Куда глаза глядят

…Прилично проехав, заезжаю в деревню Лозницы. Это Новгородская область.

Вдоль дороги идёт мужичок, притормаживаю возле него и спрашиваю, где можно добыть питьевую воду.

Его зовут Юра. Он как раз идёт домой, который вот он, рядом! Зовёт меня во двор, завожу велик через всегда гостеприимно распахнутые старенькие деревянные ворота, ставлю его у забора. Сама приземляюсь на скамейку – серую, вымытую дождями до мягкой, бархатистой серости. Юра берёт мою страхолюдную бутылку и идёт в дом.

Когда он появляется вновь, у него в руках, помимо моей бутылки, наполненной до горлышка водой, неведомым образом умещаются: сахарница, тарелка с печеньем и две огромных кружки – одна с горячим чёрным чаем, во второй – кипяток. Чай и кипяток дымятся паром. Всё это он ставит на скамейку, где я сижу.

Отказаться невозможно!

Из дома выходит его мама, которой, как выясняется в разговоре, восемьдесят лет. Мы здороваемся, и она исчезает, зайдя обратно в дом.

Я пью чай, Юра сидит рядом. Разговариваем. Почему-то на тему: «Отчего на Руси мужики спиваются». Юра говорит, что от скуки:

– Ну, вот, я пошёл, крышу починил. Воду принёс. И скучно. Пошёл к мужикам, напились.

Очевидным первым вопросом Юра спрашивает:

– А не страшно ехать-то?

– А чего бояться-то? – весело отвечаю я. – Медведей, что ли?

Медведи кажутся мне абстрактным и смешным аргументом. Но Юра вдруг спокойно начинает рассказывать, как недавно его сосед с женой ходили в малинник.

– Я, говорит, уже ушёл, а жена осталась. И целый час ещё разговаривала якобы со мной. Мол, кусты трещат, она и решила, что это я. Возвращается домой – а я-то дома! Говорю ей: ну, пошли, глянем, с кем ты там разговаривала… – многозначительно заканчивает рассказ Юра и через некоторую паузу добавляет: – С тех пор бабы за малиной больше туда не ходят.

Медведи? Улыбка стремительно сползает с моего лица.

МЕДВЕДИ? Ах да, я же в России…

Прощаюсь. В потрясении, еду дальше, но Юра на машине догоняет меня и кричит в открытое окно, чтобы я следовала за ним. Плохо понимая зачем, еду. Мы приезжаем на Немецкое кладбище.

Юра не смог отпустить меня, не показав этой местной достопримечательности. Здесь немцами похоронены их солдаты, погибшие в годы Второй Мировой войны. Те имена, что установлены, выбиты на высоких, плоских, вертикально стоящих каменных плитах с обеих сторон.

Осознаю, что у меня нет к ним ненависти, хотя мой дед прошёл эту войну и был в концлагере, из которого его освободила Красная Армия. Чтобы заключить уже в наш лагерь за то, что он был в плену. Смешанные чувства: глупость какая-то все эти войны.

После экскурсии снова прощаюсь с Юрой и еду дальше своей дорогой.

Проезжаю мимо следующей деревни. В крайнем дворе прямо на бельевой верёвке сохнет большая простыня в виде американского флага. Россия – сплошные контрасты.

Собираюсь выяснить, насколько всё серьёзно с медведями. Догоняю двух мужиков, которые степенно идут по дороге, занимая её левую полосу – оба крепкой комплекции, с бронзовыми от загара спинами. Вокруг них кружат жирные оводы и слепни, но мужики абсолютно не реагируют на них, даже когда те садятся на кожу. Несут в руках флягу с чем-то мутным.

Навстречу им и мне бежит большой лохматый пёс, который, увидев меня, громко и воинствующе лает. Мужики решают, что он лает на них, и с громким матом вопрошают не хочет ли пёс незамедлительно огрести дюлей? После чего замечают меня, и ситуация разрешается.

Говорю, что я еду на веле из-под Питера и спрашиваю у них про медведей. Они останавливаются.

– Да, – лениво говорит первый, поставив на землю флягу, – сидели тут с мужиками у реки. Выпивали. А он прямо по реке плыл. Думали – кабан, а нет – он. Мужики хотели бежать, да так бы ему дорогу-то и пересекли, еле остановил…

– Да, нынче медведей больше, чем людей стало, – добавляет второй, хитро щурясь на меня.

Пёс ходит между нами, вывалив язык от жары.

– А… что вы пили-то? – хохоча, спрашиваю я, поглядывая на флягу с сомнительным содержимым. – Палёную водку, может, с галлюцинациями на закусь?

Первый мужик обиженно хмыкает и отворачивается вбок от проявленного мной недоверия. А второй осторожно и будто в отместку спрашивает:

– А не страшно ехать-то?