Изломы судеб. Роман

– Ты же знаешь Ягоду! У него семь пятниц на неделе. А органы выше меня, и меня проверить могут. Имеют на то право!

Новая жена

Немного оставалось времени у Лебедева на себя. Однако удавалось отдыхать от службы. В те годы началась «дружба» работников искусств и сотрудников органов госбезопасности. Совместные банкеты чередовались с совместными выездами на природу. После них руководители органов разъезжались по квартирам актрис. Для начальников это было не только любовным приключением. Женщин вербовали в качестве осведомительниц. Они охотно доносили на коллег, особенно на соперниц по сцене и постелям высоких руководителей. Для артисток ублажение сильных мира сего ассоциировалось с получением главных ролей, присвоением почетных званий, получением орденов, множеством материальных благ, особенно доступом в спераспределители, где их ждали одежда, обувь, парфюмерия от лучших мировых фирм, деликатесы, покупаемые по смешным ценам. Если же кому-то удавалось затащить в ЗАГС большого начальника, то такая женщина становилась полноправным руководителем театра. Главный режиссер, директор, все прочие «плясали по ее дудку», выполняя любые капризы новоявленной примадонны. До поры, до времени Сталин, любивший бывать в театрах, поощрял такую «дружбу».

Посещал такие мероприятия и Николай Александрович. Статного, худощавого офицера и в то же время сплошную гору мускулов женщины привечали. Однако узнав, что у него есть малолетний сын, тут же охладевали. Оставляли «в резерве», переключаясь на пожилых, одутловатых от пьянства и болезней, зато имевших много «ромбов» в петлицах мужчин. Временами приглашали Лебедева домой, когда покровитель пребывал в командировке или отпуске. Льнули к Николаю и сотрудницы аппарата Сталина, девчата из обслуги Хозяина и других членов Политбюро. На одну такую запал Николай Александрович. Маруся была маленькой, юркой, быстрой, всегда румяной. Она работала заместителем заведующего Отделом писем товарищу Сталину. Поначалу небольшая интрижка, начавшаяся с флирта, переросла в бурный роман. Лебедев не знал, чем привязала его Маруся, однако все больше и больше увязал словно в трясине, перестав бегать по актрисам и пролетарским поэтессам. Точку в истории поставил Хозяин. Он вызвал к себе Лебедева.

– Думаю, что надо тебе жениться! Хватит по актёркам бегать! Все, с кого ты е… – еврейки! Ты – русский и тебе нужна русская жена! Я тебе такую нашел. Да ты, насколько мне известно, спишь с ней. Мало того, она от тебя беременна. Словом, надо регистрировать законный брак и давать фамилию ребенку! Ягода, я слышал, в приемной дожидается. Позови!

Вошел Генрих Григорьевич, щелкнул каблуками.

– Вот, что, товарищ генеральный комиссар госбезопасности, Лебедев надумал жениться. Невеста – человек проверенный, член партии с тысяча девятьсот восемнадцатого года. Служила в штабе Реввоенсовета Республики, позже – в секретариате Ильича, теперь у меня трудится. Думаю, перевести ее в Наркомат внутренних дел. Подбери ей достойную должность и со званием подумай!

– Аттестуем, с учетом опыта и заслуг капитаном госбезопасности, товарищ Сталин…

– У нас Лебедев – капитан. Хватит пока старшего лейтенанта! – прервал наркома вождь. – Ступай, Лебедев делай официальное предложение, а мы с товарищем Ягодой текущими делами по его ведомству займемся.

Свадьбу сыграли по-домашнему: Лебедевы всей семьей, сестра Маруси – Ольга с мужем Николаем Павловичем. Ненадолго заехал Ягода. Вручил конверт с деньгами «на обзаведение хозяйством». Поздравил, выпил рюмку и, сославшись на государственные дела отбыл.

– Мы, Анфия Павловна, найдем общий язык. Мой папА тоже коммерцией занимался, – разоткровенничалась Маруся, когда нарком уехал. – Правда, своего дела у него не было. Служил артельщиком. Покупал для купцов, фабрикантов лес, уголь, прочие материалы. Доставлял их в Питер. Работал хорошо. Всегда сумел сэкономить, купить дешевле, нежели предполагали наниматели. Те при окончательных расчетах, как правило, говорили: «Возьми оставшиеся деньги себе, Федор Иванович! Это – тебе гонорар за труды!» Так, что папА дал нам с Оленькой гимназическое образование. Хорошо жили. Если бы папА не был картежником, открыл бы свое заведение. Потом умерла маман. ПапА проигрался в пух. Пришлось на службу устраиваться. Я трудилась в Питере на телеграфе. В революцию была телефонисткой и телеграфисткой в Смольном. Рассылала по губерниям ленинские декреты «О мир» и «О земле», соединяла по телефону Владимира Ильича и других вождей революции с заводами, воинскими частями, моряками Балтийского флота. Во время Гражданской войны находилась в Кремле, передавала командующим фронтами ленинские директивы.

– Повезло тебе, Маруся, – сказал Николай. – Живого Ленина видела!

– Владимира Ильича я видела только один раз, в девятнадцатом году. Хотя его кабинет был «стенка в стенку» с нашей аппаратной. Порвались мои полусапожки, купленные еще при царизме. Управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич дал мне записку в распределитель. Туда же приехали Ленин, Крупская и сестра Ильича – Ульянова-Елизарова. Покупали Ленину ботинки. Долго не могли подобрать. Когда подобрали, Ильич радовался, словно ребенок! Да и цена оказалась более, чем сходной: всего шестнадцать рублей!

– Шестнадцать рублей за ботинки в девятнадцатом году? – усомнился Николай.

– На черном рынке такие ботинки стоили шестнадцать миллионов рублей. Но в распределителях как сейчас, так и тогда, были совсем другие цены. Я в тот раз новые полусапожки за восемнадцать рублей купила. Стыдно стало, что более дорогую обувь, чем у Ильича приобрела. Однако это были самые дешевые полусапожки, все остальные оказались несколько дороже.

Маруся переехала в квартиру Лебедевых. Прежнего, старорежимного владельца «уплотнили» еще на одну комнату. Николай Александрович стеснялся брать ордер на дополнительную комнату.

– Ты не очень-то жалей деда! – ответили ему в Хозяйственном управлении. – Бабка его год назад умерла. Зачем ему одному две комнаты? Официально в Гражданскую он служил в штабе Реввоенсовета. А какие заговоры плел за спиной у Советской власти – пока неизвестно. Ну, ничего! Настанет время, мы со всеми этими осколками империи разберемся!

Марусю перевели работать на Лубянку. Оттуда она ушла в декретный отпуск и в декабре тридцать пятого года родила сына. Мальчика назвали Генрихом в честь Ягоды. Нарком вновь заехал, полюбовался малышом, подарил десертную серебряную ложку «на зубок».

Хозяйкой новая жена оказалась никакой. Как только кончила кормить грудью, умчалась на службу, оставив детей на попечение Анфии Павловны и младшей сестры Николая Александровича – Кати. Правда, теперь не надо было мотаться за покупками. Еженедельно на дом привозили паек – свежайшие и отборные продукты. Одной черной икры в доме было столько, что есть ее не хотелось – надоедала. Помогала по хозяйству присланная из НКВД домработница. Зато коммерсанткой Маруся оказалась хоть куда. Когда в 1935 году завершилось строительство дома для сотрудников Наркомата внутренних дел в Большом комсомольском переулке (ныне Большой Златоустинский переулок – авт.), она «пробила» в нем три комнаты. Комнаты были куда больше, чем на Остоженке. До службы пять минут пешком. Чуть больше до распределителя для работников НКВД, где Маруся была частой гостьей. Покупала для себя, сестры Оленьки, деток. Перепадало мужу, но тот больше ходил в форме или же одевался как все, чтобы «не светиться».

С началом Большого террора жилье стало освобождаться. Народ переселялся кто в лагеря, кто в безымянные могилы на полигоне «Коммунарка». Семьи репрессированных вышвыривались из квартир в подвалы, аварийные коммуналки. Пусто стало и в кооперативном Доме Почтовиков в Крестовоздвиженском переулке. Там в свое время купили комнату в коммуналке Ольга Федоровна и Николай Павлович. Теперь они оказались вдвоем в четырехкомнатной квартире.

– Давай, Коля, купим на наши сбережения все комнаты.

– Зачем нам столько? – удивился Лебедев.

– Твоя сестра Катя – невеста на выданье. Брату Александру не все время в казармах для комсостава ютиться. Брат Геннадий бронетанковое училище окончил. Сегодня служит на периферии, завтра – в Управление бронетанковых войск или в Генштаб попадет. Десять минут пешком – он на работе. Твой брат Кирилл – отрезанный ломоть на Дальнем Востоке. Вдруг ему там надоест? Тогда и у него крыша в Москве будет. Брата Костю пристраивать надо. Анфия Павловна пока у нас поживет, но прописать ее тоже там не мешало бы. Да и мой младший братик Саша в Литературный институт поступил. Ему комната нужна, чтобы учебой и творчеством заниматься. На ваши хоромы на Пресне заводоуправление который год зубы точит. Не твое положение – давно бы всех куда-нибудь выселили.

Сказано – сделано. Объединились две семьи под одним кровом. Тесноты не чувствовали. Зато было весело! Стало традицией собираться всем в Крестовоздвиженском на праздники. С утра водитель отвозил Анфию Павловну с пайковой снедью. Под ее руководством Катя и Ольга Федоровна, в отличие от сестры оказавшаяся отменной хозяйкой, готовили и накрывали на стол. Однако свои фирменные пироги и оладьи Анфия Павловна не доверяла никому. Всегда старалась подгадать так, чтобы к общему сбору они были горячими. Из-за занятости Николая в первый день праздников собирались не первого мая, а второго, не седьмого ноября, а восьмого. Потом добавился День Конституции – 5 декабря. На него собирались лишь обитатели Крестовоздвиженки. Николай Александрович с женой в этот день отправлялись на кремлевский банкет, оставив детей на попечение бабушки. Пили умеренно, зато много шутили, вспоминали былое, пели. Все Лебедевы обладали прекрасным музыкальным слухом, играли, как минимум, на двух инструментах.

В свободное от службы время Николай возился с малышом Генрихом, занимался с Вадиком. Старался уделить им одинаковое количество внимания и любви. Правда, в отношении старшего сына бывал строгим. Как-то посмотрел дневник и сказал:

– Нехорошо! Я всегда был круглым отличником, а ты четверки из школы таскаешь! Твой отец – боевой командир, значит, его сын тоже должен быть круглым отличником! Нет предметов важных и предметов второстепенных. Помни: знания, все равно, что винтовка в бою.

С тех пор Вадик стал учиться только на пятерки.

На службе складывалось по-всякому. Благоволил Сталин, приближал к себе Ягода. Однако непосредственный начальник Паукер все с большей опаской поглядывал на Лебедева. Все больше приближал к себе Хозяин начальника охраны Власика. Тот все больше выходил из-под контроля начальства. Вождь между тем постоянно выказывал расположение к телохранителю. Все чаще отправлял Паукера с Лебедевым из Кремля или с дачи, говоря:

– Здесь Власик управится.

Все чаще Власик оказывался первым в списках представленных к наградам. Ну а Паукер вдруг пробил должность еще одного заместителя – первого. Им стал Борис Яковлевич Гулько. Николай промолчал. Иосиф Виссарионович сам прокомментировал ему ситуацию:

– Ты, Лебедев, – русский. Власик – белорус. Вот и пытается Паукер на своих – евреев опереться. Думает, если еврей, значит не подставит… Пусть пока Гулько работает. Посмотрим: до чего он доработается.

В стране между тем разворачивался очередной виток массовых репрессий. Они шли с 1917 года, то затухая, то разгораясь с новой силой. Сначала казнили или гноили в концлагерях и ссылках классовых врагов – капиталистов, помещиков, белогвардейцев, священнослужителей. Заодно «перепало» тем, для кого делалась революция – рабочим и крестьянам. После завершения Гражданской войны прокатилась волна расстрельных процессов над партийными, советскими, государственными работниками, уличенными во взяточничестве и казнокрадстве. На рубеже двадцатых-тридцатых годов репрессии обрушились на представителей «старой, буржуазной» интеллигенции. Ученых, инженеров, агрономов обвинили во вредительстве, саботаже заданий первой пятилетке. Затем «добрали» бывших дворян, полицейских, жандармов. За ними – нэпманов. Сначала массово высылали из крупных городов, позже расстреляли. Миллионы крестьян «раскулачили». Расстреляли десятки тысяч человек, остальных сослали в Сибирь. Хозяин заявил, что по мере успехов в строительстве социализма классовая борьба будет обостряться, а возглавят ее бывшие соратники, вставшие в оппозицию сталинскому курсу развития страны. Поначалу взялись за рядовых оппозиционеров: троцкистов, зиновьевцев и прочих. Кого-то расстреляли, кого-то отправили в лагеря, кого-то выслали в отдаленные районы. Венцом разгрома оппозиции, по мнению вождя, должны были стать судебные процессы над ее вождями.

В 1935 году Паукеру и Лебедеву приказали арестовать Каменева.

– Вас приглашает Генрих Григорьевич Ягода, – выдали чекисты уже ставшую традиционной фразу, ставшую синонимом ареста.

Затем четыре часа длился обыск. Каменев вел себя спокойно, курил в кабинете. Знал, что улик против него нет. Осмотрели все, перевернув каждую страницу в книгах. Настало время уезжать. Жена Каменева – Ольга Давидовна (сестра Троцкого) уложила белье и постельные принадлежности в маленький фибровый чемодан. Сверху она поместила портрет Ленина, читающего «Правду».

– Не положено! – сказали Каменеву во внутренней тюрьме на Лубянке и отобрали портрет.

Год провел Каменев в тюрьме. Затем его вывели главным обвиняемым по делу об организации антисоветского заговора. Привезли в Москву и бывшего первого секретаря Ленинградского обкома партии, соратника Ленина – Зиновьева и старого друга Каменева, уже не один год сидевшего в лагере. Поначалу друзья упорствовали. Однако путем физических и физиологических пыток их быстро сломили. Сталин пообещал сохранить жизнь обоим. Суд длился меньше недели. Хозяин велел Николаю Александровичу присутствовать на заседаниях и докладывать, как вели себя подсудимые, не отказываются ли они от данных на следствии показаний, все ли гладко в слушании дела, нет ли в нем каких-либо нестыковок. Пожелтевшие, похудевшие, отекшие от избытка соленой пищи при полном отсутствии воды подсудимые покорно отвечали на вопросы прокурора и членов суда. Рядом с ними на скамье подсудимых сидели следователи, следившие, чтобы те отвечали четко, и не вздумали отказаться от данных на следствии показаний. Затем был приговор – расстрел. Вечером Николай доложил об итогах суда Сталину. Тот приказал присутствовать на казне Ягоде и Паукеру. Ночью осужденных отвезли к месту расстрела. Утром Ягода с Паукером прибыли с докладом к вождю. Там же находились Лебедев и Власик.

– Ну и как они встретили смерть? – спросил Хозяин.

– Каменев – спокойно. Как вел себя Зиновьев – покажет Паукер, – кивнул на подчиненного Генрих Григорьевич.

– Ах, нет! – заломив руки, закатил глаза Паукер. – Вызовите сюда, немедленно вызовите Иосифа Виссарионовича! Позвоните товарищу Сталину!

Ахая и завывая, Паукер, опустился на колени, принялся хватать за сапоги Лебедева и Власика. Раздался оглушительный хохот Хозяина, смеявшегося крайне редко. После Сталин неоднократно на банкетах и посиделках в узком кругу требовал от Паукера показать последние минуты жизни своего политического оппонента.

Затем последовал так называемый второй Московский, суд над маршалом Тухачевским и рядом военачальников – героев гражданской войны. Он шел по сценарию первого Московского процесса над Зиновьевым и Каменевым. С отрепетированными ответами на вопросы, следователями рядом с каждым из подсудимых, газетами в руках последних, залами с публикой, требовавшей: «Заговорщиков и предателей расстрелять как бешеных собак!»

Николай Александрович знал всех подсудимых. Кого-то некогда охраняли его подчиненные, кого-то он видел на кремлевских банкетах, парадах, спортивных праздниках. Ну а теперь они сидели измученные пытками в стареньком красноармейском обмундировании. В отличии от штатских, фигурировавших на втором Московском процесс, военные отказались от данных на следствии показаний.

– Меня вынудили дать показания под пытками! – заявил Тухачевский.

– Из меня выбили показания! – выкрикнул подсудимый Якир.

– Подписал протоколы допросов после пыток, – добавил еще один герой Гражданской войны Уборевич.

– Ладно, разберемся! Продолжаем слушание дела! – оборвал их председатель трибунала маршал Блюхер.

Суд был недолгим, а приговор: расстрел, на котором присутствовал Паукер. Осужденных расстреляли в подвале военной коллегии, где выносили приговор. Наутро он был подавлен.

– Надо же! – вырвалось у него. – Перед казнью Тухачевский кричал: «Слава Красной Армии!», а Якир: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Внезапно закачался пол под самим Паукером. Хозяин приказал найти лучшего парикмахера Москвы. После проверки биографии и всех связей, включая друзей детства, того аттестовали как офицера госбезопасности и приставили в качестве брадобрея к вождю. Паукер заметался, постарался выслужиться. Как-то в присутствии Гулько и еще нескольких сотрудников он вдруг заявил:

– А отец Лебедева при царизме использовал наемный труд! Я как узнал об этом – у меня яйца поседели!

Через несколько минут Николая пригласил Сталин.

– Правда, что Паукер про тебя говорит? – спросил он.

– Так точно, правда, товарищ Сталин. Я про свое происхождение написал в автобиографии и анкете. Указал, что по решению товарища Дзержинского отец восстановил его мастерские после пожара, производил в них продукцию для Красной Армии. Был до своей смерти в тысяча девятьсот двадцать пятом году директором этого предприятия. Вероятно, товарищ Паукер не дочитал до конца…

– Ну вот, а ты говорил: «Яйца поседели!» – кивнул Хозяин Паукеру. – Иди, Лебедев, работай пока!

Через пару дней состоялось партийное собрание, рассмотревшее персональное дело Паукера Карла Викторовича. Сталин на него Лебедева и Власика не пустил. Велел Гулько договориться с партийным руководством об их отсутствии.

– У вас обоих дел хватает по обеспечению моей охраны! – сказал он Николаю Александровичу. – На расстрелы тебе тоже не надо ездить. Я об этом предупредил Гулько.

На собрании Паукера обвинили во всех смертных грехах, массе ошибок, допущенных в охране членов Политбюро, связях с осужденными оппозиционерами, высказали подозрения в сотрудничестве Карла Викторовича с немецкой разведкой. Решением партсобрания Паукера исключили из партии и уволили из органов внутренних дел. Через три дня его арестовали и поместили во Внутреннюю тюрьму на Лубянке. Дело поручили вести Гулько. Это означало, что теперь он возглавит управление.

– Не жалей, Лебедев! Ты еще накомандуешься, – успокоил Хозяин. – Да и дело тебе вести не надо бы. Во всяком деле могут быть ошибки. Здесь ошибки могут стоить человеческой жизни, а расплачиваться за них придется своей!

Между тем, готовился третий Московский процесс над оппозиционерами. Ему предшествовал пленум ЦК ВКП (б). На пленуме кипели страсти. Сталин приказал Лебедеву и Гулько не отлучаться из Кремля. Двери Ленинского зала Большого Кремлевского дворца иногда открывались, и Николай с начальником могли слышать полемику между членами ЦК.

– Вы хотели арестовать меня! – визжал, обращаясь к Ягоде, новый нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов.

– Сожалею, что не сделал этого! – отвечал его предшественник, перемещенный из НКВД в наркомы связи.

В перерывах между заседаниями Гулько вызвали в комнату отдыха членов президиума.

– Пойдем! – сказал он Лебедеву, вернувшись. – Хозяин приказал взять Бухарина.

Чекисты шли по анфиладам комнат, окружавших зал заседаний.

– Бухарина брать идут! – шушукались вышедшие покурить старые большевики, увидевшие сиреневые гимнастерки.

Бухарина нашли на улице. Он курил у подъезда.

– Нарком внутренних дел приглашает вас к себе, Николай Иванович! – отдал честь Гулько.

– Раз приглашает – значит, надо ехать, – вздрогнул тот.

Бухарина привезли на Лубянку и сдали под расписку дежурному.

Ягода слишком много знал. Поэтому Сталин вынашивал план замены его на посту наркома внутренних дел. На одном из пленумов ЦК Хозяин сказал:

– Я уже стар, много болею. Мне нужен молодой, энергичный помощник, который со временем заменит меня на посту генсека. Предлагаю избрать секретарем ЦК товарища Ежова. Он соответствует этим требованиям. Имеет опыт партийной работы, прекрасно знает наши партийные и хозяйственные кадры. Ему надо поручить курирование органов госбезопасности».

Ежова избрали секретарем ЦК. Вскоре у него начались трения с Ягодой, быстро переросшие во взаимную ненависть. Как человек маленького роста, Ежов безмерно жаждал власти. Он был угодлив к стоявшим выше его и презрительно-высокомерным по отношению к подчиненным. Эти качества проявились сразу же после его избрания. Принялся Николай Иванович навязывать свою волю и Ягоде, который терпел вмешательство в дела его ведомства только со стороны Хозяина. Имевшие огромный опыт интриганства оба руководителя стали настраивать друг против друга своих подчиненных. Один – аппарат ЦК, другой – аппарат НКВД. Неоднократно шли они с жалобами друг на друга и к Сталину. Наконец, Ягода предложил арестовать Ежова как троцкиста. Он принес вождю подборку выбитых против Ежова показаний.

– Пусть полежат до поры, до времени у меня в сейфе. А там видно будет! – довольно сказал генсек, запирая документы.

Потом настал час Ежова. Под следствием оказался уже сам Ягода. Хозяину надо было уничтожить последних учеников Ленина: Бухарина, Рыкова, Крестинского, Томского. На февральско-мартовском пленуме 1937 года было принято решение об отдаче их в руки суда и следствия. Незадолго до этого Ягода был освобожден от поста наркома внутренних дел. Его назначили наркомом связи СССР.

Сталин ввел порядок, согласно которому все партийные и государственные учреждения работали до тех пор, пока сам он не покидал кабинет. Работал же вождь до двух-трех часов ночи. Правда, если он вставал в одиннадцать-двенадцать часов дня, то все остальные были обязаны явиться на службу к восьми утра. Вернулся в наркомат и Ягода. Машины Гулько и Лебедева уже дежурили у входа в здание. На случай попытки скрыться за авто Ягоды, следовали от Кремля две машины НКВД с оперативниками. Переодетые в штатское чекисты находились и в приемной Ягоды.

– Сегодня приема не будет, товарищи! – тяжело вздохнул Генрих Григорьевич, войдя в приемную.

Лебедев с Гулько, следившие за приемной из кабинета первого заместителя наркома связи, прошли в кабинет Ягоды.

– Я же сказал, что сегодня приема не будет, – даже не оторвался от бумаг тот.

– А нам и не нужен прием! Нарком внутренних дел приглашает на прием вас, гражданин Ягода, – протянул Гулько ордер на арест.

– И вы здесь, Николай? – забегали глаза Генриха Григорьевича.

– Приказ Хозяина, – ответил Лебедев.

Мелко затряслись голова и руки бывшего наркома внутренних дел. По-стариковски суетясь, он одел шинель и тяжело дыша, направился в сопровождении Николая Александровича к выходу. Гулько остался проводить обыск на рабочем месте. Ни слова не проронил Ягода по пути на Лубянку, только вздыхал и тряс головой.

– Непорядочек, товарищ капитан госбезопасности! – встретил их наглый мордастый парень, принимавший арестованных на Лубянке. – Враг народа, а с наркомовскими петлицами, с орденом.

– Ты с кем разговариваешь? С дворником? – возмущенно спросил Лебедев парня, сдиравшего петлицы и орден с френча Ягоды.

– Все вы здесь временные! Сегодня – с ромбами и орденами, а завтра – враги народа! В наручниках через этот предбанник пойдете!

В тисках репрессий

С первых дней своего руководства Ежов приступил к реорганизации аппарата НКВД.

– Все вы разложены, избалованы высокими чинами, полученными не по заслугам, – заявил он на одном из совещаний. – У нас больше, чем в армии народа, имеющего генеральские звания. С этим будем кончать! Заодно посмотрим: все ли соответствуют имеющимся у них званиям. Враги проникли в органы. Поэтому упорядочивание званий будет производиться одновременно с поголовной проверкой всех наших сотрудников! Мы возьмем всех шпионов и диверсантов, окопавшихся в нашем аппарате!

Тем не менее, после этого совещания всем работникам органов вдвое были повышены должностные оклады. Одновременно шла проверка работников органов. Это было уничтожение всех неугодных Ежову. Сначала арестовали служивших в аппарате латышей – тех самых бывших латышских стрелков, что перешли на сторону революции. Среди них было немало членов партии с дореволюционным стажем. Латышей, охранявших дачи Сталина, Николаю удалось на время отстоять. Как ни уговаривали его дать согласие на их арест, он отвечал словами:

– А кто будет нести охрану товарища Сталина?

– Ты, что этих мужланов в Кремле держать хочешь, с их рожами белоглазыми? – спросил начальник контрразведки Молчанов.

– В Кремле они не работают. Охраняют дачи в Рублево и Кунцево. Там сплошные лесопарки. А лес латыши как никто другой знают. Кроме того, все они члены партии с дореволюционным стажем. Все прошли Гражданскую войну. Их всех убрать – сколько времени новых людей учить надо? Нет, Георгий Андреевич, не дам я согласия на арест латышей!