Остановка на пути домой

На сей раз Рохану тоже не удалось прийти к каким-то важным заключениям, потому что, согреваясь, он очень скоро почувствовал приятную предсонную тяжесть, а мысли его, теперь уже наяву унеслись в детство, к его деду.

Дед никогда его не поучал – и как же так получилось, что во всех своих делах – от важных до самых незначительных – Рохан руководствовался его уроками? Вот, например, дед научил его бороться с бессонницей. Какая могла быть бессонница у маленького мальчика? – ему просто не хотелось, чтобы прекращался поток впечатлений этого дня. Но он слышал, как сетовала по поводу бессонницы его бабушка, и тоже сетовал, а дед лукаво делал вид, что верит ему и хочет помочь. Для того чтобы быстро заснуть, говорил он, нужно некоторое время полежать без одеяла – пока не станет чуть-чуть зябко, а потом укрыться потеплее… Вот и сейчас получилось, как дед советовал, и, несмотря на обилие впечатлений дня и ночи, Рохан крепко заснул, и проспал уже без всяких сновидений до звонка будильника.

***

Ночная загадка недолго беспокоила Рохана. Нужно было сосредоточиться на текущих делах. Когда он вошел в рубку, там уже были двое: Дэвид, инженер защиты, и Александр, биолог экспедиции. Они просматривали ночные и утренние записи с периметра силового поля. Увидев Рохана они сообщили почти хором:

– У нас гости.

Удивительно, как по-разному можно было сказать одну простую фразу. Дэвид был обеспокоен, не сильно, но все же заметно. Все время, что они разговаривали, он постоянно то вертел заклепки на рубашке, то тер костяшками длинных пальцев глубокие височные впадины. Александр же сиял. Еще бы. Он же был биолог…

Пока было неясно, какую природу могли бы иметь мушки, каждый член экипажа принимал ту или иную сторону в зависимости от того, какой результат ему бы понравился больше. В пользу их естественного происхождения говорило отсутствие следов цивилизации на планете, тем более такой, которая способна была бы создать подобные искусственные системы. Внепланетное происхождение было также маловероятным: о цивилизации, настолько развитой не только чтобы создать мушек, но и завезти их на другую планету, было бы известно. Интеграция в межгалактическое сообщество происходила обычно на более ранних этапах.

Но каким образом живые существа могли бы уничтожать самые прочные земные материалы? Возможность для живых существ обладать инструментами, или вырабатывать материалы такого рода безопасно для самих себя казалась сомнительной.

Единственным на корабле, кто не сомневался, что предстоит иметь дело с живыми существами, несмотря на все противоречия, был Александр. Конечно же, ему этого страстно хотелось.

Не то, чтобы Рохан впервые видел биолога таким воодушевленным, но сейчас он был, несомненно, в одном из своих редких состояний. По правде говоря, Рохан довольно долго считал Александра угрюмым трудоголиком, едва ли не вовсе лишенным эмоций. Об этом свидетельствовала даже его фигура: грудная клетка, будто бы втянутая внутрь, вечно опущенная голова, будто он пытался прикрыть лицо густыми темными волосами. Казалось, единственным предметом, о котором он способен был – нет, не просто говорить живо, с неподдельным интересом – а говорить с другими людьми вообще – была его любимая наука. Со временем эта иллюзия, конечно же, развеялась. Александр оказался интересным собеседником, глубоким, много знающим человеком. Рохан нередко заводил с ним разговоры, начиная с будто бы почему-либо важных для него биологических вопросов и постепенно отклоняясь на что-то более отвлеченное. Рохану, конечно, было немного стыдно перед биологией, которую он так бесцеремонно использовал, но удовольствие от беседы перевешивало неловкость.

Сейчас Рохан на секунду пожалел о том, что душевный подъем его товарища пропадает зря, но было не до того.

На первый взгляд, местность вокруг корабля выглядела такой же пустой и безмятежной, как и вчера. Но камеры в приближении показывали совершенно другое. Экраны, казалось, были усыпаны мелкими черными точками. Это были те самые мушки… Они роились вокруг неприступной для них преграды. Поднимались они сравнительно невысоко – не больше метра-полутора. Движения казались бестолковыми и хаотичными. Поведение каких-нибудь земных насекомых – да те же мух – представлялось бы более осмысленным.

Его товарищи, видимо наблюдали за ними дольше и пришли к другому мнению.

– Чем больше я на них смотрю, тем больше мне кажется, что во всем этом есть какая-то закономерность. Обсчитать их траектории практически невозможно… – Дэвида нисколько не воодушевляла загадка природы мушек, было бы только, что обсчитать. – Но мне кажется, они либо изучают экран, либо хотят через него проникнуть. А если так, получается, они понимают, что есть что-то для них интересное? Откуда они знают? Может, кто-то посылает сигналы отсюда?

– С некоторой вероятностью под экран могли попасть их сородичи. Вот и общаются. – Рохан сказал это почти машинально, и вдруг испугался собственных слов. Он подумал о том, как быстро они находили все зонды. И почему это сразу не пришло ему в голову? Выходило, что вся поверхность пустыни была под контролем этих мушек. А если это только дозорные? Пчелы – то есть мушки – разведчики. А если основной рой где-то прячется до времени?

– Я мечтаю изловить хотя бы одну мушку с той самой минуты, как мы сели, – почти совсем по-детски сказал биолог. Точно, мушки интересовали его сами по себе, вне связи с их количеством и возможными последствиями. – Пока не придумал, как это сделать, – и вдруг, совсем неожиданно добавил, – интересно, они идут на свист?

– А если идут, то зачем? – раздался бодрый голос. Это был Дема, специалист по компьютерным системам. Вот уж кто был полной противоположностью Александру. Этот коренастый, рыжий, невысокий человек был одна воплощенная эмоция, и чем он был особенно люб всему экипажу – эта эмоция была оптимизм. Он даже не пользовался такой скучной вещью, как обыкновенное имя, представляясь еще школьным, видимо, прозвищем. Наверное, оно было произведено от его фамилии, хотя – кто разберет? Оно подходило ему гораздо лучше имени. Сейчас же он и выглядел нелепо-забавно: криво закатанные рукава и рубашка, расстегнутая почти до пупа, чтобы все могли – разумеется, с удовольствием – созерцать его крепкий торс, покрытый замечательно рыжими волосами. – А чего это нынче жара такая?

Все непроизвольно взглянули на небольшое табло состояния окружающего воздуха. Такие табло находились в каждом помещении корабля. По большей части об их существовании никто и не вспоминал. Зачем интересоваться температурой и влажностью, если они тебя не беспокоят? Вот и сейчас табло показывало обычные 22 градуса.

Мушки мгновенно испарились у Рохана из головы. Он вспомнил свой сон, и интуитивно почувствовал, что с кораблем, точнее, с экипажем, происходит нечто более важное, чем мушки.

– Странно, – пробормотал Дема. – А мне что-то жарко… А вроде уже и не жарко.

Они переглянулись. Рукава были закатаны у всех, кроме Рохана, но он только недавно оделся. Биолог, сидевший перед экраном, незаметно для себя скинул еще и обувь, и теперь смущенно поджимал пальцы ног.

– Ребята, давайте все-таки вернемся к нашим баранам, – сказал Рохан. Ему остро захотелось сменить тему разговора. – Надо бы постараться как можно ближе рассмотреть этих мушек. Надо поставить камеры помощнее у экрана.

– И надо продолжать писать их танцы. Может какие-то фигуры удастся расшифровать, если фрагменты будут подлиннее, – подхватил биолог. – Ну, и как их поймать… Короче, работаем!

***

Рохан вышел в коридор и быстро обошел, почти обежал рабочие помещения корабля. Его глаз настолько привык к обычному образу рабочих помещений этих помещений, к товарищам в неизменных рабочих костюмах, что отмечал малейшие перемены, даже не дожидаясь, пока сознание объяснит, в чем они состоят. А сейчас он мог рассчитывать только на свои глаза – понять, то есть выразить словами, что происходит, он не мог. Но несомненно – что-то было не так…

Носить обязательную форменную одежду в обычные полетные дни на борту не требовалось. Каждый мог одеваться по своему вкусу, хотя большинство предпочитали стандартные костюмы, состоявшие из рубашки, просторных бриджей и легких туфель из мягкого материала на упругой подошве, которые «сами ходили». Положение и размеры каждого кармашка, каждой застежки были выверены годами полетов, все в этих костюмах было удобно и разумно. Почти сразу после старта многие складывали свою «земную» одежду и залезали в эти костюмы – и это значило, что экспедиция началась.

Полетные костюмы в огромных упаковках загружались перед вылетом и помещались в общий гардероб, где каждый по мере необходимости пополнял запас. Но у каждого космонавта хранился еще и собственный заветный контейнер. Как правило, он был невелик, и раскрывался нечасто, чаще всего на обратном пути, когда уже можно было отпустить мысли домой, и они летели туда гораздо быстрее корабля. Тогда и открывался этот контейнер и из него извлекались домашние вещи, заботливо сложенные кем-то из родных. Они утрачивали тепло их рук, но надежные упаковки сохраняли едва уловимый аромат дома. Их надевали, главным образом, для кают-компании, где на обратном пути все проводили намного больше времени. И она наполнялась надеждой и спокойствием.

Сейчас Рохан вглядывался в товарищей, в таких привычных светлых рубашках, и понимал, что что-то не так. Если бы он был склонен к художественным образам, сказал бы, что они выглядели так, будто хозяева тяготятся ими и хотели бы их снять. Впрочем, главное было ясно и без каких бы то ни было формулировок. С людьми что-то происходило. Пока это было трудно сформулировать, не то, что объяснить.

Рохан привык мыслить практически. Если объяснить что-то было нельзя, нужно было наблюдать, ждать, пока объяснения появятся, а до тех пор делать, что должно. Поэтому, завершив свою экскурсию, Рохан сосредоточился на сборе информации о мушках, хотя время от времени, как бы краем сознания отмечал для себя то закатанные рукава рубашки у одного, то лишние расстегнутые пуговицы у другого. Ему и самому то и дело начинало казаться, что стало слишком жарко, тогда он проверял температуру в помещении и это ощущение сразу пропадало. «Все от головы, все от головы», – повторял он себе. Это так быстро успокаивало, что с каждой минутой он все больше убеждался – на них всех что-то действует.

Тем временем мушки на экранах угомонились. Рохан был уверен, что они где-то поблизости, но разглядеть их на фоне черной поверхности планеты было невозможно.

***

Первую половину дня экипаж готовил роботы. Один должен был подойти к границе леса, взять там возможные пробы и сделать съемку, с помощью нескольких беспилотников предполагалось изучить окрестности на максимально возможном расстоянии. Беспилотник-амфибия, по расчетам, мог пересечь линию леса, сесть на воду и провести возможные исследования там. Но с самым большим рвением трудились над совсем маленькой самоходкой, которая должна была выйти за силовой экран корабля без собственного экрана и за те короткие секунды, что были отведены механическому устройству в жестоком мире мушек, собрать и передать как можно больше информации. В итоге получилось аляпистое нечто на колесиках, увешанное поблескивающими шариками, трубочками, коробочками и растопырившееся во все стороны антеннами самой разной длины, – нелепое и трогательное в этой своей нелепости.

Рохан, в остальном совершенно чуждый сентиментальности, очень трепетно относился к испытательному оборудованию, как, впрочем, и ко всем техническим приспособлениям вообще. Они так и не стали для него чем-то обыденным. Конечно, трудно относиться с трепетом и придыханием к чему-то, чем пользуешься каждый день, и, конечно, Рохан пользовался многочисленными техническими штучками, большей частью не задумываясь об их внутренней, скрытой сущности. Но вспоминал о ней часто. Наверняка чаще, чем другие, и чаще, чем, может быть, следовало бы. Вспоминал о том, что держит в руках, управляет или, вот как сейчас, отправляет на уничтожение материальное воплощение всей истории науки, техники, овеществленный разум, заключенную в металл или пластик страсть, фантазию, силу воли множества людей. За каждым крохотным приборчиком тянулся шлейф гениальной мысли, и конец его терялся в глубине веков.

В его памяти остались слова, сказанные ему… он уже и не помнил, кем, очень давно, когда он был совсем ребенком. Рохан тогда шалил и ради забавы включал и выключал свет в комнате. И тогда тот некто сказал ему: «Ты представляешь, какие могучие силы ты вызываешь к жизни просто из баловства?»

На самом деле, некто произнес тогда целую речь. Он говорил про гигантские электростанции на берегах морей, про приливы, про линии электропередач, еще про что-то. Большая часть сказанного была выше разумения Рохана. Но «могучие силы» произвели на него неизгладимое впечатление. А еще – в его создании рядом оказалось великое и обыденное, его детское желание – и могучие силы, которые оно, оказывается, могло вызывать.

Так бывает, что порой слово или поступок совсем случайного в твой жизни человека, иногда и вовсе незнакомого, оказывает неизгладимое впечатление, направляет твое развитие по какому-то новому пути. Да что человек! Случается просто услышать слова, сказанные кем-то, кого и не видел вовсе, и адресованные вовсе не тебе – а они так задевают за живое, что начинаешь применять сказанное как меру к самому себе, и эта мера может стать несущей конструкцией твоей личности.

Так и Рохан начал применять эти «могучие силы» ко всем вещам, которые его окружали, и с удивлением обнаружил, что все они – не просто вещи, а результат трудов, размышлений, а потом, когда дело дошло до плодов его собственных неловких усилий, – радости от достижения результата.

Рохан как последний скупердяй берег амуницию, зонды, оружие. Он с аптекарской точностью определял, сколько и чего нужно брать с собой. И не было экспедиции, чтобы эта его «рачительность», как говорили, посмеиваясь, товарищи, не сослужила им добрую службу. Не было человека, который бы не поражался его памяти. Еще бы – Рохан натренировал ее хранением многочисленных сведений, за которыми он предпочитал лазить в свою голову, а не баламутить по пустякам могучие глубины глобальной информационной системы.

***

Между тем зонды были выведены на стартовую позицию, в том числе и их небольшая самоходка, силовой экран был на мгновение снят, и они начали быстро удаляться по пустыне. Рохан следил за ними в иллюминатор с чувством легкой щемящей жалости. Исследовательские машины под защитой собственных экранов быстро пропали из поля зрения, но все следили за самоходкой. Через несколько минут воздух в нескольких десятках метров от корабля вдруг пришел в движение, и ее заволокло плотное черное облако. Несколько раз оно как бы взрывалось, слегка рассеивалась – инженеры поставили на робот электронные пушки, высокочастотные и низкочастотные излучатели – но энергия этих пушек была рассчитана только на несколько залпов. Облако вновь обретало плотность, прошло несколько минут – и оно рассеялось само, не оставив после себя ни малейшего следа. Самоходка растворилась бесследно.

Рохан шумно вдохнул. Он ожидал увидеть что-то подобное, но… как же их было много! Пустыня будто была покрыта живым песком. Его даже слегка передернуло при этой мысли.

Судя по оживленному обсуждению за его спиной, зонд успел передать немало интересных данных. Он не стал участвовать в дискуссии – все это, «разложенное по полочкам», проанализированное будет представлено вниманию экипажа уже через несколько часов.

Через несколько часов он уже многое будет знать, например, о том, как обороняться от мушек. А пока он занялся тем единственным делом, которое от него требовалось – подготовкой к экспедиции в лес.

Знакомая любимая работа почти совершенно успокоила его. Он забыл о странной несуществующей утренней жаре, о неведомой силе, которая выгнала из кораблей их предшественников. И мушки уже не вызывали у него прежнего трепета – это была просто здешняя особенность, с которой можно так или иначе справиться.

Беспокоило его совершенно другое. В глубине души он понимал, нет, знал, что все это совершенно зря. Эта экспедиция к лесу не могла состояться. Если бы Рохан допускал мысль о возможности предчувствия, подобное ощущение должно было бы его страшить. Но предчувствия, как и любая прочая мистика, были для Рохана невозможны, поэтому он просто досадовал, что у него внутри происходит нечто, чего он не может контролировать. С этим чувством он и отправился спать, когда началась условная ночь, которая теперь почти совпадала с настоящей, астрономической.

Сон, конечно, не обещал быть безмятежным, но то, что случилось, превзошло все мыслимые ожидания. Рохан заснул, но примерно через час его разбудил сигнал тревоги. Судя по небольшой информационной панели в его каюте, никакой внешней угрозы не было, и все системы корабля оставались в норме. Тем не менее, автоматика сочла нужным разбудить второго по важности члена экипажа. Он вскочил, натянул брюки и рубашку, второпях смял задник туфли и так и побежал по коридору жилого сектора, освещенному неярким теплым светом, будто бы неловко приплясывая, пытаясь на ходу выправить задник туфли. Он никак не выпрямлялся и громко в тишине ночного коридора шлепал Рохана по босой пятке.

Трудно было даже предположить, что мог значить сигнал тревоги в такой ситуации. Рубку Рохан нашел в том же виде, как и несколько часов назад. Загорелся только сигнал, сообщавший, что кто-то пытался выйти на поверхность. По его же собственному распоряжению, открывать его имели право только несколько членов экипажа, отобранных по принципу наибольшей психической устойчивости.

В рабочем секторе коридор был тих, погружен в полумрак, почти благостен, только беззвучно мигали сигнальные индикаторы. Рохан остановился, поправил туфлю, привел в порядок дыхание и пошел дальше, инстинктивно стараясь ступать тише. Спустившись ниже, он услышал звуки шагов, человеческой возни и голоса. Все они были тихими за исключением одного высокого и мелодичного.

– Сбросить одежды и идти свободными! – Рохан узнал голос Демы. Бедняга, кажется, больше всех страдал от загадочного психического воздействия. Неудивительно – кто, как не человек-эмоция, должен был оказаться самым внушаемым. – Голые люди на голой земле…

Остальные голоса звучали довольно буднично, Дема явно не представлял угрозы ни для себя, ни для кого-либо на корабле. В минуты опасности, в Рохане просыпалась исключительная чуткость и наблюдательность, ему было достаточно услышать дыхание товарища, чтобы понять, что тот в беде. И сейчас, казалось бы, можно было успокоиться. Но под ложечкой сосало с возрастающей силой и, приближаясь к месту событий, он все больше ускорял шаг.

Так, почти бегом, он миновал последний поворот коридора… и увидел.

На площадке перед исправно сомкнутыми дверцами лифтовой кабины собралась приличная для этого времени толпа – дежурные, врачи, «случайные» люди, те, кто мог сейчас спокойно спать, но почему-то оказался тут. Взгляд Рохана тут же выхватил Лину. Он всегда ее выхватывал. На двери беспорядочно горели индикаторы – кто-то, явно не слишком хорошо владея собой, пытался выйти и давил на все панели подряд. На полу прислонившись спиной к дверце, будто бы обессилев, подтянув колени к груди сидел Дема… все еще возбужденный, но уже слегка осоловевший…

Голый.

Врач экспедиции увидел Рохана и сообщил:

– Мы обнаружили его здесь в состоянии сильного возбуждения. Он пытался выйти и твердил довольно странные вещи. Как будто по памяти цитировал старые священные книги. Переврал все, конечно. Мы дали ему успокоительное, после чего быстро произошло облегчение, сейчас положим его у себя, понаблюдаем. Сейчас ему главное поспать, потом будем смотреть… Хотя…

– Спасибо, – так же машинально ответил Рохан. Из глубины коридора появилась высокая мощная женщина – второй врач экспедиции – с большим одеялом в руках. Она очень ласково, приговаривая что-то про себя, завернула Дему в этом одеяло и в обнимку повела в медицинский отсек. Рядом с ней компьютерщик казался мелким обиженным мальчишкой. Он все еще немного заплетающимся языком продолжал говорить «голый человек на голой земле», обращаясь уже к ней одной. В ответ получал средней увесистости похлопывания по плечу, и, кажется, был уже совершенно спокоен и даже счастлив. Следом за живописной парочкой потянулся доктор.

«Сирены… Сирены…», – вертелось в голове у Рохана.

Может быть, он даже он сказал это вслух. Во всяком случае, он поймал на себе особенно пристальный взгляд Лины. Рохан смешался даже больше, чем обычно, потому что это были ее слова, и неловко пряча растерянность под несколько преувеличенной твердостью в голосе, отдал бесполезное распоряжение: «Всем дежурным вернуться на свои места, остальным спать», и дождавшись, когда все двинутся по коридору, пошел замыкающим, будто кто-то рвался назад и его никак нельзя было пускать.

Назад никто не рвался. Никто даже не пытался что-то сказать. Либо все были ошарашены, либо… Рохан ощущал в себе странное спокойствие. Мощный вал эмоций и чувств, которые накатил на него в тот момент, когда он только увидел Дему, растекся как-то слишком быстро. Теперь в его голове вертелась только одна простая мысль – как хорошо, что поставили блокировку. А еще его сильно клонило в сон. Да, он был разбужен в середине ночи, но после такой встряски сон должен был бы улетучиться… Так или иначе, делать сейчас ему было нечего и он отправился в каюту.

***

Следующий день начался до странности спокойно. О ночном происшествии знали только его свидетели. Рохан навестил Дему у медиков, тот крепко спал, а подключенные к нему приборы показывали отменную работу всего организма, в том числе, мозга. Рохан завтракал, изучал данные о ночной активности мушек, занимался еще чем-то несущественным, – и все это время его беспокоило необычное ощущение. Он чувствовал, что должен сделать, или, может быть, решить, что-то важное – но не понимал, что именно. Несколько раз он ловил себя на том, что ничего не делая, смотрит в экран-иллюминатор, и не мог сказать, как долго это продолжалось. Он еще два раза ходил к Деме. Когда тот, наконец, проснулся, пытался выяснить, как он себя чувствует, нет ли у него странных ощущений, не жарко ли ему, не холодно ли, что он видел во сне. Дема был бодр и чувствовал себя и физически, и морально как младенец. Из ночного происшествия он помнил только, что почему-то вышел из каюты и, странным образом, этот провал в памяти его нисколько не беспокоил.

Рохан отправился в пустующий спортзал, попытался делать дыхательную гимнастику и расслабляться, но и это не помогло ему собраться с мыслями. В конце концов, он решил воспользоваться единственно возможным и почти всегда выручавшим его способом – заняться обычной текущей работой.

В рубке оказались несколько человек, все выглядели спокойными и какими-то занятыми. В иллюминаторе наблюдался ставший уже привычным пейзаж: асфальтово-серая плоская поверхность, уходящая к горизонту, треноги с аппаратурой, установленные внутри силового поля и гораздо дальше – две человеческие фигуры в полевом обмундировании. Гораздо дальше. Так далеко, что…

Рохан почувствовал, что не может вдохнуть. Внутри была сосущая колючая пустота.

– Кто разрешил?! – просипел он.

– Что разрешил? – возле пульта управления экраном как ни в чем ни бывало стоял Дэвид.

– Разрешил выйти за экран? – простонал Рохан.

Зачем ему было это знать? Зачем ему было это знать – теперь. Зачем…

Индивидуальные костюмы имели слабенькую защиту. Эти двое были слишком далеко, чтобы вернуться до того, когда запас энергии закончится. А они и не собирались возвращаться. За доли секунды перед глазами Рохана промелькнула знакомая картина: накатывающееся плотное черное облако, которое не оставляло после себя ничего… Рохан будто бы видел всё это… или это было уже наяву… или уже ничего не было, только голая пустыня, какая оставалась после мушек…

Но Рохан не думал о них.

Командир. Он думал о командире. Это он привел их сюда, следуя неясной мечте, юношескому порыву… Или даже еще хуже – иррациональному мистическому чувству. И теперь за эту мечту отдали жизнь двое его товарищей. Двое его подчиненных, за которых он отвечал. Которых он сам бы защищал до последнего.

И вдруг Рохан с поразительной ясностью понял, что он сам тоже отвечает – за командира. Командир вверил ему свою мечту, себя самого и своих – и его – товарищей. И это его, Рохана вина, что с его товарищами случилось несчастье, а командир будет до конца жизни нести невыносимое бремя…

…Звук сирены возник как будто издали, приблизился, навалился на Рохана, вломился через его барабанные перепонки и готовился разорвать голову. «Я что, отключился?» – мелькнуло в его сознании. По коридору катился нарастающий вал звуков. Шаги и голоса протекли мощной волной в направлении выхода. В этом движении была странная надежда. Нет, конечно, надежды не было, но раз бегут – значит хотят спасти, значит… Оцепенение, сковавшее Рохана, спало, и он тоже захотел побежать, но – удивительно – волна уже катилась назад. Она была столь же мощной и быстрой. Она не растеклась бессильно в отчаяние, кажется, она была даже сильнее. В звуках голосов, резких и отрывистых, чувствовалась какая-то неожиданная деловитость. Звуки затихли в коридоре, который вел в медицинский отсек. Рохан остался в рубке – сейчас он вряд ли мог чем-то помочь.