Vita nova, nova…

– Как ты меня отыскал? Как ты сумел!?

– Это было непросто. Я точно смог вычислить лишь географическое местоположение и приблизительный отрезок времени XX-ХХI века.

– Недаром первое твое послание пришло ко мне напечатанным на машинке, произведенной еще при Николае II.

– Почти угадала. Тогда я был в 1918. Как вычислял – рассказывать долго, но сомневался, по правде сказать, до последней минуты. Многое совпадало: звездная карта, начальная буква имени, хромота, но этого было недостаточно. Твое пусть неосознанное и смутное, но понимание того, что ты занимаешь не свое место и что тебе на самом деле уготовано что-то совсем другое, – вот это и убедило меня окончательно. Помнишь нашу последнюю встречу в том мире?

– Помню, конечно. Тогда ты и догадался?

– Да. И они примерно в то же время.

– Они разговаривали со мной. Все пытались выяснить, хочу ли я начать новую жизнь. Слишком затасканный метод.

– Самый действенный.

– И я ведь попалась!

– Не могла не попасться. Мне повезло, я опередил их на какую-то долю секунды.

– Странно, что они не стали действовать сразу, как только я сказала им «да» по телефону. Я ведь открылась: бери голыми руками.

– Наверное, они тоже хотели быть уверены до конца, Лун.

Теперь я уже и сама знала дорогу. Все вспомнилось как-то сразу, нахлынуло. От обилия новой, вернее старой, информации заболела голова. К тому же коленка этого тела, к которому я уже успела привыкнуть, все еще ныла. Это единственное, что я унесла из своей прошлой жизни. Как чувствует себя умерший, взирая на тех, кого оставил? Ему так же тоскливо и одиноко. Но я – иной случай. Такие, как я, не оставляют душевных привязанностей в прошлой жизни, чтоб не страдать. Ведь мы протохроны – те немногие избранные временем, которые помнят о своих прошлых судьбах.

Мне принадлежат восемь жизней, лично мне. Но однажды я прихватила себе девятую, чужую. И в ней потерялась без памяти. Тот, кому она предназначалась, наверное, не чувствовал бы себя в ней так же неуютно, как я. Гедеону непросто было отыскать меня. Но и карумионам пришлось понервничать. Это было сложным решением и особенно сложным из-за того, что пришлось принимать его в считанные секунды. Я слишком рисковала тогда, доверившись этим людям, которых считала своими верными последователями. И поплатилась за это.

Переход через Безвременье очень болезненный. Я должна буду лишиться этого тела вместе со всей его прошлой и будущей судьбой, и при этом сохранить память об этом чудовищном, ужасающем событии, событии, о котором обычные люди ничего не помнят, как и о своей прошлой судьбе.

– Ты уже выбрала карту? – спросил Гедеон, когда мы шли с ним по узкому коридору бункера Безвременья.

– Не все ли равно в чьем обличье предстать перед судом президиума.

– Волнуешься?

– О чем ты? Мне не впервой проходить сквозь Безвременье.

– Я о суде.

– Перед орденом я не считаю себя виновной. Наоборот, мне кажется, они сами меня толкнули на этот поступок. И эту карту я попрошу тебя им вернуть.

– Лун, Карум потребует твоей выдачи.

– Знаю. Но я сдаваться не собираюсь. Надеюсь, орден не выдаст меня. Хотя бы из уважения к отцу.

Мы подходили. Я остановилась перед дверью, за которой находился ось Безвременья. Никто из нашего ордена и ни одна живая душа не знала, как устроено это сооружение, если его вообще можно так назвать. Ось казалась видимой субстанцией из плотного темного газа, но только видимой человеческими глазами. Что же она представляет собой на самом деле, ощущаешь лишь внутри нее. Ощущаешь, но не узнаешь. Ничего о ее строении нам почти не известно. Это запретная тема для тех, кто имеет судьбу. Даже если он из ордена протохронов.

– Достань карты, я выберу сейчас любую наугад.

– Вот в этом вся ты, – сказал Гедеон почти с усмешкой.

Почти – потому что ирония была бы сейчас не уместна.

– Давай, – я вытянула первую попавшуюся под руку карту.

– Что там?

– Я снова отправляюсь в Библ.

– Только этого не хватало! Знаешь ведь, какая непростая это судьба? Выбери другую. Лишние заботы тебе сейчас не нужны.

– Гедеон, я уже выбрала. К тому же ты знаешь, что судьба почти всякий раз складывается по-иному… Лучше позаботься о том, что б я миновала на этот раз нежный возраст. Мне сразу же понадобятся взрослые мозги.

– Не беспокойся.

Я молчала и медлила. Нужно было еще кое-что сказать ему:

– Гедеон, я очень благодарна тебе за все. Ты многое сделал для меня. Когда все это кончится…

Я чувствовала некоторую неловкость, потому что не любила быть в долгу. А ведь Гедеон оказал мне огромную услугу только потому, что был верен мне, а не корысти какой-нибудь ради.

– Не считай себя моей должницей, – сказал он. – Ты же знаешь, ради чего все это…

Я подошла к оси Безвременья. Ее чрево еле слышно гудело. Главное было не думать, какая нечеловеческая боль вот-вот охватит все тело. И как тяжело сразу же будет душе. И какая жестокая это будет тоска. И пусть чудовищная физическая боль прекратится через мгновенье, потому что все телесные ткани, включая и нервные клетки, сразу же сгорят, но тоска еще долго не пройдет. Это тяжелая тоска об утраченных близких душах, от которой плачут все младенцы, только что вновь появившиеся на свет, и о которой забывают они, приобретая новый опыт новой жизни. Эта тоска во мне умножена будет во сто крат. Не думать об этом я заставляла себя, оттягивая последние секунды. Прыгнуть со стометровой отвесной скалы в море было бы в тысячу раз проще. Я шагнула…

* * *

От солнца можно было спрятаться только в кедровой роще, что росла неподалеку от храма. Туда я и направилась, мечтая лишь о том, чтоб отдохнуть в тенистой прохладе, пока распорядитель работ не вернулся с рынка. Но лишь отойдя несколько шагов от ворот, я услышала за спиной:

– Лидали! Куда ты опять отправилась, бездельница?! У тебя что, нет никакой работы?! Погоди!

Я не была почитательницей Аштарт, просто находилась в кабале у этого храма. Вот уже почти три года. Моя мать была вынуждена отдать меня. Впрочем, она не была моей матерью, а лишь женой моего отца. Но я ее не осуждала. Ей ведь нужно было кормить всех остальных своих детей. А я была взрослой, мне было уже 16 лет. Я могла работать и отрабатывать наши долги и делала то, что приказывал мне распорядитель.

Работа моя была монотонной: каждый день я выполняла в основном одно и тоже. Готовила краску, красила ткани, сушила их, отглаживала. В маслодавильне отжимала оливки для масла. Готовила еду для служительниц Храма Аштарт. Раз в луну мне приходилось вместе с другими служанками выполнять самую нетрудную работу: вылавливать на побережье морских улиток. Из них наш мастер при помощи какого-то секретного метода извлекал красно-фиолетовую краску для тканей. Этой краской мы окрашивали материю, за которой к нам съезжались купцы со всей округи. А кисти моих рук вот уже три года имели фиолетовый оттенок.

– Тебе бы только отлынивать от работы! – продолжал свои наставления храмовый распорядитель.

– Посмотрите на небо, уважаемый Сахап, – обратилась я к нему, как только он подошел ко мне.

– Что? – удивился он и задрал голову вверх.

– Вы увидите, – продолжила я, – что солнце поднялось уже очень высоко. Я же встала ото сна и принялась за работу, когда оно еще только край свой показало из-за горизонта. И каждый день я не прекращаю своих дел, пока оно не опустится в море. Так почему же вы зовете меня лентяйкой?

– Ты слишком разговорчива для служанки, Лидали. Я расскажу о твоем поведении матери!

– Моя мать знает, что кабала скоро заканчивается. И вы знаете. Скоро три года, как я служу здесь. Наш долг будет оплачен.

На это Сахап ничего не ответил. Он недовольно крякнул и, переваливая вою грузную тушу с ноги на ногу, направился на кухню. Сейчас он заметит, что печь почти потухла и разразиться проклятьями. Ну, так и есть:

– Лидали!!!

Библ слишком суетливый город, и я не люблю бывать в нем. Храм наш стоит в пригороде, семья моя проживает в небольшом рыбацком поселке на берегу моря. Я с детства привыкла к покою и размеренному течению жизни. Даже попав в кабалу, я не слишком изменила привычки. Хоть здесь, в храме Аштарт, я видела гораздо больше людей, чем в своем маленьком бедном поселке, мне не приходилось с ними вести разговоры или даже встречаться взглядом. Большинство из них были людьми небедными и считали оскорблением своего достоинства, если заговорят вдруг со служанкой. Я уж не говорю о жрицах. Впрочем, богиню плодородия и материнства почитали многие, кому она была нужна. И бедные, и богатые. Но ее милость к ним очень сильно зависела от количества пожертвований.

Но иногда мне все-таки приходится выходить на рынок. Сахап посылает. Бойкое место находится в самом центре города, и добираться туда довольно-таки далеко. Я выхожу обычно очень рано, стараясь успеть к тому времени, когда в городе не так много народу, но сегодня мне пришлось задержаться в храме из-за подготовки к обряду жертвоприношения. Какой-то богатый купец, один из тех, что покупает у нас пурпурную материю, готовил изрядную жертву, потому что его жена никак не могла родить наследника, а дочерей у него было четыре штуки. Мне приказано было вымести каменный пол так тщательно, как никогда, приготовить благовония и светильники, и лишь после этого позволили отправиться на рынок. Я досадовала, ведь придется теперь идти в самое пекло и в самое столпотворение.

Солнце, как назло, не скупилось на слепящие и жгучие лучи. Моя черная рабочая одежда так и притягивала их. Я просто задыхалась под покрывалом, хотя оно и защищало мою бедную голову от солнечного удара. В руках я несла огромную корзину, которая и без продуктов была тяжела, но ведь обратно мне придется нести ее наполненной специями и пряными травами. Я шагала по белой пыльной дороге мимо персиковых садов и оливковых рощ, что располагались в пригороде. Затем перешла на частично вымощенную дорогу, ведущую к центру города. Людей, повозок, верблюдов и лошадей со всадниками становилось все больше, воздух делался все горячее, и пыль поднималась вверх.

– Эй, ты, хромоножка! Прочь с дороги! – услышала я грозный окрик, смешанный с острым цокотом множества копыт по каменной мостовой.

Какой-то вельможа несся галопом в своей пышной повозке в окружении четырех всадников охраны. Один из них, размахивая плетью, мчался прямо на меня. Я метнулась в сторону, но, не успев отскочить, упала на пыльную дорогу. Едва не попав под колеса повозки, я чудом сумела славировать между лошадиными копытами. Один из всадников опробовал на моей спине свою плетку, но я даже не почувствовала ее жало, потому что очень испугалась, что меня раздавят или затопчут. Закрыв голову руками, я некоторое время лежала на дороге, и вдруг услышала, что повозка все же остановилась. Подняв глаза, я поняла в чем дело: моя корзинка, которую я в панике куда-то забросила, попала прямо между осями колес и заклинила их. Охранники вельможи разразились бранью, и я сообразила, что нужно очень быстро отсюда убираться.

Вокруг меня начала собираться толпа зевак. Всем было жутко интересно, что именно я себе покалечила. Я услышала даже первые предположения, а потом разочарованный гул, когда невредимая поднялась на ноги. Сбежать я не успела. Один из охранников вельможи подскочил ко мне и, схватив за руку, повел на суд к своему хозяину.

Пассажир повозки оказался весьма известным в Библе человеком, богатым купцом, одним из тех, кто имеет флот и торгует кедром с Египтом. Считалось, что золота у него столько, сколько нет даже у самого фараона. Еще бы: все богатства египетского владыки и его знати перекочевывали прямо в карман этого вельможи. С деревьями в Египте туго. Я видела его роскошную расписную повозку, запряженную двумя прекрасными скакунами, не впервые. Но вот разговаривать с таким человеком мне еще не приходилось.

– Преклони колени пред господином Омагани! – рыкнул охранник.

Я послушно поклонилась, дотронувшись до пыли под своими ногами. Но на колени становиться? С какой стати? Я не рабыня какая-нибудь! Хорошо хоть он остался удовлетворен и таким приветствием.

– Зачем ты кинулась под мою повозку? – лениво спросил купец.

– Я вовсе не кидалась. Вы наехали на меня, – стала оправдываться я, за что получила тычок кнутовищем в спину.

– Разве ты не слышала крик моей стражи?

Господин Омагани видимо очень скучал от своего богатства. Он пытался развлечь себя таким банальным происшествием, как попавшая под колеса его повозки простолюдинка. Зачем он начала задавать мне вопросы? Надеюсь, он полюбопытствует и только. И судьба моя пойдет уже по известному мне сценарию дальше. Мне ни к чему сейчас непредсказуемые повороты.

– Ты, может быть, еще и глухая? – снова спросил купец и хохотнул. Его смех поддержала и стража.

– Нет. Я все отлично слышу. Но ведь ваш возница и стражники несутся, не разбирая дороги. Кто угодно мог попасть под колеса. Мне еще повезло.

– Ты дерзишь мне?

Может быть, действительно, получилось немного непочтительно. Но уж слишком обидели меня его слова. Какой девушке в 16 лет не хочется выглядеть привлекательно. А тут – «хромоножка», а теперь еще и «глухая». В конце концов, не такая уж я и уродина, только вот правая нога подкачала…

– Могу я идти? – спросила я.

– Постой!

Купец выглянул из тени своего балдахина, словно уж впрямь заинтересовался моей персоной. Я увидела его лицо и наряд и, признаться, и то, и другое произвели на меня впечатление. Купец был не дурен собой и довольно таки молод. Возможно даже это был один из старших сыновей того самого богача Омагани, а не он сам.

– Где ты служишь? – спросил он с нескрываемым вниманием.

Я забеспокоилась. Этот интерес явно был не к добру.

– В храме Аштарт.

– Ты служишь богине Аштарт? Я ни разу не видел тебя, хотя часто там бываю.

– Меня это не удивляет. Я ведь не присутствую на службах, а только по хозяйству помогаю. Я служанка, а не жрица.

– Ты и ткани красишь? – спросил он, обратив внимание на мои ладони.

– Да. И этим мне приходится заниматься. Наш распорядитель торгует пурпурной материей, как и многие в пригороде Библа.

– Что ты еще умеешь делать? – не отставал господин Омагани.

Да что за напасть? Что ему нужно? Какие-то зеваки уже начали останавливаться возле меня, чтоб послушать, о чем это такой важный купец беседует с простолюдинкой. Я же начала нервничать.

– Мне многое приходится делать: наводить порядок в храме, украшать алтарь перед жертвоприношением, готовить еду для слуг и рабов, собирать оливки, отжимать масло. В общем, мне легче сказать вам, чего я делать не умею, господин. Но простите, мне пора. Наш распорядитель будет сердиться. Позвольте мне уйти.

– Куда ты спешишь?

– Мне нужно успеть на рынок до закрытия и домой до темноты.

– Ты боишься темноты?

– Вовсе нет. Просто я хочу вовремя лечь спать, ведь завтра мне нужно будет подняться, как всегда, еще до восхода солнца.

Я уже начала потихоньку пятиться назад, давая понять купцу, что наш разговор пора закончить. Но не тут-то было. За моей спиной стоял один из его стражников, и я наткнулась на него. Снова повод для двусмысленного мужского гоготания. Ну, что за народ эти мужчины? Одинаковы во все времена.

– Разве тебе позволяли идти? – был задан мне вопрос.

– Но что вы от меня хотите? Зачем расспрашиваете меня? – не выдержала я неизвестности.

– Я подыскиваю служанку для своей жены, умную, толковую и работящую, – ответил мне господин Омагани. – Ты бы мне подошла. Что ты думаешь об этом?

– Я должна вас разочаровать, – вздохнула я облегченно. – Я нахожусь в кабале у храма и не могу нигде больше служить.

– Велика ли твоя кабала?

– Мне отрабатывать еще две луны.

– Это не помеха. Я могу тебя выкупить. Не так-то просто найти у нас в городе хорошую служанку, – сказал купец и добавил: – Я скоро снова буду в храме и найду тебя. Как твое имя?

– Лидали.

– Я запомню.

Больше он разговаривать не захотел, снова откинулся на спинку своего пышного сиденья и махнул рукой. Повозка двинулась дальше, набирая скорость и взметая пыль. А я так и осталась стоять посреди дороги, недоумевая. Неужели на этот раз все пойдет совсем по-другому? Только этого не хватало!

На рынок я еще вполне успевала. Но мне необходимо было до него посетить еще одно место. На другом краю города располагалась школа: низкий дом, обмазанный глиной. В этой школе обучали письму детей тех горожан, кто мог за это заплатить. Все больше и больше финикийским торговцам требовалось грамотных людей. Они налаживали обширные связи с окружающими миром, продавая все, что росло и производилось на нашей земле: древесину кедра и дуба, пурпурные ткани, фрукты, оливковое масло, вино и рабов. Поэтому школа для писцов никогда не пустовала.

Я вошла в это покосившееся строение, заглянула в одну из комнат, в которой сидел учитель и его ученик, видимо, провинившийся.

– Простите, нельзя ли увидеть Аббака? – спросила я у старшего.

Он обернулся удивленно:

– Кого?

– Здесь служит Аббак, он главный писарь. Могу я его увидеть?

– Никогда не слышал о таком, – недружелюбно проворчал учитель, видимо в тон прерванному только что разговору с нерадивым школяром. – Главный писарь – я. И нас тут всего трое. И никого с таким именем я не знаю.

– Как?!

Я оторопела и отступила за порог. Может быть, я что-то перепутала? Нет. Я точно помню. В этом районе Библа только одна школа писцов… Или нет? Я снова заглянула в класс:

– Скажите, нет ли здесь поблизости еще одной школы, похожей на вашу.

В ответ на меня посмотрели, как на сумасшедшую, и все стало ясно без слов. Но где же мне теперь искать Аббака? И как я смогу связаться с президиумом ордена? Он ведь должен был вывести меня на членов президиума в этом времени и местности.

Аббак был уникальным человеком. Такой среди нас был всего один. Он был и хронидом, и протохроном. Как ему это удавалось, – присутствовать одновременно во всех своих жизнях, – об этом знал только он. Даже сами хрониды, как сказал однажды Гедеон, не знали и не помнили, как Аббак возник среди них. В те далекие времена, когда протохроны только начали организовывать орден и налаживать связи с Альгузаром и Карумом, он вдруг возник как их представитель в президиуме. Но потом… Кажется, он впал в опалу у гроссмейстера… Теперь он только проводник, но при этом совершенно незаменимый посредник между президиумом и простыми протохронами.

И теперь что-то пошло не так. Неужели и здесь вмешались псы Безвременья? Мне готовят западню?

Я стремглав выскочила из школы и помчалась на рынок. Уже начало смеркаться, и повозки торговцев разъезжались по домам. Я едва успела купить все, что необходимо, а торгаши с радостью сбыли мне залежавшийся к вечеру товар. Ну, вот. Снова будет нагоняй от Сахапа за несвежую зелень. А уж за испорченную корзину!

Уже совсем стемнело, когда я вернулась. Осторожно пробравшись на кухню, я поставила на пол корзину с продуктами. Никого не было. Распорядителю не хватило терпенья дождаться меня, и он ушел спать. Отправилась к себе и я. Но уснуть было сложно, несмотря на то что подняться я должна была очень рано. Я размышляла над сложившейся ситуацией. Что-то в моей судьбе, в судьбе бедной финикийской служанки Лидали, пошло не так. Хотя бы взять этот сегодняшний разговор с господином Омагани. Где-то, в каком-то моменте времени, что-то свернуло не туда, и Аббак вдруг исчез. Нужно было подумать, где его искать. Через три дня состоится весенний праздник, и тогда Сахап отпустит всех слуг на несколько часов, чтоб погулять в городе. Возможно, мне удастся разыскать в этой толпе Аббака. А если не получится найти его, придется обходить все места, где работают писари. Как будто распорядитель меня отпустит! Надо будет выкраивать время. А для служанки, находящейся в кабале, это очень сложно.

Итак, я поставила себе три задачи: задача номер один – найти проводника; задача номер два – не попасться в руки карумионов и задача номер три, самая сложная, – созвать президиум и убедить его в моей невиновности. Пожалуй, не одну из этих задач я не могла бы назвать простой. Возможно, псы Карума уже напали на мой след. Теперь им гораздо проще это сделать: вся моя биография им известна. Но у человеческой судьбы случаются вариации, а порой даже и резкие и значительные повороты. Все равно придется им потрудиться.

Мне показалось, что я только что сомкнула глаза, а уже занимался рассвет и пора было вставать. Солнце еще не вышло, только выплеснуло на край неба пурпур, похожий на тот, что я развожу в большом глиняном чане. Разбитая и не выспавшаяся, я поднялась с постели и побрела на работу.

Под навесом, лишь наполовину огороженном глиняными стенами, чтоб воздух попадал в красильню, стояли три огромных чана. Об их содержимом я знала лишь то, что в одном была налита краска, в двух других – какие-то особенные закрепители. Все эти составы были чрезвычайно секретными, и потому их готовили без нас, служанок. Нам доверяли лишь сам процесс окрашивания, закрепления, сушки и глажки. Но и эта работа была очень тяжелой. Сероватого цвета рулоны лежали на лавках. Их привезли только вчера на нескольких телегах как раз перед тем, как я отправилась в город. Теперь нам предстояло их покрасить.

Несколько рабов разворачивали один рулон, от него отрезался большой кусок, но такой, который мог бы уместиться в чане. Стоя на деревянных лавках мы тщательно размешивали краситель длинными шестами, затем погружали в него ткань таким образом, что бы она равномерно легла и нигде не осталось никаких пятен, и начинали размешивать. Это длилось долгое время. Уже покрашенную ткань вынимали рабы, отжимали ее и перекладывали в другой чан. Пока она лежала в закрепителе, окрашивался другой кусок и так дальше. Процесс не заканчивался до самого вечера. Мы едва успевали что-то поесть, но от этих запахов аппетит был у всех плохой. Наш хозяин этому только радовался. Завтра часть из нас будет отправлена на глажку уже высохших тканей тяжелыми деревянными валиками.

Мы все, а я особенно, жили предвкушением трехдневного весеннего праздника, во время которого нам придется работать меньше, потому что распорядитель будет веселиться и ему будет не до нас.

После не слишком аппетитного от обилия посторонних запахов ужина, мне предстояло еще несколько дел, а я уже мечтала о сне. Эта мысль даже перебила ту, которая сегодня целый день у меня вертелась в голове. Во время праздника я собиралась отыскать Аббака, если только судьба не занесла его на этот раз в другое место. В последнее время все вообще шло не по плану. Но спать все же очень хотелось. Однако я с еще одной служанкой поплелась в храм, чтоб приготовить все для приезда какого-то важного гостя. Он намеревался появиться у Аштарт первым, самым ранним утром. Вероятно для того, чтоб никто не мог услышать, о чем он собирается просить богиню. После тщательной уборки святилища и поливки всех клумб возле него нам разрешили отойти ко сну.

Так монотонно проходили эти дни. Не было той торопливости, к которой я привыкла в своей прошлой, хотя и чужой жизни 20 века. Я все еще вписывалась в ритм очередной своей судьбы, о которой уже многое знала. Я знала, что мне предстоит пройти многие испытания и выдержать страшные удары судьбы. Но теперь у меня появилась надежда на то, что возможно, Лидали удастся избежать всего этого. Ее судьба стала поворачиваться как-то по-иному. Но как бы то ни было, я должна была пройти ее путь до конца. Мой путь до конца. А если орден все же решит выдворить меня из своих рядов и выдаст карумионам, то эта жизнь станет для меня последней.

Но вот мы дождались праздника. Даже у нас на окраине с самого утра все гудело, шумело и веселилось. После того как был приготовлен завтрак и накормлены все слуги и рабы, мне было позволено сходить в рыбацкий поселок, чтоб навестить своих родных. Признаться мне не очень-то хотелось этого. Никого из моей настоящей родни там уже не осталось. И никто особенно не обрадуется моему визиту, ведь никаких гостинцев я принести не могу. Отрабатывая долги семьи, сама я не имела ни гроша.

У моих родных отца и матери я была единственным ребенком, но мать умерла от лихорадки, и я ее почти не помнила. Отец женился снова на моей теперешней мачехе, она родила ему троих погодков, а потом еще двойню. Бедному папаше не суждена была долгая жизнь. Он пропал во время шторма, и все решили, что рыбак утонул, когда на берег вынесло остатки его лодки. Но мачеха моя, женщина энергичная и расторопная, снова вышла замуж и теперь опять на сносях. Понятное дело, я была в их семье нежелательной обузой. Хотя справедливости ради надо сказать, что и моя мачеха, и мои сводные братья и сестры, никогда не испытывали ко мне ненависти. По крайней мере, никакого проявления ее я не замечала. Меня никогда не гнали из дома, хотя вполне имели на это право. Но когда новый муж моей мачехи занял денег на новую лодку, в кабалу без лишних раздумий отправили именно меня. Теперь же, когда долг был почти отработан, меня наверняка захотят выдать замуж.