Изломы судеб. Роман

За неделю управились – привели в порядок помещения. Добыли новые машины взамен погибших. Приехал Дзержинский остался доволен. Еще через день пошли подводы с кожей, нитями, металлом. Закрутился народ, знавший, что теперь у него будет не только черный хлеб, да вобла, но и картошка, капуста, еще кое-что из овощей, горох с брюквой, из коих получался отменный суп, растительное масло и даже соль с сахаром! Коля вновь вернулся к комсомольским делам. Шурку мобилизовал отец, посадил его работать бухгалтером.

В вихрях Гражданской войны

Тем временем, все с большей силой разгоралась страшная, братоубийственная война. Для всех, кто в ней участвовал, Россия была Родиной. Для всех не было иного выбора, как победить или погибнуть. Оттого-то гражданская война велась со страшной жесткостью с обеих сторон, с использованием любых средств и методов, включая самые омерзительные.

Дядя Арсений Федорович ежедневно выносил десятки смертных приговоров. Временами ему приходилось работать сутки напролет. Тогда счет расстрельным вердиктам шел на сотни. Кстати, одним из первых, кого отправил «к стенке» Арсений Федорович был старичок-судья, приговоривший его к каторге в 1905 году. По указанию Арсения чекисты нашли трясшегося после инсульта, полупарализованного, ставшего совсем безопасным для новой власти дедка. Трибунал вынес ему приговор как «социально опасному элементу и кровавому палачу Революции 1905 года».

– Разберись он со мной по-человечески, по сей день башкой бы тряс – белый свет коптил. Хотя, пайка ему не положено – сам бы от голода «дуба дал». Так, что я ему благое дело сделал – от мучительной смерти избавил, – изрек Арсений Федорович, закрывая дело.

В самой ЧК работа не прекращалась круглые сутки. Хватали, допрашивали, отправляли в трибуналы, а то и просто расстреливали без приговоров суда. Виртуозом раскрытия контрреволюционных заговоров был Дзержинский. Он никого не бил, не истязал. Просто выуживал из арестованных наркоманов, а когда у тех начиналась «ломка», просто ставил перед ними ампулу с морфием либо флакончик с кокаином. Результат был стопроцентным. Ради зелья люди подписывали любые протоколы, выдавали, а нередко оговаривали друзей, родных, близких и даже случайных знакомых.

Правда, чекисты тоже несли потери. Погибали во время перестрелок. Иных выслеживали «контрики» и приводили в исполнение свои приговоры. Когда случались «проблемы с кадрами», Лёнька привлекал Колю к операциям ЧК. Офицеры-заговорщики были никакими конспираторами. Они, как правило, даже не трудились ставить кого-нибудь в наружное наблюдение на улице или во дворе. Чекисты тихонько открывали отмычками двери квартир, по голосам определяли: в какой комнате собрались противники новой власти. Бросали туда гранату. Легко раненых обезоруживали перевязывали, связывали и увозили в ЧК. Тяжелораненых пристреливали. Списки убитых передавали Арсению Федоровичу, а тот составлял приговор ревтрибунала уже мертвецам. Колю, хоть тот и просился, в сами квартиры не брали. Его задачей было, получив сигнал о завершении штурма, подогнать стоявшие за углом грузовики. Один – для чекистов и арестованных, второй – для трупов. Для Николая участие в арестах являлось «общественным поручением». Правда, после операции давали мясные консервы, сыр, вкус которого уже успели забыть, сахар, муку. Потчевали водкой, кокаином и морфием.

– Работа у нас такая, – оправдывал коллег Лёнька. – Мы ведь не только «контру» арестовываем. Следствие ведем, а там всякое случается. И в морду давать приходится, и другие методы дознания применять. После решения ревтрибунала каждый следователь всем своим подследственным приводит приговор в исполнение. Не забудешься водкой или зельем – в миг в сумасшедший дом попадешь! Вон, мой папаша сам никого не расстреливает, а пока бутылку не усидит – заснуть не может! Так, что зря ты, Коля, от выпивки отказываешься!

Потом поступило сообщение о расстреле царской семьи в Екатеринбурге.

– Экое паскудство! – не сдержался Александр Федорович. – Помазанника Божьего, отрекшегося от престола убить! Расстреляли его с государыней-императрицей, но детей-то зачем убивать?

– Романовы, папаша, были знаменем контрреволюции и мировой буржуазии в их происках по свержению советской власти, – ответил фразой, вычитанной в газете, Шурка. – А вам не гоже по ним слезы лить! Вы, папаша, – советский служащий и обязаны поддерживать все решения нашего рабоче-крестьянского правительства!

– Марш в свою комнату! – прикрикнул отец. – Не тебе – мальчишке о высоких материях рассуждать!

Пронеслось известие о восстании солдат и офицеров Чехословацкого военного корпуса, сформированного еще Временным правительством из пленных. Бело-чехи быстро захватили Поволжье. Северо-восточнее они вместе армией Колчака и казаками овладели Уралом. В разгар этих событий на председателя Совета Народных Комиссаров Ленина совершила покушение бывшая политическая каторжанка Фанни Каплан. Не видевшая одним глазом и плохо видевшая другим она стреляла «в белый свет, как в копеечку». Однако пара пуль задела Ильича. В тот же день в Питере был убит возглавлявший местную ЧК Моисей Урицкий. Его убийца – Леонид Каннегисер заявил на суде:

– Я – еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Для нас Урицкий – не еврей. Он – отщепенец!

В результате по стране прокатилась волна Красного террора. Начались расстрелы заложников – бывших царских министров, вельмож, губернаторов, генералов, жандармов, полицейских, всех, кто казался новой власти политически не благонадежным. 5 сентября 1918 года был проведен первый публичный расстрел контрреволюционеров. В Петровском парке вырыли огромную яму. К ней грузовиками привезли восемьдесят приговоренных. Поодаль от будущей братской могилы расположились получившие пригласительные билеты на казнь. Дал такой билет и Лёнька Николаю. Коля был удивлен увидев на месте экзекуции его Леночку. Она сказала, что все члены коммунистической молодежной организации «Интернационал» приглашены на экзекуцию.

– Ох, не женское дело – на такие вещи смотреть! – вздохнул Лебедев.

Тем временем к распоряжавшемуся казнью Арсению Федоровичу доложили, что батюшка Иоанн Восторгов перед смертью хочет поговорить с начальством.

– О пощаде, вероятно, просить будет, – проворчал Арсений Федорович. – Вопрос решенный – пощады не будет! Но пусть поговорит: последнее желание приговоренного надлежит исполнять! Этого правила даже царские палачи придерживались.

Привели батюшку Иоанна – осанистого лысеющего человека в очках.

– Мы с епископом Ефремом Селенгинским просим разрешить осужденным помолиться перед смертью, проститься друг с другом. Попросить прощения, если кто-то кого-то обидел в этой жизни…

– Что ж, молитесь, если так легче будет идти на тот свет! – разрешил Арсений Федорович.

Двое священнослужителей встали рядом. Перед ними на колени опустились приговоренные. Прозвучали слова общей молитвы. Затем все поочередно подошли под благословение отцов Иоанна и Ефрема. После осужденные, расцеловавшись, простились друг с другом. От них отделили первую партию бывших председателя правительства Щегловитова, министров внутренних дел Маклакова и Хвостова, других наиболее видных царедворцев, батюшек Иоанна и Ефрема. Первым подошел к яме отец Иоанн, перекрестил палачей.

– Однако дедка хороший! – кивнул на него командир расстрельной команды китайцев. – Мы дедку стрелять не будем!

– Леонид, разберись! – недовольно велел Арсений Федорович.

Лёнька в момент оказался рядом с батюшкой Иоанном, вывернул его левую руку, нагнул к земле, выстрелил в затылок, столкнул тело в яму. В этот момент из стоявшей на краю могилы шеренги выскочил человек, пустился наутек.

– Сенатор Белецкий – дружок Гришки Распутина! – пронеслось среди зрителей.

Белецкого быстро тормознули китайцы. Ударами прикладов они втолкнули несчастного в строй.

– Спаси, Господи, люди твоя! – затянул епископ Ефрем.

– И благослови достояние твое! – подтянули остальные.

– Победы православным христианам над сопротивныя даруя… – потонуло в залпе.

Потом вели новых и новых. Когда все было кончено, китайцы спустились в яму, из которой полетели наверх ботинки, пиджаки, снятое с убитых все, что можно было продать или обменять.

– Расходитесь, товарищи! Расходитесь! – стушевавшись, погнал приглашенных Арсений Федорович, не ожидавший, что китайцы займутся мародерством на глазах у людей.

– Может быть, зря батюшку Иоанна Восторгова расстреляли? – спросил Николай разгонявшего толпу Лёньку. – На всю страну известный был миссионер и проповедник. Перевоспитать бы его…

– Дурман – его миссионерство! Опиум для народа – как учит нас товарищ Карл Маркс. А ты, брат, готовься! Скоро и тебе приговоры в исполнение придется приводить. У нас, в ЧК, людей не хватает. Кого контрики убили, кто на фронт ушел, кого мы сами за шкурничество (заботу о своей выгоде в ущерб другим – авт.), да грабежи во время обысков расстреляли. Буду ходатайствовать о твоем переводе с комсомольской работы к нам – в Московскую Чрезвычайную Комиссию.

С песнями, развернутыми знаменами и транспарантами: «Ответим красным террором на белый террор!» колоннами расходились приглашенные на казнь. Коля под руку с Леночкой шли с группой «Интернационал». Потом Леночка рассталась с подругами:

– Надо с женихом проститься! Ведь послезавтра уходим на фронт. Да-да, Коленька! Мы все теперь сочувствующие (кандидаты в члены партии – авт.) Российской Коммунистической Партии большевиков. Через год станем полноправными большевичками. Хотим заслужить это почетное звание на войне, на первых рубежах в борьбе за светлое будущее. Мы направлены в политотдел дивизии на Восточный фронт. Будем бить бело-чехов и колчаковцев! Пойдем ко мне! У меня перловая каша с конопляным маслом есть. Покормлю!

Особняк Василия Петровича Князева был поделен на комнаты и комнатушки, в которые заселили семьи рабочих. Те блаженствовали. Ведь, раньше-то они ютились в углах, завешанных ситцевыми шторками. Теперь у каждой семьи было собственное помещение, за которое новая власть не требовала платы. Было, хоть и подававшееся с перебоями, электричество. Было несколько сортиров (некогда для хозяев и прислуги отдельно), была пара ванных комнат, где, пусть холодной водой, можно помыться. В главной гостиной продолжал квартировать Мишенька с его матросиками, обзаведшимися «марухами» – девицами сомнительного поведения в реквизированных у буржуазии дорогих вещах и драгоценных «безделушках».

Ну а у Леночки и Николая была перловая каша с конопляным маслом и заваренная сушеная морковь вместо чая. Потом была страсть, кровь на простыне, слезинка счастья, выкатившаяся из глаза девушки.

– Надо было бы в Совет сходить, оформить супружеские отношения, – вырвалось у Коли.

– Любовь должна быть свободной! Что по сравнению с нею, с ее чувствами бумажки с печатями? Ничто! – ответила Леночка. – Когда любишь – записи в книгах и штампы на документах не нужны!

– Я сгоняю домой. Принесу тебе что-нибудь из провизии в дорогу.

– Лишнее, Коленька! С завтрашнего дня мы с девочками на казарменном положении. Следовательно – на всем готовом! Иди ко мне!

Следующим утром Николая проводил любимую в казармы, где шло формирование частей, отправляющихся на фронт. Недолгим, но жгучим было прощание, взмах леночкиной руки, ее быстрый шаг за ограду.

Коля пошел в райком комсомола. Увидел его секретаря, приколачивавшего к дверям объявление: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».

– Лебедев, ты где гуляешь? Пока отсутствовал мы все подали заявления об отправке на Восточный фронт.

– Мне туда и надо! – ведь именно там Николай мог встретиться с любимой, мог хоть краем глаза взглянуть на нее.

– Иди, пиши заявление. Правда, утром пакет из ЧК привезли. Требуют откомандировать тебя в их распоряжение.

– Нет, я лучше с ребятами на фронт!

– Тогда оставляй заявление, а завтра приходи к десяти с вещами и оружием!

Узнав новость, заплакала мать, заскреб бороду отец:

– Я германскую войну осуждал за то, что христиане христиан убивают. А теперь свои: русские – русских! Зря все-таки царя скинули! Про глупого, шелапутного человека говорят: «Этот без царя в голове!» А нынче половина России такой оказалась!

– Меня, папаша, хотели в ЧК на службу забрать, приговоры в исполнение приводить. Это – еще хуже, нежели в бою убивать!

– Пожалуй, ты прав…

– Коля! Я тоже беляков бить хочу! – выскочил откуда-то Шурка.

– Сиди уж! – прикрикнул на него отец. – Ремнем по заднице захотелось?! Не посмотрю, что ты – комсомолист и строитель нового мира! Выдеру!

В тех же казармах, куда провожал Николай Леночку, парень узнал, что девушек из группы «Интернационал» отправили под Казань. Его же эшелон отбыл через пару дней в Саратов. Колю перетащил в свой вагон командир отряда революционных матросов Мишенька Князев.

– Что тебе в теплушке (товарный вагон, приспособленный для перевозки людей – авт.) трястись? Вон моя братва мягкий вагон откуда-то пригнала. Поедем как старорежимные господа!

Матросы ехали лихо: не переставая пили, грабили торговцев на станциях, отнимая у них еду и самогон, запираясь с «марухами» в паре купе, предназначенных для любовных утех. Коля лежал на верхней полке, уткнувшись в книжку, или смотрел на проплывавшие за окном пейзажи: леса, поля с перелесками, сменившиеся холмистой степью. Его не доставали: знали – друг командира. Когда отказывался от предложения выпить, хмыкали:

– Нам больше достанется!

После одной из остановок Мишенька пришел мрачным.

– Пока ехали, по телеграфу сообщили, что проказничаете вы, братва! Грабите торговцев и прочий люд на станциях. Если повторится обещали отдать меня под трибунал. Расстрелом грозили…

– Да мы, командир, за тебя любой трибунал сами расстреляем! Пехотные не хуже нас мелких буржуёв обирают! Кстати, по расписанию скоро большая станция будет.

– Пройдем без остановок! – ответил Князев. – Теперь, после ваших художеств, все стоянки только в ночное время – когда на станциях торговцев нет.

– Ну, тогда: на кого Бог пошлет! – вздохнул матросик, устанавливая у открытого окна пулемет «максим».

Он полоснул очередью по людям на перроне. Следом ударили из винтовок его товарищи, круша человеческие тела, дощатые стены вокзала, нехитрую снедь на лотках.

Мишенька со вздохом отвернулся. Он понимал, сколь трудно будет восстановить дисциплину среди распущенных им подчиненных, превративших демократию в анархию и произвол человека с оружием над безоружным.

Под трибунал Князева не отдали. Его команду распределили на корабли Волжской военной флотилии, разметанной по великой русской реке. Подразделение Николая влили в один из полков Особой армии.

– Лебедев! Ты, что из буржуев будешь? – оглядел мундирчик училища старшина. – Что это за фуражка такая, с голубым околышем, как у казака?

– Какой он буржуй? – загалдели москвичи. – Он в двух революциях участвовал!

– Был студентом. Другой одежды нет, – ответил Коля, проваливаясь в небытие и слыша откуда-то издалека:

– Похоже, тиф! Ребята-красноармейцы – подальше от него!

Пожелтевший и исхудалый вышел Николай из лазарета. Вместо его вещей ему выдали, новенькую гимнастерку, новые офицерские галифе, хорошие, всего с одной заплатой сапоги.

– А где мои вещи? – спросил Коля старшину.

– Пока, парень, ты в тифе лежал, казаки три дня город в осаде держали. Несколько снарядов угодили в склад, где твое барахлишко было. Поди теперь – сыщи его! – почему-то отводя глаза, ответил старшина. – Да ты не жалкуй! Я тебе вместо фуражки буржуйской шлем-«шишак» с нашей красной звездой выдам. Кавалерийскую шинель дам. Офицерскую… Слабоват ты пока в атаки ходить. Подносчиком патронов будешь! Через три дня выступаем. Город Вольск от контры освобождать.

Поначалу жители Вольска с энтузиазмом встретили революцию. Создали даже Вольскую военную флотилию, переоборудовав в боевые корабли несколько пароходов и барж. Потом в городе заработала ВЧК, закрылись предприятия, а введенная продовольственная разверстка полностью подкосила доходы горожан и окрестных крестьян, живших хлебной торговлей. С тем же энтузиазмом, что Советскую власть встретило население белоказаков, вступивших в город. Красная Армия дважды пыталась взять Вольск. Однако из-за восстаний крестьян в ее тылу эти попытки провалились. Казачки и крестьяне не теряли времени даром. Они не только воевали против Республики Советов, но сумели собрать богатый урожай. Именно он был как воздух нужен большевикам, чтобы накормить голодающие города.

Полк, где служил Лебедев, шел во втором эшелоне и вступил в уже взятый красными город. На главной площади на фонаре покачивались трупы девушки и парня. Николай удивился, увидев на казненном мундир, очень похожий на его собственный, сгинувший в пучине Гражданской войны. Заметил он, как нахмурились, зашептались начальник штаба полка и командир разведки. Нашлись очевидцы.

– Стало быть, проверяли белые у них документы, – рассказывал пожилой мужик. – Офицер – начальник патруля спрашивает парня: «Значит, в Оренбургском коммерческом училище курс наук проходили?» И хрясть его в ухо! «Я, – орет. – Сам оренбургский! Другие мундиры у нашего коммерческого училища! А на тебе – сукин ты сын, – мундир московского ремесленного училища! Я, когда в Москве после ранения на излечении пребывал, на них насмотрелся! В контрразведку их!» Незадолго до вашего прихода этих ребят повесили. Всех избитых из контрразведки привезли. Эвон, рожи в жопы превратили! Ну а кто был на площади казнь смотреть заставили…

Красноармейцы сняли тела, уложили в телегу. Ветерок откинул полу мундира. «Лебедевъ», – узнал Николай вышивку, сделанную рукой матери Анфии Павловны. Казненных повезли на кладбище. Там у ворот лежала гора трупов со вспоротыми животами, кровавыми дырами вместо половых органов или попросту зарубленных за неимением времени на глумление.

– Белые пленных, которые соглашались у них служить, отправляли в пехотные части. Кто воевать за них не хотел – сюда, на кладбище. Здесь их казаки рубили. Командиров и комиссаров «гоняли» перед смертью. Сестер милосердия насиловали. Остальных просто «брали в шашки». Кого-то публично вешали в городе, потом сюда везли, когда вонять начинали – пояснил дюжий могильщик.

– Вот, товарищи! – подъехал на коне комиссар полка. – Такое может случиться с каждым из нас! Враг беспощаден, и мы должны быть беспощадными! Или мы их, или они нас! Другого пути нет и не будет!

Потом долго и нудно полк стоял в Вольске. Временами красноармейцы сопровождали бойцов продовольственных отрядов, направлявшихся в окрестные села на реквизицию хлеба. Попробовал один из продотрядов управиться в одиночку. Всем крестьяне вспороли животы и засыпали их зерном. Тогда село сожгли, расстреляли попавшихся под руку мужиков. Кое-кто из селян попытался прорваться в Уральскую степь, к казакам. Вернулись ограбленными теми же казаками. Народ присмирел, стал сдавать зерно. Что удалось сохранить от разверстки поедал сам или обменивал. Зато сеять практически перестали. Во всегда изобильно продуктами Вольске началась голодуха. Красноармейцев кормили скудно.

– Хорошо кормят на передовой тех, кто в бой идет. А мы в тылу сидим. Не сало с нас и драть, – приговаривал старшина, когда кто-то сетовал на скудость питания.

Лучше других жил Петруха Серебряников. У него всегда была краюха хлеба, водились сало и сахарок. Внезапно Петруха пропал на пару недель. Потом объявили построение полка. Привезли Серебряникова. Подвели к столу, за которым разместились члены трибунала.

– Красноармеец Серебряников с целью ограбления убил бывшую купчиху Брюханову, – объявил председатель суда. – Своими действиями Серебряников подорвал доверие населения к Советской Власти! Трибунал решил, что за свой проступок боец Серебряников подлежит наказанию в виде расстрела. Однако учитывая рабоче-крестьянское происхождение подсудимого и его заслуги в борьбе с мировой контрреволюцией, трибунал счел возможным заменить высшую меру социальной защиты общественным порицанием. Ступай в строй, Серебряников и больше так не делай! В следующий раз непременно расстреляем!

Следующего раза пришлось ждать недолго. Петруха ушел в самоволку и явился под утро. Он попытался подложить что-то под подушку Николая. Тот шуганул Петруху, однако спросонок не понял, что к чему. Не понял: почему Серебряников, не разуваясь, юркнул под одеяло. Очень скоро в казарму явились люди из особого отдела полка, а с ними чекисты в кожаных куртках.

– Подъем! – раздалась команда.

Все вскочили босиком и в исподнем выстроились вдоль нар. Лишь один Петруха был одет и обут. К нему и направились чекисты. Обыскали, затем приказали разуться. Здесь-то из одного голенища сапога Серебряникова выпали серебряные карманные часы, а из другого – серебряный портсигар.

– Ты хоть знаешь кого убил и ограбил?! – двинул его по скуле чекист.

– Социально чуждого – буржуя! – взвизгнул тот.

– Ты убил заместителя председателя Совета рабочих и солдатских депутатов. Часы и портсигар его! Именные! Это – ценные подарки за успехи в борьбе за торжество социальной революции! – стукнул его по другой скуле чекист.

– Почему он был в пальто и шляпе? – еще раз взвизгнул Петруха.

– А ты хотел, чтобы ответственный советский работник во рванье ходил – Советскую власть своим видом позорил?! – дал ему в нос чекист. – В ЧК поедем! Там разбираться будем!

– Ну, гад! – обернулся Петруха к Николаю. – Не дал подложить тебе цацки! Я, как из ЧК выйду, с тобой посчитаюсь!

Через день полк построили на пустыре за городом. Уже была вырыта могила. Серебряникова привезли босым, раздетым до нижнего белья. На сей раз не помогло ни рабоче-крестьянское происхождение, ни заслуги в борьбе с мировой контрреволюцией. Зачитали приговор. Упиравшегося Петруху поставили на краю могилы и выстрелили в затылок. Бойцы похоронной команды быстро засыпали яму. Потом полк прошел по ней, утрамбовав, не оставив даже намека на холмик. К следующему лету место где лежал грабитель полностью заросло травой.

Летом следующего года полк посадили на пароходы и отправили под Уфу. Там части первого эшелона лихо форсировали реку Белую, закрепились на берегу, захваченном колчаковцами и белоказаками. В окопах, отбитых у противника засел первый эшелон. За ними полк Лебедева быстро вырыл траншеи. Зашло солнце. Донеслось пение из окопов белогвардейцев:

– Вот, показались красные цепи. С ними мы будем биться до смерти. Смело мы в бой пойдем за Русь святую, и как один прольем кровь молодую!

– Готовятся! Завтра утром в атаку пойдут. Попробуют нас в реку скинуть, – оценил ситуацию прошедший пару войн старшина.

– Мотивчик знакомый. На романс «Белая акация» похож, – хмыкнул Коля.

– Да мы в германскую на всех фронтах пели: «Вот, показались немецкие цепи», – ответил немолодой солдат. – А на Кавказском фронте – «турецкие цепи» пели. Хотя, тебе лучше знать про романсы. Ты в тех сферах вращался!

Утром ударили белогвардейские пушки. Смешали с землей людей, разнесли окопы и блиндажи. В ужасе побежали красноармейцы. Кое-кто затаился, вжался в землю.

– Николай! Сбегай в первую линию! Узнай: что там? – приказал Лебедеву старшина.

Артиллерийский огонь прекратился. Коля пробежал в окопы первой линии. Пара пуль с противным свистом пронеслась над его ним. В переднем окопе было пусто. Лишь постанывал раненый в плечо пулеметчик. Его напарник лежал рядом с прострелянной головой.

– Идут! – выдохнул раненый, показывая уцелевшей рукой в направлении Уфы.

Цепь людей в черных мундирах шла в полный рост. Казалось, она заняла все обозримое пространство и конца-края ей нет.

– Ты, парень, на гашетки жми! А я уцелевшей рукой ствол водить буду. Иначе, не отобьемся. Вишь, друга моего убило. Меня ранило. Сам стрелять не могу.

Боец выровнял ствол «максима». Коля определил, что прицел четко встал напротив маленького окошечка, уперся в фигуры врагов.

– Жми! – выдохнул пулеметчик.

Лебедев надавил на гашетки. Пулемет дернулся, слегка подскочил, но под рукой бывалого солдата встал на место, с треском начал выплевывать смертоносные пули. Словно оловянные солдатики, сбитые ударом руки, черные фигурки повалились в разные стороны. Уцелевшие попытались сомкнуть строй, но падали скошенные пулями, пока все не остались лежать в изумрудной траве.

– Смени пулеметную ленту! – велел боец. – Сейчас их конница пойдет!

С его помощью Николай заменил старую, в которой осталось всего несколько патронов. Он увидел выросшую вдалеке, быстро приближавшуюся лаву казаков на рыжих конях. Передовые стреляли наскоку в сторону красных. Пулеметчик вновь навел «максим», а затем охнув, скатился в окоп. На левой стороне его груди расползлось по гимнастерке кровавое пятно. Теперь Лебедев остался один. Однако он успел понять, как наводить пулемет. Правда, первая очередь прошла над головами конников. Зато вторая скосила лаву, перемешала людей с конями. Лебедев перенес огонь влево. Там казаки оказались ближе. Снова закувыркались люди и животные. Затем – очередь-другая вправо. Казаки повернули коней, побежали, а Коля настигал их пулями, пока в ленте не кончились патроны. За спиной он услышал: «Ура!» Размахивая шашками летели на врага красные кавалеристы. Перемахнули окоп с Николаем, пронеслись, преследуя противника. Подоспели служивые из полка Лебедева. Растянувшись в цепь, устремились за кавалеристами.