Я дарую Вам презренье. История безымянного человека

– Наша безопасность даже навела справки. Оказалось, что настоящее поведение – это не что иное, как рецидив. Я бы хотел так считать, по крайней мере. Рецидив прошлого. Рецидив того образа жизни, которого придерживался этот молодой человек и прекрасный сотрудник в лихие студенческие годы.

Увы, студенческие годы остались позади, вместе с ними и значительная часть здоровья, несбывшиеся мечты, не найденное место в жизни, а так же и несостоявшийся гений логики и математики. Рецидив?! «Нет!» – хотел ответить Он. Двойственность, а то и вообще многогранность натуры, от чего Он страдал, проявлялась всегда, сколько Он себя помнил. И то, что сейчас собственник называл рецидивом, было не что иное, как берущая верх иная сторона его натуры, в то время, когда логически-рациональная, уйдя на забастовку, оставила поле незанятым.

– Обильное употребление алкоголя, избыточность в отношениях с противоположным полом, приводы в милицию, после нескольких случаев пьяного дебоша и хулиганства, сон на рабочем месте – на все это мы до поры до времени закрывали глаза. Закрывали, пока это не стало сказываться на работе.

«А! Вон они куда…» – выдохнул Он, прогнозируя, будут ли Его воспитывать или сразу уволят. Но, похоже, пока что увольнять не собирались.

– Учитывая заслуги, отношение к делу и потенциал сотрудника, я думаю, мы должны дать второй шанс нашему коллеге, сбившемуся с пути, – продолжал собственник, буравя взором Его. – Думаю, каждый должен найти в себе силы и принять участие в его судьбе, чтобы спасти специалиста и хорошего человека, – уже перегибал собственник. От его слов присутствующие едва сдержали гримасы удивления и отвращения. Но кили их лица были устремлены на Него, то и видеть их мог только Он, потому их невербальное отторжение предложения собственника осталось откровением лишь для Него.

– В советские времена в таких случаях сотрудника брали на поруки, – усмехнулся собственник. – Я бы хотел, чтобы нечто подобное было внедрено и у нас. Как Вы считаете? – обратился он к ИчАру. Та тут же подскочила на месте, поправила худосочной ручонкой свои стекляшки на носу и произнесла слащавую до тошноты речь корпоративного деятеля, которая сводилась все к тем же посылам: команда, командный дух, плечо товарища, профессиональный рос, взаимовыручка и работа на результат ради всеобщего блага. От её речи даже собственник сморщил нос, но все же похвалил барышню и продолжил:

– Прекрасно! – молвил он. – Я рад, что мое предложение нашло ободрение среди коллектива. Потому, думаю, кураторами, давайте их назовём так, предлагаю назначить наиболее близких коллег и, я уверен, друзей заблудшей души, – собственник обвел всех присутствующих взором. Половина из них тут же втянула в плечи шеи и стала невидима. – Я думаю, лучше всего с этой задачей справятся Игорь и Карина.

Это был даже не гром среди ясного неба! Это был приговор!! Он было тут же хотел подскочить, произнести встречную речь, изобличить, вспомнить, высказать все, что за столько лет накипело, вспомнить месячные командировки, что стало одной из причин разлада в семье, а потом… а потом Он не нашёл в себе сил не только подняться и уйти, но даже обставить тот эффектной речью. В Нем просто не нашлось сил.

Игорь и Карина тоже не особо горели желанием взвалить на себя ответственность за Него. Но промолчали, закусив губы.

– Вот и прекрасно. Теперь я хотел бы, в завершение нашей встречи, услышать от виновника торжества что он думает по этому поводу и…

– Он думает… – вырвалось у Него, и тут же спохватившись, неоднозначно добавил, – Он думает, что все будет хорошо.

– Ну вот и прекрасно! – окончил совещание, которое таковым, собственно, и не было, вставая собственник. – Можете вернуться на свои рабочие места.

6

Ночь Он провёл прекрасно. По крайней мере такого чувства облегчения и радости по утру не испытывал уже давно.

Сон Его поглотил целиком, лишь только Он добрался до своего жилища. Вторая половина дня прошла в косых взорах сотрудников, до коих Ему не было большого дела, в периодическом, наигранно-материнском, а потому ироничном и в чем-то даже с элементами издевки завуалированной под заботу, внимании Карины. Карина появлялась у Его рабочего места с завидной регулярностью, клала руки на плечи, произносила нравоучительные речи, посмеивалась при этом, обещала сделать из Него человека и всячески уклонялась от встречных попыток прикоснуться к себе. Это для неё была игра, которая пока забавляла и суть которой она до конца ещё не осознала.

– Карина, дорогая, – просил Он, потирая глаза. – Давай поговорим завтра. Я сейчас…

– Но как же завтра, дорогой! – вскидывала она вверх свои руки отчего становилась высотою с Эйфелеву Башню (по крайней мере таковой она в тот момент казалась), удручалась и продолжала. – Обещания начать новую жизнь с завтрашнего дня – это Твоя излюбленная фраза! – напомнила она. – Ты на мне даже жениться как-то обещал. С понедельника, правда, а пока…

Он такого не припоминал, но и исключать не стал бы – мало ли чего наговоришь барышне, в состоянии алкогольного опьянения, особенно когда добиваешься от неё вполне определённых уступок.

– Хорошо, начинаем сейчас! Только оставь Меня в покое. Я начинаю трезветь и становиться на путь исправления… – отмахнулся Он.

Но, увы, Карина упивалась ситуацией. Её вдохновляла возможность ответить своему обидчику, негласно переданному ей на перевоспитание и потому, как она считала, теперь зависимому от неё.

– Дорогой, – шептала она с придыханием на ухо. – Теперь, если хочешь, чтобы у нас с Тобой было все хорошо, и наш собственник больше не расстраивался в отношении Твоей персоны, нужно ставить меня в известность о своих перемещениях…

– А лучше перееду Я к тебе домой и поселюсь рядом с холодильником! – парировал Он, потирая голову.

– Обязательно! – простонала она на ухо, имитируя былую их близость, добавив теперь в это элемент сарказма. – Я тебе прямо возле него и постелю. Ковричек!

– Это было бы великолепно! – кивнул Он, видя её отражение в мониторе. – Именно о такой жизни я и мечтал. Беззаботная жизнь на чем-то теплом с доступом к пропитанию и к телу…

– А вот тут, дорогой, придётся перебиться! – прошептала она, поглаживая Его по голове. – Это нужно ещё заслужить.

– Буду служить! – отрапортовал Он, – Как сторожевая собака! Только корми, пои, коврик не отбирай и по весне случку организовывай…

– Ну и хамло же Ты! – хлопнула ладонью по щеке она играючи. – Собственно, чему я удивляюсь?!

– Ничего не могу с Собой поделать в обществе столь обворожительной и временами доступной особы, – поморщился Он, но удержался чтобы не поднести руку к лицу.

Отделаться от Карины оказалось делом невероятно сложным и лишь мужской санузел, извечный друг унитаз и кафельная стена справа, позволили остаток рабочего дня провести в относительном спокойствии. Собственно, спать Он начал уже там, а продолжил дома…

Разбудили Его хлопающие двери. Рабочий день оканчивался, сотрудники готовились к отходу по домам.

В коридоре, сразу же за дверями, Его ждала Аля. Просто стояла под стенкой и ни куда не уходила. Похоже, ни кто не обращал на неё внимания и она старалась таковое не привлекать.

– Привет! – улыбнулась она, только лишь Он показался в проеме двери.

***

Спали они вместе. Но спали раздельно. Он, даже не раздеваясь, рухнул на кровать и тут же заснул. Она, лишь вздохнув от выпавших сегодня тягот, отправилась в душ.

Ночь выдалась тяжелой. Не в пример предыдущей. Даже изрядно напиваясь, Он спал куда лучше.

Всю ночь Ему снились яркие насыщенные сны, полные тревоги и скрытой опасности. Порой Он срывался и падал на дно глубокого оврага, в траву, что тут же хватала Его и не желала отпускать. Вырвавшись из её объятий, Он просыпался и чувствовал, как что-то руки отдаляются от Него. Он видел Алю и вновь закрывал глаза. Овраг ни куда не исчезал, а его отвесная стена не позволяла двигаться дальше. Но Он знал, почему-то знал, что Ему нужно именно туда, вверх. Не в сторону, не вниз по ущелью, а именно вверх, к звездам и лунному свету, что там, наверху, должно быть разливается по бескрайним просторам степи. И Он карабкался, напрягался всем телом, срывался, падал и вновь ощущал крепкое прижатие то ли рук, то ли травы, вырывался, отшвыривал всё это назад и вновь лез наверх.

Подъем казался бесконечным и неимоверно трудным. Подыматься оказалось куда сложнее и неприятней, чем предаваться свободному полету в бездну, на дне которой Его ждал до того сокрушительный удар. Но Он как-то очухался, пришёл в себя и чувство самосохранение, что голосом в голове твердило о необходимости поскорее покинуть дно оврага, гнало Его вверх, иначе… Но что иначе, Он уже не мог различить, потому что под Его ногами, ровно там, где Он только что лежал, цепляя Его даже здесь, на высоте в десяток метром, пронеслась селевая лавина, сметая все на своем пути. Пронеслась и оставила за собою мутное пятно из жижи, песка и мелкого камня. Дороги вниз теперь уже не было, а останься Он там, внизу, поддайся на уговоры второй своей половины, то быть бы Ему сейчас погребенным под толщей глины, песка да мелкого камня, быть залитым этой селевой массой и тогда…

Но Он все же начал путь, и теперь каждая секунда промедления стоила Ему потерей сил, сил, которых так не хватало. Слабость, лень и головокружение накатывались на Него. Каждое движение вверх давалось всё с большим трудом. Каждая травинка, за которую Он хватался, каждый камешек, на который Он опирался, любая расщелина – все сейчас годилось, лишь бы вверх, лишь бы подальше отсюда…

Пот заливал глаза, рубаха превратилась в единый мокрый ком от которого хотелось избавиться. Ветер порывами пытался отодрать Его от вертикальной поверхности стенки оврага, песок и камни, сыпавшиеся откуда-то сверху, попадали в глаза, засыпались за шиворот и там, смешиваясь с потом, превращались в абразивную смесь, что тут же размазывалась рубахой по спине.

Но Он двигался, прилагал столько сил, сколько, казалось, не истратил за всю свою жизнь. Каждый сантиметр, каждый уступ, все запечатлевалось в Его сознании. Он давно потерял границу где кончается сон, а где начинается реальность. Все было реально, настолько реально, что Он удивлялся обилию красок, их насыщенности и качеству проработки деталей. Он ощущал, что это, должно быть, сон, но при том не давал себе в этом уверовать, ибо, уверуй Он в это, вся борьба оказалась бы напрасной.

Стена понемногу сдавалась, уступала, уходила вниз, где пронесся ещё не один поток, превратив приятное лежбище из высокой травы в несовместимую с жизнью среду. Верхний край стены оказался неровным, с осыпавшимися вниз значительными фрагментами, непрочными кореньями трав, росших настолько далеко, что до них было так сразу и не добраться. И тут то Он осознал, что подъем был не самой сложной и трудоемкой частью всего предприятия собственного спасения. Предстоял куда более сложный и затратный с точки зрения сил и времени процесс, чтобы преодолеть тот предел, который разделяет отвесную вертикаль и покрытую невысокой и уже пожухлой травой горизонталь.

Он тянулся изо всех сил, мокрая рубашка скользила по поверхности, и Он, в который раз, сползал вниз, так и не сумев закрепиться. Сверху светила луна, блестели звезды, шумела ночная мошкара, а под руками в очередной раз оставался клок травы, вырванный при очередной попытке.

Сон сменялся явью, явь входила в сон, и Он ощущал чье-то тепло, разливающееся по спине, чьи-то руки и горячее дыхание в затылок. И вновь явь уходила, возвращая Его в сон.

Как оказался наверху, Он не понял и не помнил. Он просто лежал на спине, тяжело дышал, а сверху блестели все те же звезды и Млечный Путь, зовущийся здесь Чумацким, россыпями звезд звал Его в дорогу. Усталость не позволяла Ему подняться, последние силы ушли на подъем и борьбу с краем обрыва, но Он был уже наверху! Внизу, в овраге, вновь что-то зашумело и Он был рад, что сейчас находился не там. Все было хорошо, Он перевернулся на бок. Руки болели, сорванные ногти кровоточили, изодранная спина исходила зудом от попавшего туда песка, но Он был спасен и видел то, ради чего проделал этот путь. Прямо посреди бескрайне степи, как Он и представлял себе, залитой лунным светом, стоял дом. Дом Его мечты!!! Не иначе!!! Двухэтажное строение из дерева и стекла. Покатая крыша с изящными коньками, двери цельностеклянные во всю стену и за ними уют и спокойствие, что влеки и были сейчас залиты светом. Дом стоял прямо посреди поля и ни ограда, ни палисадник, ни единое деревцо или куст не добавляли картины своим присутствием. Дом стоял сам по себе и даже дороги, ведущей к нему, не было.

Он поднялся весь преисполненный радости и вдруг осознал, что дом столь же далёк, как и тот подъем, который Ему пришлось пройти… И Он был готов проделать и этот путь, но… В сон ворвался звук будильника. Будильник своим надсадным китайским потикиванием был способен извести любого и, естественно, сон поплыл, картина потеряла ясность, цвета как-то сразу стушевались и Он, подхваченный волной, тут же был выхвачен в реальность… Но за миг, за один небольшой миг, что отделял Его от реальности, дымка в Его видении подернулась, и Он увидел все так, как не видел до того. Идиллия вдруг рухнула, поле превратилось в изъеденную язвами поверхность, кишащую неведомыми Ему омерзительными существами, а дом, точнее то место где тот только что стоял, превратилось в груду развалин, поросших вековыми мхами и превратившийся в прибежище ещё более отвратительных и опасных тварей.

Пробуждение было не из приятных. Ощущение того, что Его избили громадным молотом, наилучшим образом описывало состояние, в котором Он скатился с кровати. Действительно, рубашка, с которой он вчера не успел расстаться, висела изрядно промокшим комом на нем. Пот оставил по себе след и на простынях. Он с трудом поднялся, а из дальнего угла кровати, куда, похоже, в порыве страха она и перебралась, смотрела на него своими девичьими глазами Аля.

Ему стало стыдно, и Он поднялся на ноги. Поднялся, пошатнулся и едва не упал. Он жутко устал, устал прошлой ночью, устал во сне и сейчас хотел лишь одного – избавиться от этой особы, принять душ и завалиться спать, желательно с пухлой соседкой, что прекрасно готовила борщ, не требовала изысков в обращении, и наилучшим образом подходила в подобные минуты.

Но впереди предстоял непростой день. Непростой хотя бы потому, что… Он не находил слов.

***

Если говорить о состояниях, которыми Он каждый раз характеризовал утро, пропуская то через призму своего сегодняшнего самочувствия и восприятия действительности, то утро было неопределённым. Солнечный свет едва прорывался через тяжелые тучи, плотно устлавшие небосклон, редкие порывы ветра колыхали не просто листву, грозя попутно разделаться и с ветвями. Пешеходы, кутаясь в плащи и куртки, одетые не по сезону, спешили побыстрее проделать свой путь, убраться с неприветливой улицы побыстрее домой.

Погода разыгралась не по сезону. Он взглянул в окно, в прочем, без какого-либо интереса, и сделал глоток кофе. Кофе обжег гортань и свалился комом в пищевод. Но и это не беспокоило. Сон оказал на Него неизгладимое впечатление и, на удивление, не растаял вместе с приходом утра.

Не будучи по натуре приверженцем в подобном видеть принимать пророческие начала, Он все же не отрицал способностей мозга работать в ночное время, в какой-то мере даже автономно, анализируя некие входные данные, что были туда заброшены ранее. «Наверное, это что-то да значит!» – прорвалась одна из немногих оформившихся мыслей в это утро и Он удивился, что она, мысль, так же как и сон, появилась сама собою, в отрыве от Него.

Дело в том, что Ему нравилось то, как Он жил. Не то чтобы всё было идеально, но уж и совсем не плохо. Алкоголь позволял притупить чувство социальной неудовлетворенности, наркотическое опьянение развязывало руки, выпускало наружу Его естество, а обстоятельства все делали уже за Него. Он пил, употреблял, любил женское общество, таскался по злачным местам, попадал временам в переделки, как-то из них выбирался, но о том, чтобы кардинально сменить свою жизнь, о том даже не помышлял.

«Законы человеческого сосуществования, этическая и правовая стороны, – все это ограничивает человеческие свободы ради одного – выживания общества!» – вертелось у него в голове. И действительно, изобретенные или данные, как считали адепты церквей, нормы поведения были призваны сдерживать человеческую массу в определённых рамках, контролируя ту на микроуровне, на уровне отдельного индивида. Когда-то кем-то осознанные, за тысячелетия эти нормы были так глубоко инсталлированы в сознание каждого индивида, что, должно быть, передавались на генетическом уровне. Ограничения, ставшие давно нормой, служили всеобщему благу, спасая большинство от неуравновешенных единиц.

Этические нормы регулировали процесс воспитания и поведения, правовые оберегали общество от злоупотребления тех, кто нормами этики пренебрегал…

Должно быть, у каждого бывали моменты «озарения» в жизни, когда от удивления и ярости кипела кровь, потому что тот, кто поступал неверно, нарушал установленные правила, преступал закон или нормы этического поведения, оказывался в выигрыше. Те же, кто строго придерживался правил – всегда проигрывали в такой ситуации. Но в том-то и дело, что созданные для выживания общества как чего-то цельного, все эти нормы в значительно мере ограничивали каждый индивид. И тот, кто вырывался по той или иной причине из этих, с позволения сказать, оков, тут же воспринимался как нарушитель спокойствия и представлял опасность для всего общества. С таким боролись. Боролись всеми допустимыми способами, в том числе и радикальными.

Но что делать тем, кто всей своей сущностью ощущает всю искусственность системы, для кого лицемерие окружающих хуже потери собственного лица, кто ненавидит фальшь и нормы, заставляющие его быть обыденной серостью? Что делать таковым?! Что делать им в обществе, которое принципиально не воспринимает отщепенцев, индивидуалов, не таких, как они? Общества, которое ненавидит успех других, скрывая его маской лицемерного восхищения, за которым скрывается искаженное лицо лютой ненависти, злобы и зависти?! Что делать бунтарям в обществе, в котором бунтарей и лиц неординарных истребляли на протяжении столетий? Ответ один – спиваться…

Спиваться. Спиваться, уходя таким образом от действительности, которая не позволяет иным образом выразить свой протест, проявить себя, стать чем-то, что намного ценнее пресловутого «винтика в едином механизме»!!!

Он таким был не всегда. Значительную часть жизни Он помнил себя прилежным мальчиков, безоговорочно выполнявшим все наставления старших. Старшие говорили, указывали и направляли, формировали Его самосознание, Он же им верил и знал, что уж Они то Его точно не обманут. И вот теперь, достигнув возраста тех, кому Он в свое время беспрекословно подчинялся, с горечью осознавал, что Им откровенно манипулировали, заставляя делать то, что было выгодно взрослым, ни как не заботившимся при этом о Его взрослении, развитии и способности справляться с проблемами.

Мысли неслись мутной рекой в Его сознании, действительность проходила мимо, холодный ветер обжигал и заставлял дрожать, тело жило своей жизнь, борясь за выживание, мысли же уносили Его в прошлое, когда Он впервые ощутил разочарование, потому что девочка – ещё школьница – поступила не так, как Он того ожидал.

Наивный и доверчивый – Он сам удивлялся как смог дожить таким до девятого класса – вступил Он в пору полового созревания, когда подспудные мысли и гормональный фон требовали чего-то того, о чем взрослые беседы с ним доселе не вели, друзья лишь посмеивались, рассказывая полные наивности вещи, а девочки взрослели и наливались, вызывая почему-то те чувства, которых заочно Его заставляли стыдиться.

Спуск в метро не занял много времени, Аля послушано семенила следом, опасаясь даже приблизиться к Нему. В таком состоянии Он предстал ей впервые – угрюмый, резкий, погруженный сам в себя, полный контраст вечно ироничному страдающему похмельем персонажу, который ей приглянулся едва ли не с первого дня. Она следовала за ним по пятам и непонятные ощущения наполняли её, огонь разливался по телу…

Примерно те же чувства и то же огонь испытывал и Он, когда однажды, то ли после осеннего бала, то ли после иного мероприятия в школе, впервые оказался наедине с… Он помнил её досконально. Помнил эту вызывающе вздернутую юбку, отделанную снизу синими кружевами, серую блузу, обтягивавшую уже частично сформировавшийся девичий стан, запах выпитого алкоголя и громадные серые глаза, в которых горел огонь. Он помнил все, кроме её имени…

Она поцеловала Его тогда первой. Просто так взяла, зафиксировала голову своими руками и впилась губами. Он опешил, растерялся и не знал, что дальше делать. Непослушные руки куда-то лезли, что-то дергали, где-то гладили… Он потерял голову, а когда её обрел, то стоял всё в том же темном закоулке, улавливая остатки аромата алкоголя, выпитого нею. Но Он стоял один. Она исчезла, оставив Его здесь одного. Потом Он весь вечер её искал. И ему казалось, что вот-вот, сейчас, за углом Он догонит её веселый смех. Но лишь оказывался там, как встречал пустоту и лишь тот еле уловимый смех указывал путь дальнейшего преследования. Ему казалось, что она шутит над ним, быть может даже издевается, постоянно ускользая, заставляя преследовать и догонять. Но, увы, ей до Него дела не оказалось. Под самый конец вечера Он настиг всё тот же смех и был пригвожден к земле зрелищем, когда один из его друзей… Нет, для Него это было тяжелым зрелищем и крушением всех надежд. Последний год или около того, Он жил ею, ловил её взгляд, собирал информацию и мечтал… Ему казалось, что она если и не знала о Его увлечении, то уж точно догадывалась и от того ещё болезненней был тот факт, что финалом послужил непродолжительный момент в темном закутке вечерней школы, к которому Он, к слову, оказался не готов.

Ещё какое-то время Он жил ею, горечь, ненависть, ревность и презрение к себе переполняли Его, особенно когда она показательно, издеваясь над Ним, целовалась прямо на уроках то с одним парнем, то с иным… Это было больно… Больно было видеть её и больно было слышать от друзей пересказы историй их мимолетного единения, во многом, конечно же, правдивого, но не без элементов прикрас.

Не то чтобы Он стал посмешищем. Нет. Над ним подшучивали, как, в прочем, все достигшие возраста полового созревания подростки подшучивая стараются самовыразится, порой за счет унижения окружающих. Но осознание того, что Он оказался не готов к такому повороту событий, а так же то обстоятельство, что нарушитель правил и установок обязательно выигрывает – стали для Него открытием, перевернувшими в значительной мере мир.

В нем родилось нечто, что желало протестовать, но протестовать права не имело. Ломка цельной личности произошла мгновенно и незаметно для окружающих. Внутренние демоны взяли верх в «потусторонней» жизни, заключив соглашение разделить бытие на два раздельных лагеря.

В метро Аля присела, хотела было прижаться к Нему, но выражение Его лица, отрешенное, угрюмое и агрессивно далекое, остановили её порыв. Она встала рядом, соблюдая при том дистанцию приличия.

Сила Его воспитания была столь сильна, что даже осознание многогранности мира и неадекватности многих постулатов, вложенных в Его голову, не смогли проломить гранит социальной ответственности и культуры поведения в обществе. И под этой плитой, придавившей своей тяжестью Его целиком и полностью, развивалось то, что противоречило устоям общества и тем морально-этическим установкам, что в него закладывали.

Рано или поздно вторая сущность должна была о себе заявить. И по вступлении в годы студенчества, избавившись в значительной мере от родительской опеки, вторая сущность выплеснулась наверх, оставив нетронутой плиту добропорядочности. Выплескиваясь, преимущественно, по ночам, вторая Его сущность требовала предельного разгула, алкоголя, женского общества, мордобоя и прочих неподобств. Ночью Он мог таскать за волосы проститутку, решившую умыкнуть у него последнюю десятку, сочтя Его уже спящим, а следующим утром узнать, что той проституткой, снятой где-то под Госпромом, оказывалась барышня Его потока, теперь со страхом и ненавистью с похмелья взиравшая на Него. Днем Он искренне извинялся, произносил слова о том, что и Сам не понимает, как такое могло произойти, угощал её кофем и печеньем, тратя на неё даже больше той самой десятки, – теплые чувства уже начинали переполнять Его, невзирая даже на то, чем она была и чем занималась, и в тот же вечер, у себя, с неописуемой яростью вновь терзать её тело. Правда на сей раз без рукоприкладства и вырванных волос.

Собственно, первой постоянной Его девушкой и была та самая, с которой он днем был предельно обходителен, а ночью вторая Его сущность требовала совсем иного. Он её устраивал, она Его тоже… И ни её, ни Его не смущало то обстоятельство, что у Него были иные партнерши, претендовавшие даже на больше, чем просто отношения, как в прочем, и у неё не только одноразовые клиенты, державшие её продолжительное время при себе…