стены источали сырость и холод, нары, в углу отхожее место, закрытое стальным щитом. Вместо четвертой стены – стальная решетка из вертикальных и горизонтальных прутьев, в решетке дверь, запертая на замок. Что-то смутно знакомое было в этой тюрьме, но он никак не мог вспомнить…

Двое парней с засученными рукавами протащили по коридору безжизненное тело. Мужчина был в исподнем, голова висела, ноги волоклись по полу. За ним тянулся прерывистый след – текло из разбитой головы. Заскрипела стальная дверь – бедолагу кинули в камеру. Через минуту «заплечных дел мастера» возвращались обратно. Они медленно шли вдоль камер, исподлобья посматривая по сторонам – словно искали себе новое развлечение. Тюрьма не пустовала. Иван закрыл глаза, стиснул голову. Тюремщики протащились мимо. Не время геройствовать. Да и вообще – нужно ли?

За стенами звучали нестройные залпы, гудел генератор. Монотонно бубнили люди. «Óйче наш, ктóрый йéстещ в нéбе, них щи свíнчи и́ме Твóе! них пщи́йдже кролéство Твóе…» – монотонно выводил какой-то богомол. Охранник ударил прикладом по решетке, грозно гавкнул – молитва оборвалась. Узники стонали, ворочались, кто-то надрывно, с мокротой кашлял. Иван мог видеть лишь одну клетку через проход, в ней что-то шевелилось, вздыхало, потом объявилась сравнительно молодая остроносая физиономия с фонарем под глазом. Мужчина кутался в длинный не по росту пиджак, горло было обмотано рваным шарфом. Он небрежно глянул на сидящего напротив человека в офицерской форме, прижал нос к решетке, чтобы разглядеть что-то сбоку, но попытка не удалась, и он, раздраженно фыркнув, отступил обратно к стене.

– Товарищ, подожди… – с хрипом выдавил Иван по-польски. – Где мы находимся?

– Свинья тебе товарищ… – презрительно задрав нос, ответил остроносый. В принципе, логично, мундир германского офицера абы на кого не надевают.

– Подожди, товарищ, не смотри, что я в этом… – Что было, то и надел… Скажи, где мы?

– На Остецкой, где еще. – Нос ненадолго вылез из мрака и снова исчез.

Иван вспомнил. Улица Остецкая – на границе центральной части Варшавы и Старого города. Два квартала к северу от полевого штаба 9-й армии, к которому примкнули отдел военной разведки. Здесь всегда стояли немцы – стояли непоколебимо, как скала, хотя восставшие предпринимали попытки их отсюда выбить. Тюрьма гестапо и СД напротив уцелевшего костела Святого Стефана – когда-то популярного приходского храма в готическом стиле. До войны напротив церкви находилась психиатрическая лечебница, куда частенько доставляли буйных, поэтому особо перестраивать помещения гестаповцам не пришлось. «А что, удобно, – подумал Иван. – Нагрешил – тут же сбегал через дорогу, грехи списал – особенно если священник знакомый… Скоро и тебя, Иван Максимович, в утиль спишут, а священник кое-кому индульгенцию выпишет…»

Опять засасывало отчаяние. Он не боялся смерти – вообще редко о ней думал и ничего в ней не понимал. Делай то, что нужно, выполняй свою работу, будь честен перед самим собой – и не надо думать ни о какой смерти. Если думаешь – значит, притягиваешь. И сейчас не думай! Думай о том, как не признаться на допросе. Это трудно, фактически невозможно, учитывая специфику заведения и разработанные специалистами методики по выявлению нужных сведений. В этом плане, конечно, жирный минус, что его не убили…

Иван сидел, обняв голову, и заставлял взять себя в руки. Он сильный мужик, а не поможет сила, использует хитрость и смекалку. Ничего ужасного не случилось. Череп целый, шишка пройдет. Переломов нет, гематомы рассосутся. Все остальное – ничтожные царапины. Подумаешь, жандармы переусердствовали, когда везли его в тюрьму…

От самовнушения стало лучше, возвращались силы.

– Эй, приятель… – снова позвал он, – ты здесь?

– Ну, здесь, чего надо? – подумав, сообщила темнота.

– Звать как?

– А что?

– Просто…

– Ну, Януш… Януш Ковальский…

– И за что тебя в тюрягу?

– Ну, пся крев, за карманную кражу в трамвае… – оскалился сиделец. Это был невысокий жилистый паренек с русыми волосами, измазанными грязью и кровью. Родители наградили тонкими чертами лица и острым носом – эдаким а-ля Буратино. – Не сошлись с нацистами по ряду принципиальных вопросов, понял? Из восставших я, что тут непонятного. Дали немцам жару, все наши погибли, а меня… – Он вздохнул и замолчал.

«А тебя по-хорошему должны были шлепнуть на месте, – подумал Иван, – как, собственно, и по-плохому. А не тащить в тюрьму гестапо, чтобы выделить отдельную жилплощадь и возможность безнаказанно болтать с соседями. Провокатора подсунули? Но ведь должны понимать, что опытный разведчик на такой примитив не поведется… Или опытный разведчик опытному разведчику рознь? Ты, избитый, раскисший, отчаявшийся, готов плакаться в жилетку первому встречному-поперечному?»

– А тебя за что прибрали? – поинтересовался Януш.

– За дело, – проворчал Иван. – Здесь невиновных не держат. Камер не хватит, чтобы невиновных закрывать…

– А имя у тебя есть?

– Да было где-то…

– Вот я так и знал! – всплеснул руками паренек. – Я перед ним, как на духу, все про себя рассказываю, а он, оказывается, вон какой… И какого дьявола ты первым ко мне полез, а? – Он обиделся и убрался в темноту.

Ивану стало смешно, он тоже отступил, присел на нары. Впечатление об арестанте не складывалось, да и в текущей обстановке это было не самое важное.

– Не пойму я тебя, добрый человек, – бурчал с противоположной стороны прохода Ковальский. – Форма на тебе немецкая, я бы даже сказал, офицерская, но выглядишь ты как последний бродяга. Потрудились над твоей внешностью – душу отвели. Видно, сильно ты насолил нацистам, верно? Провокатором ты быть не должен – где это видано, чтобы провокаторов подбрасывали в немецкой форме? Странный ты какой-то. Может, ты и правда немец, только провинился перед своими? Если в мундире, значит, и по-немецки можешь болтать, и по-польски чешешь, словно сам из Лодзи или Кракова…

«Полиглот называется, – мысленно усмехнулся Иван. – Еще по-русски можем и английский помним».

Он буркнул что-то невразумительное. Паренек заткнулся, вновь обиженно засопел. Фашистское одеяние на майоре Красной армии как-то сильно обветшало. Он ощупал себя, застегнул зачем-то наполовину оторванную пуговицу. В правом рукаве ощущалось какое-то неудобство. Он одернул рукав, но неудобство не проходило, словно скаталось что-то под рукавом, мешалось. Стал ощупывать его и вдруг похолодел, не поверив своим ощущениям. Этого не может быть! Так халтурно обыскивали? Избавили от ремня, фуражки, личных вещей в карманах, ранца… Впрочем, нет, фуражку он потерял, когда испытывал на практике свои летательные способности, от ранца избавился намеренно, забросив его по ходу пробежки в подвернувшуюся квартиру… Рукава не ощупывали, им и в голову не могло прийти. Факт оставался фактом – к внутренней стороне предплечья прилип английский одноразовый пистолет «sleeve gun», ранее испытанный на своих немецких «коллегах»! К плечу с внутренней стороны вдоль шва крепилась резинка, она и не давала пистолету выскочить из рукава в ненужное время. Но если хорошо махнуть рукой, помогая себе пальцами…

Участилось дыхание, по спине струйкой потек пот. Пистолет был заряжен, он точно помнил – причем последним патроном. Трубочка гладкая, небольшая, выявить ее не просто. Нужно тщательно ощупывать арестанта или раздеть его, чтобы обнаружить этот инородный предмет… Иван невольно потрогал свою руку, заерзал, словно сидел на углях. Неплохая находка, можно даже сказать, окрыляющая… Но будь уж реалистом, товарищ майор, что тебе с того? Ну, приятно, да. Но это не станковый пулемет Горюнова, даже не автомат ППШ со снаряженным магазином на 70 патронов. Это штука, чтобы раз пальнуть – причем в упор, потому что целиться невозможно. Какая практическая польза? Сбежать не поможет – поскольку в тюрьме не один охранник. Слабое утешение – не задаром отдать свою жизнь, а продать за адекватную цену. Можно прибить какую-нибудь важную шишку, если она захочет с тобой побеседовать. Можно пришить конвоира, отобрать автомат и порезвиться напоследок, отвести, так сказать, душу…

– Эй, приятель, что с тобой? – поинтересовался наблюдательный Януш. – Ты как-то в лице изменился, возишься, словно тебя клопы кусают…

Иван спохватился, отодвинулся в сумрак. Теряешь навыки, майор, соберись, думай головой. Выходы имеются из любых ситуаций! В тюрьме хлопали двери, таскались взад-вперед охранники и надзиратели. Прыгающей походкой прошел одутловатый неопрятный обершарфюрер. Ослабленный ремешок висел практически на причинном месте, он вытирал платком окровавленную руку и что-то насвистывал. Вслед за ним двое дюжих коллаборантов из полка «Дирлевангер» (одна из петлиц чистая, у немцев все петлицы «заняты») протащили очередного страдальца, не подающего признаков жизни. В районе караульного помещения раздался смех. Доносилась практически непереводимая украинская речь, перемежаемая рваными немецкими фразами. Засмеялась женщина. Иван насторожился – эта представительница слабого пола явно не относилась к числу заключенных, арестанты так не смеются. Смех был хрипловатый, вполне искренний. Быстро заговорил мужчина – у него тоже было неплохое настроение. Пьяные, что ли? В пылающей Варшаве немцы частенько стали прикладываться к бутылочке, и начальство на это смотрело сквозь пальцы – лишь бы не перегибали. Начальство и само не против приложиться. Чем еще поднять настроение в атмосфере сгущающейся безнадеги? Агитки Геббельса не помогают, идеалы рушатся, страшно за собственную жизнь. Фюрер обещает некое разрушительное «оружие возмездия», но это сказочка для тех, кто желает быть обманутым. Информированным людям все известно: нет оружия возмездия, до ядерной бомбы немецким ученым, как до Китая, всякие фаустпатроны и тяжелые танки ход войны не переломят, свежие подкрепления с небес не спустятся. Западные союзники открыли второй фронт, с горем пополам высадились в Нормандии, движутся к Парижу, скоро его возьмут… «Ничего, суки, – злорадно подумал Иван, – через пару месяцев Берлин осадим, вот там и попляшете, там и выдуете остатки шнапса…»

Он услышал, как к его камере кто-то подошел, и сделал вид, что углубился в самосозерцание, как монах с почитаемого гитлеровцами Тибета.

Женщина прыснула, а мужчина, раздраженно засопев, выплюнул:

– Встать! Ты почему сидишь, сволочь, перед немецкими офицерами?

Потому что он сам немецкий офицер! В чем между ними принципиальное отличие? Только в том, по какую сторону решетки они находятся! Но Иван послушно поднялся, заложил руки за спину. Дополнительные увечья были бы некстати. В лицо светил фонарь, приходилось щуриться. Пришли не за ним – просто на экскурсию. «Боевой дух поднимают, – предположил он. – Лучшее зрелище – труп врага. Но сойдет и враг, пойманный в капкан и претерпевающий унижения. Но раз пришли, значит, имеют допуск».

С важным видом, сунув за ремень большие пальцы рук, расставив ноги, перед ним стоял рослый штурмбаннфюрер СС в лихо заломленной фуражке. Поблескивали глаза на породистой физиономии истинного арийца, сияли кокарда, ременная пряжка и сапоги, подбородок презрительно вздернут. На его локте висела ухмыляющаяся белокурая особа – почему-то в форме обер-лейтенанта ВВС, которая ей очень шла, хотя в целом это существо вызывало какое-то внутреннее содрогание. Игривая пилотка, старательно уложенные короткие волосы, предельно язвительный взгляд. Если присмотреться, она была не девочкой, лет тридцать точно разменяла, но за внешностью следила.