Когда ты был Богом

В этот день бабушка и тётка были заняты обычными деревенскими делами: тётка, взяв хворостину, ушла встречать коров, а бабушка ушла к соседке на чай.

Сестра Олька была жуткой выдумщицей:

– Давай сошьем сари, – предложила Зита, которая Ольга.

– Нас выпорют, – предположила Гита, то есть – я.

Сестра поманила меня пальцем в бабушкину комнату.

Я на цыпочках отправилась за ней.

В старом бабушкином комоде хранились куски цветных тканей.

– Нас выпорют, – шепотом повторила я.

– Тогда снимем тюль с кухни, а потом повесим обратно.

– Ладно, – согласилась Гита.

Мы сняли с окон тюль, обмотались ею с ног до головы, распустили волосы.

– Давай нарисуем родинку на лбу, чтоб как по правде!

– А чем?

Мы перерыли весь дом, выдвинули все ящики комода – ни одной помады в деревенском доме не нашлось. Бабушка отродясь не красилась, а тётка, хоть и молодая, была с бабушкой заодно.

Выручила нас герань. Мы оторвали несколько лепестков, послюнявили и прилепили на лоб – индийские красавицы!

Под покровом сумерек вышли из дому тайком…

Рядом, в сарае, мычали «священные животные», в траве шуршали индийские змеи, а копёшки сена напоминали индийских слонов.

– Гита, двигай бедрами, – сказала Зита.– Может, нас Васька с Сережкой увидят.

– Я стесняюсь и не умею, – проблеяла я.

– Двигай, говорю!

Пришлось подчиниться.

Так, пританцовывая, мы дошли до родника. Вокруг – ни души!

Несколько раз нам с Зитой совсем не повезло – в темноте вляпались в «священные лепёшки», а по условиям жанра, идти пришлось босиком.

– Фу! – брезгливо зашипела Зита.

– Олька, айда домой! Нас точно выпорют…

– Трусиха!

В воздухе пахло коровьими лепешками, сушеным сеном и парным молоком.

Цикады трещали, как оголтелые. Кто-то крепко матерился:

– А ну стой, зараза!..Дай подоить… Не лягайся!

– Хочу в туалет, – сказала Ольга и, приподняв «сари», присела в траву.

– Ой, мамочки! – заорала Зита через минуту.– Крапива!

Оказалось, и в Индии крапива тоже растёт…

– Ну, нафиг – Ваську с Сережкой. Пошли домой!

Зита сдалась…

Мы двинулись в обратный путь.

В бабушкином доме горел свет.

– Зита, заныла я, – давай еще разочек пройдем мимо Васькиного дома!

– Дура ты, Гита! У меня попа огнем горит, а у тебя – один Васька на уме!

Васька действительно был красивый мальчик – чёрненький, загорелый.

В кромешной темноте две «индианки» подошли к Васькиному дому. Про танцующие бедра мы и думать позабыли.

– Чур, меня! – заорал кто-то в потёмках. Голос показался знакомым…

Оказывается, Васька мирно сидел на лавочке возле дома, лузгал семечки, когда к дому приблизились две фигуры в белом – чистые привидения!

Но Васька был не из робкого десятка. Поборов первый испуг, он двинулся навстречу.

– Бежим! – крикнула Зита, и мы, путаясь в тюли, бросились бежать.

А вот и бабушкин дом…

Мы осторожно открыли скрипучую дверь. В сенцах стояло ведро, полное парного молока.

– Ой, пить хочу, – сказала Зита, наклонилась к подойнику и шумно отхлебнула…

Я перевела дыхание и прислушалась – в доме, кажется, тихо. Может, бабушка спит?..

Я взглянула на Зиту.

Передо мной стояла моя любимая Ольга. Лепесток от герани отлетел, а над верхней губой появились белые усы от молока.

Босые ноги, попав в «священную лепешку», стали грязно-зелёного цвета, волосы растрепались, а подол «сари " – чёрен от деревенских дорог.

– Ну ты страшная! – я рассмеялась.

– Сама дура! – огрызнулась Олька.

Вдруг дверь с шумом распахнулась – на пороге, с хворостиной в руках, стояла бабушка.

– Подьте-ка сюда, красавицы!

И ольгина попа, в отличие от моей попы, пострадала за этот вечер во второй раз.

– Ба-ба-аа! Больна-аа! – орала Зита, а я ей подпевала.

– Ах вы, окаянные! Чего учудили! Вот ужо приедут родители…

Бабушка Таня была строгой женщиной.

Когда гнев её утих, мы смогли насладиться зрелищем: перевёрнутые вверх дном ящики комода, помятая герань, окна без занавесок…

– Марш в кровать, индиянки!

Мы с бабушкой спорить не стали и уснули сразу же.

– А чё это было? – спросил утром следующего дня Васька.

Видать, всё-таки узнал!

– Эх, Вась, ты никогда не был в Индии, – мечтательно сказала Зита.

– И чё?

– А ни чё! – с вызовом сказала Олька.

– Ну и дура!

– Сам дурак!

Васька покрутил пальцем у виска, а мы гордо удалились.

Ваську с Сережкой мы с Зитой разлюбили в это же лето.

А к индийским фильмам охладели окончательно лет через пять.

ПОНЧИК И НЕПЛЯЙ

(часть первая)

ЖЁЛТЫЕ ГОРОШКИ

Мой лучший друг – Сашка Непляев, это правда.

Я прихожу к нему домой и стучу кулаком в дверь.

Если открывает его мамка, я спрашиваю:

– А Сашка выйдет?

Если открывает отец, я вежливо говорю «позовите Сашу», потому что сашкиного отца я немного побаиваюсь.

А если Сашка сам открывает дверь, я обычно говорю:

– Непляй, айда на балку!

Через минуту мы уже бежим по пыльной дороге, мимо водопроводных колонок, виноградников и теплиц – туда, на окраину города.

Карман непляевских брюк сильно топорщится – там лежит большой кусок серого хлеба.

Когда мы проголодаемся, Сашка сначала даст откусить мне, потом откусит сам, потом опять мне. И так до тех пор, пока хлеб не закончится…

Балка – наше любимое место. Там много чего интересного – старая свалка, заросли алычи и абрикосов. Там – запах свободы!

Сашка рвёт незрелую алычу и морщит нос.

– Непляй, опять живот скрутит!

– Не ной, Пончик!

Пончик – это я.

Наверно, потому, что баба Клаша закормила меня вкусными украинскими борщами с пампушками. А ещё – галушками со сметаной.

Хотя сметана – это редко, это только по праздникам…

Непляй снова ест незрелую алычу.

А я что? Я – как Непляй…

Можно подумать, Сашку дома не кормят.

Кормят, конечно, но Сашке не хватает. Может, поэтому он постоянно грызёт ногти?

Нос у Непляя всё время шелушится, видимо, от жгучего крымского солнца.

А ещё Сашка умеет материться.

Я тоже умею, хотя мне не нравится.

Один раз, случайно, при мамке я сказал матерное слово.

Мамка размахнулась и ка-а-ак даст по губам!

– Ах, ты паразит! Смотри у меня!

Материться мне теперь расхотелось…

Сашка старше меня на целых девять месяцев, поэтому много чего умеет.

Он умеет делать танки из шпулек от ниток; он умеет красиво плеваться, а ещё – честно обманывать.

Сашка смотрит прямо в глаза, врёт и не моргает, поэтому все ему верят.

Я так врать не умею, потому что всё равно моргаю.

Один раз мамка спрашивает у Сашки:

– Ну, и где ты весь день шлялся? Опять на балку ходил?

Сашка сразу перестал моргать и говорит:

– Мы евойной мамке помогали…

И на меня головой кивает.

– И как это вы помогали?

– Мы, – говорит Сашка, – весь день рыбу потрошили… У Пончика… ну, у Мишки то есть. Евойный папка много рыбы нарыбачил…

И опять не моргает!

А я моргаю и, бывает, даже краснею… А Сашка краснеть не умеет – я этого ни разу не видел.

Вчера он пришёл ко мне очень рано, и это было подозрительно.

Мы спрятались с ним в саду, в беседке под виноградом, и Непляй зашептал мне в ухо:

– Глянь, чё пацаны за балкой нашли…

Он разжал ладонь – на ней лежали железные штуковины.

– Это что?

– Это патроны… Настоящие!

Я взял патроны и зачем-то их понюхал.

Они пахли точь-в-точь как наш старый железный рукомойник.

– Ух ты!.. Немецкие или наши?

– А фиг его знает, – ответил Непляй. – Сегодня взрывать пойдём!

– Как это?

– Как, как… по- правдашнему! – разозлился Сашка.

За балкой собрались мальчишки постарше, человек двенадцать.

Дело близилось к вечеру, с моря дул лёгкий бриз.

Пахло пылью и коровьими лепёшками.

Мальчишки уже развели костёр и стояли возле него полукругом.

– Ну что, мелюзга, взрывать будете? Или робеете? – спросил высокий и сильно загорелый мальчик.

– Сам ты мелюзга, – с вызовом ответил Непляй.

– Ха-ха! Ну, давай, а мы поглядим…

Я всегда был вторым, после Непляя, но не в этот раз.

Почему-то теперь я решительно шагнул навстречу костру и бросил патроны в огонь.

– Берегись! – крикнул Загорелый.

Мы укрылись в небольшом овражке и затаили дыхание.

Но ничего не случилось, и мы вернулись обратно.

– Отсырели, наверно… Теперь ты давай, – сказал Загорелый и, прищурив глаза, посмотрел на Непляя.

Непляй сплюнул и тоже бросил патроны в огонь.

Мы залегли в овраг и закрыли головы руками… Опять тишина!

Непляй громко матюкнулся:

– Айда, глянем, может дров надо подкинуть.

Сашка пошёл первым, я – за ним.

И тут жахнуло!

Я испугался и как будто окаменел.

Непляй схватил меня за руку и крикнул:

– Бежим!

И мы побежали.

За нашими спинами послышался свист и громкое улюлюканье.

– А Сашу позовите, – попросил я на следующий день непляевскую мамку.

– Ты в порядке? – спросила она и ласково погладила по голове. – Проходи, Мишенька, он в спальне… Несчастье-то какое! Мамка, небось, расстроилась?

Мне почему-то стало не по себе, я весь покрылся потом, но вошёл в дом.

Сашка лежал на старой раскладушке.

На лице его был небольшой ожёг, светлые брови и волосы слегка обгорели.

Рядом, на стуле, висели сашкины штаны. На них было видно несколько чёрных дырок, с подпалинами.

– Непляй, ты чё? Заболел?

– Та не-е-ее! Это я от мамки хоронюсь, шоб не ругалась…

– И чё?

– Я наврал, что у вас дома примус загорелся и пожар начался. Вот я тушить помогал.

– А вдруг у моей мамки спросит?

– Не спросит! Ты же знаешь, они год как не разговаривают.

– Ага! Потому что ты сказал, что это я всю черешню у дядьки Павла оборвал. Так мамка моя и не поверила.

– А хто?! Ты и оборвал.

И Непляй, не моргая, уставился на меня своими синими глазами.

– Вот ты гад, Непляй! Вместе же рвали!

– Да пошёл ты…

– Ты мне теперь не друг, – сказал я и выбежал из комнаты.

Слёзы злости и обиды навернулись на глаза.

Теперь мы с Сашкой не дружим. Целых два с половиной дня!

Я слоняюсь из угла в угол и не знаю, чем заняться.

Вдруг слышу: стук в окно. Выглядываю – никого. И снова стук…

Что же это такое, а?!

Выбегаю во двор и вижу: к раме окна прибит гвоздик, к гвоздику привязана нитка, а на нитке висит картошка.

Другой конец верёвки тянется к старой сливе. А за сливой стоит Сашка!

Он дёргает за нитку и картошка стучит по стеклу.

Кто хошь напугается!

– Что, Миханя, напугался?

– Ещё чего!

– Глянь-ка, что у меня есть…

У Непляя в руках – монетка:

– Десять копеек! Мамка дала, айда в гастроном!

– Ща, я только дом закрою!

Мне вдруг пришла в голову идея.

В нашей горнице стоял огромный, как слон, старинный комод.

Я придвинул к нему табурет и открыл застеклённую дверцу.

Там, в тёмной его глубине, в деревянной шкатулке, лежали деньги.

То отец, то мамка клали туда с зарплаты монеты, а иногда – бумажки.

Я взял самую красивую, красного цвета бумажкуи прочёл по складам: «де-сять руб-лей».

Теперь и я что-нибудь куплю в магазине!

В гастрономе никого не было.

Толстая продавщица в белом накрахмаленном колпаке, зевая, спросила:

– Мальчики, вам чего?

Непляй протянул монетку и важно сказал:

– Взвешайте вон те жёлтые горошки…

Продавщица взяла в руки совок и зацепила им из ящика вкусные конфетки.

Потом на одну сторону весов поставила маленькую гирьку, а на другую – чашку, в которую высыпала горошки.

Мы с Непляем смотрели, как движется стрелка на весах туда-сюда и сглатывали слюни.

Потом продавщица взяла из-под прилавка хрустящую бумагу и свернула кулёк. В него она высыпала жмень конфет и протянула Сашке:

– Держи, мальчик!

Я был намного меньше Непляя ростом, а прилавок оказался слишком высоким для меня.

Поэтому я встал на цыпочки и вытянул руку с денежкой:

– Тётя, взвешайте, пожалуйста, такие же конфетки…

Продавщица взяла десять рублей, внимательно посмотрела на свет.

Потом проворно выскочила из-за прилавка и схватила меня за правое ухо.

– Где взяв деньги, малец? Украл?

– Больна-аа! – закричал я. – У мамки взял, в шкатулочке…

– А ну, геть домой! И шоб деньги положил туда, откуда взяв! Я приду и у мамки спрошу, понял?

Я заплакал и выскочил из магазина, Сашка – за мной.

– Не реви, Пончик! – и Сашка протянул мне кулёк с конфетами…

Деньги я сразу положил обратно, в шкатулку.

– Ты в другой раз десять копеек бери – это вернее… Конфет купишь! – поучал меня Непляй.

– Ладно, – вздыхал я и прикрывал рукой ухо.

– А твои десять рублей были не настоящие! – сказал Сашка, и я с ним согласился.

Настоящие или нет – не знаю, только после этого случая деньги без спроса я не беру.

Ни у родителей, ни у знакомых, ни у чужих людей.

Пусть даже эти деньги будут лежать на самом видном месте.

В этом году Сашка Непляев идёт во второй класс, а я – в первый.

Ура! Я давно хотел в школу, и чтоб новый ранец – за спиной; и чтоб новые, пахнущие краской, учебники и тетрадки.

И чтобы за партой со мной сидела самая красивая девочка с нашей улицы – Маринка!

И чтоб она просила меня поточить карандаш или поменять чернила в чернильнице…

А я бы после школы нёс её портфель до самого дома.

Сашкина мамка с моей, наконец-то, помирились.

А дело было так…

Непляй, накануне первого сентября, говорит:

– Слушай, Пончик, давай наших мамок помирим.

– А как?

– Ты своей скажешь, что моя мамка в гости зовёт. А я своей скажу, что твоя зовёт. И чтоб в одно время, в шесть часов вечера.

– А я время не выучил пока ещё…

– Эх, ты – темнота!

Непляй уже научился по часам определять время, а я никак не мог понять, когда без пяти час, а когда – половина первого.

– Тебе, Михаля, ничего понимать не надо! Ты просто скажи ей про шесть часов и всё.

Сашкина мамка и моя встретились на улице. Поздоровались. Разговорились…

Моя мамка много интересного узнала от непляевской и наоборот.

Потом сашкина мамка всыпала Непляю ремня, а моя мамка – мне.

Но не больно, а так, чтобы знали.

Зато они помирились!

– Посмотри на Мишу, какой хороший мальчик растёт, не то что ты – баловник! Миша и вежливый, и спокойный, и учится хорошо.

А мне теперь Сашку ставят в пример:

– Вон Сашка, твой друг, всё успевает: и в саду помочь, и рыбы натягать, и в магазин сбегать… Не то, что ты – увалень.

Ну и ладно, ну и пускай!

Всё равно мы с Сашкой друзья.

Лучшие!

А кто не верит, спросите у Сашки – он не соврёт.

ДВА ОЛОВЯННЫХ СОЛДАТИКА

(часть вторая)

Вчера мой друг Непляй умер…

Вернее, Сашка Непляев жив и здоров, но как друг он для меня перестал существовать.

Теперь он дружит с Ахмедом, который старше Сашки на целых два года.

У Ахмеда чёрные жёсткие волосы, круглая, как мяч, голова и кривые ноги.

– Айда на балку, – уговаривал я Сашку.

– Нее-а, – отвечал Непляй, – у нас с Ахмедом важное дело.

Какое дело, Сашка не говорил, но при этом делал загадочное лицо.

У Непляя вдруг появились деньги, – не много, но всё-таки.

– Да пошёл ты со своим Ахмедом, – сказал я тогда Сашке и обиделся.

А сегодня Сашка сам подошёл ко мне на перемене:

– Мы с Ахмедом решили взять тебя с собой… Обещаешь держать язык за зубами?

– Я что, девчонка?

– Ладно, Пончик, тогда после обеда за тобой зайду…

Про эти катакомбы я слышал от своего отца.

– Говорят, там партизанский отряд от немцев прятался… Не ходи туда, сынок, страшное это место.

Папку я всегда слушался, но не потому что боялся – просто не хотел огорчать.

– Идёшь с нами? – спросил Непляй. – Ахмед уже ждёт нас на автобусной остановке.

– Это же далеко – катакомбы. Если мамка узнает – убьёт!

– Что, струсил, Пончик? – Непляй смачно сплюнул мне под ноги.

– Ничего я не струсил! Пошли.

На остановке нас действительно ждал Ахмед.

Мы залезли в полупустой пыльный автобус, а потом ехали примерно час.

До конечной остановки мы добрались втроём – остальные пассажиры сошли намного раньше нас.

Я огляделся: в этой черте города мне бывать ещё не приходилось.

Автобус развернулся, обдав нас выхлопными газами и оглушив жутким урчанием двигателя.

Мы двинулись в путь…

Солнце ещё пекло, но не так сильно, как пару часов назад – день близился к концу.

Впереди, по пыльной дороге, шёл Ахмед, за ним – Непляй, последним шёл я.

За спиной у Ахмеда болтался старый, потёртый рюкзак.

Мы миновали большой пустырь, поросший низкорослой полынью и колючками.

Дальше, за пустырём, начинались заросли барбариса и ещё какого-то кустарника.

В глубине этих зарослей, невидимая глазу, тревожно попискивала птичка.

Постепенно начинался подъём, и идти становилось всё труднее.

Густые заросли больно царапали лицо и руки; пот катился градом, заливая глаза.

Вдруг я зацепился штаниной за ветку и неожиданно упал.

– Заткнись, – прошипел Ахмед, когда я вскрикнул от боли.

Я поднялся, отряхнул штаны и взглянул на Непляя – он виновато отвёл взгляд.

А вот, наконец, и пещера…

У меня пересохло во рту, сильно хотелось пить.

Только воды не было – мы забыли взять её с собой.

Вход в катакомбы загораживал земляной вал.

По всей его длине растянулась ржавая сетка, на которой была прикреплена табличка с надписью «Вход воспрещён».

Но кто-то проделал лаз в сетке и мы, пригнувшись, продолжили путь.

Под ногой Ахмеда вдруг что-то хрустнуло, и этот неожиданный звук, словно выстрел, заставил нас вздрогнуть.

– Ты остаёшься здесь, – сказал Ахмед, не называя меня по имени. – Если увидишь что-то подозрительное, кинь камень в пещеру, мы услышим. Понял?

– Мы быстро, – успокоил меня Непляй.

Я молча кивнул головой и опустился в пожелтевшую колючую траву.

Ахмед включил фонарик, и они с Непляем смело шагнули в черноту пещеры.

Я лежал в траве и слушал, как стрекочут в траве цикады; и мне мерещилось, будто это стрекочет партизанский пулемёт.

А ещё я представил, как партизаны ночью, тайком, копают ров у входа в катакомбы.

– Выследили, гады, партизан, – сказал как-то отец.

– Кто, немцы? А кто-то остался в живых?

– Все погибли, – вздохнул отец, – газом потравили. А катакомбы проволокой обнесли. Говорят, археологи или историки скоро приедут. Схрон партизанский, вроде бы, там имеется. Катакомбы на много километров под землёй тянутся, сразу-то схрон и не найдёшь.