Полная версия
Остановка на пути домой
Остановка на пути домой
Т. Волшаник
Благодарности:
Ольга Маркова
Михаил Марков
© Т. Волшаник, 2018
ISBN 978-5-4493-1823-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Остановка на пути домой
Моей любимой дочери, которая в меня верит.
Космический корабль тяжело задрожал. Могучее усилие, разворачивающее его многотонное тело, прошло по несущим конструкциям корпуса, пронизало каждую переборку и передалось людям, собравшимся в просторном высоком зале с иллюминатором во весь потолок. Звездное небо вращалось над их головами, вздрагивая в такт напряженной работе двигателей. На какие-то мгновения дрожь стала почти невыносимой – и все стихло. Вращение звезд остановилось. Маневр закончился. Корабль лег на обратный курс.
Воздух всколыхнулся и наполнился движением и звуками. Эта короткая наивная постановка была знакома им всем – и все равно заставляла замирать сердца и останавливала дыхание.
Конечно же, это была постановка. Жилой модуль, вывешенный внутри мощной конструкции из нескольких технологических контуров, был надежно закрыт от внешнего мира. И огромные иллюминаторы на стенах только казались чистыми стеклами, прямо смотревшими в черный мрак космоса, а на самом деле были экранами, воспроизводящими картину звездного неба, которую фиксировали многочисленные камеры на корпусе корабля. Жилой модуль мог защитить людей при самых жестких посадках и серьезных столкновениях с космическими телами. Все эти толчки и удары просто исполнялись системами балансировки и видеосистемами по сценарию анонимного автора. И – странно – после долгих экспедиций, приносивших настоящие победы и достижения, именно эти несколько минут безыскусной игры давали людям ощущение значимости их дела. Те, кто уходил – совсем или в другой экипаж, – сожалея о том, чего им будет не хватать больше всего, вспоминали именно эти несколько минут.
Да и инкогнито сценариста не было такой уж тайной. Все члены экипажа согласно хранили её, будто чувствовали, что разрушить очарование слишком легко, а эта сопричастность, наоборот, придавала действу значительности. Но, конечно, каждый понимал, что кроме командира придумать все это было некому. Как ни старался он, изображая из себя зануду и педанта, – по правде говоря, занудства и педантизма в нём было изрядно – но тех, кто знал его не один год, подобные усилия не могли обмануть. Все это была лишь внешняя оболочка. Под ней жил подросток, романтик, который когда-то давно, следуя за своим мальчишеским идеалом, сделал выбор, приведший его спустя много лет на капитанский мостик одного из лучших кораблей.
И постановка эта погружала её зрителей и участников не в настоящее прошлое, а в отраженный, романтический образ минувшего из книг и фильмов, который когда-то завладел воображением ребенка.
Парадоксальная ирония жизни состоит в том, что люди выбирают свой жизненный путь в самом раннем детстве, лишь смутно представляя себе само дело… да всю жизнь вообще. И делают этот выбор с безошибочной точностью.
Не всем хватает мужества следовать детскому выбору, сопротивляясь непреклонному напору прагматизма жизни. Эти немногие, даже не добившись успеха, вознаграждаются возможностью жить без смутного чувства вины перед самими собой. Прочие же заглушают это чувство, ведя счет истинным или мнимым достижениям совсем на другом поприще, старательно выдавая удовлетворение за удовольствие. И иногда, преодолев немалое расстояние на своем жизненном пути, они порой исподтишка берутся за дело, которое когда-то наивно назначили для себя, – и становятся совершенно счастливы.
Рохан, так же как и весь экипаж, любил короткие мгновения этой постановки. Она не трогала романических струн в его душе – за неимением оных, в чем он был твердо уверен. Но когда очередная экспедиция близилась к завершению, он начинал ждать – не отправки домой, а именно этой минуты. Он почти физически ощущал, как вместе с толчками и дрожью корабля, будто отрясающим пыль чужой планеты, избавляется от всего, что проникло в него в том чужом мире. В нем будто бы появлялось свободное пространство, которое можно было неспешно и раздумчиво заполнить только полезными и важными мыслями и впечатлениями.
Время обратного пути все члены экипажа обычно посвящали спокойной размеренной работе, приводя в систему результаты экспедиции, постепенно освобождаясь и от внутреннего груза. «Не нужно тащить домой все, что набрал по дороге», – говорил иногда командир.
***
Когда кончались толчки, наступало недолгое затишье, а потом группа людей под гигантской картиной звездного неба приходила в движение. Если торжественный сбор, возвещающий начало обратного пути, был практически официальной традицией, все последующее было традицией неписаной. И соблюдалась она, как большинство неписаных традиций, даже более строго. Приходило время священнодействия, исполнения обряда, от которого зависело нечто трудноопределимое, но чрезвычайно важное.
Это было внутреннее тайное суеверие экипажа. Всякий коллектив со временем обрастает традициями, которые затем приобретают силу суеверий, особенно, если эти люди долгое время проводят вместе, вдали от других, и делают общее непростое и опасное дело.
Сейчас нужно было расходиться, но так, чтобы обязательно переброситься хотя бы парой слов с каждым, постепенно продвигаясь к выходу. Люди будто бы исполняли старинный медленный танец, состоящий из бесконечной череды несложных фигур и постоянной смены партнеров. Подстать танцу был и аккомпанемент: голоса, громкие и не очень, легкий смех и возгласы сливались в неповторимую мимолетную музыку. Ее гармония была сродни гармонии той уникальной партии, которую оркестр исполняет только один раз, когда настраивается перед выступлением.
Рохан пожелал приятного отдыха почти всем и уже направлялся к выходу. Там, немного особняком, стоял командир. Он улыбнулся, как показалось Рохану, лукаво и сказал негромко:
– Хочу тебя попросить. Удели старику немного своего свободного времени. Нужно посоветоваться.
Это было неожиданным – и самым прекрасным окончанием дня, какое только можно было пожелать. Рохан чрезвычайно дорожил «советами» с командиром, и последние месяцы с замиранием сердца вел им обратный отсчет. В конце предыдущего полета тот объявил, что принял решение отказаться от дальних экспедиций и нынешняя станет для него последней. Рохан огорчился тогда едва ли не больше всех, хотя для него это означало, что он вскоре перешагнет очень важный для себя рубеж и сам займет капитанский мостик.
И вот экспедиция близилась к завершению, а с ней – и эти разговоры, которые командир называл «посоветоваться».
Рохан вышел из зала и направился к рабочей комнате командира, которую тот называл своим кабинетом и которая представляла собой довольно-таки странное для современного корабля место. Две стены там были вполне обыкновенные, с выведенными на них необходимыми мониторами и панелями управления, а на двух других висели настоящие бумажные карты звездного неба. Перед мониторами, как положено, имелся длинный рабочий стол, перед ним, как и положено, стул, неизменно повернутый к столу и к мониторам спинкой.
Посередине же располагался настоящий деревянный стол с резными ножками и резной окантовкой столешницы. Рохан не решался даже думать, сколько лет могло быть этому столу. Он казался таким прочным, как будто дерево впитало в себя связующий раствор столетий и приобрело крепость самого времени. Его поверхность хранила на себе несомненные отметины долгой службы – царапины, вмятины, и ни одна из них не казалась чужеродной причудливому витому орнаменту. Скорее, наоборот – без них узор был бы слишком правилен, слишком чист, слишком однообразен.
Когда корабль готовился к очередному вылету на Земле, его обязательно посещал мастер – старик, едва ли не столь же древний, как и сам стол. Руки его были почти такого же цвета, как поверхность стола, но если дереву время придало гладкость и матовый блеск, то руки человека стали сухими и шершавыми, как будто за годы работы их жизненная влага постепенно перетекала в древесину. Командир неизменно встречал мастера еще на земле и сам провожал к кабинету. На своем неторопливом пути они вели беседу об общих знакомых и о тех, кого мастер никак не мог знать, но о ком всегда осведомлялся с искренним интересом. Он останавливал каждого встреченного члена экипажа, спрашивая о его родных и друзьях, кого тоже не мог знать и о ком слышал раз в несколько лет, и ни разу не ошибся в имени или обстоятельствах чужой жизни. Рохан поражался этой способности. «Просто его жизнь бедна впечатлениями – все дерево и дерево, вот и помнит много», – объяснял Рохан сам себе – и никогда до конца не верил этому объяснению. Потом мастер надолго оставался в кабинете наедине со столом, и весь экипаж был уверен, что ничего он там не делает, а просто беседует со столом о людях, когда-то сиживавших за ним, и слушает рассказы стола о них самих, его теперешних гостях.
Рохан довольно быстро нашел столу вполне практическое применение. Если ему очень нужно было сосредоточиться и обдумать что-то прямо во время совещания, которые часто проводились тут, в кабинете командира, он начинал разглядывать лепестки и розетки резного узора. Разговоры как будто стихали, превращаясь в монотонный фон, зато работа глаза совсем не мешала работе мысли. Наверное, и командир, оставаясь здесь один со своим молчаливым помощником, так же погружался в изучение бесконечных бороздок на темной покрытой временем поверхности, а в его голове, может быть даже незаметно для него самого, складывались нужные решения.
Часто на столе обнаруживалась старая, еще бумажная книга. В книгу всегда была вложена закладка, которая перемещалась по обрезу – но не в одном направлении, а как попало. Рохан набрался как-то смелости, и спросил, зачем командиру нужны такие книги.
– Я с ними советуюсь, – сказал тогда командир.
– Но вы же их, наверное, наизусть знаете, – удивился Рохан. – Что они могут сказать вам нового?
– Знаешь, тех людей, с которыми я обычно советуюсь, я знаю почти как книги – если не наизусть, то очень близко к тексту, – ответил командир. – И они почти никогда не говорят мне ничего нового. Но ведь люди и советуются вовсе не для того, чтобы услышать новое. И даже не для того, чтобы услышать совет.
Тогда Рохан не понял, что имел в виду командир. Смысл его слов начал проясняться только после того, как тот стал звать советоваться самого Рохана.
***
Когда Рохан подошел к кабинету, командир еще оставался в зале. Он зашел внутрь – кабинет был открыт для всех почти всегда – и устроился в одном из кресел возле стола. Радостное предвкушение беседы настроило его на иронический лад по отношению к самому себе. Он вспомнил, как командир пригласил его сюда в первый раз.
Это была четвертая экспедиция Рохана под его началом и уже второй раз Рохан отправлялся в неё в качестве старшего помощника миссии. Фактически, второго по значимости члена команды. Его разговорам с командиром, совещаниям и дружеским беседам с экипажем давно был потерян счёт, и, казалось бы, подобное приглашение не должно было вызвать никакого напряжения. Но Рохан почему – то пришел в состояние такого волнения, какого не испытывал ни перед одним экзаменом. Что-то было в слове ли, в интонации, что Рохан понял: это будет не обычное обсуждение текущих дел. Это будет разговор на равных.
Рохан умел ценить себя, и еще больше – других, и честно отдавал себе отчёт, что он пока весьма далек от уровня командира. А тот сам поставил Рохана на одну ступеньку с собой. Надо было соответствовать. И Рохан так напряженно старался соответствовать, старался быть готовым высказать своё мнение едва ли не по каждому слову, что, выйдя за дверь, понял – он не помнит ровно ничего из того, о чём шла речь. А командир, казалось, и не собирался интересоваться его мнением, не задал ни одного вопроса, требовавшего хоть сколько-нибудь внятного ответа, только то и дело повторял: «Так, ведь?», на что Рохан кивал или говорил: «Так», потому что действительно было так. В конце разговора он с удивлением услышал: «Спасибо. Мне было важно знать твое мнение», и, хотя даже намека ни на одну его мысль не прозвучало, тон командира усыпил бдительность Рохана, успокоил самолюбие и оставил в уверенности, что посоветовались они продуктивно.
Спустя какое-то время эти беседы стали будто бы даже слегка тяготить Рохана. Командир действительно не говорил почти ничего нового, чего бы – пусть и вскользь – он не касался прежде, или чего не было понятно и без всяких слов. Он пространно и вдумчиво описывал ситуацию, которую и так все знали. Несколько раз Рохан терял терпение и торопил разговор, привычно говоря «это понятно». Командир на это неизменно повторял: «Слово должно быть сказано. Слова дают власть над вещами. То, для чего не найдено слово, столь же эфемерно, как твои мысли».
Тогда Рохан вовсе не считал свои мысли эфемерными. Но он тоже начал искать слова. Теперь, когда ему казалось, что в голову пришла особенно удачная идея, он поверял её словами, удивляясь иногда, в какую ерунду или банальность она превращается. А через некоторое время поймал себя на том, что подсознательно подыскивает себе собственную «жертву», с которой мог бы «советоваться», или, если хотите, проверять свои мысли «на звук».
***
Воспоминания Рохана прервал командир. Он вошел, как обычно устроился на стуле, как обычно немного помолчал. Рохан попытался представить, о чём пойдет речь – очевидных тем не было. Командир заговорил, и его тон оказался вдруг очень непохожим на тот, к которому Рохан привык в прежних беседах.
– Прости, но для начала я должен прочесть тебе небольшую лекцию. Из истории освоения космоса. Вы наверняка это проходили во время учебы, но вряд ли этот эпизод остался у тебя в памяти… Честно говоря, я бы удивился, если бы остался…
Так вот, довольно давно, в начале периода дальних экспедиций, на Земле стали получать сигналы несомненно искусственного происхождения из того сектора галактики, где мы сейчас находимся. В то время интерес к дальним полетам был необычайный. Достаточно было самых скудных сведений, чтобы отправить экспедицию практически незнамо куда. Так же было и с этим сектором. Никаких сведений о возможности существования разумной жизни здесь не было, и изучен он был чрезвычайно слабо. И все же, к месту примерного источника сигналов была отправлена экспедиция. Она обнаружила пригодную для жизни планету без каких-либо признаков присутствия разумных существ. И даже следов их присутствия. Наблюдение с орбиты не показало явных опасностей, состав атмосферы оказался близок к земному, и они приняли решение садиться.
Все случилось очень быстро. От них пришло несколько бодрых рапортов: данные по грунту, атмосфере, планы экспедиции к местному лесу, а затем интонация как-то резко поменялась. Надо сказать, последующие сообщения показались вообще очень странными для космонавтов такого класса. Они сообщили о «мушках» уже в одном из первых отчетов. Можно было подумать, что это какие-то местные существа – что-то вроде насекомых. Несколько экземпляров будто бы были взяты для исследования… ничего необычного. Этих мушек становилось все больше, и вдруг рапорты резко изменились, стали странными, почти бессвязными… «они пожирают корабль» и ещё что-то вроде «голые люди на голой земле».
А потом… они ушли.
Командир сделал паузу, ожидая реакции Рохана, но тот некоторое время растерянно молчал, пытаясь переварить последнюю фразу.
– А почему погиб корабль? – спросил он наконец, не дождавшись очевидной информации.
– В этом-то все дело. По данным автоматического наблюдения корабль ещё какое – то время находился в рабочем состоянии, он мог подняться в воздух. Но в нём не фиксировалось присутствия людей. Ни живых, ни погибших.
Космонавты ушли от корабля, способного подняться в воздух. Это было немыслимо. Корабль был их жизнью. Даже разбитый, обездвиженный, лишенный живой силы электричества корабль оставался защитой людям на других планетах, не говоря уже о том, что если была хотя бы малейшая возможность подняться, пусть даже и на орбиту, с опасной планеты – она означала куда больше шансов на спасение… Опытные люди оставили корабль, на котором, судя по всему, можно было дотянуть даже до Земли…
Они потеряли рассудок? Но что же это должно было быть за воздействие?.. Да, к тому же, есть средства защиты… Если экипаж подвергся психической атаке, это нетрудно установить.
– Всё дело в том, что вторая экспедиция не нашла ничего, что могло бы стать источником такого воздействия. Ничего…
– Туда послали спасателей?
– Конечно. И они столкнулись с чем-то ещё более странным.
Командир не удержался и сделал паузу, впрочем, напрасно. После услышанного Рохан всё равно был не в силах предположить, что могло быть ещё более странным. И командир сказал.
– Они не нашли корабля. Не нашли даже крохотной детали. Сверхпрочная обшивка и «черные ящики», которые почти вечны, испарились, будто их и не было. И следов места посадки не нашли. Наверное, им следовало бы вернуться – при таких обстоятельствах шансов обнаружить людей не оставалось. Но они сели, предприняли попытку обследовать окрестности, рассчитывая на силовые экраны вездеходов. Они сделали несколько вылазок, пока на корабле не получили сообщение, что команда вездехода покидает его. А в конце были слова – «следуйте за нами». Наверное, экипаж тогда уже тоже испытывал воздействие… В общем, со вторым кораблем произошло то же самое.
Позже, очень много позже выдалась возможность исследовать планету в третий раз – только с орбиты. Задачи у той экспедиции были совершенно другие, но они были ближе всех к этому сектору. Они не нашли никаких следов – ни первого корабля, ни второго.
Конечно, это могло означать только гибель обоих экипажей. Между тем, прошло уже немало лет, время романтики первооткрывателей тоже прошло. После третьей экспедиции пропал даже проблеск надежды найти следы людей – то есть пропала единственная основательная причина, по которой можно было бы отправлять туда ещё один корабль. Мы больше не летаем просто так. Цель каждой экспедиции взвешивается, оценивается, – командир вздохнул с нескрываемым сожалением и тут же поспешно добавил: – и это правильно. А про ту планету поступило достаточно много информации, и, конечно, за исключением странных мушек, в этой информации нет ничего, что делало бы её интересной… Да и мушки по своей странности не сравнятся с другими чудесами вселенной…
Вот, в сущности, и вся предыстория. Ты, конечно, уже понял, почему я рассказываю это тебе. Сейчас мы находимся почти рядом с этой планетой.
Командир замолчал. К чему идет разговор, Рохан понял уже давно и начал ощущать знакомый зуд разведчика. Полеты в этот сектор были крайне редки, и не воспользоваться случаем попытаться раскрыть одну из загадок космоса было бы непростительно. Пожалуй, если бы Рохан помнил этот эпизод со студенческой скамьи, он наверняка бы сам захотел попасть на загадочную планету.
Но Рохан не помнил. В начале обучения им читали курс введения в специальность. Подобные курсы, наверное, прослушивали все студенты в первые месяцы своего учебного поприща во все времена. Он был ни чем иным как чередой будоражащих воображение рассказов один невероятнее другого. Было бы даже удивительно, если бы такой, неяркий – пусть и трагический – эпизод привлек внимание совсем ещё молодого человека. К тому же тогда, без опыта полетов, нельзя было бы оценить странности всех его обстоятельств в полной мере.
Да, командир рассказал не всё. Рохан постеснялся спросить прямо и задал наводящий вопрос.
– А когда вы узнали эту историю?
Командир посмотрел на него внимательно. Да, Рохан всё понял правильно.
– А вот это как раз самое главное и есть. Это было ещё в училище. Там такой курс в самом начале – очень забавный. Мы его обожали. Два раза в неделю полтора часа слушаешь разные небылицы – а при этом считается, что ты учишься… Но неважно. И рассказ про планету с мушками, наверное, для всех стал просто ещё одной историей… Историей из множества других. Но я, как только его услышал, понял, что хочу попасть туда.
Командир помолчал, взвешивая свои мысли и слова.
– У меня было много времени, чтобы попытаться понять, что двигало мной тогда. Я часто думал об этом. Почему мне запала в душу именно эта история? Она невыразительна, в ней нет ничего, что может потрясти воображение молодого человека, не сулит громкой славы. Как бы это сказать… Если молодой человек хочет, чтобы его имя осталось в истории… на любом поприще, он невольно нацеливается на задачи яркие, популярные что-ли. Тебе, наверное, не понравится то, что я скажу. Ты человек рациональный, даже больше… В результате долгих раздумий я пришел к выводу, что эта история была рассказана мне не случайно. И теперь именно от меня многое зависит.
Командир улыбнулся неожиданно трогательной, как бы виноватой улыбкой.
– Ты скажешь – вместе со мной ее слушали еще несколько десятков человек. Да, и для них она ничего не значила. А для меня значила. Мой разум так же, как и твой, сопротивляется такому выводу, но ощущения говорят другое.
Впрочем, все эти рассуждения – плоды гораздо более позднего времени. Поначалу это было просто горячее желание. И оно вовсе не казалось мне странным. Мои товарищи тоже увлекались какими-то историями и задачами. Ну, я заинтересовался вот этой.
Пока учился, я собирал материалы. Потом сделал несколько попыток организовать экспедиции. Не получилось. Но, странное, дело, меня это нисколько не огорчило. То есть, огорчило, конечно, но не слишком. Я знал, что я там буду. Это просто вопрос времени. Я тщательно изучал графики экспедиций, ждал, когда представится благоприятная возможность. В какой-то мере я даже радовался, что возможности не предоставлялось. Я должен быть готов к встрече. Я должен иметь опыт. Я должен быть мудр. В итоге вся моя жизнь стала подготовкой… подготовкой к этой экспедиции.
Все получилось – практически так, как я себе и представлял, и как нельзя лучше, если смотреть на вещи объективно.
Так что интуиция меня не обманула, хотя с тех пор и прошло очень много лет. Впрочем, ты не веришь в интуицию…
Рохан верил в интуицию, хотя называл этим словом совсем не то, о чем сейчас говорил командир. Не просто верил – он старался развивать её в себе, тщательно прислушивался к собственным решениям, которые рождались в голове внезапно, как обычно говорят, интуитивно, и придирчиво анализировал их. И всегда находил невидимую на первый взгляд рациональную основу: в крупицах опыта, в знаниях, проникших так глубоко в подсознание, что он не отдавал себе в них отчета, в действиях, доведенных до автоматизма. В последние годы он стал все смелее и смелее полагаться на интуитивные решения, тем более, что они созревали гораздо быстрее обдуманных. Да и не созревали вовсе, а просто приходили сразу – и всё.
Но, конечно, это было совсем не то, о чем говорил командир. Скорее всего, с возрастом тот стал более трепетно относиться к юношеской мечте, так что она действительно стала казаться ему делом всей его жизни. В противном случае, Рохан должен был признать за ним склонность к мистике – а это было невозможно. Рохан оборвал собственные мысли и перевел разговор в деловое русло.
– Я правильно понимаю, что на меня возлагается какая-то особая задача?
– Правильно. И даже две. Во-первых, я прошу тебя сделать сообщение для экипажа, и совместно решить, как организовать экспедицию самым безопасным способом. Я знаю ребят, они, конечно, загорятся, но мы на обратном пути, а это святое. Все решения только добровольные, риск должен быть сведен к минимуму. И, во-вторых, если мы сможем организовать там какие-то вылазки, руководить ими будешь ты.
Рохан не удержался и громко вздохнул. Речь шла о мечте всей жизни. И командир отдавал ее осуществление в руки Рохана. Эту мысль нужно было переварить. А пока обсудить нечто менее важное.
– Почему я должен сделать сообщение?
– Во-первых, не хочу, чтобы на решение хоть как-то повлияло мое положение. Я командир, мои слова имеют особый вес… Как бы я ни формулировал… Но, это не главное… Как бы объяснить? Я боюсь… боюсь силы собственного желания. Ничего нельзя делать под влиянием желания, даже убеждать других… Особенно убеждать других…
Знаешь, я всегда придерживался правила – если очень сильно чего-то хочешь – потерпи хотя бы день, ночь… Настоящее останется, блажь пройдет. Но у меня нет такой возможности. Это мое желание постоянно со мной. Остается только переложить дело на чужие плечи.
Командир улыбнулся. Рохану вдруг показалось, что тот очень устал. Кажется, в этот разговор было вложено слишком много. «Слишком много души», – подумал Рохан, и удивился, потому что едва ли не впервые ощутил, что это не просто фигура речи.