Мальформ

– Ты ужасен. – Ио покачал головой, но едва заметно улыбнулся.

– Какой уж есть. Но это помогло мне понять, что я точно не хотел бы связываться с таким заносчивыми и противными девочками, девушками и женщинами, вроде нашей Эдит. После этого случая мы более не виделись ни с тем парнишкой, ни с юной мисс Репейник – так мы ее дразнили. И я искренне надеюсь, что сегодня она не вспомнит о том злосчастном происшествии.

– Спасибо за откровения. Ты поступил как ребенок, им ты и являлся, судить не за что.

– Гора с плеч. Ты просто отпустил все мои грехи, дабы я мог согрешить снова с чистой душой, умом и сердцем!

– Отпускать твои грехи можно довольно часто, Уинтроп.

– Грех мой в том, что я счастлив без меры. Счастлив, что ты у меня есть. И никакая мисс Милтон не сможет этому воспрепятствовать!

Ио рассмеялся, похлопав ренвуара по плечу, другой рукой он оберегал тюльпаны.

Ванé снова думал о последовательности и закономерности. Все это вело его к Ио. А Эдит Милтон изначально присутствовала в неком замысле Единства касательно их судьбы.

Глава 6. Сближение

La convergence

“Думайте о прошлом лишь тогда, когда оно пробуждает одни приятные воспоминания”.

Джейн Остин

Эдит и Ханна наконец закончили с кормлением. Такую омерзительную жидкость цвета мясных помоев из банки с остатками овума, плаценты Первозданного, девушки перелили в бутылочку. На удивление – для мальформа эта смесь оказалось желанным лакомством.

Он получил порцию заботы, внимания и пищи, а теперь снова спал. Ханна сказала, что кормить его придется снова только через пару часов. Ох, какое облегчение! Служанка держала его на руках вертикально после кормления, пояснив, что нужно делать это во избежание срыгивания. И вот, voila, она вручила его юной ренвуар.

– Все в точности, как и с обычным дитём, – снова напомнила она. Хотя детей у нее не имелось. Но с мальформом она уже все это пережила. Скорее всего, девушка нянчила своих братьев и сестер? Этого Эдит не знала, а сейчас и не время об этом спрашивать, она утомилась и не смогла бы все равно воспринять рассказы о семье и родственниках Ханны с той долей внимания, которая требуется в подобных случаях.

Юная ренвуар послушно исполняла свои новые обязанности, просто прислушиваясь к данным ей советам. Ей вовсе не хотелось, чтобы мальформа вытошнило на ее плечо кровавым месивом. А рекомендации Ханны оказались действенны, еще и поэтому расспросы про ее опыт (и попытки подвергать его сомнениям) казались неуместными.

Мальформ же ощущался в объятиях Эдит куда тяжелее, чем ночью. Груз ответственности и невероятного бремени вдобавок к шести с чем-то фунтам телесного веса, которые он, вероятно, прибавил за столь короткое время после появления.

Она страшилась того, что он снова примет, будучи на ее руках, ту пугающую безобразную форму, но этого не произошло. Или же мальформ притворяется при Ханне, а как только та удалится, то преобразится вновь?

В таком случае Эдит могла его просто выронить на пол. Интересно, он переживет нечто подобное? А если швырнуть его в стену? А насколько сильной окажется ее травма при таком развитии событий? Ее голова взорвется от боли? Или же она и не заметит того, как сошла с ума? Ей снова вспомнилась танцующая Куинси из сна: если и представлялось безумие, то выглядело оно в понимании Эдит именно так.

Теперь она вообразила себя с отсутствующим взором, как размазывает кровь по стенам и поет… Ну и жуть! Эдит поежилась и представила, как подобные больные настроения испаряются в сладостных вздохах цветущих гортензий под окном и потоках жизнерадостного светлого утра.

Ханна поинтересовалась – нужна ли ей помощь с тем, чтобы одеться. Та отказалась, ответив, что точно обойдется без корсета, а услуги горничной могут понадобиться только в этом случае.

Кроме того, Ханна бы настояла на том, чтобы она нарядилась в красное. Эдит уже отворила шкаф (Куинси с ножом так и не появилась из его недр) и пробежалась взором, оценив разноцветный гардероб: голубое, синее, лиловое, желтое, горчичное, лимонное, кукурузное, шафрановое, да, желтый ее любимый цвет. Являлся таковым… Теперь у нее и эту сущую малость отнимут.

Глаза служанки и Эдит продолжали скользить по полоскам тканей. Наконец они остановились на черном пятне среди буйства красок – траурное платье, которое она не снимала после смерти отца почти год. После него другие цвета ей казались вульгарными, вызывающими, порочащими ее саму и утрату их семьи. И только-только Эдит начала постепенно возвращаться в мир цвета и жизни, начав с серого, темно-синего и томного фиалкового. И продлилось это совсем недолго…

Рядом с чернильным шелком соседствовал красный (точно знамя) кусочек. В него и вцепилась взором Ханна будто бык во время corrida de toros – ужасающей забавы жителей Эспани, во время которой нарядный мужчина сперва раззадоривал животное красным полотном, а затем всячески терзал на потеху толпе, кульминацией же становилось элегантное убийство. При взгляде на кровавую переливающуюся ткань никаких других ассоциаций у нее не возникало.

В гардеробе имелся лишь один такой наряд: велюровое тяжелое платье с длинным шлейфом. Учитывая предстоящую жару, утро ясно давало понять: солнце не сдаст позиций и продолжит превращать Британь в раскаленный тигель после полудня, а может и вечером. А сама мысль об этом удушающем наряде заставляла сию же секунду избавиться от него.

– Нравится? – поинтересовалась Эдит, когда сильная кисть Ханны заскользила по нежной и теплой ткани. – Возьми его себе. Оно мне даже большевато, а тебе, думаю, подойдет в самый раз.

Как только ей сошьют наряд ренвуаров, а это произойдет через пару дней, то все эти одежды ей более не потребуются. Она раздаст их. Разумеется, Куинси достанется ровно столько, сколько та пожелает, они с ней одинакового телосложения. И их крепкая дружба дает ей такое право. Конечно же, она не будет так рада этим платьям, как остальные. Ее подруга не пожелала бы для нее такой участи… Остальное пойдет для родственниц всех тех, кто работает в Милтон Хаус, и пансиона, где она обучалась. Тут уже девушкам будет весьма лестно. Ведь многие из них, включая не только сотрудниц, но даже некоторых учениц, не смогли бы себе позволить подобные одежды. Может, им они принесут счастье и изменят их жизнь?

– Что вы… Я не могу, – отнекивалась Ханна. – Куда же мне его носить?

– У тебя ведь бывают выходные, – не сдавалась Эдит. Она тоже упертая, когда это того требует, и когда вовсе не хочется весь день потеть в бархате.

– Верно. – Ханна извлекла платье из платяного шкафа и приложила к телу.

– У меня есть пара дней, чтобы пощеголять во всех цветах радуги, перед тем, как весь мой выбор будет состоять из одних оттенков мясного, – добавила Эдит. – А тебе, моя дорогая, очень к лицу.

– Просто красный – это мой цвет, – заливаясь румянцем, проговорила Ханна. – Еще до того, как… ну, появился Труман.

– Вот и славно! – воскликнула Эдит, резво извлекая из шкафа наряды других цветов. Она собиралась сегодня перевоплотиться в истинную джипси: нацепить желтое, золотое, фиолетовое, зеленое. Все и сразу! И этого у нее никто не отнимет.

– Благодарю вас, мисс Эдит. – Горничная свернула подарок в аккуратный квадрат и уложила его пока что на кровать. – Что нибудь еще?

– Не стоит, мне только в радость подарить его тебе. Нет, на этом все, спасибо.

Ханна сделала книксен, устроила платье на своем предплечье, как истинный матадор – знамя, другой рукой собрала перепачканные простынки мальформа и удалилась.

Эдит с облегчением выдохнула. Ей отчего-то стало даже приятно остаться в одиночестве. В одиночестве… Теперь она не одна. И никогда не будет таковой. Девушка повернулась к кроватке существа, замерла на некоторое время, бултыхнувшись в омут раздумий, а затем вернулась к нарядам.

Хотя до этого мысль о том, что она снова останется наедине с отражением ее разума и души, пугала до мозга костей, сейчас та уже не ощущалась такой нестерпимо жуткой. Наверное, Эдит устала от общества Ханны, та вела себя точно так же, как и Аддерли. Хотела от нее большего, чем она могла бы дать им всем. Сколько времени еще пройдет, чтобы принять себя в роли ренвуара? Вдруг этого и вовсе не произойдет?

Шаг за шагом. Эдит спускалась по лестнице со второго этажа, осторожно неся мальформа – тяжело, но физическое переутомление ей не повредит, это поможет ей провалиться вечером в сон без лишних ментальных терзаний.

Знаете, когда ваш мозг так переутомился, а корпус и конечности – нет. Обычное дело для благородных дам, которые ничего не делают. И потом ты не можешь уснуть, потому что тело не получило должную порцию движений, разум просит его угомониться, но оно непослушно ворочается в постели, то и дело поднимается, чтобы попить воды, а может и прокрасться на кухню. Эдит просто предчувствовала, что если не утомится телом, то точно не сможет спать спокойно. Ночь могла готовить для нее свои сюрпризы. Маленький мальформ сладко посапывал, но, как знать, вдруг он сумрачное создание? Если Ханна утверждает, что они похожи на детей, то он может просыпаться и реветь всю ночь, требуя внимания и отвратительного овутического раствора.

Коридоры с красными стенами и зелеными абажурами при свете дня не напоминали нечто инородное, подводное и немыслимое. Пространство сузилось до привычных широт и высот. Она быстро прошагала по этажу к лестнице с вычурными перилами и балясинами, со стены на нее неодобрительно поглядывали портреты предков: все в красном, самодовольные, строгие и напыщенные, по-королевски грандиозно величественные. А все из-за того, что так их изобразил какой-то художник. Портреты лгали. Всегда.

Но не одни люди и мальформы на картинах будут взирать на нее подобным образом. Ха! Эдит нарядилась точно на карнавал, нацепила на себя все самое яркое, пестрое и нелепое: желтое платье, расшитое мелкими голубыми цветами и золотыми птицами, лиловую легкую кружевную пелерину, которая не шла ни к селу, ни тем более к городу, зеленые туфли с пряжкой, самую вычурную серебряную брошь, состоящую из переплетающихся колец, золотые серьги с изумрудами, а волосы сзади собраны бантом цвета фуксии. Более несуразного наряда и придумать нельзя, но ей это удалось. Битва против системы начинается с осознания, что тебя эта самая система не устраивает.

Ни Ханну, ни Аддерли, ни других слуг и мальформов она не заметила. Уверенно и бойко Эдит промаршировала в гостиную, держа мальформа на чуть вытянутых руках будто блюдо с жареным поросенком.

Тут и там виднелись розы: алые, багряно-красные и бордовые. Они распустились во всей пышности – в маленьких вазах на тумбах и столиках, и в сосудах-амфорах, стоящих на полу – везде и всюду. Запах они дарили нежный и такой дивный, но вот радости своим видом не вызывали. Ей думалось – теперь несколько цветочных лавок опустошены из-за нее, а тот, кого бы эти цветы воистину могли обрадовать, останется ни с чем.

Чувство вины быстро улетучилось и сменилось внутренним бунтарством. Внешне оно уже дало знать о себе не только картинам, но и ее матери. Та сидела за большим столом в одиночестве. Леди Милтон сегодня надела платье цвета красного вина с бежевым кружевом. Иногда даже столь рьяным ренвуарам, как она, надоедал нескончаемо красный цвет, оттого в одежде появлялись иные акценты, ведь это не запрещено. Да, да, ренвуары вовсе не носят красного исподнего! А еще: носки с чулками, шляпы, драгоценности, булавки и запонки… Кто-то, безусловно, переусердствует и с красным золотом, и с рубинами – но это дело вкуса (или безвкусицы). Уж Эдит точно не собиралась носить абсолютно все кровавое.

– Что это такое, Эдит?! – негодовала мать, оторвавшись от газеты и явно не оценив ее вид. Вряд ли там на первой полосе уже сообщали всему Вилльфору и провинции Британь о том, что единственная девушка в Милтон Хаус, у которой не имелось мальформа, его (наконец-то!) обрела. Теперь она абсолютно ничем не отличалась от всех, кто тут живет. Но, возможно, в колонке новостей в завтрашнем выпуске “Морнинг Кроникл” будет сказано об этом.

Эдит не ответила матери, а просто покружилась на месте, прижимая его к себе.

Та вздохнула, устало отложив пенсне и газету. Теперь дочь, замерев на месте, отметила, что в таком же возрасте будет похожа на нее. У девушки голубые глаза матери и такие же волосы, правда их пока что не подернула паутина седины. Неужели в будущем сама Эдит так же будет сидеть за чтением газеты на этом же самом месте, вопросительно изгибать бровь и раздувать крылья носа, негодуя от поведения собственного ребенка, который отказывается носить красное?

Ей стало немного стыдно, поэтому она подошла и поцеловала мать в теплую, но сухую щеку. На влажных розовых губах осталась пыльца пудры. Эдит стерла ее рукавом, а леди Милтон пальцами поправила туалет в том месте, где кожа лица стала не такой по-благородному белой. После она достала из портсигара папиросу и, установив ту в золоченый вилкообразный мундштук с маленьким рубином, закурила, свободной рукой размахивая спичкой. Запах серы быстро испарился, сменяясь зловонием табачного дыма. Никакие розы не смогли бы скрыть его. В свете солнца витиеватые фигуры и кольца, окружившие леди Милтон, напоминали тающих ночных призраков.

Эдит поморщилась:

– Не кури при ребенке! – сделала замечание она. – Поздравляю, отныне ты стала, хм, бабушкой!

Мать уже покончила с завтраком – яйцо всмятку и “Эрл Грей”, сорт чая, названного в честь премьер-министра Чарльза Грея, который ныне давно ушел на покой, безутешно силясь реформировать Британь под управлением франкийских королев. А теперь наступила следующая часть ее утреннего ритуала – чтение газеты, курение и перелистывание произведения Александра Дюма про Трех Мушкетеров, сопровождаемое возгласами о том, что в этой фантастической книге ничего не говорится про мальформов.

Эдит не особо интересовали франкийские писатели и приключения кавалеров, размахивающих шпагами, “один за всех, все за одного” и все такое прочее – это уж слишком напоминало Единство, даже если про мальформов там ни слова.

Сейчас она собиралась всему этому помешать. Раз уж ее жизнь кардинально переменится отныне, то и матушкина – тоже. Дочь собиралась нарушить привычный для той уклад.

На удивление мать послушалась и потушила папиросу, докурив ту лишь наполовину, а “Три Мушкетера” остались лежать в стороне.

– Можно? – поинтересовалась леди Милтон, протягивая руки.

Эдит вручила той долгожданный дар Первозданного.

– Все не так уж плохо, – изрекла мать, изучая маленького мальформа. Тот продолжал спать и сладко улыбался во сне. Интересно, какие они видят сны?

Никаких зловещих метаморфоз вновь не произошло.

“Все чудовища днем исчезают”.

В руках матери пребывал все тот же милый розовенький младенец с тремя крепко сомкнутыми глазками. Его третий глаз и вовсе казался незаметным, сейчас девушка обратила внимание, что веки на нем без ресниц, в то время как два других густо усеяны светлыми волосками.

Мать удовлетворила любопытство и вернула дитя дочери. С нее хватит. Пусть Эдит сама занимается своим мальформом.

– А где Аддерли? – Не то чтобы ей стало слишком интересно или любопытно, но она просто спросила.

– Сэр Аддерли, – поправила ее мать, – прояви почтение.

– Да, простите, маман, сэр Аддерли, – с нажимом исправилась Эдит.

Мальформы знатных ренвуаров получали их же титулы, но не звать же его каждый раз – “лорд Аддерли от Милтонов”. Мать права, непременно к старшим следует обращаться с должным почтением, но ей не до этого.

– Поехал за форм-доктором. Они скоро прибудут… – Мать взглянула на карманные часы, Эдит тоже. Сейчас стукнуло одиннадцать с небольшим.

– Хорошо. – А что еще оставалось сказать?

По строгому и сухому лицу матери трудно понять: радовалась ли она на самом деле, гордилась ли или чувствовала что-то еще. Она глянула на портрет отца, висящий за спиной леди Милтон. Он тоже лгал. Отец в последние годы жизни выглядел каким-то картонным, серым, изможденным. Тут же он игриво улыбался из-под фактурных усов, шевелюра его блестела изящными мазками масла, глаза горели голубым огнем. Уж он точно радовался за Эдит и ее вуаритет.

– Он бы тобой гордился, дорогая… – как-то уж тоже совсем по-бумажному прошуршала мать.

Эдит молча кивнула, она сомневалась в том, чтобы отец всецело поддержал её нежелание стать частью семьи, истинным ренвуаром из рода Милтонов. Но его с ними нет, поэтому она вольна думать про его возможное поведение по-всякому. Это может помочь. Ей вспомнилось, что даже ложные надежды – это все-таки надежды, а они помогают если уж не яростно бороться, то верить, покуда не придется смириться.

Леди Милтон позвонила в колокольчик, чтобы Ханна убрала со стола.

– Я буду в саду, – ответила та и, собираясь уходить, прихватила томик Дюма, портсигар и спички. Своим привычкам все-таки трудно изменить.

Так отчего же ей следует так легко и радостно отказаться от прежней себя и от своих привычек, предпочтений и желаний?

Эдит снова осталась одна, но и не одна одновременно. Странное чувство!

Глава 7. Возможность

La possibilité

“Он не упустил ни одной возможности упустить возможность”.

Джордж Бернард Шоу

Почтальон приехал! Ох, нет, показалось. Синей с красным формы нет, вполне обычный серо-коричневый наряд, зато есть фуражка и сумка на ремне. Кто-то с важным посланием! Она увидала его из окна, как он рысью на пегой лошади приближался по подъездной гравийной дорожке, разрезающей бархат зеленых полей перед их домом.

Отец что-то сказал, но она не услыхала, матушка занималась чаем. Они слишком нерасторопные, чтобы взять и вот так вскочить из-за стола. Но Куинси не отличалась медлительностью, а коль что-то происходило, то не могла сидеть на месте. Терпеливость – это тоже не ее конек.

Куинси Бёрни, держа в одной руке едва надкушенный бутерброд с маслом и вишневым сиропом, поспешила навстречу вестнику.

Тот спешился, но не успел взяться за дверной молоток в виде вороньей лапы, в этот же миг отворилась зеленая дверь небольшого и ухоженного, прямо-таки игрушечного, домика.

Взгляды девушки и посыльного встретились. Быстрое приветствие, щепотка учтивости, упоминание сегодняшней жары, вот уже и прощание. Гонец мчит дальше, а Куинси стоит на пороге, провожая того взором. Теперь в одной руке у нее бутерброд, а в другой – записка, в ней она узнала почерк Эдит, и вдобавок письмо более официальное, но тоже от Милтонов.

Первым делом она открыла записку, адресована она ей лично. Для этого она поместила хлеб меж губ, теперь руки свободны. Развернула послание и ужаснулась увиденному.

“Милая Куинси, это случилось. Он выглядит вот так. Приходи скорее.

Твоя Эдит”

Так и застыла она, а встрепенулась только тогда, когда вишневый сок капнул на полы ее голубого платья. Масло на жаре уже подтаяло и норовило присоединиться к алому пятну на ее наряде. Стараясь не запачкать письма и все кругом, девушка сложила бутерброд пополам и запихнула все в рот, не как леди, а как самая что ни на есть деревенщина. Ком стоял в горле, проглотить все это она бы не сумела.

Куинси поспешила в дом, молча протянула отцу письмо от Милтонов, а сама опустилась напротив, силясь протолкнуть завтрак дальше в горло и салфеткой оттереть пятно.

– Ужас какой, бедное дитя! – воскликнула матушка, заглянув через плечо в послание Милтонов и подтверждая наихудшие опасения Куинси.

– И в честь этого званый ужин. Мальформы, ренвуары! Ух! А мы должны посетить их, – добавил отец и решил наконец: – Будем собираться тогда… Как иначе?

В маленькой семье Бёрни никто не являлся ренвуаром, если только неупомянутые предки когда-то давным-давно. Жили они в отдалении, а единственная обитель, кишащая мальформами – это Милтон Хаус, располагающийся в миле с небольшим от их свободных от этого проклятья маленьких владений.

Но Милтоны – семья влиятельная, даже если их одержимость мальформами принималась четой Бёрни с превеликим трудом, с ними стоит водить дружбу, как и проявить соседское уважение, коль на то пошло.

– Я сейчас же поеду. Возьму Графа, – сказала девушка, посмотрев на них. Графом звали единственного их жеребца. – Потом пришлю его назад с кем-нибудь, чтобы вы добрались.

– Конечно, конечно, – закудахтала и захлопотала мать. – Вот же оказия! Мы совсем к такому не готовы!

– Еще должен зайти Льюис, – предупредила Куинси отца. Тот неодобрительно нахмурился, шевеля усами, но затем кивнул, быстро напомнив ей, что доктор Льюис Делл – не лучшая партия для его принцессы, будучи акушером, тот вечно будет окружен нагими женщинами – благородными и даже всяческими блудницами, а они сами будут раздвигать перед ним ноги! А в это время его любимая дочь будет еще ему с этим ассистировать. Про клятву и долг профессии старый отставной офицер и слушать ничего не хотел.

Куинси уже сделала, казалось, небольшой и незначительный выбор. Ее подруга оказалась в беде, с ней случилось несчастье. Льюис подождет и поймет ее. И конечно же переживет встречу с ее родителями.

Отец все еще ворчал, к нему подключилась и мать. А Куинси двинулась к себе с целью переодеться, по пути думая о том, что у отца с матерью – офицера и учительницы музыки – мало чего общего, но они все-таки что-то друг в друге нашли и живут себе вполне счастливо. Отчего же у них с Льюисом по их мнению нет никакого будущего, точек соприкосновения ведь куда больше?

Но все это теперь мелочи. Бедная Эдит! Она так не хотела этого, но несчастье ее настигло. Теперь она ренвуар… Что же это такое, какая-то злая шутка?

Облачившись в наряд для верховой езды, Куинси поспешила во двор. И вот она уже несется по белой-белой дорожке на черном-черном Графе. У нее есть возможность помочь дорогому другу, она ее не упустит.

“Эдит, моя бедная Эдит. Я скоро, только подожди еще чуть-чуть, не натвори глупостей!”

Городской шум утих, слышны лишь цокот копыт и скрип колес. Жмущиеся друг к другу здания из бежевого и красного кирпича остались далеко позади, как и угольный чад из печных и заводских труб, вечно кружащийся над Вилльфором. Он сменился прозрачной ясностью василькового неба.

Кэб с Ио и Ванé несся по проселочной дороге в Милтон Хаус. Когда они смотрели по сторонам, отвлекаясь от общества друг друга на сущие минуты, то видели только бескрайность полей. Потом вновь Ванé привлекал тот, кто с ним рядом. Его волосы, ресницы, колени и ладони, губы, глаза и уши.

Но еще возникало странное и почти непреодолимое желание, остановить экипаж, выскочить из него вместе с ним, да побежать куда глаза глядят. Бежать так долго, пока не покажется нечто, дающее знать – плоская местность закончилась. Лесная стена, озеро с крутым берегом, бурлящая река, обрыв или овраг, какая-нибудь деревушка… А затем улететь. Ничто не сможет остановить их. Безумие какое-то, но отчего-то хотелось все отринуть, остаться в этом теплом погожем дне навсегда среди неба и травы. Затеряться здесь и никогда не возвращаться к прежнему. Но он этого не сделал и не сделает. Шанс все еще есть, но его что-то останавливало. Вероятно, представление удивленного взора Ио? Его возгласы несогласия? Эта возможность ускользала из рук, таяла в зное, если он не согласится с Ванé, то нет в этом никакого смысла, а Ио не согласится.

Мальформ уже скинул плащ, а он – сюртук. Становилось слишком жарко, от палящего солнца и расцветающей духоты. Эх, бедолага Ио! Его крылья покрывала еще одна тканевая завеса с ремнями и пряжками, чтобы уберечь пыльцу, без которой тот не сможет взлететь. Если дамы и даже некоторые джентльмены утягивали свои телеса корсетами, то некоторым мальформам тоже приходилось делать это же, некоторые части их тел просто мешались в быту, и его Ио не исключение. Крылья легко можно повредить в городской суматохе, а если он их расправит, то в подобном транспорте или даже в весьма небольшой комнате они уже не поместятся. Поэтому некое подобие перекрестного корсета удерживало, скрывало и защищало их.

– Когда мы закончим с этим, то могли бы остаться ненадолго, чтобы ты полетал, как на это смотришь? – предложил он, силясь с желанием коснуться его крыльев. Это запретная зона. Кроме того, если достаточное количество пыльцы попадет на тебя, то и сам ты окажешься в воздухе, а стукнуться макушкой или перевернуться вверх тормашками прямо на ходу у Ванé никакого желания не имелось.